***
Это первый раз, когда Костя трезвый и свободный от притяжения роли — ни грима, ни погружения, ни направленных на него камер, ни тяжелых сцен за спиной. Костя Плотников как он есть открывает дверь и дружелюбно улыбается Князю. — Привет, — говорит он, пропуская в квартиру. Здорово — как так и надо, как старому приятелю и немного коллеге. Не как тому, кто под раскрепощающим сумраком ночи поклоняется твоей спине. Не как тому, кто валяет тебя по пыльному полу трейлера, добывая из тебя признание и прощение. — Привет, — Князь захлопывает за собой дверь. В руке у него черный плотный пакет — трупный, почему-то приходит в голову идиотская мысль. Увидев пакет, Костя не может отвести от него взгляда: что в нем? Пепел? Внезапная голова? — Подарок, — просто говорит Князь и кладёт пакет на тумбочку под зеркалом. — Сувенир со съемок. На память. Мило. Будто у них всех нехватка сувениров со съемок. Шиза Кости и металлическая стружка в голосе Владоса, которая царапала ему горло на каждом слове их последнего разговора, видимо, не в счет. Пакет тревожит. — Проходи, — Костя кивает в сторону кухни, потому что — что еще делать двум приятелям, как не заседать на кухне? Князь впихивает ему в руки пакет, разувается и идет на кухню. Костя с пакетом идет за ним. — Как оно? — спрашивает Князь, устраиваясь на стуле. — Да нормально, на самом деле. Пытаюсь осознать, чё и как дальше. Выдохнуть. На смены дворником хожу — полезно трогать траву иногда, знаешь? Но расслабляться рано, чё у нас там дальше — постпродакшн, премьера, интервью, эфиры. — Выставку открывать будем в марте еще, — подсказывает Князь. — И «Баблкон» под вопросом, но, скорее всего, да. В январе. — Фига, — уважительно крякает Костя. — Замахнулись. — А то. Они недолго молчат. Кажется, что молчание расползается из этого дурацкого пакета, вытекает из него грязной липкой лужицей. — Кость, — пробует Князь. Костя молчит и трёт лицо. — Костя. — А Кости нет, — внезапно весело брякает Костя. — Он в сундучке. Князя не прошибить даже такими поворотами. — «Маленький сундучок в темном углу, который я ни за что не хочу открывать», — цитирует он, чуть прищурившись, будто субтитры где-то читает. — Вау. Ты подписан на мою инсту. — Подписан. — Этому посту года…четыре, наверно. — Я любопытный, — пожимает плечами Князь, даже не собираясь выглядеть как человек, которого спалили на сталкерстве. — Ясно. Кофе будешь? Чай, не знаю. Молоко, воды? — Костя разводит суету, потому что непонятно, что вообще им тут делать, как не чинно беседовать о ерунде за чашкой чего-нибудь. — Кость, — прерывает Князь. — Подарок-то посмотри. Невежливо. Костя замирает посреди шага и с досадой смотрит на Князя. Пакет ему не нравится. Хочется попросить отсрочки или помилования. Но Костя не привык пасовать — ладно, хуй с ним, погнали. Он цепляет пакет со стола — тяжелый. Внутри реально оказывается пепел. — Надень, — говорит Князь. Это не приказ и не просьба. Это что-то другое — термин, которого у Кости нет, потому что Князь разговаривает не с ним, а с тем, кто понимает его почти без слов. Костя держит в руках плащ как коробку с бомбой: не на площадке, не на сцене, а в декорациях мирной жизни он выглядит дико, неуместно и опасно, как спецназовец в спальне детского сада. — Андрюх, — вырывается само по себе. Князь молчит и ждет, не торопит и не понукает. Костя надевает плащ — и сразу становится спокойнее. Всё тревожащее отступает на второй план, всё неустроенное, непонятное, больное, неловкое, неправильное. Всё, куда Костя не успел. Всё, где Костя проебался. Всё, где недотянул, не дожал, не прыгнул выше головы. Всё, что бросил, толком не начав. Костя, запертый в сундуке, перестает дергаться. — Андрюх, ё-моё, — говорит он, расправляя плечи и плащ на них. — Кофе-то будем? — Будем, — отстраненно говорит Андрей и медленно поднимается, не сводя с него цепкого взгляда. Передвигается он на удивление быстро и бесшумно для крупного мужика под полтос. Секунда — и жмёт к стене, наваливаясь и пригвождая собой. Дышит тяжело и всё смотрит, как ненормальный, ищет что-то в лице, жадно сминает бока. — Да чё ты буксуешь, ну, — недовольно взрыкивает кто-то костиным горлом. Андрей узнаёт его безошибочно.***
Каждый раз, после того как Князь уходит, Костя долго кипятится в ванной, трёт себя мочалкой, откисает в пене. Вылезает, тут же оборачиваясь полотенцем, стараясь не смотреть в зеркало, хотя оно все равно запотевшее. Каждый раз — потому что они окончательно ёбнулись. Князь приезжает по средам. Пару секунд топчется на пороге открытой двери. Князь никогда в жизни не опускает руки, не вешает нос и не склоняет башку, но не сейчас, стоя — в очередной и в очередной последний раз — на пороге чужого дома. О, сейчас ему что-то давит на четвертый шейный позвонок, и он гнёт свою бычью шею, подставляясь. Будто подчиняясь и извиняясь — ну, смотри, я тоже не герой, видишь, голову пригнул, как виноватый пес; мог бы — еще и уши бы прижал. Но не могу. Я – не – могу. Он смотрит виновато, покаянно, почти сердито. Костя знает, что он всю неделю держался, но опять не смог. Князь раздраженный. Злой. Бессильный. Испытующий. Тянущий из Кости всю его мягко-угловатую неуютную душу. Костя, который за неделю успевает кое-как отстроить себя заново из руин в некое подобие эскиза чертежа плана человека, в одно мгновение снова обрушивается. Дверь Князю он открывает сразу в плаще — чтобы без иллюзий. — Андрюх, — мучительно выдаёт он. — Мы же договаривались. — Да, — охотно-обреченно кивает Князь и словно еще больше гнет шею в этом наклоне. Поклоне. — Договаривались, — поднимает тяжелый, голодный, обессиленно-больной взгляд и в долю секунды как-то корректирует движение головы. Качает. — Да зайди ты уже, — морщится Костя. Князя не надо просить дважды. Князя не надо вообще просить — его гнать надо отсюда. Да где там. В квартиру Князь шагает, как под поезд — не «Сапсан», конечно, куда Косте до олимпийских чемпионов, но тоже сойдет. На безрыбье и Костя Миха. С хлопком двери Костя тоже сходит с рельсов — крушение состава происходит прямо в его крохотной прихожей. Всегда — просто охуеть, теперь у них появилось еще и всегда — это происходит у стены в прихожей, иногда удается продвинуться чуть дальше по коридору, но не более того. Князь размазывает его по стене практически моментально — оголодавший, дорвавшийся, нетерпеливый, Косте кажется, что он их обоих сожрёт. Лезет ледяными руками под плащ, накинутый на голое тело, стонет в шею, требовательно сгребает волосы в кулак, кусает ключицы, зализывает наливающиеся красным следы, целует больно и нихуя не нежно, метит зубами и щетиной. Костя даёт ему немного времени выместить самое заполошное, гриппозное, ломкое — а потом приподнимает за подбородок, обнимает лицо ласково, будто бок тёплой чашки. — Тих, Андрюх, щас полегче будет, лан? — бормочет он, поглаживая большим пальцем по щеке, а второй тянется на ощупь к ремню его джинсов. Андрей замирает под его прикосновениями — и это всё, это финал, конечная, поезд дальше не идёт, поезд нихуя никуда уже не идёт, а куда ему идти, когда он уже сошел. Паровозик, который сошел с рельсов и с ума. Это ёбаная магия, колдовство, панк-ворожба лютая, всемогущество бога, состояние абсолютной, мать ее, силы новорожденной вселенной. Андрей подчиняется одному только голосу, он под его прикосновениями ручной становится: с рук будет есть и руки эти же потом вылизывать благодарно. Князь очень уязвимый в эти мгновения. Обожающий, надеющийся, тревожно-сосредоточенный. Такой большой и такой беспомощный в своем горе, которое приносит Косте, как обреченно больного ребенка на руках на приём к светилу медицины. Князь всё от него примет, всё ему разрешит, одно слово — и он мир вокруг него завертит. Костя укрощает его бездну, дрессирует демонов, как ласковых щенят. Косте подчиняется такая боль, которую ни одному морфину не взять, ни одним ультракаином не унять. — Ща, Андрюх, ща, — шепчет он, расстегивая ему джинсы и приспуская их ровно настолько, чтобы было удобно. Больше Костя ничего не говорит — слово забирает Андрей, которого прорывает полной околесицей, искренней, исповедальной. Он тяжело выдыхает каждое признание — незапрятанное, наотмашь честное, сдающее его с потрохами, неоправданно счастливое. — Мих, Миха, господи, да, давай, — Князь жмется лицом в шею непослушным тёплым отчаянием, цепляется за плечи, целует его агрессивно, как в наказание как в отместку. Как впрок. — Пиздец я соскучился, Миш, я не могу, пожалуйста, — он дышит неровно, толкается в кулак, гладит по груди, сжимает за задницу, снова сгребает за волосы, будто ему надо все, везде и сразу. — Мишка, мне без тебя… какой ты, господи, не могу без тебя, не могу, — последнее «не могу» Князь почти воет, прикусывая Косте ключицу, кончая ему на живот на пальцы, утыкаясь лицом в отвороты пепельного плаща. Чистой ладонью Костя успокаивающе гладит его по голове. Князь отмирает и смотрит вопросительно-безнадежно. Костя мотает головой. У него не стоит — не встаёт ни в один из разов. Костя вообще не понимает, как встаёт у Князя: в такой непроглядной, мутной, больной тоске, горе, проникшем в структуру ДНК, нездоровой, поехавшей, фальшивой близости не то что дрочить — даже думать о сексе как-то странно. Тут впору реветь и волосы на себе рвать — какое там трахаться. На Князя у него стоит метафизически. Всё, что хочет Костя — вцепиться в него, вплавиться и раскачиваться на полу, гладя по виноватой голове, широким поникшим плечам. С Князя хочется снять не одежду, а хоть немного этой тяжелой давящей ноши, которую он несет сам, будто узник, сбежавший из камеры пыток с гирей на ноге. Я могу ему помочь, — говорит себе Костя. Я воскрешаю. Воскрешаю сразу двух людей. Оживляю Князя — и Миху для него. Это сладко-гнилое ощущение всемогущество приятно чешет эго. Костя чувствует себя нужным. Необходимым. Тем, без которого можно сдохнуть — или, как минимум, не ожить в очередной раз. Костя не совсем сумасшедший: он знает, что это в край больная и нездоровая хуйня. Да, но здоровые истории легендами не становятся. А Костя очень хочет стать легендой — хотя бы для одного зрителя.***
Всю неделю Князь пытается по новой смириться с тем, что Миши нет — и не смиряется. Всю неделю Костя не может смотреть на себя в зеркало. Не живи в хуйне, сказал Владос. Господи, Владь, — думает Костя, когда разрешает себе вообще дотронуться мыслями до Влада. — Это не хуйня уже, это просто царь-пиздец. Костя скучает по Владу с того момента, как он вышел за стиками в октябрь. Месяц с лишним назад. К Владу тянет не по-детски, хотя что у них там было — полгода невнятного флирта, замаскированного под подъебки, и почти две недели абсолютно безоблачного счастья, когда они передвигались исключительно от кровати к кухне. Это неважно: Костя на Влада залип если не на пробах, то точно в одну из первых смен. На Владьку вообще сложно не залипнуть, и Костя даже не сопротивлялся — только шкерился, чтобы не было неловко, когда Влад догадается, а ответить коллеге по съемкам не сможет. Влад смог — еще как. Костя чувствует себя полным ничтожеством, потому что у него было вот это всё: охуенный, потрясающий Влад, который ради Кости опустил свои монолитные щиты и открылся, пустил в дом, пустил в кровать, прилежно нянчил все руины, которые оставались от Кости после разговоров с Князем, берег, пытался вытянуть, ржал над тупыми шутками, с неподдельным интересом слушал все костины разгоны и рассуждения, в которых мысль скакала, как кошка от фольги. Влад, которому нужен Костя — без примесей, без ностальгии, без маски. Костя как он есть — и тот, который заперт в сундуке, Владу тоже нужен, и он пытался взломать этот ящик и вытащить его на волю, дать ему вздохнуть наконец. Влад, который раньше них всех догадался, что это все плохо кончится. Который задолго до самого Кости понял, что просто так им не выбраться — что Косте обязательно надо разъебаться в край и рухнуть на самое дно, разломать в крошку всё, и только потом отталкиваться и всплывать. Костя не знает, что такое полумеры. Косте сложно тормозить. Косте даже в пиздеце надо дойти до логического финала — как затонувшей подлодке в последний раз вздрогнуть, чтобы целиком лечь на днище. Тогда, на кухне Влада, Костя очень хотел оторвать себе голову и носить ее под мышкой, как экстравагантный аксессуар, зажимая ей периодически рот кулаком, чтобы не пиздела. Всего-то и нужно было, что промолчать. У них бы получилось, если бы Косте непременно не нужно было выболтать все начистоту. Если ты по-настоящему хочешь быть с человеком — сначала будь с ним честным, сука. Влад дорог Косте настолько, что он не хотел ему врать. Не хотел тащить призрака и покойника в их отношения. Другое дело, что Костя не думал, что получится вот так. Он честно собирался просто побыть наедине с собой, выдохнуть, расставить все по своим местам, один раз поговорить с Князем, попрощаться по-человечески, разрубить все ниточки, перестать с ним видеться, убедиться, что больше не врастает в Миху. Пройти весь этот ломочный детокс от Михи — и не тащить Влада в водоворот этого безумия. Попробовать заново, с чистой страницы. Костя и сейчас этого хочет, но у него в голове такая помойка, что с каждым днем становится только хуже. Из раза в раз — последний, клянусь, это последний. Из раза в раз он проигрывает. Мальчик, который очень хочет выразить себя — и при этом настолько не выносит себя, что запирает личность в тёмном сундуке. Кого ты выразить хочешь, Костя. Ты сам себя не знаешь. Ты сам себя боишься — и радостно цепляешься за любую роль, любую маску, потому что кто угодно будет лучше, чем ты. Костя платонически влюблен в Мишу, физически пропал во Владе и позволяет Князю дрочить собой у стены. Костя в полной жопе. Когда становится совсем невыносимо, он почти пишет Владу. Я пиздец устал. Владь, я так запутался. Я сильно проебался. Я нихуя не понимаю. Надо чтобы ты был здесь. Владь, скучаю пиздец. Прости, пожалуйста, что я ёбнутый. Что мне плохо, когда всё хорошо — потому что это единственное топливо, которое я научился добывать и на котором научился ехать. Я не хочу жить в хуйне, но я не знаю, какая еще бывает среда обитания. Я солдат с ПТСР, я не умею в мирное время. Как ты, Владь? Мне тебя не хватает. Я хочу отлежать тебе руку. Я хочу снова увидеть, как расширяются твоими невозможные лисьи глаза, когда я встаю на колени. Я хочу, чтобы ты снова так шипел свое «Коссссстя», что у меня мозги коротили. Я хочу смотреть на тебя пьяного, ласкового и тактильного, утреннего ворчливого и раздраженного. Тебя задумчивого, смешливого, нахального. Я всё хочу, но не уверен, что у меня есть на это право. То, что ты любишь человека — еще не повод ошиваться рядом и портить ему жизнь. Косте просто нужно было немного времени и, возможно, помощь психотерапевта, чтобы разобраться со всей хуйней. Вместо этого он разъебался капитально. Под снос. Сгорел сарай — гори и хата. Пиздец обязательно должен быть всеобъемлющим и окончательным — иначе у него не будет конца. Бля, как же Костя скучает.***
До кровати они с Князем никогда не добираются — ну, за этим. Костя пытается пару раз подтолкнуть, но Князь неожиданно твердо притормаживет — здесь давай. Костя спрашивать, конечно, не станет, но, кажется, может догадаться, в чем дело. До кровати Князь с Михой так и не дошли ни разу. Позажимались горячечно в гримерках, возможно, в туалете клубов — и всё. Повзрослели во взаимную безответную. Зато за другим Князь регулярно тащит его в постель. В такие дни он обычно приезжает сильно поддатый и полночи просто обнимает Костю со спины. Такие его приезды хуже всего, потому что Костя даже сделать ничего не может. Князю не надо — он исповедуется Косте в затылок, сжимая крепко и чуть покачивая. — … и я думал, даже, прикинь, Мих, что ты это специально. Когда я ушел. Взял — и выпилился. Мне назло. Чтобы переиграть меня, понимаешь? Как когда я окно в поезде разбил и руку поранил. А ты весь номер гостиничный разнес мне назло, чтобы показать, что ты главный панк. И…когда я из группы просто ушел, ты ушел капитальнее. Тоже вроде как. В отместку, что ли, типа. Меня обскакать. Костя молчит, как труп в морозилке — он в ужасе от этого замогильного веселья в голосе Князя. Господи, если ты есть — забери у него эти мысли и сомнения, они же заживо его выжрут изнутри рано или поздно. — Самое сложное, Мих, знаешь чё? Не пережить потерю. Я вообще думаю, что это фигня всё. Не так работает. Время лечит не для того, чтобы научиться жить с потерей — а чтобы научиться жить с радостью, да? К потере привыкаешь, а вот… я не знал, как разрешить себе снова быть счастливым. Как я вообще могу испытывать счастье, когда ты… — голос обрывается. Костя вцепляется в руку у себя на животе и даже погладить не может. — Я рад, — просто говорит он. — Рад, что ты смог, Андрюх. Во рту кисло, хотя Костя не пил недели две. Это молитва Князя — невыносимая на вкус. Исповедь человека, который однажды закончился, а его жизнь почему-то нет. Костя правда рад, что Андрей смог. Что научился разрешать себе быть счастливым. Научился справляться не с горем, а с радостью. С горем он, кстати, так и не научился. — Я иногда думаю — а я мог вообще тебя тормозить? Если бы я в армию не ушел тогда, ты бы сел? Сел бы, конечно. А вдруг нет? Вдруг не конечно? Нахуя ты вообще связался с хмурым, Миш? — с обескураживающей детской искренностью спрашивает Князь ему в шею, и Костя понимает, что это, скорее всего, вообще первый раз, когда Андрей задает этот вопрос вслух. С Мишей они про наркоту не говорили, делали вид, что ничего не происходит. А теперь Андрей мозги себе выворачивает в попытке понять, зачем его самый близкий на свете человек добровольно залез с ногами в мясорубку и почему Андрей решил, что самая охуенная стратегия — притворяться, что всё в порядке. — Как мы могли тебя проебать, Мих? Сегодня Костя без плаща, в одной футболке, поэтому чувствует, как шее становится горячо и влажно. Сердце у Кости сейчас либо схлопнется, либо выскочит из груди в подставленные княжеские ладони — Костя бы ему всего себя на запчасти отдал, лишь бы только этот несгибаемый мужик не плакал в тихой безысходности ему в затылок. Иногда Князь остается после — пьет зеленый чай, который теперь есть у Кости, рассказывает про гастроли, про группу, про то, как идет монтаж, как первую серию раскритиковал в хвост и гриву, как пересобирают теперь заново. — Тебе-то это всё зачем, Кость? — вдруг посреди разговора спрашивает Князь, осторожно отхлебывая из чашки. Спокойно так, мирно, как если бы маньяк интересовался темой диплома, отпиливая жертве ноги. — Сериал? — глупо уточняет Костя. За окном метель. До Нового Года — 19 дней. Князь выгибает бровь — этого достаточно, чтобы выразить всё, что он думает про Костю и про его жалкую попытку к бегству. — А тебе нахуя этот разговор? — в тон огрызается Костя, без особого, впрочем, азарта. — Просто. Я любопытный, говорил же. — Просто, — передразнивает Костя, качая головой. — Просто нихуя непросто, как говорит Владос. — Как он там? Я на его инсту, кстати, тоже подписан. — О, у него не инста, а арт-объект, блин, — улыбается Костя, хлебая свой остывший кофе. — Да вы друг друга стоите, — отмахивается Князь. — Что у тебя читаешь — вроде буквы все знакомые, а что хотел сказать автор, хрен проссышь. Что у Влада. — Стоим, — механическим эхом соглашается Костя, барабаня пальцами по столу. — Влад сказал, что выбирает не жить в хуйне. И уехал. Князь молчит, расследуя внезапное откровение. Костя сам не знает, зачем поделился — просто хочется поговорить хоть с кем-то, кто отдаленно в теме. Князь вон не стесняется чистосердечные признания ваять и вымачивать ему отворот футболки. — Во молодец, — неискренне хвалит Князь, морщась. — Самый умный, поди ж ты. Маленький еще, не коцанный. Завидую по-хорошему, — он со стуком ставит чашку на стол и отодвигает от себя. Костя убирает чашку в раковину. Есть ощущение, что Влад уже покоцанный — их общими с Князем стараниями. Оставшись без кружки, за которую можно было держаться, как за якорь бытовой нормальности и повод сидеть на кухне, Князь теряется. Смотрит на телефон, потом за окно. Ему пора. Говорить им не о чем. Чужие люди, добывающие себе через друг друга родных и лжесмысл. — Я… — Костя прочищает горло. — Насчет того, зачем мне это. Ну, не сериал, а вот это все, — он неловко обводит рукой кухню. — Я понял, Кость, — снисходительно цыкает Князь и выглядит даже заинтересованным. Это редко случается — обычно его мало трогают разговоры о костином личном. Костя сам по себе его не слишком парит. — Просто. Как будто Миша — лучшее, что было в моей жизни, — Костя приоткрывает окно и закуривает. На кухню со свистом врывается ледяной воздух. — Круче уже ничего не будет, понимаешь, да? — невесело хмыкает он. Князь теряет дар речи — Костя буквально обворовал его на реплику. Они молчат целую сигарету. Князь то и дело смотрит в телефон. Косте погано так, будто он проглотил мерзкую, скользкую жабу, и она барахтается липкими лапами под горлом. Костя сказал очень важное и стыдное и теперь чувствует себя, словно с него сняли кожу и выпихнули в песчаную бурю. Хочется укрыться и перестать все это чувствовать. Он тушит окурок в пепельнице. Князь поднимается со стула, и Костя ничего не может поделать с собой — подходит к нему, прижимается лбом к плечу. Ничего такого. Костю просто надо обнять. Костю. Костю не обнимали с того дня, как Влад вышел за стиками. Косте очень одиноко и стрёмно, он зверски устал, вымотался и запутался в край, и кажется, что каждый шаг только отдаляет его от благоразумия. Что бы он ни делал — все становится только хуже. Как в любимой детской книге — «Ничего не станет лучше, когда ты вырастешь». Князь вздыхает и обнимает его — жест получается вынужденным, подсмотренным, скопированным. — Ты всё перепутал, Костян, — говорит он. — Миша — лучшее, что было в моей жизни. Голос у него почти недовольный — как у хозяина, застукавшего послушного пса внезапно на своей кровати. Князь не в восторге от того, что кто-то покусился на его монополию на Мишу. Делить Мишу с кем-то он совершенно не собирается. Понять, что Костя вообще не об этом — тоже. Вникать в проблемы Кости Князю в голову не приходит — у него своих хватает. Хочется, чтобы Князь сейчас погладил по голове — не надо по-отечески, упаси боже от этого извращения, учитывая, что полчаса назад они в очередной раз осквернили стену в коридоре, — но хотя бы не совсем равнодушно. И сказал бы заботливо — Кость, это у меня уже круче не будет, будущего нет, но прошлое вполне для меня, а, как пели классики. А у тебя, блин, всё впереди, приди в себя. Не живи в хуйне, пожалуйста. Князь честно обнимает его — чисто по-человечески, — но нихрена не понимает. Становится только хуже — Костя чувствует себя еще более одиноким, как когда тебя на похоронах обнимают чужие люди, а самого близкого, того, который умел обнимать правильно, сейчас опускают в землю. — Не расклеивайся, Костян. Нам еще панк-рок мутить и шороху в киноиндустрии наводить, — он мягко хлопает его между лопаток и отстраняется. Костя отлипает и закрывает окно.***
Ехать куда-то 29 декабря — абсолютно проклятая идея. Люди, забив на работу, мечутся по городу в поисках подарков, зеленого горошка и платьев на праздник. Питер стоит в мёртвую, снегоуборочные машины занимают сразу две полосы. Но Князь на удивление не задал ни одного вопроса, когда Костя утром написал — «Можешь со мной сгонять кое-куда?». Сидит, не ворчит, записывает кринж-кружочки и учит петербуржцев, как правильно «подготовиться к обильным новогодним возлияниям» — не иначе как на опыте своей удивительной молодости. Когда они сворачивают с маршала Блюхера на Лабораторный проспект, Князь озадаченно всматривается в окно. Откладывает телефон и начинает пристально следить за маршрутом. — Кость, — вкрадчиво зовет он. Костя, занятый тем, чтобы не вточиться по гололедице в жопу резко затормозившей впереди «бэхе», не отвечает. На парковке довольно свободно — желающих наведаться сюда в канун Нового Года не очень много. Костя глушит мотор и отстегивает ремень, собираясь с духом, чтобы посмотреть на Князя. — Кость, это чё за приколы? — без наезда, а просто с искренним недовольным интересом спрашивает тот, как не слишком скандальный посетитель кафе, нашедший волос в тарелке супа. — Я подумал, что мы могли бы, ну. Сходить вместе. Новый Год, вся хурма. Оставить это всё в прошлом. Попрощаться вроде как. Чтобы дальше. Потом. Чтобы… ну. Ты же не был. Кроме тех двух раз, Андрей, — торопливо выдает Костя, а у Князя каменеет лицо. — Ты чё, Кость, — с недоверием щурится он. — Ты меня лечить решил, что ли? Просто фантастика, как Князь умеет стремительно скатываться до базовых настроек купчинского маргинала — и как этот маргинал умеет безошибочно выцепить суть сложных событий. Русский матрос задать умеет правильный вопрос. Костя и правда наивно думает, что Князю стоит сходить к Мише. Увидеть памятник — тот раз, когда он был на его установке, не считается. Поговорить с Мишей не через Костю. Принять. Впустить в себя этот факт: вот могила, в которой лежит Миша. Вот место, где его похоронили. Похоронили, потому что Миша умер. Это было десять лет назад. Можно больше не притворяться, что этого не произошло. Не искать синонимы слову «смерть». Не общаться с ним во снах. Не рассказывать всем, что вот он, сидит на табуреточке. Не посвящать ему 18 альбомов песен и рисунков. Не жить прошлым, с каждым днем всё больше вспоминая, что было, а не думая о том, что еще будет. Не растравливая себя сожалениями, сомнениями и условным наклонением — что было бы, если, а мог ли я исправить, предотвратить, успеть. Костя пожимает плечами, Князь морщится, как от оскомины. Эта эскапада и самовольство предсказуемого и очень послушного обычно Кости его утомляют и нервируют. — Кость, — мягко говорит он и смотрит как на слабоумного, не понимающего простых вещей. — У меня всё в порядке, правда. Мне не нужна твоя или чья-либо еще терапия. Мне нужен Миха, — почти по слогам объясняет Князь очевидные для него вещи. Костя смотрит на него вполоборота и кристально ясно понимает, что это так. Князя реально не спасти, Влад был прав. Потому что его не от чего спасать. Князю может быть тысячу раз больно, но он эту боль ни на что не променяет, даже на самое сладкое забвение. Это горе — единственный памятник Михе, который нужен Князю. Он сам его воздвиг нерукотворный, блин. Эта боль — самая крепкая связь с ним, почти антропоморфное воплощение Михи. Он ее под пытками не отдаст. У Князя не перестанет болеть, потому что он не хочет, чтобы оно переставало болеть. Если, чтобы чувствовать Миху рядом, Князю придется ежедневно немножко корчиться внутри себя — вообще не вопрос, где подписать? Это было лучшее, лучшее, блядь, нихуя никогда ничто не сравнится — так почему Князь должен отпускать это только потому, что Миха физически сейчас не рядом? Костя смотрит на него и становится по-настоящему страшно — до ледяного комка в желудке. Смотреть на Князя сейчас — будто на Зловещую долину. Вроде живой человек, а вроде просто вместилище бездны. Пиздец, а ведь Костя самонадеянно полагал, что в состоянии укротить эту пропасть, что она слушается его и подчиняется с полуслова. Он реально думал, что Андрею нужна помощь — и он может помочь. — Мне надо, Андрей, — зачем-то говорит Костя, хотя уже знает, что толку не будет. — Одному мне идти как-то глупо. — Я не смогу, — ровно отвечает Князь. На виске у него дергается жилка. — Да и тебе не надо. Ты и без этого всё знаешь, раз притащился сюда. Костя барабанит пальцами по рулю. На еще теплое лобовое падают снежники и тут же тают. — Подождешь меня? Я тогда. Быстро. — Не, такси вызову. Топай, — Князь отщелкивает ремень безопасности и застегивает куртку. — Андрей, слушай, а чё ты вообще согласился со мной поехать незнамо куда? — вдруг спрашивает Костя. — Ланнистеры всегда платят свои долги, — важно усмехается Князь, берясь за ручку двери. — Я думал, ты скорее Таргариен. — Ты меня ни с кем не путаешь? — удивленно вскидывает бровь Князь. — А ты меня? — вырывается быстрее, чем Костя успевает поставить подножку этой мысли. Блядь, оторвать голову и затыкать ей рот кулаком — такой же был план. Извиняться глупо — только еще больше себя закапывать. Ну, с другой стороны, где это делать, как не у ворот кладбища. У Князя твердеет челюсть, а из глаз пропадает фирменная дружелюбная ебанца. — С наступающим, Кость, — говорит он и выходит из машины, умудрившись не хлопнуть дверью. Хочется заорать и оправдаться. Костя чувствует себя везде виноватым и кругом одиноким. Он не хотел въёбывать Князю по самым уязвимым и болевым точкам. Он просто не подумал — а Владос бы заценил эту иронию из преисподней. К воротам кладбища подъезжает катафалк. Вот же кто-то выбрал время — хуже тайминга для похорон и не придумаешь. Новогоднего чуда для этой семьи Дед Мороз в мешке не принес. Хэппи-энды для слабаков.***
Обнимать Влада спустя три месяца — как в марте почувствовать первый случайный вздох весны. Еще сугробы по колено, соль разъедает ботинки, люди в пуховиках и темнеет очень рано, но вдруг из ниоткуда мимолетный порыв воздуха приносит это обещание скорой жизни — и становится очень бесправно хорошо. Надо как-то отпустить его, чтобы затянувшееся дружеское объятье не привлекало внимание прохожих, но Костя замерз нахуй этой зимой — можно ему немного погреть руки над горящей бочкой, как в гетто Гарлема? Влад в извечной шапке и бесформенной куртке, которая, наверно, стоит, как пять сессий у хорошего психотерапевта — Влад умеет расставлять приоритеты. — Здорово, бродяга, — шутит Костя, расцепляясь наконец. Влад назначил встречу в центре — к себе не позвал, и не то чтобы Костя рассчитывал, но надеялся. — А чё, 28 января — а у вас еще новогодняя иллюминация висит, — он вскидывает взгляд к небу. Весь небольшой переулок украшен фонариками, свисающими с проводов — несколько тысяч точно наберется. — А, это ж Столешников. Здесь круглый год такое. Это ты еще собякуры не видел, — с нежной покровительственностью и разрешенной только москвичам сдержанной оценочной небрежностью сообщает Влад. — Хватит кормить Москву, — цыкает Костя. — Пора кормить Питер! — подхватывает Влад и демонстративно хлопает Костю по животу. Костя от этой легкости и того, как Влад ловится, будто не было этих месяцев молчания и перебрасывания тупыми рилсами раз в неделю, вот-вот взлетит фонариком в небо и пристроится на проводах — кто знает, может, так они тут и появляются? Эйдосы счастливых мгновений. — Жесть, да, я голодный, — подтверждает он. — Куда нам? — Сюда, — Влад дергает головой и ныряет сквозь курящую у входа толпу внутрь бара. Они устраиваются в отдельной кабинке: похоже на купе в поезде, только вместо классической отъезжающей двери — двойные маятниковые, как в салуне на Диком Западе. Костя не знает, чего ждать от этой встречи — он вообще не был уверен, что Влад ответит на сообщение. Просто Костя в Москве с Валери, Вассой и Князем на «Баблконе» — чем не повод увидеться хотя бы с другом? Дружить же у них неплохо получалось. Когда официантка записывает заказ и уходит, забрав одно меню, становится странно. Влад сидит напротив и молчит. Костя не знает, что говорить. Хочется сразу о важном, но без прелюдий как будто неприлично. А на прелюдии нет сил. — Блин, знаешь прикол у девушек, — наконец говорит Влад. — Когда сохнешь по парню, а потом он постригся — и всё, как отрезало. Костя невольно тянется к своему недавно стриженному затылку — обкорнали его сразу после новогодних праздников. — И чё? — Ничё, — откликается Влад. — Походу, только у девушек работает. — Сохнешь по парню? — идёт ва-банк Костя. Влад смотрит на него точно так же, как Князь — и надо вот прямо сейчас перестать сравнивать. — Ты такой дебильный, Костя Плотников, такой уровень глупости надо запретить каким-нибудь федеральным законом, — мечтательно тянет Влад, вытаскивая из худи очередную дуделку. Просто неприлично, как Костя скучал по сладкому химозному запаху этих одноразок. — В смысле? — Да без смысла, Кость. Давай без этого, всё, — отрезает Влад, выдыхая дым вниз, чтобы не привлекать внимание. В смысле — без смысла? Так сохнешь или нет? Отрезало — или что? Костя ничего не понимает, он отвык играть в эти игры с Владом, растерял навык, он вообще нихуя не в форме. Он пропускает простые подачи, мажет мимо ворот и просто хочет обнять мяч руками, прижать к животу и повалиться на поле, чтобы больше никто не отбирал. Как они вообще продержались полгода? Как Костя не ёбнулся от этих кошек-мышек и каверов на правду? А. Возможно, он все-таки ёбнулся, учитывая всё, происходящее параллельно. Пиздец они наворотили. — Как кон прошел? — милостиво спрашивает Влад, затаскивая Костю на безопасную почву. Костя благодарно встряхивается, оживленно рассказывает про кон, про вопросы, про публику, про косплей, про Вассу с Валери. Имя Князя он филигранно избегает. С каждым очевидным неупоминанием Влад мрачнеет — как ребенок, который уже понимает, что родители разговаривают о нем. Костя переводит стрелки и спрашивает про «Немодельное». Официантка приносит ирландский пирог, картошку фри и пиво — сразу 6 бокалов. После первой партии Костю немного попускает: в конце концов, это же просто Владос. Родной, знакомый, свой. Даже если это всё — для Кости он всё равно очень близкий человек, с которым охуительно пить пиво, ржать, обсуждать важное и разгонять дурь. Влад ворчит и закатывает глаза, но всё равно зачем-то таскается с Костей на улицу курить «нормальные сиги». После третьего пива он уходит в туалет, а, когда возвращается, садится почему-то не напротив, а на диван рядом с Костей. Прижимается бедром — горячо даже сквозь плотные джинсы. Утапливает затылок в мягкий подголовник, выдыхает и поворачивается к Косте, рассматривает недолго его лицо, а потом трет переносицу и говорит очень устало: — Пиздец, я думал, меня отпустило. Костя моргает. Горло перехватывает — только бы не сморозить хуйню. — А я даже не думал, Владь, — честно говорит он и кладёт ладонь ему на колено. Судя по тому, что Влад не скидывает его руку — он всё правильно понял. Улыбается Владос всё-таки классно — сразу становится таким открытым, искренним и по-детски беззаботным, что даже не верится. Целоваться хочется просто безбожно — так, что аж губы ноют. Костя в очередной раз чувствует, как чудовищно соскучился за эти месяцы. Надо прямо сейчас, да? Рассказать Владу все, что не написал. — Владь, — начинает он, неосознанно поглаживая его по колену, но Влад хмурится. — Костян, тормози, — говорит он, дергая ногой. — Я неправильно понял? — уточняет Костя. — Всё ты правильно понял, — Влад морщится, подтягивает бокал со стола, отпивает и ставит на место. — Просто чтоб ты знал: прямо сейчас я пиздец как хочу затащить тебя к себе и затрахать до изнеможения, — скучающе сообщает он, постукивая пальцами по столешнице. У Кости резко дергается что-то в низу живота, окатывая щекотными искрами до коленей. — Влад, — чуть хрипло просит он. — И чё мешает? Влад снова цепляет пиво и цедит его мелкими глотками. Косте хочется встряхнуть его — да говори ты уже, блин. — Этот Новый Год я провалялся в обнимку с двумя собаками на хате у друзей и жалел себя, потому что мои друзья устали это делать два месяца до этого и скинули эту позорную обязанность на меня самого, — тускло веселится он, щелкая по бокалу ногтем. — Я ноябрь вообще не помню, прикинь, Костян? Косте кажется, что Влад каждым словом отвешивает оплеуху ему прямо по сердцу. Если бы он мог, он бы сам себе съездил по роже — за эти безвкусные интонации Влада, за то, что он принес это всё человеку, который вообще нихуя не заслужил проходить через такие приколы. — Не вздумай извиняться, — Влад предупредительно поднимает ладонь, прочитав всё по лицу Кости. — Ты нихуя ни в чем не виноват. Ты всё честно сказал тогда, и я пиздец это ценю, Кость, правда. Никто не виноват. Звучит убийственно — похоже на прощание. — Владь, — Костя сжимает его колено. — Я не в форме. Мне бы попроще щас, а? Влад удрученно качает головой — ай-яй, мы теряем всё, что было создано предками, какая потеря для мира Большой Клоунады! — Ну давай попроще, — соглашается он. — Я только начал раздупляться. Я не хочу всё заново. Я второй раз это не вывезу. Ты мне нужен, Кость, но я все еще не собираюсь жить в хуйне. Три месяца молчания магическим образом не решили нашу главную проблему. Влад говорит монотонно и без эмоций — кажется, этот внутренний монолог он репетировал, может быть, даже у зеркала. Влад любит кинематографичные моменты — здесь они с Костей тоже словились. — Ноль вопросов, — кивает Костя. — Это баттл по фактам. — А то. Заходит официантка, забирает пустые бокалы и посуду. Влад заказывает еще пива — Костя удивленно дергает бровью. Ему казалось, что после этой отповеди Влад попросит счет. — Скажешь чё? — деловито интересуется он. Костя молчит, в кои-то веки не зная, как сформулировать. Весь этот трудный год — с момента утверждения на роль до сегодняшнего выхода на сцену «Баблкона» впервые с официальным анонсированием Кости как главной звезды готовящегося к выходу сериала — толпится у горла, слова и мысли лезут, как бесцеремонные тетки в очереди, распихивая друг друга локтями. Это было безумие. Дистиллированное, концентрированное, лучшее на свете. Год, который размотал Костю в щепки, переехал товарняком, не оставил от него прежнего почти ничего — настолько, что под руинами обнаружился нетронутый сундук. Косте хочется пнуть его ногой, как заглохшую посреди трассы машину. Заковать в цепи и бросить на дно окена. Владька точно скажет — да лан, Костян, чё ты, давай глянем, чё там — интересно же. Всем привет, это Пандора, добро пожаловать на мой новый анбоксинг. Самое стрёмное — что Косте не стрёмно. Он почти готов. — Больше никакой хуйни, Владь, — наконец говорит он, не глядя накрывая его ладонь, лежащую на диване, и переплетая пальцы. — Это не обещание. Это… эээ… краткая сводка последнего месяца. — О как, — задумчиво говорит Влад, прикидывая что-то в голове. — Прям под Новый Год бросил парня? Ты бесчеловечный сухарь, Костян, — фыркает он, а смотрит сам с какой-то пыльной нежностью, поглаживая большим пальцем ладонь. — Не хотел тратиться на подарок, — ухмыляется Костя, чтобы не ёбнуться по восьмому кругу от этого циничного налёта, которым они глазируют всю ситуацию. Он без понятия, как говорить с Владом о том, что было у них с Князем — считается ли это изменой, если Костя не то что не кончил, а даже не возбудился ни разу? Считается ли это вообще изменой, если у них с Владом не было отношений и договоренностей и Влад сам вряд ли жил затворником три месяца? Если Влад спросит — Костя честно ответит. Врать он не умеет, а Владу еще и не хочет. Но кажется, у Влада все в порядке с защитными механизмами: они даже в помещение так заходят — сначала инстинкт самосохранения Влада, за ним сам Влад. Не станет Влад в этом копаться. Ему достаточно того, что Костя пообещал — больше никакой хуйни. Отсюда и далее везде. — Больше никакой хуйни, Кость, — повторяет за ним Влад, и это предупреждение. Это кредит — такой огромный, что даже не верится, что Влад раскошеливается так ради Кости. До пизды осторожный, въедливый, вдумчивый, аккуратный Влад добровольно пропускает проебавшегося Костю снова под свои щиты, шлепнув только желтую карточку на плечо, как оборванный погон. — Забились, — широко улыбается Костя. — Чё будем делать дальше? — Прямо сейчас — накачиваться пивом до бессознанки. — На меня глядит игриво? — О господи, — страдальчески стонет Влад и бьется головой о мягкую обивку. Костя смеется и бросает взгляд на часы. До первого «Сапсана» еще три часа, если он не ошибается. Надо проверить. Надо вообще выучить их расписание — кажется, в ближайшее время Косте оно очень пригодится.***
Когда звонит Влад, Костя так накачан текилой, что ему должны дать гражданство в любой мексиканской забегаловке чисто за выхлоп. — Влаааааад, — тянет от в трубку, отойдя в угол, где не так сильно шибает по ушам музыка. — Решил поздравить еще и так, аналоговым способом, как вы старики привыкли, — сообщает Влад. Так-то кружок с поздравлением прилетел Косте в 9 утра, а в течение дня его догоняли сотни мемов и приколов про возраст Христа, огород, кризис среднего возраста и простатит. — Поздравляй, — разрешает Костя. — Поздравляю, — судя по звуку, Влад затягивается айкосом. — Сорри, что не смог вырваться. График пиздец жесткий. — Да всё нормально, Владь, чё. Работа есть работа. — Чёт ты не особо веселый, Кость. День рожденья — грустный праздник? Костя молчит, собираясь с духом. — Кость, аллё? Ты тут? — Тут. — Чё такое? — Костя даже по голосу понимает, что Влад выпрямляется и напрягается. — Владь, я… тут, короче. Игорь звонил, ну, поздравить. И… в общем, блин. — Коооость? — Да сказал, что завтра надо быть на концерте. Выступить типа. С Князем. У него ж тоже день рождения, он концерт даёт, полтос, юбилейный, всё такое. — И ты согласился, — с безжалостной ленцой догадывается Влад. — Согласился. Решил, что сегодня набухаюсь так, чтобы завтра за похмельем не заметить всё это. — А просто отказаться — такой вариант ты даже не рассматривал? Кость, блядь, — Влада прорывает настоящим встревоженным раздражением, как живого мальчика. — Я не успел даже понять. Панкер сказал — завтра в 16 на саундчек. И всё. — И всё, — неверяще повторяет Влад. — Ясно. — Владь. — Лан, Костян. Набухивайся. План у тебя, как обычно, просто загляденье. С днем рожденья еще раз, мэн. На этом чужом, подрезанном в какой-то подростковой шляпе словечке Влад отключается. Костя методично накидывается текилой и мечтает об алкогольной коме. Меньше двух недель назад Костя пообещал Владу — больше никакой хуйни. А теперь, в свой день рождения, согласился, чтобы его заказали на чужой юбилей, как… Влад бы сказал, как кого. Как мальчика по вызову. В Купчино не понимают слова нет и закрытых дверей. Либо Князю настолько похуй, что он даже не понимает — как это выглядит. Как это всё Косте. Не догоняет, что это может быть неприятно, и даже, наоборот, считает чем-то вроде подарка, хочет порадовать: зацени, Кость, выступал когда-нибудь перед такой огромной живой аудиторией? Я думал, актёрам такое в кайф — наслаждайся!***
В гримёрке после концерта слишком много людей. Костю не спасает ни встроенная экстраверсия, ни зубодробительное похмелье. Его потряхивает изнутри, а в голове будто обезьянка с цимбалами развлекается. Хочется в горячий душ — даже больше, чем после тех приездов Князя. Эти 10 минут были невероятно мерзкими — Костя всю дорогу чувствовал себя самозванцем, плохоньким пародистом, дешевым бульварным кривлякой. Ребенком, который взял папин портфель, чтобы понтануться в школе. На съемках все было органично, естественно и правильно. Он был актером на площадке, они все там были актеры, сценарий, режиссер, камера, мотор. На этой сцене, держась чуть позади Князя, он чувствовал себя пиздец неуютно — лишний, чужой, ненужный, непонятно зачем вытащившийся к микрофону левый чувак. Кем он себя возомнил? Снялся в сериале и зазвездился? Решил, что может заменить Горшка? Костя уже отсюда видит комментарии, которыми взорвутся соцсети. Женя Ткачук, конечно, еще на старте проекта советовал не читать вообще никаких отзывов и рецензий и упаси боже лезть в комментарии. От этого не легче. Костя откровенно поплыл на сцене, растерял Миху, забыл пластику, движения и манеры. Он энергетически похож на Миху, ему не нужно кривляться, — сказал еще летом Князь. Так вот, сейчас Костя был энергетически похож на вареный неуклюжий сапог, протянутый за подаянием чужого незаслуженного внимания. Ты кто такой, парень, почему ты пытаешься изображать Горшка? Господи, если бы от кринжа можно было умереть, Костя бы уже экстерном разложился. — Костян, ты как? — дружелюбно спрашивает Князь, подходя ближе. В гримерке какая-то хуева туча народу. Костя хочет уйти отсюда. Похмелье накрывает третьей волной. — Ща. Размотало чёт, — он жмурится, горбясь на стуле и обхватывая голову руками. — Так, Кость, — быстро пересобирает себя во внимательного и заботливого взрослого Князь. — Пойдем. Костя так хочет свалить, что даже не спрашивает — зачем и куда. Если там не будет людей, он согласен хоть на каменный мешок. Князь приобнимает его за плечи, подталкивая на выход. — Ща придем! — поясняет он остальным, открывая дверь и пропуская Костю наружу. — Тут вот есть соседняя гримерка поменьше, там только шмотки. Потише и нет никого. — Да я б домой… — Игорян! — бодро восклицает Князь, когда они поворачивают по коридору и почти налетают на Панкера с Владом. — Владос, какие люди, — Князь улыбается радостно, не веря глазам, и с щедрым размахом поочередно обнимается с обоими. — Зацени, Андрей, кого я нашел. — Как я мог пропустить юбилейный концерт, — чуть морщится Влад, улыбаясь в ответ. — И возможность поглумиться над Костяном. — Хорошо, догадался мне написать, а то бы так и простоял всю дорогу на задворках танцпола, — не унимается Панкер, а Косте кажется, что Влад на него так ни разу и не посмотрел. — Так, вы идите к ребятам, мы щас тут, нам с Костей надо пять минут, — командует Князь, и это катастрофа ебаная, Князь в прямом эфире доламывает то, что Костя не думал, что вообще можно доломать. — А-ха, — тянет Влад и наконец смотрит на Костю. Лучше бы он этого не делал. В гримерке реально тихо и никого нет. Князь закрывает дверь. — Пиздец, — ёмко выдыхает Костя, прислоняясь к стене. — Да ладно, — отмахивается Князь. — Ты хорошо держался. Первый блин всегда комом, к московскому концерту поднатореешь. Он говорит это спокойно, выкладывает, как уже случившийся факт. Не спрашивает, не согласовывает. Я скажу — прыгай, и ты, Костя, прыгнешь. Еще полгода назад Костя не просто прыгал — а из кожи выпрыгивал по первой команде Князя. Чтобы увидел, заметил, признал, чтобы понял, что не ошибся с выбором, чтобы разглядел в нем Миху. Блядь. — Я, — медленно говорит Костя. — Больше не буду выступать. — Будешь, — Князь морщится, как от досадного недоразумения, когда домофон не срабатывает с первого раза. — Я серьезно, Андрей. На сцену с тобой я больше не выйду. — Выйдешь, Кость, выйдешь, — со знанием дела сообщает Князь. — Через неделю и выйдешь. Все заряжено, везем шоу в Москву. Костя отлипает от стены и делает шаг в центр гримерки. Не за чем — просто чтобы не стоять, загнанным в угол. — Нет. Это всё, — он неопределенно поводит рукой в воздухе. — Перебор уже. Хуйня какая-то. Я не хочу жить в хуйне. Мне от нее плохо. — О как, — улыбается Князь, как родитель, поймавший чадо на топорной лжи. — У Влада научился? — Да хоть у Влада, — устало перекатывается с ноги на ногу Костя. — Это у этого Влада? — вкрадчиво уточняет Князь, кивая головой на дверь гримерки, за которой остался Влад. Как же Костю бесит эта его многопытная усмешка древнего сфинкса, который все повидал и все знает наперед. У него взгляд человека, который оказался прав — и которому от этой своей правоты тошно. У этого Влада, недоговаривает Князь, но Костя знает — у этого Влада, который красиво вышел из игры, толкнув на прощанье умную телегу про правильные вещи, про то, как надо поступать, что выбирать, кого ценить. У этого Влада, который выстроил великолепную теорию приоритетов, начертил восхитительный план, достойный всяческого уважения. У этого Влада, который выбрал не жить в хуйне, выбрал выцарапывать себя из болота, не упиваться шизой, не ставить чужие интересы выше своих, отстаивать границы собственного благополучия. У этого Влада, который отказался тащить человека из болота против его воли. У этого Влада, который раскладывал на составляющие мираж большой любви: какая это, блядь, любовь, Костя, у них же сплошь непроработанные травмы, тотальное отрицание, созависимость и отсутствие сепарации. У этого Влада, который предупреждал — больше никакой хуйни. Этот Влад так мощно забил на им же сочиненные правила безопасности, что даже не дожидаясь зова приехал первым «Сапсаном» тащить Костю из пропасти, к которой он клялся больше никогда не приближаться — и со свистом добровольно влетел на первом же повороте. Костя снова не смог отказать Князю. Влад не смог отказать Косте — хотя Костя даже не просил приезжать. Пиздец. История сделала круг и пошла на новый заунывный виток, как консервная банка по орбите космической станции «Мир». Влад почти спасся. И вот он тут. Владь, ну ты-то как это прохлопал? — Кость, — вдруг как-то совсем по-человечески говорит Князь, убирая из голоса вечный режим потешек и дедовских прибауток. — Сядь, — он подтаскивает Косте стул, сам усаживаясь перед ним на корточки. — Слушай. Это очень красиво все звучит. Выбери не жить в хуйне и всё такое. Но Влад реально маленький еще. Он не понимает пока, что не каждая проблема — хуйня. Не надо каждую сложность крестить в хуйню, надевать белое пальто и брать самоотвод, — он кладет руки Косте на колени в платоническом жесте. — Кость, да? Сложно будет пиздец, хуйня будет случаться систематически. Почти всё вокруг — хуйня полная. Но не давай ему убедить тебя, что вы двое — тоже хуйня. — Это ж Влад, — дергает уголком губ Костя, хотя, конечно, Князь не про Влада. Да и вся тирада — вообще не о них. — Это Влад, который несмотря на свою красивую позу, нарисовался в одночасье за 700 километров, забив на все свои принципы, и ходит сейчас по коридору со своим взглядом пираньи, которая откусит мне за тебя башку, — тепло усмехается Князь. — Кость. Ну ты-то знаешь, что не все вещи в жизни можно запихнуть в рамку и повесить ярлык. То, что вылезает за них — самое ценное. — Миша? — пробует Костя, потому что ему можно. Костя свое право на беспардонность заслужил. — О, у Михи была, блин, отдельная машинка для печати ярлыков, — снова улыбается Князь. Так он улыбается, только когда говорит про Миху. Для них с Андреем Миха так ярлык и не подобрал, и, согласно догмату Князя — это было самое ценное в их жизни. Лучше уже не будет. — Андрей, — Костя выпрямляется на стуле и наклоняется к Князю. Хочется уткнуться лбом ему в лоб или обнять лицо ладонями — уровень близости шкалит так, что слава богу, аритмию можно списать на похмелье. Костя прощается с ним, с Михой, с историей, с легендой, с тайной на двоих, на троих, на четвертых, с безумием, которое нехило выстегнуло Костю. — Честно, а? Тебе хоть… хоть немного стало легче? Это всё — помогло? — Нет, — без раздумий отвечает Князь. Взгляд у него не то чтобы разочарованный, но он явно не ждал такой глупости от Кости. Косте хочется расхохотаться, как безумный злодей в кино за секунду до того, как его дьявольский план летит под сокрушительный откос. Пиздец. Костя чуть не сдох, Влад чуть ёбнулся, а Князю даже легче не стало. — Кость, не дури. Я… мне было нужно. Я говорил, мне нужен Миша. Ты мне его подарил. Если бы переиграть — я бы ничего не поменял. Князь гладит его щеке. Костя не уверен, что сам бы он что-то поменял. Даже зная, в какой ад они все скатятся, какую камеру пыток предстоит выстоять — Костя бы ничего не поменял и прошел этот путь снова, босыми ногами по каждому стёклышку. Ему это тоже было нужно. Хотя бы для того, чтобы в конце пути, под самой зеленой лампочкой с надписью выход, сказать: — На здоровье. Только на сцену с тобой я больше не выйду. Князь лохматит ему затылок, кряхтя, поднимается на ноги. Прежде, чем выйти из гримерки, Костя стаскивает плащ и бросает на спинку стула. Больше он ему не пригодится. Влад действительно караулит их в коридоре — ну, насколько вообще можно караулить с такой независимо-незаинтересованной рожей. — Владос, — балагурит Князь, выходя следом. — Ну ты его хоть уговори. Во строптивец — не хочу, не пойду, — Князь встряхивает его за плечи. У Влада подрагивают ресницы — как всегда, когда он не может сжечь оппонента силой мысли. — А если втроём? — невинно предлагает он, и Костя сейчас заорет. Как минимум — «Фу, Влад, нельзя, выплюни, Князю голова нужна, чтобы песни петь и сережку в ухе носить». — Бля, Андрей, слишком рано для этих шуток, — Костя пихает его локтем в бок, выуживаясь из захвата. — Владь, покурим? Умоляю, я щас крякну. — Покурим, — вежливо соглашается Влад и двигает куда-то вперед по коридору, не дожидаясь Костю. Костя нагоняет его в несколько широких шагов. — Владь, тупая фраза, бля, но это реально не то, о чем ты… ну, ты ж знаешь Князя с его кринж-приколами, Владь. Очень важно сейчас не дать Владу захлопнуться в своей раковине, потому что оттуда его Костя точно не выманит — не после того, как Князь оттоптал ему самую болевую точку, тройничок этот вспомнил, как нарочно. — А где плащ, Костя? — Да я снял его. Оставил Князю. Это ж реквизит, нахуй он мне нужен, Владь. — Плащ? — уточняет Влад, останавливаясь у двери в туалет. — И плащ тоже, — тут же добавляет Костя, и у Влада немного проясняется лицо. — Владь. Ты как здесь вообще? Я пиздец рад тебя видеть, ты не представляешь, этот концерт — просто трэш, я себя таким говном чувствую. — Я так и предполагал, — кивает Влад, толкая дверь и затаскивая Костю внутрь. — Пиздец, поговорил с тобой вчера, охуел всем Владом. А дальше всё как в тумане. Сука, как я в это вляпался, Кость? — тоскливо спрашивает он. — Больше никакой хуйни, как же. А сам я. Как подумал, что тебя сегодня ждет и на что ты подписался. Блядь, — Влад пинает носком стойку раковины. — Я Прометей, походу, — Костя открывает воду и жадно пьет прямо из-под крана. — Мне не выдали орла, и я сам клюю себе печень. — Ты дятел, блядь, а не орёл, Костя. Все мозги себе выдолбил, видимо. Костя закрывает кран и широко утирает рот ладонью. В зеркале показывают фрика с безумными глаза и потекшим гримом. — То, что Князь говорил. Ну, строптивец и на троих. Он это про концерт. В Москве будет такой же, через неделю. Он просил снова выйти с ним. Я отказался, Влад. Отказался, — Костя говорит как физик на пороге великого открытия, у которого уже сошлись первичные невероятные расчеты, но ему еще надо всё перепроверить двадцать раз. — Я не хочу притворяться Мишей. Мне от этого плохо. — Выйдем, значит. Втроём так втроём. Только никакого грима и плаща, да? — Влад подходит ближе, приваливается бедром к мокрой раковине и не обращает на это внимания. — Владь, нет. Это пиздец, тебе это точно не надо. — Кость, тебя всё равно припашут. Объединенная коалиция Князя, Рустама и Панкера продавит. Не обижайся. Ты охуенный, что сегодня отказался, но… маленькие шаги, ладно? — Ладно, — сдаётся Костя, чувствуя, как усталость накрывает девятым валом. — Кость, — Влад укладывает ладони ему на бока, прижимается близко-близко и утыкается лбом в лоб. — У нас не будет, как у них, — предупреждает он. — Никакой хуйни. — Мы за комфорт жоска, — обещает Костя. — Когда я умру, ты не полетишь кукухой и не станешь снимать про меня сериал. — Иди нахуй, Кость, — Влад щипает его за бок и трется носом о висок. Костя замирает. Дышать от этого невыносимо нежного для Влада жеста становится непросто. Хэппи-энды не для слабаков. Костя актёр и точно знает, что за хэппи-эндом, сразу после титров, начинается такая рвака, что выживут только сильнейшие. Андрея уже не спасти. Косте всё еще очень больно за Князя. Он все еще сильно привязан к Мише — и в ближайшем будущем вряд ли развяжется, учитывая, что надвигается самая жаркая пора продвижения сериала. Влада переебало так, что он отрёкся от всего, что знал о себе и о своих принципах и приехал вытаскивать Костю из беды, а теперь еще и согласился выйти с ним на сцену — наперекор своим установкам не делать того, что тебе неприятно, лишь бы другому человеку было полегче. Так что нихрена хэппи-энды не для слабаков. Повезло, конечно, что они с Владосом крепкие ребята. — Влад. Я сегодня выучил слово нет. — И чё? — Давай еще раз. — Иди нахуй, Костя. — Нет, — говорит Костя, и Влад целует его в не отзвучавшую еще толком последнюю букву «т».