Сто имён одной воровки. Часть I

      — Лаки, — спросила Мия, сосредоточенно втыкая иголку в край длинной прорехи на рукаве своей рубашки, — как думаешь, а где можно разжиться магическими зарядами для чарострела?       — В гвардии. Правда, таких недокормышей, как ты, туда не принимают.       — Я серьёзно, а ты всё шутки шутишь, — с наигранным разочарованием в голосе продолжила она, потом зыркнула на подругу, занятую раскладыванием на широком разделочном столе побегов ещё свежей, только по утру собранной молодой мяты. — Может, попробовать обчистить казармы?       — Отчего ж не попробовать, пробуй… — распределив стебли на столе, она взяла в руки большой нож и покрутила его перед собой. — Давай только осенью, а то со сбором трав мне будет не до того, чтобы твои похороны устраивать.       Мия тихонько прыснула, Лаккия широко размахнулась, рубанула ножом по столу и принялась методично измельчать мяту. С мясницким квадратным тесаком в руках она… производила впечатление. Высокая и крутобёдрая, с широкими покатыми плечами, сильными руками и крепкими ногами, ростом ничем не уступавшая большинству знакомых Мие мужчин, подруга источала мощь и уверенность в себе. На голову она всегда повязывала цветной платок так, чтобы волосы не лезли в лицо, и носила яркие, цветастые платья, рукава которых неизменно закатывала до локтей. Мать её была родом не то из Каругии, не то из Маб-Алы, так что Лаккия унаследовала её черты — тёмная кожа оттенка дубовой коры и жёсткие курчавые волосы, хотя здесь, в Портамере, среди множества торговцев и моряков едва ли не со всего света, внешность её казалось не столь уж необычной.       Мия поёрзала на стуле, усаживаясь поудобнее, почесала пятку об угол стола, на который она по привычке закинула ноги и, прищурившись, продолжила штопать рубаху. Света от двух узких вытянутых окошек под потолком да пары масляных ламп, висевших на цепях над столом, не хватало, и, как бы она ни напрягала глаза, игла то и дело колола подушечки пальцев, отчего Мия морщилась и чуть слышно ругалась.       — А если у кого из чародеев заказать? Ла-а-а-аки, ты же знаешься с чародеями, замолви за меня словечко, а? — Мия сказала это тоном капризной маленькой девочки, выпрашивавшей у мамы леденец или куклу.       — Дорогуша, это слишком громко сказано, я всего-то состою в переписке с Саффи.       — Саффи… Мэйтресс Саффантиэль, вообще-то, не унижай подругу! А то наколдует тебе… что-нибудь.       — А ты ноги со стола убери! А то ишь, разложилась тут! — Лаккия схватила один из оставшихся целым стеблей мяты и махнула им в сторону Мии, та только снова хихикнула и показала подруге язык. — А чарострел продай, тебе за него любой из гильдийских скупщиков щедро серебра отсыпет. Ты ведь прекрасно знаешь, что простолюдинам ими владеть запрещено. Себя под тюрьму, если не под виселицу подводишь, так ещё и Саффи в это втравить хочешь!       — Она же мэйтресс, ей-то что сделается?       — Не глупи, Мими, — разделавшись наконец с мятой, Лаккия принялась сгребать порубленные листья в стоявший под столом на табуретке котел, верхний ободок которого покрывал слой застарелого жира. — Сама знаешь, что с каждым новым королевским указом преференций, даруемых чародейскими титулами, остаётся всё меньше и меньше. Не далёк тот час, когда чародеев в правах приравняют к простым ремесленникам, ну, разумеется, кроме тех, кто изначально по рождению благороден.       Слова о бедственном положении тарсийских чародеев сердце Мии не тронули — право слово, ко всем этим мэтрам и мэйтресс, которых она считала не более, чем кучкой напыщенных, самовлюбленных мудаков, просиживавших штаны в своих башнях и замках, она не испытывала ни почтения, ни благоговения, и уж тем более никакой жалости они, по её мнению, не заслуживали. Было бы за что жалеть тех, кто владеет магией и купается в золоте! Пожалуй, единственное исключение она делала для этой Саффи, о которой Лаки постоянно трещала и письмами с которой обменивалась едва ли не каждую неделю. Познакомились они давно, когда эта Саффи училась в Мидделейском Университете, а Лаки, будучи тогда студенткой Алхимической Академии, посещала лекции Университета в качестве вольнослушательницы, и каким-то чудом сдружились. Именно чудом, ведь всем известно, что чародеи к алхимикам относятся с презрением и неприязнью, хотя сложно сказать, к кому чародеи относятся по-другому.       Наверху, в лаборатории, которая располагалась ровнёхонько над кухней, раздался какой-то шум, и Лаккия настороженно подняла голову, спавший в углу у печи Уголёк тоже приоткрыл один глаз, горящий ярко-жёлтым огнём, и повёл ухом. Мия прислушалась, но кроме торопливых шагов и едва различимого даже для её чутких ушей звяканья алхимических сосудов ничего больше не услышала. В заставленной хитроумными агрегатами, горелками, тиглями и стеллажами лаборатории сейчас орудовали двое студентиков, очередные стажёры из Академии, прибывшие несколько дней назад. Мальчишки уверенно заявили себя едва ли не лучшими учениками на всём потоке, но Лаккия быстро спустила их с небес на землю, задав пару вопросов с подковыркой, в ответ на которые студенты только что-то печально блеяли, мол, «они этого ещё не учили». По достоинству оценив их навыки, она подрядила мальчишек на уборку в лаборатории, поручив им перемыть все склянки, флаконы и реторты и навести порядок на полках с ингредиентами, чем они сейчас и должны были заниматься, и, не дайте Боги, они что-то разобьют или испортят. Мия прекрасно знала свою подругу, давно ставшую для неё почти что старшей сестрой. Лаки была доброй, весёлой, дружелюбной — и страшной в гневе женщиной.       Но больше из лаборатории никаких подозрительных звуков не раздавалось, так что Лаккия едва заметно облегчённо выдохнула и достала из-под стола большую плетёную корзину, полную стеблей полыни. Она уже начала раскладывать полынь на столе, когда в дверь чёрного хода кто-то тихо постучался. Лаккия бросила на Мию быстрый взгляд, словно спрашивая, не ждёт ли она кого, но та только недоумённо пожала плечами. Ворча себе под нос «И кого ещё нам ветром принесло», она нырнула в прихожую, загремела там засовами, Мия услышала, как с противным скрипом открылась дверь, и Лаки сказала кому-то:       — Добрый день, какая честь видеть вас, любезный господин! Проходите!       И правда, кого это принесло? Что за срочная нужда пригнала какого-то благородного господина в тот самый день, когда Лаки позволила себе не открыть лавку и заняться одними только заготовками? На улице Аптекарей алхимических лавок полно, как гальки на морском берегу, так почему же этот любезный господин ломится именно к ним?       Впрочем, все вопросы отпали разом, когда из прихожей внутрь зашёл Ваган. Бегло осмотрев тесную кухню с её закопчённым потолком, заляпанной жиром и следами всяческих алхимических настоев печью и множеством пучков трав, висевших на протянутых от одной стены к другой верёвках, он брезгливо поморщился и глянул на Мию.       — Отпуск по женскому здоровью, мастер! Ещё один день…       — Умоляю, избавь меня от этих мерзостных подробностей, Кудряшка! — лицо Вагана перекосила гримаса отвращения, и он судорожно замахал руками. — Да я и не к тебе.       — Присаживайтесь, любезный господин Вагаллис, — Лаккия указала рукой на один из стоявших у стены табуретов.       — Премного благодарю за предложение, я постою.       Лаккия хмыкнула и, пробормотав что-то себе под нос, вернулась к своей полыни. Её нарочито почтительное обхождение с мастером слегка насмешило Мию. Вообще-то Лаки прекрасно знала, кем именно является «любезный господин Вагаллис», более того, она и сама была одним из снабженцев Гильдии. Ко всему прочему, матушка её когда-то была простой гильдийской девкой, которая после того, как где-то раздобыла золото на выкуп, вышла замуж за портамерского алхимика Лантора и родила Лаккию. Правда, через пару лет она, как видно, устала играть роль благонравной жены и заботливой матери, да и сбежала из дома с каким-то не то пиратом, не то капитаном, и с тех пор никто о ней ничего не слышал.       — Итак, любезный господин, — Лаккия вернулась к разделке полыни, вполглаза поглядывая на мастера, — что привело вас в эту скромную обитель?       — Тебя рекомендуют как одну из лучших алхимиц Портамера. Скажи, что тебе известно о, м-м-м… неких алхимических свойствах, м-м-м… неких частей тела, м-м-м… единорога?       — Единорога? — Мия от удивления вскинула брови, но Ваган только резко махнул ладонью, веля ей замолчать.       Лаккия же, не отрываясь от своего занятия, принялась рассказывать:       — Единорог… Что ж, в первую очередь славится порошок из его рога. Истёртый в мелкую пудру, он весьма популярен среди мужчин, испытывающих определённые затруднения… в любовной сфере. Говорят, что после приёма того порошка мужской орган обретает каменную твёрдость, прямо как тот самый рог, и остаётся таким на весьма продолжительное время. Да что я вам рассказываю, у вас же весь порт этой дрянью завален, откуда только его не тащат, и из Сотера, и из Мибии, да даже из Серенгара. Но если вы, любезный господин, хотите услышать мнение специалистки, — последнее слово Лаккия произнесла с нажимом и посильнее рубанула ножом по столу, — я вам так скажу, что за всю свою жизнь я настоящего порошка не видела. Всё, что попадалось мне в руки, было обычной костяной мукой да толчёной известью.       — Лаки, так а если то мука да известь, то как оно работает? За тот порошок, я слыхала, хорошо платят.       — А вот так и работает! В Мидделее нам один профессор, читавший курс медицины, рассказывал, что для многих пациентов одно лишь внимание со стороны врача действенней любых лекарств. И что если выдать такому болезному простой раствор на спирте с сахаром и сказать, что это волшебное зелье от всех хвороб, — то он чудесным способом исцелится! Некоторые мужики ещё и корень горчатого семилистника к тому самому органу привязывают, и ведь срабатывает, хотя никаких ни магических, ни алхимических свойств в том корне нет и подавно. Да убери же ты свои лапы, зараза! — изрубив всю полынь в труху, она схватила покрытое жёлто-зелеными пятнами полотенце и со всей силы шлёпнула им по ступням Мии, вольготно разложившимся на столе.       Мия задорно взвизгнула, отдёрнула ноги, стул под ней покачнулся, и она едва не упала. Соскочив с зашатавшегося стула, она схватила с полки глиняную чашку и плеснула в неё лимонад из большого графина, в котором кроме долек лимона плавали ещё нарезанный корень имбиря, листки мяты и ярко-жёлтые ягодки золотарки. Она думала предложить напиток мастеру, но не стала — на лице Вагана вполне ясно читалось всё то омерзение, которое он испытывал, находясь в душной и не слишком-то чистой кухне, где пахло травами, древесным углём и прогорклым жиром.       — Но продолжим про единорогов. Наибольшую ценность представляет их кровь, известная своим целительным и омолаживающим эффектом. Поговаривают, что тот, кто выпьет кровь живого ещё единорога обретёт едва ли не вечную молодость, но, право слово, я ещё ни одного…       — Погоди, а та ерунда с корнем только с мужиками работает? — перебила её Мия, отхлебнув немного живительно-прохладного лимонада. — Может, мне куда какой корень привязать, чтоб мое чрево не понесло? А то надоело каждый месяц трястись да Ие молиться.       — Тебе тот корень если только крепко между коленками сжимать, дорогуша.       — Лаки, ты не поверишь… Но есть пара способов и со сжатыми коленями.       — Тогда заваривай ромашку с душницей метельчатой и пей.       — До или после?       — Вместо.       — Не-е-е, так неинтересно, — Мия фрыкнула и чуть не подавилась, капли лимонада брызнули у неё изо рта.       — Нет, я решительно не могу здесь более находиться! — к последнему слову волевой голос Вагана сорвался едва ли не на писк, он затряс руками, словно пытаясь отмахнуться от невидимых ползающих по нему насекомых, направился было к дверям, потом обернулся, трясущейся рукой указал в сторону Мии, — а ты, Кудряшка, ты… Ты…       Договорить он не успел. Наверху, в лаборатории, что-то оглушительно, так, что у Мии уши заложило, бухнуло, словно какой-то гигант со всей силы ударил молотом об наковальню, стены дома вздрогнули, с потолка посыпалась пыль, а с полок попадали глиняные миски с тарелками. Разбуженный Уголёк выскочил из своего угла и с шипением сиганул в открытую дверь погреба.       Лицо Лаккии… изменилось. Её тёмная кожа вмиг словно посерела, губы поджались, и на скулах заходили желваки. Взгляд её заметался по кухне, скользнул по груде черепков, в которую превратилась упавшая посуда, а потом замер на рукоятке зажатого в ладони ножа. В повисшей тишине её голос прозвучал словно раскат грома:       — Выблядки косорукие.       Мия бросилась наперерез подруге, когда та, сжимая рукоять ножа с такой силой, что, казалось, деревяшка сейчас треснет, уже направилась к лестнице, ведущей на второй этаж.       — Лаки, нож! Отдай мне нож! — она почти закричала и со всей силы упёрлась ладонями в плечи Лаккии.       Вот ещё не хватало, чтобы из-за каких-то академских неумёх подруга руки в крови испачкает и, Алетина упаси, на виселицу пойдёт. Нет, она этого не допустит, костьми ляжет, но…       — Да ладно тебе, Мими, — тяжёлая рука Лаккии легла ей на плечо, и подруга громко рассмеялась, — не глупи, не собираюсь я их резать. Так, для острастки если только…       — Ну отдай всё равно! — Мия быстро осмотрелась в поисках чего-нибудь на замену ножу, а потом потянулась к стоявшей в углу швабре. — Вот, возьми! Шваброй-то сподручней будет!       Лаккия усмехнулась, положила нож на стол, взяла в руки швабру и, в красках расписывая, как именно, кем и от кого были рождены стажёры-недоучки, стала подниматься вверх по скрипучей узкой лестнице.       — Так, Кудряшка, слушай и запоминай, — стоявший у двери Ваган быстро подошёл к Мие, схватил её за руку, притянул к себе и зашептал почти в самое ухо. — Ты должна добыть единорога.       — Какого ещё единорога, ты…       — Заткнись и слушай, — он шикнул и с такой силой сжал руку Мии, что та поморщилась, — у благородного господина Сибелиуса, что живёт в поместье в трех днях езды к Вонтшуру, есть зверинец со всяким редким зверьём, в основном из Мибии. Слух до меня дошёл, что, помимо всего прочего, имеется у него и единорог. Завтра же бери в конюшнях лошадь и отправляйся туда. Раздобудешь единорога — получишь щедрую награду.       Из лаборатории раздался шум, ругань и звук падения чего-то тяжёлого, возможно, тела одного из студентов, и кто-то очень громко и тонко завизжал.       — Да как я его добуду? Эти твари же, как говорят, только невинным девам разрешают себя седлать, единорог тебе не тюфяк влюблённый, его на куриной крови да гранатовом соке не проведёшь. Моё-то девичество давно уже…       — Срать мне на твоё девичество, да и седлать его тебя никто не заставляет. Недоуздок нацепишь и за собой уведёшь, ты будто никогда лошадей не воровала.       Лошадей она, конечно, воровала. Но обычных, без рогов, и уж тем более без столь сложных моральных принципов. Как умыкнуть из поместья благородного господина эту разборчивую тварь, которая ко всему наверняка тщательно охраняется, она решительно не понимала.       — Ладно, я попробую, — Мия осеклась и подняла голову к потолку.       Наверху, ровно над их головами, кто-то — хотя у неё не было никаких сомнений, кто именно, — бил чем-то твёрдым по чему-то мягкому. Мягкое скулило и просило пощады. Ещё чуть прислушавшись, Мия различила голос подруги, обещавший «за перегонный куб ноздри вывернуть да так и оставить».       — Но, Ваган, не обещаю, что получится. А вдруг он и на недоуздке за мной не пойдёт?       — Тогда вернёшься и подтвердишь, что единорог есть. Найдём какую девицу из крысят, что не успела ещё ноги раздвинуть.       Крики наверху стихли. Ваган наконец отпустил руку Мии, отряхнул рукава своего бледно-розового бархатного камзола, манжеты которого были расшиты золотой нитью и жемчугом, и направился к двери.       — Мастер! А разрешите узнать, чей это заказ?       Ваган обернулся, окинул Мию холодным взглядом, будто раздумывая, достойна ли она услышать ответ на её вопрос и, немного поразмыслив, ответил:       — Благородного господина Вагаллиса.       — Быть может, любезный господин пожелает расплатиться золотом?       — Любезный господин подумает. А теперь живо собирайся, чтоб завтра с утра уже в пути была, — Ваган развернулся и быстро зашёл в прихожую.       Когда он уже открыл дверь на улицу, Мия выкрикнула:       — Ваган, на кой тебе сдался единорог? — но ответа не получила.       Работать за городом Мия никогда не любила. Портамер-то она знала назубок, от самого вшивого закоулка у верфей до самых роскошных садов вокруг особняков благородных господ в Верхнем городе. Сколько она себя помнила — она всю жизнь здесь жила, сначала в приюте у матушки Келты, потом, уже будучи крысёнкой, — мыкалась по домам разных гильдийцев, пока наконец не перебралась в мансарду к Лаки. На узких улочках, пёстрых площадях, на черепичных крышах домов, в сырых подвалах, да даже в вонючих катакомбах канализации — везде она чувствовала себя как рыба в воде. Но возможности отказаться от заказа, тем более от заказа самого Вагана у неё не было, так что Мия надела свои бриджи, заштопанную рубаху и перчатки для верховой езды, собрала в седельные сумки провизию на несколько дней, сменную одежду да всякие воровские штучки, могущие быть ей полезными в этой вылазке, и затемно ещё отправилась в гильдийские конюшни, располагавшиеся за городской чертой. Там она выбрала себе бурого низкорослого мерина, на вид спокойного и неторопливого. Верхом она, конечно, ездить умела, но не сильно любила — да как вообще можно любить зад седлом сбивать? Задобрив мерина парой морковин, она заседлала его, подтянула стремена под свой рост, закрепила сумки, и с первыми лучами солнца отправилась в путь. Колпак она до поры до времени цеплять не стала — ограничилась тем, что завязала сзади волосы да накинула капюшон лёгкого полотняного плаща, а к поясу пристегнула саблю в ножнах — конечно, по дороге в Вонтшур с ней вряд ли что сделается, но оружие лишним не будет, да и издали её, в плаще с капюшоном и с саблей у пояса, скорее примут за какого-нибудь странствующего юношу, чем за вороватую девицу.       За первый день путешествия она, пожалуй, даже вошла во вкус. Солнце хоть и поднималось высоко, палило не слишком сильно, то и дело скрываясь за ползущими по небу облаками, на фоне ярко-голубого неба казавшимися белыми лебедями, плавающими в пруду у какого-нибудь поместья. Дорога петляла меж зелёных холмов, по которым вверх ползли виноградники, и засаженных масличными деревьями долин, а со стороны моря то и дело дул освежающий ветерок. В ветвях редких платанов заливисто пели птицы. Бурый шёл неспешно и оказался на удивление послушным, ни разу не вынудив схватиться за хлыст, да и рысил он плавно и нетряско, а на ровных участках дороги Мия переводила его в не слишком быстрый галоп, тоже весьма щадящий для её задницы. Правда, она всё равно то и дело поминала мастера недобрым словом — крови у неё ещё не кончились, а в подобном положении болтаться в седле не лучшая затея. Гильдийским девкам так-то каждый месяц полагались свои законные три дня покоя, но видно благородному господину Вагаллису такая вожжа под хвост попала с этим единорогом, что он и дня подождать не смог.       Дорога оказалась не слишком оживлённой. Да, крашеные в бело-оранжевый цвет столбы встречались ей регулярно, а вот зданий королевской почтовой службы, где курьеры могли сменить лошадей, за весь день она не увидела ни одного, впрочем, как и придорожных трактиров. То было и неудивительно — из Портамера в Вонтшур и обратно гораздо удобнее и быстрее было добираться морем, чем сушей. Изредка навстречу ей проползали фермерские обозы, да пару раз встретились экипажи благородных господ, и только-то. Несколько раз она останавливалась на привал, напоить мерина у ручья и самой набрать в бурдюк свежей воды, перекусить хлебом с твердым сыром и сыровяленой ветчиной, размять затёкшие в седле ноги да сменить набитые в штаны тряпки.       Любуясь пылающим закатным небом, она уже подыскивала себе подходящее место для ночлега, когда из-за поворота показалось несколько обветшалое, но добротное здание трактира, с коновязью и сеновалом. Подъехав поближе, Мия разглядела выцарапанную на прибитой к столбу доске плату за постой и присвистнула, удивляясь жадности владельца, — но решила всё-таки заночевать здесь. Придорожный куст, конечно, за постой серебра не просил, да вот только проснуться по утру без сумок, коня, сапог, а может, и со спущенными штанами не очень-то хотелось.       Передав бурого тощему конюшонку, она вошла в трактир, который внутри производил впечатление ещё более удручающее, чем снаружи. Подошвы сапог липли к годами немытым деревянным полам, над неоструганными столами жужжали мухи, в воздухе висел тяжёлый запах дурной еды и застарелого пота. Стараясь дышать пореже, Мия быстрыми шагами пересекла пустой зал и подошла к выщербленной стойке, за которой дремал грузный трактирщик с огромной бородавкой на носу.       — Комнату на одну ночь. — коротко звякнув, несколько серебряных монет раскатились по стойке.       Трактирщик приоткрыл один глаз, осоловелым взглядом окинул Мию, потянулся было к серебру, но его отёкшая рука бессильно упала вниз.       — Есть желаете? — еле-еле выговорил он, на что Мия только отрицательно мотнула головой.       — Ну тогда девочек. — словно из последних сил подслеповатый трактирщик махнул рукой в сторону стола, за которым сидели три трактирные шлюхи. Девочки эти, одним своим видом могущие на всю жизнь отбить желание ложиться в постель с кем угодно, заулыбались и призывно замахали ей руками, но почти сразу, в отличии от трактирщика, поняли, что перед ними не безусый юнец, а простая девка, потеряли к Мие всякий интерес и вернулись к игре в гонт да питию какой-то мерзкой жижи, лишь отдалённо смахивавшей на пиво.       Ключей от номеров, как видно, здесь не полагалось, да и постояльцев видно не было, так что Мия, пробурчав слова благодарности, поднялась по угрожавшей проломиться под ногами лестнице и наугад открыла одну из дверей. Как она и предполагала, снаружи двери не запирались, а вот изнутри на них были навешаны широкие щеколды. Заперевшись и покрепче закрыв ставни, Мия сбросила плащ с сапогами и ничком упала на набитый соломой и клопами матрац, после чего почти сразу же заснула.       По утру она покинула трактир с первыми лучами солнца, дабы не столкнуться с трактирщиком или другими постояльцами, в чьих добродетелях Мия совсем не была уверена. После целого дня в седле бёдра одеревенели, а от сна на жёсткой, неудобной кровати тянуло спину, так что, забираясь в седло и направляя бурого прочь от постоялого двора, Мия без устали поминала недобрыми словами и мастера, и господина Сибелиуса, и его единорога, и всех его копытных родичей. Мысль затаиться где-нибудь на несколько дней, а потом вернуться к Вагану и доложить, что слухи врут и никакого единорога в зверинце нет и в помине, с каждым шагом коня, болезненно отдававшемся в пояснице, казалась всё более привлекательной. Она начала даже мысленно прикидывать, во сколько ей обойдутся три-четыре ночёвки в том захудалом трактире, когда приметила впереди любопытную компанию.       На обочине, немного съехав в придорожные кусты, стояла телега, крытая натянутым на высоких дугах полотном. Запряжённый в неё рыжий конь лениво щипал траву, рядом с ним, отмахиваясь от мух хвостом с пушистой кисточкой на конце, пасся ослик. Тощий мальчишка лет десяти, не старше, как видно, изнывавший от скуки, бил по дороге сорванной веткой, поднимая пыль, а перед телегой склонились двое его спутников. Один, пожилой мужчина с седыми короткими волосами, орудовал над осью телеги, а другой, молодой и по пояс обнажённый, держал в руках, как видно, весьма тяжёлое колесо. Мия даже засмотрелась на то, как под бронзовой от загара кожей бугрились на его спине и плечах рельефные мышцы, а на спине сверкали под солнечными лучами бисеринки пота.       — Нужна помощь? — поравнявшись с телегой, она остановила коня.       Конечно, чинить телеги Мия не умела, но и не предложить не могла. Чем-то ей эта компания приглянулась. Она прекрасно знала, какие угрозы могут в себе таить встречи с незнакомцами на дороге, но эта троица не внушала никаких опасений, а своему чутью Мия привыкла доверять.       — Спасибо, дочка, — обернувшись, старик стёр рукавом рубахи пот с изъеденного морщинами лба и улыбнулся ей широкой и приветливой улыбкой, — мы как-нибудь сами. Давай-ка, Вик, насаживай.       Вик напрягся, приподнял колесо и надел его на тележную ось, после чего поднялся и тоже глянул на Мию. Глаза у него оказались ярко-голубыми и лучистыми, словно два осколка полуденного неба. Посмотрев на его заросшее густой щетиной, взмокшее от натуги лицо, Мия достала из седельной сумки бурдюк с водой и протянула ему, парень принял его с поклоном, словно бы Мия была какой-то благородной госпожой, но потом широко улыбнулся, демонстрируя ряд на удивление белых ровных зубов, и подмигнул.       — Куда направляетесь? — спросила его Мия.       — На ярмарку в Вонтшур, — напившись воды, парень вернул бурдюк и жестом указал себе на голову, Мия выплеснула остатки воды ему на волосы и плечи, любуясь тем, как намокшие рыжевато-каштановые пряди облепили его шею и капли воды стекали по мускулистому торсу, — мы вроде как эти, бродячие артисты, или как там говаривают.       Запряжённый в телегу рыжий конь фыркнул и потянулся обнюхать бурого. Стукнув ещё пару раз молотком, старик закончил прилаживать колесо и поднялся, кряхтя и держась за спину.       — А ты, дочка, куда путь держишь?       — Я-то? Да тоже в Вонтшур. Дядька у меня там, лавку скобяную держит.       Старик уже забрался на козлы, мальчишка выбросил ветку и оседлал ослика. Вик ещё раз улыбнулся Мие и потрепал бурого по морде, тот дружелюбно ткнулся носом ему в шею.       — Давай-ка с нами до города? Можешь в телеге устроиться, в теньке, а я на твоём жеребчике прокачусь.       Предложение показалось слишком уж заманчивым. Вряд ли этот Вик умел читать мысли, но желание Мии вылезти из опостылевшего седла он и вправду угадал. До поворота к особняку благородного господина с его зверинцем был ещё день пути — так почему бы не провести его с удобством и в весьма приятной компании? Обхватив Мию за талию, Вик помог ей слезть с бурого и прижал к себе чуть сильнее, чем того требовалось, да и задержал в объятиях немного дольше, чем дозволялось любыми нормами приличия, но Мия и слова против не сказала — прижиматься к мускулистому телу и вдыхать его терпкий мужской запах было даже слишком приятно. Пожалуй, с каждым мгновением эта вылазка становилась всё лучше и лучше, а от некоторых мыслей о том, как может пройти грядущая ночь, по животу прошлась волна щекочущих мурашек.       В сравнении с седлом телега показалась едва ли не королевской каретой. На полу валялось свежее сено и груда мягких одеял, на которых Мия с удобством расположилась, полотняный полог надёжно укрывал от солнца, а сидевший на козлах старик — то есть дядюшка Гейб, как его звали, — всю дорогу травил байки, и убаюканная его монотонным голосом, а также тихим скрипом и мерным покачиванием напоминавшей громадную люльку телеги Мия пару раз проваливалась в сон.       Солнце уже клонилось к закату, когда они нашли хорошее место для ночлега, отъехав от главного тракта по узкой дороге, как видно, ведущей к одному из бесчисленных виноградников. Телегу остановили на небольшой, поросшей белым клевером полянке, невдалеке от которой журчал ручеёк, Вик, уже спрятавший свои роскошные мускулы под мешковатой рубахой, распряг и расседлал коней, стреножил их и пустил пастись, мальчишка, которого, как оказалось, звали Олли, пошёл собирать хворост, а Мие дядюшка Гейб выдал котелок с парой бурдюков и отправил к ручью за водой. Поднявшись немного выше по течению, она нашла укромное место, где смогла не только набрать воды, но и наскоро помыться. Хорошо, что хоть крови уже кончились и больше не было нужды набивать бриджи тряпками. Вернувшись на полянку, она повесила котёл на рогатину над уже разведённым костром.       — Садись-ка сюда, дочка, — дядюшка Гейб поманил её пальцем и похлопал по расстелённому одеялу рядом с собой, — поможешь мне овощи на похлебку порезать. Звать-то тебя как?       — Мель, — Мия опустилась на предложенное место, взяла в руки маленький ножик и, достав из полотняного мешка репу и несколько морковин, принялась их чистить.       — Мою бабку так звали. Хорошая она была, да ток сварливая. Всё ворчала да ворчала, да и поварёшкой двинуть могла. Ты-то, я гляжу, тоже девка боёвая, — он кивнула на лежавшую рядом с Мией саблю.       Она только рассеянно пожала плечами, но ничего не ответила. Не посвящать же случайных попутчиков в суть своих занятий.       — Так всё верно, дядюшка! Опасно путешествовать в одиночку да без оружия, тем более девице, — Вик тоже присоединился к приготовлению похлебки, сначала засыпал в котёл какой-то крупы, а затем достал из одной из сумок большой кусок солонины и принялся мелко её нарезать.       — И то правда.       — А вы чем занимаетесь?       — Мы-то? Да мы вот… Ездим от города к городу, показываем вот… Эй, Олли! — старик свистнул развалившемуся на другом одеяле мальчишке. — Ну-ка покажи Мель, что ты умеешь!       Олли, в ожидании ужина жующий сырую морковину, выплюнул огрызок, вскочил и подтянул штаны. Низко и несколько преувеличенно поклонившись, он вдруг сильно прогнулся назад, едва ли не сложившись пополам, упёрся ладонями в землю, а потом опустился ещё ниже, уже на локти, прогибаясь всё сильнее и сильнее, становясь похожим на какое-то живое колесо. Голова его проскользнула между расставленными ногами, и оказалось, что он уже лежит на траве, опираясь на неё шеей и грудью, а пятками сжимает свои уши. Олли засмеялся и помахал Мие рукой, а потом поднял ноги и широко развёл их над головой.       — Наш Олли навроде мальчика без костей, так его кой-где называют, — старик закинул нарезанные уже овощи в кипящую воду, вытер руки об рубаху и вдруг потянулся к Мие, — а у тебя, дочка, я смотрю, в ухе что-то застряло.       Не успела Мия обернуться, как мозолистые пальцы дотронулись до мочки уха, а вместе с ними её коснулось и что-то металлическое и холодное. Наверно, при других обстоятельствах она бы испугалась, а может, и за саблей или кинжалом потянулась, но не в этот раз — потому что уже в следующий миг дядюшка Гейб махнул у неё перед носом серебряной монеткой, поблёскивавшей между пальцами. Помешивавший кипящее в котле варево Вик хохотнул, Мия тоже рассмеялась. Удивить её подобными фокусами было сложно, но вида она не подала и принялась охать и округлять глаза, когда монетка исчезала то во рту, то в ухе, то просто будто испарялась из разжатого кулака старика.       Солнце уже зашло, и на полянку опустились сумерки, а над котлом поднимался пар столь ароматный, что рот не уставал наполняться слюной. Вик сбегал к телеге и принёс деревянные плошки, по которым разлил похлебку тяжёлым черпаком.       — Где вы этому научились, дядюшка Гейб? — Мия приняла свою порцию похлебки из рук Вика и отломила кусок от хлебной краюхи, которую до этого достала из своих седельных сумок и вместе с сыром предложила попутчикам.       — Фокусам-то? Да так… В армии дело было, — казалось, старик хотел ещё что-то сказать, но замер и опустил взгляд, словно всматриваясь во что-то на дней плошки.       Над костром воцарилась тишина, и было слышно лишь, как журчит ручей и иногда где-то вдалеке ухает ночная птица.       — Был у нас один парнишка, звали его… — отхлебнув немного супа, всё-таки продолжил старик, — запамятовал я, как его звали. Мы тогда в Вертвейле стояли, а там, дочка, скука смертная была. Днём-то нас всякой военной премудрости учили, алебардой там махать иль ещё что. А по вечерам вот… как могли развлекались. Так вот парень тот… Он, кажись, из Портамера был. Я так думаю, он там кражами промышлял, пока его в рекруты не загребли. Меня-то прям с дома забрали, мы с жинкой и детишками тогда южнее Вертвейла жили, на берегу Квенты. А его вот, прям с улицы. Он вот нам и показывал, а я и научился.       Старик поставил плошку на землю и показал, как будто он отрывает себе палец, а потом сложил руки таким хитрым образом, словно бы фаланга его большого пальца могла сама двигаться по ладони. Мия засмеялась, отставила плошку и попробовала сделать так же. Дядюшка Гейб чуть подправил положение её рук, и на третий-четвёртый раз у неё уже вполне сносно получилось. Сидевший напротив Вик одобрительно заулыбался и захлопал в ладоши.       — А ты, дочка, молодец, ишь хваткая какая.       — А где сейчас тот парень? — она допила оставшийся на дне плошки суп одним большим глотком и кусочком хлеба принялась подбирать остатки со стенок.       — Так убило его. Мы ж полгода в Вертвейле маялись, а потом-то нас послали эту… столицу ихнюю брать. Там-то вот… д-а-а… — старик снова замолчал, пристально рассматривая свою уже остывшую похлебку.       Мия подчистила плошку, доела хлеб и обтёрла рот рукавом рубахи. Олли, давно съевший свою порцию, растянулся на одеяле и тихонько сопел во сне.       — Поганая то война была, вот что я тебе скажу, дочка. — после долгой паузы сказал старик.       — Так какая война не поганая, дядюшка? — перебил его Вик.       — И то верно, да только что тебе, сопляку, знать-то об этом. Вы-то, ребятишки, войны не видели, да и упаси вас Мальтерия, и не будет её на вашем веку, — тут старик осёкся, поджал губы и с опаской глянул на Мию, но она в ответ чуть улыбнулась и коротко кивнула.       Так-то с незнакомцами не принято было о вере говорить, тем более первым признаваться, что старым Богам верность хранишь. Допив наконец свою похлебку, старик вытер рот рукавом и продолжил:       — Война это вам не игрушки, детки. Когда вот эти их… как их там, снаряды их магицкие прям над головой рвутся да пули свистят… А нам ведь даже энтих аркебузов и не дали, мол, на всех не хватает. Вот так, с саблями да с жопами голыми, прости, дочка, на стены и лезли. В нас вот одним этим снарядом попали, так я-то выжил только оттого, что меня трупами да ногами оторванными засыпало. С тех пор у меня одно ухо и не слышит. А так почти все, с кем в вертвейлских казармах дурью маялись, все там и полегли. Я-то думаю, что меня Мальтерия уберегла, я ей всю войну только и молился. Мы с жинкой-то до того в церкву ходили, вроде как Длани верны были, да только, как нас в пекло отправили, я вот… А у нас в полку ведь капеллан был, всё нам лбы маслом этим вонючим мазал, да только, как пули засвистели, так едва ли не все Сигорду молиться стали аль Мальтерии. Правда, капеллан нас за то карами не стращал, по-ихнему-то, ежели кому из пятерых Богов молишься, то как бы и не совсем ересь получается, даже если их по имени зовёшь, а не Дланью Небесной. А ты-то, дочка, небось Алетине молишься?       — Ну… вроде того, — говорить дядюшке, что больше Алетины она молится Демитии, Мия не решилась.       — То и верно, она таких боёвых, как ты, всегда защитит. Но ты и Мальтерию не забывай. Я-то вот, как мы ту столицу взяли, так и перестал ей молиться, так она меня и наказала. Мы ж ещё два года в Каланте стояли, а как отпустили нас, я вот домой вернулся, а жинка-то моя… Пока я солдатскими сапогами грязь месил, она с нашим старостой спуталась, тот и погнал меня из села, мол, у них уже своя семья, а я им не нужен, да и у деток новый отец. С тех пор вот и странствую, оболтусов этих подобрал да и…       Голос старика стал неразборчивым, он бросил плошку на землю, достал из-за пояса плоскую флягу, открыл её и сделал большой глоток. Резкий запах не позволил усомниться в том, что внутри была огненная вода, ну или что ей подобное. Мия подтянула колени к груди, обняла их руками и замерла, всматриваясь в танцующие перед ней языки пламени. Какая-то странная, тянущая тоска оплела её сердце, легла на плечи тяжёлым, шитым из стальных пластин плащом. Отчего-то рассказ дядюшки Гейба произвёл на неё слишком уж гнетущее впечатление, хоть и особой чувствительностью она никогда не отличалась. Про ту войну она толком ничего и не знала, да и не интересовалась никогда. Каланта лежала слишком далеко от Портамера, на северо-западе Тарсии, да Мие о ней никогда особо и не рассказывали, правда, калантийскому вроде как учили — и, на удивление, Мия хорошо его знала, пусть и поводов говорить на нём у неё почти и не бывало, в отличии от того же серенгарского. Но она вообще была способной к языкам, ей это часто наставники говорили.       Пока она сидела, словно заворожённая пламенем костра, Вик снял с рогатины котёл и вместе с пустыми плошками сполоснул в ручье, убрал их вместе с остатками провизии в телегу, а потом сел поближе к Мие.       — А у тебя глаза красивые, — парень протянул руку и тронул тыльной стороной ладони её щёку, едва касаясь провёл вверх, к скуле, и запустил пальцы в волосы Мии, — тёмные, а на свету будто золотом светятся. Прям как мёд.       — Спасибо, — она хихикнула, млея от его ласки, ощущая себя невинной девицей, украдкой сбежавшей из дома на тайное свидание с возлюбленным. — Значит, Олли у вас акробат, дядюшка фокусы показывает, ну а ты что умеешь?       — Я-то? Да многое, — Вик лукаво улыбнулся и продолжил перебирать её кудри, иногда слегка касаясь уха или шеи, отчего каждый раз по телу пробегала волна сладкой дрожи, во взгляде его явственно читалось, что говорил он не только и не столько о фокусах или ещё каком актёрстве. — Показать?       На удивление, после её одобрительного кивка Вик не повалил Мию на одеяло, не начал целовать и не засунул руки под рубаху, а наоборот, поднялся и пошёл к телеге. Конечно, впереди у них была целая ночь, да и дядюшка Гейб всё ещё сидел рядом, пусть и в полузабытье после выпитого клевал носом, иногда бормоча что-то нечленораздельное, но Мие на секунду даже стало обидно.       Вик вернулся от телеги с длинной, позвякивавшей звеньями цепью, на концах которой темнели какие-то полусферы, и тремя палками вроде факелов, достал из костра горящую ветку и отошёл шагов на десять. Рубаху он уже успел скинуть и снова щеголял с голым торсом, с этими бугрящимися на руках, груди и спине мышцами, увитыми выступающими венами предплечьями, сверкающей в отсветах костра бронзовой кожей и дорожкой золотистых волос, убегающей по подтянутому животу под пояс штанов.       Наверно, Мия слишком задумалась, залюбовалась его идеальным телом и пропустила тот момент, когда в руках у Вика словно зажглись два маленьких солнца и завертелись вокруг него. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что то не солнца и не упавшие с угольно-чёрного неба звёзды, и не какая-то магия — а жарко горящее пламя на обоих концах цепи, протянутой вдоль плечей Вика. Он ловко крутил цепь руками, плавно двигаясь словно в каком-то ритуальном танце, огненные шары выписывали вокруг него круги, дуги и восьмерки, рисовали во тьме замысловатые узоры, сыпали сотнями искр, гаснувших на самом подлёте к земле, и отблески этих шаров пятнами теплого света метались по полянке. Рыжевато-каштановые волосы парня мерцали золотом, поблескивали выступившие на коже капельки пота, и Мие показалось, что перед ней играет с огнём не какой-то бродячий артист, а само воплощение Сигорда, бога огня, воинской доблести, мужественности и отваги.       Внезапно подкинув цепь высоко в воздух, Вик подхватил её так, что она сложилась пополам, и в одной руке у него теперь пылали обе полусферы. Он поднял с земли те самые палки, по одной быстро поднёс к горящим ещё полусферам, сразу же подбрасывая в воздух, как только их обмотанные тряпками широкие части занимались огнём. Когда все три уже вспыхнули, он отбросил цепь и принялся жонглировать ими, бросая то выше, то ниже, закручивая то сильнее, то слабее, иногда заводя руки за спину или, наоборот, сильно разводя их по сторонам. Потом, подкидывая факелы высоко и словно бы немного вперёд, подошёл к самому костру, поймал все три почти одновременно, резко воткнул их в землю, склонился к Мие, подцепил её подбородок пальцами и зашептал в самое ухо:       — Поехали-ка с нами, красавица. Научу тебя жонглировать, а дядюшка — всяким его фокусам. Я тебе весь мир покажу, а по ночам любить буду, как настоящую королеву.       Она бы поехала. Правда, в этот миг, одурманенная его бархатистым голосом и щекочущим шею дыханием, ничего Мия не хотела больше, чем согласиться, путешествовать с ними по всей Тарсии, побывать и в картийских горах, и на калантийских равнинах, и в шумном, полном молодых студентов и почтенных профессоров Мидделее, и на заснеженных предгорьях близ Монтенэджа, познать все премудрости фокусов у дядюшки Гейба, и всю сладость любви Вика, если бы только… Если бы только она всецело не принадлежала Гильдии. Если бы на шее не висел мельничным жерновом долг в три сотни золотых. Если бы не знала она, какая судьба ждет любого беглого гильдийца, решившего, что можно плюнуть на гильдийский выкуп. Она бы обязательно согласилась.       Не дождавшись ответа, а может, приняв молчание за невысказанное согласие, Вик уже потянулся к её губам, когда дядюшка Гейб вынырнул из своего забытья, махнул рукой и толкнул его в плечо:       — Эй, а ну-ка руки от неё убери! Не порти девку!       Колдовство момента разрушилось. Мия смущённо отстранилась, Вик принялся затаптывать догоравшие угли костра. Пошатываясь и ворча себе под нос что-то о «наглом несносном мальчишке», дядюшка Гейб поднялся и велел Мие идти ложиться спать в телегу, а Вику — забрать одеяла и устроиться под кустами — и чтобы тот даже думать не смел «лапища свои бесстыжие к девке тянуть». Олли даже будить не стали — завернувшись в одеяло наподобие огромной гусеницы, он давно уже спал сном младенца.       В телеге Мия взбила сено и легла на него, накрывшись своим же плащом, дядюшка же, как видно, решивший, наподобие рыцаря из сказок, охранять её мнимую невинность, подложил себе под голову котомку и устроился рядом с козлами. Забавный он всё-таки старик и, как видно, очень добрый. А этот парень, Вик…       Мия повернулась на бок, подгибая колени к груди и обнимая себя за плечи. Наверно, повезёт той девице, которую он полюбит. Интересно, а могла бы она полюбить? Его или кого-то другого? А она вообще когда-нибудь кого-нибудь любила? Кажется, да, но это было так давно, что не только сами чувства, но и воспоминания о них почти стёрлись, истлели, облетели пеплом с раскрытых ладоней.       Имени его Мия и не знала, но в Гильдии все звали его Лисом. Может, за рыжевато-каштановый цвет волос, может, за хитрость и весёлый нрав, а может, и ещё за что. Был он красивым, сильным и широкоплечим, с ярко-голубыми глазами и задорной улыбкой — а ещё взрослым, опытным и уверенным в себе. Ей, мелкой крысёнке, ошивавшейся в порту вместе с Идой-Лошадкой, Булочкой и малюткой Тилль, Лис казался если не воплощённым божеством, то едва ли не особой королевской крови. Потребовалось всего-то несколько улыбок, пара нежных слов и требовательных поцелуев, чтобы она пошла за ним в один из амбаров в порту и там, на сваленных в груду старых, обтрёпанных парусах, распрощалась со своей невинностью. Он обещал, что больно не будет — но обманул. Было так больно, словно её пронзали обоюдоострым кинжалом или насаживали на кол. Мия даже подумала, что умирает, особенно когда увидела, как Лис любовался её кровью, размазанной по члену. Но она не умерла, а Лис даже сказал, что она лучше всех и они ещё повторят. Тогда, совсем молоденькая и глупая, она и правда думала, что это любовь, но иллюзия быстро развеялась. Лису она скоро наскучила, и он вроде как перескочил на другую крысёнку, а потом казнили Тилль — и Мие стало не до него.       Кстати, он тоже скоро погиб — зачем-то полез на крышу Морской торговой компании и сорвался. Стражники нашли его только под утро, распластанного на брусчатке — с перебитым хребтом, переломанными ногами и в луже собственной мочи. В Гильдии говорили, что после того, как его оттащили в застенки, он еще десять дней мучился, оглашая сырую камеру душераздирающими криками, пока Боги милостиво не забрали его истерзанную душу в Изначальный Свет — но Мию это даже не особо тронуло. Может, то и не любовь вовсе была, а так…       Незаметно для себя она заснула, погрузившись в зыбкий, тревожный сон, полный странных образов и ускользающих воспоминаний о том, чего никогда и не было. Ближе к утру, когда небо на востоке потихоньку начало выцветать в предвкушении рассвета, она проснулась и тихо, стараясь не разбудить дядюшку Гейба, вылезла из телеги сходить по малой нужде. На обратном пути она думала-таки приткнуться к Вику и провести с ним остаток ночи, но сон старика оказался слишком чутким, и он, свесив ноги с телеги и позёвывая, внимательно проследил за тем, чтобы она, никуда не сворачивая, вернулась досыпать на своё место.