Истинный лик Луны окутан тенью

      (132 луны назад)       Капризное осеннее солнце никак не желало подниматься с постели покатых крыш. В тусклом небе серебрился туман облаков, готовый в любое мгновение обернуться дождём. После морозной ночи землю сковывал хрупкий иней.       Двор дома почтенного купца по имени Набитый Бурдюк был пуст и тих. Даже скотина ещё дремала в своих стойлах. Вдруг тишину разбил резкий хлопок открывшейся двери. На крыльцо дома спиной вперёд вылетел заспанный, босой, растрёпанный юноша-слуга. Чудом удержавшись на ногах, он соскочил на ледяную землю, поставил рядом фонарь и принялся торопливо натягивать сапог, пока в темноте за порогом бранился визгливый женский голос:       — Удумал же! «Больно»! Всем больно, никто не жалуется! А не вычистишь к рассвету — ещё больнее будет! И без того всю ночь пробездельничал, мало тебе?! Пошёл!       Второй сапог ударился в плечо. Слуга шмыгнул носом, поджал губы, но промолчал. Когда дверь закрылась, он кое-как закончил обуваться, подхватил фонарь и обнял его, прижав к животу без боязни обжечься. Хоть где-то будет тепло. По-стариковски шаркая ногами, он медленно поплёлся через двор.       Обычно в возрасте, близком к двум сотням лун, юноши распускаются, словно весенние бутоны, чтобы вскоре расцвести во всём великолепии зрелости. Но этот росток определённо взращивали в дурной почве, обделяя пищей и водой. Маленький, бледный и чахлый, он дрожал на ветру, прогрызающем старую одежду насквозь. Под глазом темнел заживающий синяк, ссадина на губе казалась чернильным росчерком. Тело под тонкой рубахой сплошь покрывали повязки, менять которые было некогда и некому. Со скотом господин Набитый Бурдюк обращался куда ласковее, чем со своими людьми.       У ворот конюшни юный слуга остановился. Черты измождённого лица внезапно исказились, будто от сильной боли. Он в сердцах замахнулся фонарём, желая грянуть им о стену, но замер в последний момент. За такое точно изобьют до полусмерти и оставят валяться в конском навозе. Бывали случаи, пусть и не с ним.       Привалившись к стене, юноша упёрся затылком в холодные доски и сомкнул веки. Мысли смешались в одно тошнотворное варево. Скорый на расправу господин Бурдюк, грубая и крикливая тётка Сажа, трусоватые старшие слуги, боль, тяжёлая работа, боль, ещё боль…       Давно пора бежать, только на ноющих ногах далеко не уйдёшь. Может, к торговцам в телегу? Спрятаться в каком-нибудь мешке, глядишь, вывезут… Нет, тоже плохо. Пошлют стражу следом, вернут, опять изобьют — сперва хозяин, потом тётка Сажа. Она и отлежаться не даст — хоть безрукого калеку, но заставит котлы драить. Языком.       Да и куда бежать? На пепелище, что осталось от родного городка? Там давно никто не живёт. Прочь с острова, на большую землю? Туда только по морю. На корабле не спрячешься, найдут матросы — выкинут за борт. А на работу не возьмут, скажут — мелкий и хилый. Некуда идти. И жаловаться некому. Если бы только матушка с отцом не погибли тогда, в лето лесных пожаров…       На одно короткое мгновение сознание прояснилось. Нос учуял, как наяву, знакомые запахи красок, клея и туши из отцовской книжной лавки. Ладони ощутили тепло нагретых солнцем досок. Надёжные сильные руки обхватили его и подняли вверх. Раздался тихий низкий смех, которому вторил высокий и нежный. Вот бы к ним… туда, где ничего плохого не случалось…       Он открыл глаза. Непролитые слёзы застыли, царапая веки. Лицо разгладилось — совсем бессмысленное, кукольное. И тут голову пронзила одна-единственная мысль.       Там, внутри конюшни, куча верёвок. Толстых, крепких. Завязать узел и перекинуть через балку сможет любой дурак. Всё закончится быстро. Испугаться не успеет, как помчится во весь опор по Безлунному мосту, навстречу отцу с матушкой.       Юноша не колебался. Вскочив на ноги, всё же грохнул фонарь о стену и широко улыбнулся рассыпавшимся осколкам. Пусть тётка Сажа как следует поворчит, прибираясь. Наказывать всё равно будет некого.       В конюшне, как всегда, пахло сеном и лошадиным потом. Глаза ещё не успели привыкнуть к темноте, но слуга знал это место, как собственную ладонь. Моток верёвок лежит у дальней стены, прямо за стойлами. Осталось совсем немного.       Но на пути к свободе встала неожиданная преграда. Налетев на неё впотьмах, юноша потерял равновесие и врезался коленями в солому. Почему-то она казалась мокрой. Морщась, он протянул руку, ощупал препятствие. Мешок, что ли? Какой умник бросил мешок посреди конюшни? Ещё и огромный такой, мягкий. А это что? Неужели сапог? И не какой-нибудь, а очень даже знакомый. От него частенько прилетало по голове и по рёбрам…       Шумно вдохнув, слуга отшатнулся и шлёпнулся задом в солому. Теперь он мог разглядеть в полумраке очертания «мешка».       Набитый Бурдюк распластался на животе, раскинув в стороны жирные ручищи. На нём было одно исподнее, словно он выходил спозаранку по нужде. Только вот нужду не справляют в конюшне, а влажная солома вокруг него вся чёрная, чёрная и липкая, как кровь…       Носок сапога недоверчиво ткнулся в подошву хозяйского. Ещё раз. Ничего. Мёртвый.       В носу защипало. Глухая боль вырвалась из груди надрывным ликующим смешком, и юноша зажал себе рот обеими ладонями, чтобы не перебудить весь дом. Предсмертные думы не заставили его плакать, но сейчас слёзы текли ручьями из глаз и носа, заливая пальцы и капая с подбородка на воротник. Слёзы искреннего, безумного счастья.       Господин Бурдюк холост, бездетен — имущество отойдёт ближайшей родне. Родня не бедствует, но в лишних ртах не нуждается, значит, слуг продадут на рынке. Следить за ними особо не станут, сбежать будет проще простого. Больше никакой брани, разбитого носа, поломанных рёбер. Никаких унизительных поручений. Подумать только, мгновение назад он готов был лишить себя жизни, а она вдруг сделалась такой прекрасной!       Утерев слёзы, юноша возвёл глаза к тем самым балкам, которым не суждено сегодня стать его проводниками в Вечную Ночь.       — Что, съела? — хрипло поддразнил он тьму под потолком. И тьма вдруг шевельнулась.       Там, наверху, прямо над телом Набитого Бурдюка ему почудились очертания человеческой фигуры, плоской, как бумажная кукла из театра теней. Ни рук, ни рта, ни глаз — сплошная чернота. Злобный дух? Призрак? Демон?       «Убийца, — пронеслось в голове у обомлевшего юноши. — Дитя новолуния. Вот кто расправился с хозяином…»       Кем бы он ни был, он совершил великое дело. Поэтому юный слуга прижался лбом к полу в почтительном поклоне и выдохнул от всего сердца:       — Спасибо!..       В тот момент он не мог видеть, как рука чёрной фигуры, уже потянувшаяся к поясу с оружием, изумлённо замерла в воздухе.       Со двора послышались голоса и звуки шагов. Вскоре в конюшню ворвались двое стражей, старший слуга и сама тётка Сажа.       — Хозяин! — воскликнули все в один голос.       — Что стряслось?       — Не дышит?!       — Ты что натворил, мальчишка?! Я тебе голову оторву! — замахнулся страж на юношу, скорчившегося на полу, но второй перехватил его руку.       — Будет тебе, Боров! Глянь на него, парня ноги не держат, куда уж ему…       — Кто, как не он? Тело ещё не остыло!       Поднять руку и указать на убийцу, висящего над их головами огромным чёрным пауком, было бы так же просто, как вздохнуть. Бежать ему некуда, всё разрешилось бы прямо здесь. Но юноша ни жестом, ни взглядом не выдал место его нахождения, а лишь вновь залился слезами и запричитал, якобы в страшном испуге:       — Тётка Сажа… послала… стойла ч-чистить… Я вошёл, а тут… Лунной сферой клянусь, не вру!       — Не врёт, — подтвердил страж подобрее, склонившись над телом господина. — Ему горло вспороли. Да как искусно, раз — и готово… У мальца силёнок не хватило бы, и оружия нет.       — Свалилась же забота на наши головы! — процедила тётка Сажа, глядя на мёртвого хозяина без малейшего сочувствия. Отвесила подзатыльник слуге — скорее, по привычке, для порядка — и рявкнула: — Выметайся! Только под ногами путаешься!       — Дай ты ему в себя прийти, — заступился сердобольный страж.       — Да, пусть пока сидит, — подхватил старший слуга. — Приберётся тут, когда тело оттащим. И снаружи ещё — фонарь кто-то разбил. Нам бы мешок какой…       — Эдакая туша в мешок не влезет…       В конце концов покойника перевалили на большую холстину, и трое мужчин с трудом выволокли его за порог. Тётка Сажа следовала за ними по пятам и раздавала распоряжения. Когда они скрылись, юноша прижал кулак к ноющей груди. Сердце готово было вывалиться на окровавленную солому. Вскинув голову, он едва успел заметить, как гибкая тень выскальзывает в дверной проём и исчезает.       Остаток дня запомнился весьма смутно. Тётка с дворовыми до самого вечера хлопотали о похоронах, хотя расстроенными, по правде говоря, не выглядели. После уборки в конюшне юноше вручили кусок хлеба и оставили в покое. Можно было отправиться в свой закуток, развалиться на тюфяке и слушать суету за окном, радуясь тому, что в ней не нужно принимать участие.       В голове ещё долго звенело от пережитого восторга. Тело наполнилось лёгкостью, обострившей боль от всех ран, старых и новых, но разве это важно? Раны со временем затянутся, и больше никто не посмеет поднять на него руку. Скоро он сбежит из усадьбы, затем с острова, поселится в самой столице, заработает целую гору денег и обеспечит себе старость. Слуг заводить не будет, а если заведёт, не станет обращаться так, как обращались с ним. Все мечты непременно сбудутся. Осталось немного отдохнуть…       Из сладкого забытья вывела ладонь в перчатке, бережно, но крепко зажавшая ему рот. Успело стемнеть, и в комнате стоял кромешный мрак. Вздрогнув, юноша вцепился в чужой рукав в попытке отбиться, но услышал тихое:       — Не пугайся. Ты не выдал меня. Я пришёл поблагодарить.       Это он. Убийца Набитого Бурдюка. Бывший слуга медленно разжал пальцы, позволяя ночному гостю убрать ладонь. Тот отступил от тюфяка, сделавшись тенью, невидимой среди других теней. Юноша сел на постели и шёпотом ответил:       — Это я должен благодарить. Теперь я наконец смогу уйти отсюда. Если бы не ты, этого никогда бы не случилось.       — Впервые получаю благодарность за свою… работу.       Голос принадлежал мужчине — кажется, молодому, но это всё, что можно было о нём сказать. Говоривший намеренно лишал свой тон всех живых красок, с помощью которых люди различают друг друга на слух. Последняя фраза вынудила юношу улыбнуться.       — Будь у меня деньги, я бы и их тебе отдал, но у меня их нет. Прими мою признательность в виде слов. У тебя есть имя?       — Нет.       Стоило догадаться. Человек, что способен одним ударом зарезать другого, не станет открывать личность кому попало.       — А прозвище? Я мог бы помолиться за твою удачу.       — Прозвища тоже нет.       — Тогда… — Юноша крепко задумался и заключил: — Тогда найди меня снова в будущем. Я придумаю, чем тебе отплатить.       — Ты уже спас мне жизнь. Мы в расчёте, — прошелестела безликая тень.       — А ты спас всех слуг, что живут здесь, это гораздо ценнее.       — Я сделал это по своим причинам.       — Неважно. Я верну тебе долг, как только разбогатею.       Тихий вздох в темноте отдалённо напоминал смешок.       — Ты довольно упрям. Ладно, будь по-твоему. Но при следующей встрече ты вряд ли меня узнаешь.       — Ты же в маске. Конечно, я не узнаю тебя без неё, — пробормотал юноша с лёгкой досадой. Хотелось поблагодарить спасителя, как полагается, глядя в глаза… но едва ли это возможно.       — Ты не узнал бы в любом случае, — сообщил убийца. Почему это звучит так самодовольно? — Ничего. Главное, я узнаю тебя. Мне пора.       — Будь осторожен. У стражи скоро обход.       — Знаю.       Чуть слышно скрипнул деревянный ставень. Чёрная тень быстро и бесшумно выбралась в окно, а юноша опустился обратно на тюфяк. Сердце вновь колотилось чаще обычного, но на сей раз не от страха.       Он никогда не встречал подобных людей — сильных, ловких, скрытных, подобно хищному зверю. Зверь никому не служит, ничего не боится, всего добивается сам. Наверное, это и есть настоящая свобода. Если Лунная сфера подарит им новую встречу, нужно будет спросить его…       Последние силы оставили юношу прежде, чем он успел придумать вопрос. Во сне ладонь спасителя мягко касалась его лица, даря покой и надежду на скорое избавление.