Глубина резкости

Лестница на второй этаж поднималась в темноту. На ступеньках подошвы ботинок ворочали мелкие камни, обёртки от еды, пакеты, коробки от сока, песок и другой мусор. Узкие стены давили, и Курапика тёрся о них одеждой, увеличивая сколы множества слоев краски, осыпавшейся под ноги. — Ещё немного, — протянул Хисока впереди. Как при своей комплекции он умудрился не вымазаться в пыли — оставалось загадкой. Курапика её решил для себя словами: «Это же Хисока». Слова не успокоили. Курапика подозревал, что сейчас что-то случится. Что-то, что сломит его. Уже сломало. Почти как голоса, которые молчали. Предчувствие лениво ворочалось в сознании, скребло душу, изводило сомнениями. Курапика остановился, вглядываясь в темноту и пытаясь рассмотреть спину Хисоки впереди. Того, кто стал для него маяком во тьме, в которой он заблудился и при этом обжёгся о невыносимо яркий свет, отравляющий своей ослепительностью. «Это подарок. Ты же любишь подарки? — говорил Хисока, пока они в ожидании стояли на станции. Курапика вслушивался в голос, пытаясь разобрать слова в шуме подъезжающих и отъезжающих поездов. — Уверен, это мой самый лучший сюрприз для тебя и только для тебя. Как ты любишь». Подниматься не хотелось. От тихих шагов Хисоки внутри всё похолодело и задрожало. Плохое предчувствие обнажилось острыми гранями, царапая и мешая сосредоточиться. Стало страшно. В голове билась одна мысль, вертясь по кругу заезженной пластинкой: «Неправильно, неправильно, неправильно...» И голос напоминал один из тех, к которым Курапика привык, пока выполнял свою миссию. С их разговора в квартире что-то пошло не так. Хисока, который не всегда рассказывал правду, обычно оставляя себе туза в рукаве, сейчас был невероятно весел. Его возбуждение плясало на коже мелкими искорками нэн. Становилось ещё более жутко, чем обычно. Если Хисока не заманивает в ловушку, то, опять же, какая выгода ему с того, что он ведёт его к человеку, когда мог просто сообщить, где искать? Курапика, едва не споткнувшись о валявшийся кусок доски, отвлёкся. Пока приводил себя в порядок — пыль сыпалась на него с потолков и стен, — Хисока успел исчезнуть. Курапика осмотрелся. Темнота сжималась со всех сторон. Можно сделать один шаг и упасть с третьего этажа в подвал, если не знать, где что находится. Хисока знал, но не дождался. — Не отставай, — донесся до него голос Хисоки, — совсем немного осталось. — В отличие от тебя я тут впервые, — Курапика на ощупь пошёл вперед, касаясь холодной стены. Подушечки пальцев нащупывали шершавые сколы и выбоины. Торчавшие гвозди иногда царапали кожу, оставляя болезненные пульсирующие мазки, быстро затихавшие. — Мог сказать про фонарик. — У тебя есть я. — Ты бы еще про глаза мои вспомнил, — фыркнул Курапика себе под нос. С Хисокой глаза клана Курута становились чем-то обыденным, и Курапика иногда шутил на их тему, не позволяя себе большего. Уважение к клану ничем не заменить. — Предатель! — раздалось слишком оглушительно в голове, и Курапика замер, зажмурился, заткнул уши. Снова началось. Они проснулись. Когда Хисока успел отойти так далеко? Он вспомнил, что нечто похожее случалось раньше: они кричали слишком громко, пытаясь вырваться на свободу... а по щеке Хисоки ползал мохнатый паук, помеченный ярким красным номером на брюшке. Или это было плодом его воображения? Пауки... Глаза... Хисока... Кровь... Пожар... Глаза... — Отомсти! Убей его! Убей! Верни нам нашу гордость! Верни нас! Вернись к нам! Курапика невидяще посмотрел под ноги, опёрся о стену, пошатываясь. — У тебя есть мы! Только мы! Ты принадлежишь нам! Убей его! — Нет, нет, нет, — шептал Курапика, ища глазами, на чём бы сосредоточиться. — Пожалуйста, прекратите. Вокруг сжималась тьма. Пустующие дверные проёмы то приближались, то удалялись, коридор сужался, расширяясь рядом с ним. Тени от мусора расплывались пятнами, преображались в нечто неестественное, продолговатое, с тонкими ножками. Оно передвигалось очень быстро и множилось. В пространстве вокруг зажглись десятки алых точек. Секундой позже появлялись номера, тут же исчезали, снова появлялись в другом месте, повторяясь по кругу от одного до пятнадцати. — Не позволю, — прерывисто задышал Курапика, оглядываясь. Их было много, но он справится. Он уже убил одного Паука, и у него не меньше смелости и упорства осталось для других. Цепь появилась мгновенно, опутывая руку и пальцы звеньями. На своё оружие Курапика мог положиться, оно не изменит. Никогда. — Снова застрял? — появился Хисока из темноты, свободно шагая и разрывая сотканную паутину кошмара. Он неодобрительно глянул на Курапику, на его цепь, и разочаровался его внешним видом. Курапика понял это по исчезнувшей улыбке. — Идём. Или снова хочешь отдаться своему аду? Тишину нарушил телефонный звонок, и Курапика очнулся. Вокруг Хисоки исчезли пауки, номера не мелькали, голоса замолчали. Идеальный, почти обычный момент жизни. Конечно, долго он не продлится, но осталось совсем чуть-чуть, и тогда Курапика сможет вздохнуть свободно, избавившись от всего, что его изматывало всё это время. — Заткнись, — процедил сквозь стиснутые зубы Курапика. Игнорируя высветившуюся на экране фотографию Леорио, отклонил вызов, поставил на беззвучный режим и засунул телефон обратно в карман. — Или уже раздумал сюрприз мне делать? Простые действия привели в спокойствие, но подняв глаза на Хисоку, который всё это время внимательно следил за ним и не приблизился до касания тел, заподозрил неладное. — Что-то случилось? — растерялся Курапика. — То, что олицетворяет твой персональный ад — умирающие энтузиазм и цель к жизни. Не завидую тебе, — протянул задумчиво Хисока. И снова разочарование сквозило в его голосе. — Идём. Захотелось его коснуться — Курапика поразился своему желанию. Он приблизился к Хисоке и дотронулся до его поясницы. Сглотнул, когда мягкая и приятная на ощупь ткань прохладой окутала пострадавшие и горевшие жаром пальцы. Провёл ладонью вверх, сжал ткань между лопаток. Желание испытать и почувствовать тело Хисоки вспыхнуло невозможно ярко. Курапика колебался, стоит ли говорить о таком. Не в заброшенном же доме просить удовлетворить своё желание? «Я хочу тебя», — так, что ли, сказать? И действительно хочет, или же неосознанно собирается использовать, чтобы заменить сосредоточенность, панику и жёсткость на расслабленность и недолгое спокойствие? Опомнился Курапика, когда Хисока чуть обернулся к нему, покосившись жёлтым глазом. — Помедленнее, — нашелся Курапика, быстро убирая руку. — Твоё нетерпение осчастливить меня грозит мне сломанной шеей в темноте. — На самом деле стало не так темно: тучи расступились и выступившая бледная луна давала рассмотреть окружающее пространство. — Я понял, — Хисока развернулся и положил руку на плечо Курапики, прижимая к себе. Они двинулись по коридору слишком медленно, но Курапика ничего не сказал. Он поразился Хисоке. Раньше он бы ни за что не позволил себе приблизиться и обнять, без какой-либо выгоды и причины. Такой жест доброй воли Курапика увидел впервые при общении с Хисокой. Но раз Хисока молчит, значит, всё в порядке. В порядке ли? Паника снова охватила Курапику. От ладони Хисоки, сжимавшей плечо, словно проходил электрический разряд — хотелось отстраниться, отдалиться как можно дальше и не чувствовать тонких острых ногтей, впивавшихся в кожу сквозь слой одежды. Что-то было не так. Что-то, чему Курапика не мог найти объяснения. — Хисока, — позвал Курапика, — к чему такая таинственность? — Это же сюрприз, — пояснил Хисока, довольно улыбаясь. — Увидишь сам. Уверен, ты оценишь мои старания. Зная, каким иногда бывает Хисока и его предпочтения, Курапика поёжился, и рука на плече сжалась сильнее, то ли не давая высвободиться, то ли приободряя и даря смелость. Они поднялись по лестнице, прошли очередной длинный коридор, завернули за угол, и впереди замаячил слабый рассеянный желтый свет. Хисока отпустил и позволил Курапике пойти быстрее на встречу своей цели. Дыхание Курапики замерло, когда он вошёл в просторное помещение. Оно освещалось несколькими масляными лампами, акцентируя внимание на том, что находилось внутри. Расчищенный кусочек пространства от мусора, на котором... Курапика сглотнул. Окружающая обстановка поплыла. Он внимательно смотрел в скованное ремнями распростёртое на покосившемся столе тело. С опаской приблизился, чувствуя внимательный взгляд Хисоки на себе, заглянул в лицо. Человек с фотографии, в которую он так долго всматривался и вспоминал, перебирая в памяти лица клана, лежал прямо перед ним. Он был без сознания, но наклеенные на веки пластыри не давали им закрыться. Неестественно алые радужки смотрели перед собой, суженный зрачок не реагировал на свет. — Он... — Да, глаза настоящие, — промурлыкал со стоном Хисока позади. — Но как... Я не помню его. Он не из клана Курута... Он же... Он... Дыхание сбилось, голос предательски дрогнул. — Он пересадил их себе. Угрохал целое состояние на сами глаза, на врачей, на трансплантацию и лечение. Ты тогда ещё был поглощен своей ненавистью и планами мести. — Хисока наслаждался видом растерянного Курапики и это чувствовалось в его голосе. Он протянул-простонал: — Красивый подарок я тебе сделал, да-а? Курапика, с трудом отведя взгляд от алых глаз, посмотрел на Хисоку и едва сдержался, чтобы не прикрыться каким-нибудь щитом. По изменившемуся виду Хисоки читалось огромными буквами, что ему хотелось Курапику прямо здесь, среди грязи и пыли, затрахать в стену, слушая стоны и мольбы. — Подарок? — Курапика вернулся к глазам. Яркая радужка продолжала светиться посмертным гневом, как в тот момент, когда Пауки их извлекали из живых тел его семьи. Интересно, этот человек видел то, что видел владелец глаз? Являлись ли ему кошмары клана Курута: последняя ночь, рука, вырывающая глаза? Переживал ли он это? Знал ли о том, что кому-то пришлось погибнуть, только бы он получил свои глаза?! «Успокойся, успокойся, успокойся, — шептал про себя Курапика, а перед глазами уже поплыл красный туман, заволакивающий обзор. — Хладнокровие, только хладнокровие и сосредоточенность, ничего более не должно отвлекать, даже возбужденный Хисока.» — А где… где розовый бантик? – спросил Курапика, пытаясь сдержать рвавшийся наружу крик. — В роли бантика я сам как дополнение, — промурлыкал довольно Хисока. Он чувствовал кожей — Хисока с трудом сдерживался и готов был спеленать в любой момент своей нэн и вдоволь насладиться его телом. Курапика успел уже изучить его желания, которые читались не только по ауре и лицу. Возможно, виной тому долгая связь между ними. Курапика сжал кулаки и попытался отвлечься от сбивавшего все нормальные мысли Хисоки. — Ты можешь не отвлекать? — наконец не выдержал Курапика, борясь с желанием обернуться к Хисоке и ответить на его ауру и похоть, которую тот излучал. — Я ничего не делаю. — Я чувствую, как ты ничего не делаешь, — злился Курапика. — Не контролирую себя, — протянул Хисока. — Поможешь мне? — Только не сейчас. — Курапика прикусил губу. Снова Хисока его подловил. Чёрт. — Постараюсь сдерживаться, — пообещал Хисока так, что Курапике захотелось отказаться и принять предложение прямо сейчас. — А ты не отвлекайся. Время дорого стоит. Чёрт. Курапика кусал губы, сосредоточившись над тем, как ему извлечь глаза из живого человека. Когда он только начинал их собирать, то ни о чём подобном не думал. Кому придёт в голову заниматься пересадкой глаз? Хисока наверняка знал с самого начала, с чем придётся столкнуться, и ничего не сказал, не предупредил, не намекнул. А как бы тогда Курапика готовился, зная, что ему предстоит сделать? Ответил на один из многочисленных звонков Леорио, перекрывая его вопросы, и попросил проконсультировать? Подсказать нужную литературу? Или того же Леорио попросил о необычном одолжении провести операцию по извлечению глазных яблок? Нет, последнее точно отметается, потому что пришлось бы встретиться с Леорио, и тот бы понял по внешнему виду, что с Курапикой хуже, чем можно судить по голосу, а это помешает заветной цели. Курапика отошёл к окну, заглядывая в самую тьму прямоугольного проёма. До земли не так далеко, но её не видно и кажется, что внизу бездонная пропасть. Она звала его, но безрезультатно. Курапика не настолько сошёл с ума, чтобы прыгать и наполнять собой тьму. Он отступил, развернулся к телу, снова всмотрелся в незнакомое, но выученное до мелочей лицо, сложил руки на груди, сжимая локти и покусывая до крови губы. Он не знал. Не знал, как получить глаза! Отнять их у человека, только бы завершить свою цель? А как человек будет жить без глаз? Не ждать же, пока он постареет и умрёт? Или того хуже, заказать его убийство, и тогда уже... Нет, нет, нельзя о таком думать. Он не сможет добровольно заплатить убийце за смерть человека, чья вина заключается только в том, что тот купил глаза и пересадил их себе? Виноват. Даже больше. Он ведь прекрасно знал, чьи это глаза. Поэтому для него не найдётся прощения. Или всё же... — Угрызения совести? — перебил Хисока тяжкие раздумья и метания. — Только не говори, что не думал о таком раскладе. — Не думал, — сознался Курапика. Невыносимо признаваться в собственной оплошности, особенно перед самодовольным Хисокой и его непрошибаемой самоуверенностью. Особенно когда в его действиях зачастую скрыт двойной смысл. — Ты же для себя сделал подарок. — Как ты догадался? — не стал отрицать Хисока, его улыбка стала шире. — Искушение это то, перед чем я никогда не мог устоять. А ты для меня таковым являешься. — Не устал от меня? — Приступай к делу, — поторопил Хисока. Эта ночь не должна была отличаться от множества других: обычных, тихих, безжизненных. Однако, благодаря Хисоке, ночь преобразилась неизбежной смертью человека с украденными алыми глазами. Тихое убийство ради достижения цели. Ради Цели и исполнения обещания. Курапика вернулся к столу и осмотрел мужчину, останавливаясь на лице. Он должен это сделать. Должен убить его, чтобы вернуть глаза. Курапика старался выдумать десятки причин, чтобы вызвать в себе ненависть к мужчине, ненавидеть его, желать ему смерти, ради того, чтобы без угрызений совести сделать то, что Пауки когда-то проделали с его кланом. Сделать то же самое, что и Пауки: вырезать сияющие алым глаза и сбросить их в контейнер с формалином. Сделать то же самое, что и Куроро Люцифер пару лет назад: всадить в глазницы щипцы, зафиксировать и извлечь глазное яблоко... Это ведь просто, да?.. Сделать то же самое... Надо лишь онемевшие, не подчиняющиеся пальцы сомкнуть на литой чёрной рукояти щипцов, поднести к незнакомому-знакомому лицу и с силой, но аккуратно, вонзить в лицо... То же самое... Это не может быть сложным. Простой набор движений, как вонзить нож в подтаявшее масло, подхватить немного и размазать по куску тоста. То же... Так просто... Просто же… — Да как такое вообще можно сделать?! — сорвался Курапика на крик, зажимая голову руками и продолжая смотреть в алые радужки. — Это невозможно... невозможно... невозможно... Голоса снова прорвались вспышкой боли и шумом. Если Хисока что-то и говорил, то Курапика этого не разобрал. — Предатель! Ты предатель! Как ты можешь нас предавать сейчас?! — Нет-нет, — отвечал Курапика, попятившись к стене, подальше от яркого пятна стола, но остановился, когда задетая пяткой погасшая лампа с шумом откатилась. Раскрытые глаза мужчины на столе удерживали рядом и мешали двигаться, парализуя Курапику. — Как ты можешь отказываться от своей клятвы? — вторил другой голос в сознании, перекрывая первый. — Не могу, — качал головой Курапика, не всматриваясь в двигавшиеся тени вокруг. Всё, что он видел — красные глаза, следившие за каждым шагом. — Не могу, не могу... — Ты поклялся на наших могилах! — шумел громом третий, перекрывая остальные. — Я ведь... не думал... — шептал Курапика, разорвав гипнотизирующий визуальный контакт, зажмурился. — Я поклялся убить Пауков... только их... но не людей... — Ради нас ты сможешь! Но Курапика не мог. Одно дело знать про Пауков, убивших бесчисленное множество людей ради своих целей, и совсем другое, чтобы заполучить глаза. Он не может сделать то же самое, что и Пауки. Не может. У него не хватает сил на это. Только не так. — Не вижу ничего сложного, — раздался равнодушный скучающий голос. — Не трясись так. Курапика оцепенел. Дыхание замерло на несколько секунд вместе с сердцем. Где-то что-то громко капало. Под ногами медленно расплывалась лужа тёмной крови. Откуда, он же... Курапика поднял голову, отвлекаясь от голосов в сознании. От них перехватывало дыхание и выбивало воздух из лёгких, комком вставая у горла. Под его неотрывным взглядом личный демон искушения и клоун в одном лице с неестественным полумесяцем улыбки протянул... контейнер с глазами. Хисока вырезал их только что, даже крышкой не прикрыл толстые стенки прозрачной тюрьмы и временного хранилища ещё одной детали сокровища Курапики. Плоская крышка валялась в стороне, слегка покрасневший формалин ощущался ненавязчивым запахом с резким налётом крови, опустившимся на губы. Тени от деревьев в свете луны покачивались и неестественно изгибались, обрисовывая силуэт Хисоки и превращая его в монстра. Он не двигался в ожидании решения, следил за Курапикой, подмечая любую мелочь, выжидал нужную реакцию или её отсутствие — как и всегда. Курапика облизнул искусанные губы, не решаясь двигаться под пронзительным взглядом ярких глаз. Алая от крови ладонь Хисоки, сжимавшая контейнер, казалась вспоротой от переливающейся игры света. Тени и блики плясали, создавая иллюзию надрезанности. Казалось, что внутренности выставлены напоказ с одной целью «Вот он я, смотри, открыт целиком и полностью перед тобой». Таков Хисока. Или разыгравшееся воображение Курапики, который продолжал молча смотреть на пузырьки воздуха в формалине, облепившие белки глаз подобно паразитам. — Возьми. Они твои, — подтолкнул Хисока к решению. Его голос, чуть растягивающий слова, возник из мрака и тишины, раскраивая сознание на две части. Протянулся слишком медленно к сердцу витиеватой лентой, к самой сути Курапики, играя на его жизни, мести и смысле существования. Хисока всегда это умел. Всегда безупречно пользовался своими умениями. И была в этом какая-то своя интимная близость. Курапике это уже не было важно. Голосам не пробраться сквозь защиту Хисоки, но хочется их слышать снова, прямо сейчас, чтобы они... простили уже, наконец. Личный демон с самым дорогим, что необходимо Курапике. От этой картины, на которую он сейчас смотрел, захотелось отблагодарить так, как никогда. — Последние глаза клана Курута. От слов Хисоки всё вокруг казалось странным и наполнялось туманом. А Курапику наполняло одно-единственное непреодолимое желание — подойти как можно ближе к Хисоке, погрузить ладони в его липкие волосы, стереть языком нарисованные слезу со звездой, яркими пятнами выделяющиеся на лице, и целовать, целовать, целовать... ...чтобы забыться и не отпускать, освободиться от камня на душе, отдаться. Хисока ведь поймёт, а если не поймёт, то воспользуется. Пусть. Так даже лучше будет. — Последние, — соглашается на словах Курапика, прикрывая глаза: он-то знает, что это не последние, ведь голоса просили ещё одни. Желание отдаться Хисоке меркнет и кажется глупой идеей, но от её появления становится слишком спокойно. Курапика счастлив, что Хисока помог заполучить глаза. — Да... — Курапика, я хочу тебя. Собственное имя разбивает наваждение тысячами осколков и возвращает Курапику в реальность. — Снова, — недовольно говорит Хисока и надвигается на него. Курапика от неожиданности шарахается и отступает, едва не поскользнувшись на обёртках бумаги и крови. — Ты здесь, — сказал Хисока. В нём чувствовалось недовольство и злость. Той маски, за которой он скрывался, на мгновение не оказалось. — Ты, чёрт возьми, здесь! Со мной! Пока сознание, словно во сне, пыталось настроиться на осознание реальности, Курапика отступил в тень, подальше от света. В голове появилось что-то инородное, чужое: «Что я здесь делаю?» Вопрос, исказивший реальность своей ясностью, повернул её на несколько оборотов той стороной, которую Курапика никогда не воспринимал всерьёз. — Где «здесь»? — спросил Курапика неизвестно у кого. Что бы он ни хотел услышать, он должен отсюда выбраться: из очередного шёпота навалившихся голосов и моря неприятных запахов, от которых дыхание сбивалось и сворачивало желудок. Нужно скрыться, спрятаться, сбежать от глаз, которые сжимал Хисока. — Меня не должно здесь быть. — И что сделаешь? — Отдай, — прохрипел Курапика и посмотрел на контейнер в руке Хисоки. Вцепился в него взглядом, как за единственную ниточку к спасению от накатившего своим спокойствием безумия. В голове мелькнуло ясно и чётко: он не знает Хисоку, Хисока совершенно не знает его. Как бы они ни притворялись или делали вид — они друг друга не знают. И не должны знать. У них не должно быть отношений. — Забирай, — разрешил Хисока, словно делал огромное одолжение. — Но плата вперёд. — Что на этот раз? — отозвался Курапика, принимая контейнер. Ему уже всё равно, что попросит Хисока, самое главное он заполучил, а с голосами как-нибудь разберётся. Он уже привык к ним, так что жить дальше вполне можно. — Теперь моя очередь осуществлять свою мечту. Ты же обещал ответить позже. Дважды. Имей в виду, отказ не принимается, ты ведь заполучил желаемое. — Ладно, — согласился Курапика, прижимая контейнер к себе как самое дорогое в мире. Новый голос в коллекцию уже имеющихся. Пусть. Он вернётся домой и отдаст долгожданную дань уважения своему клану, отдаст оставшуюся часть своей жизни, чтобы вымолить прощение за то, что так и не сумел найти Пауков и убить их. А потом до Курапики дошел смысл сказанного. Он вскинул голову. Сперва взгляд выцепил за спиной Хисоки дёргавшееся в предсмертных конвульсиях тело. Сам Хисока не улыбался, он стоял и смотрел на него: немного отклонённая назад спина, словно он ждал летящего лезвия; опущенные вдоль тела руки, с которых стекала кровь, уже подсыхая; длинные ноги, обтянутые светлой тканью без единого грязного пятнышка, несмотря на окружающую обстановку; и бесстрастное лицо с узкими подведёнными глазами. Под пристальным взглядом Курапики рот Хисоки чуть приоткрылся в ехидной улыбке, кончик языка показался возле уголка губ, медленно провёл по верхней губе и спрятался у другого уголка губ. В игре света и тени звезда и капля особенно жутко смотрелись. Многообещающе. Захватывающе. Жарко. Курапика подавил желание подойти к нему и смазать косметику. Неважно, пальцами или губами, хотелось увидеть его без клоунского грима, который иногда бесил. Вот как сейчас. И зачем ему видеть настоящего Хисоку? Словно тот позволит. Курапика же только что хотел распрощаться с ним, не дать осквернить комнату с алыми глазами. На деле же он хочет этого сам... так, получается? — Ты... — Курапика замолк, не договорив. Против Хисоки всегда сложно устоять. Хисока отклонился, прогибаясь ещё больше в спине. Поднял руку и расправил ладонь. Кончик языка снова показался и, едва касаясь окровавленной кожи, провёл от запястья по всей ладони до пальцев. Хисока скосил взгляд и, убедившись, что Курапика на него смотрит, сказал: — Я не собираюсь её слизывать. Он всегда любил дразниться. Никогда не изменял своей привычке. — По-моему, — Курапика отвёл взгляд, но перед глазами всё ещё видел язык Хисоки, почти слизывающий чужую кровь, — ты слишком самоуверен. — Словно ты не знал, что я потребую взамен. — Я тебе этого не позволю. Только не это, Хисока. Ты меня знаешь. — А ты знаешь меня и то, что я получаю всё, что хочу. — Ты вообще умеешь вести себя нормально? — Курапика устало вздохнул. Не то от голосов, не то от самого Хисоки, не то от напряжения в комнате. — Ты действительно хочешь знать ответ? — Хисока развернулся к нему. В его вопросе, позе, распространившейся вокруг нэн, чувствовалась угроза. — Нет, — Курапика отступил на шаг. — Давай покончим с этим как можно скорее. Я устал от тебя. — Меня радует, что тебе не терпится. На самом деле, Курапике было всё равно. Ложные чувства притупились, оставляя неизбежность. — Еще чуть-чуть... — прошептал Курапика, склонившись над крышкой и закрывая контейнер в руках. — Потерпите, пожалуйста. Хисока этого уже не слышал, и Курапика облегчённо вздохнул. Осталось всего ничего, и он будет свободен.