Тишина

Утро встретило мима ярким солнечным светом, падавшим с чистого и ясного неба - казалось, что тьмы и страхов и не было вовсе, ночь осталась позади - она сбежала в темные уголки, выжидая своего часа до поры до времени. Мир постепенно оживал: из норок выбрались здешние рогатые кролики, в лесу начали раздаваться птичьи голоса; где-то недалеко квакали лягушки. Вэс ночью все же задремал, сам этого и не заметив, медленно погрузившись в беспокойную дрему, успокоенный трепетом пламени костра. Вообще - сны посещали его не часто. Если быть точнее, то при подобном вопросе парень, задумчиво наклонив голову набок, мог бы вспомнить от силы два-три сна, которые сочли своим долгом оставить свой след в его памяти. Это можно было сослать к тому, что свои сновидения мим никак не мог запомнить: в них отсутствовала яркость, какие-то эмоции, которые могли бы всполошить его сердце и разум, что-то… В них не было ничего особенного. Поэтому, когда он почувствовал, что бежит со всех ног куда-то прочь, навстречу опасностям (а он это знал), то невольно прикусил губу в беспокойстве. Он не мог понять: земля ли дрожит у него под ногами, или же он сам трясется от страха, спотыкаясь о малейшие препятствия – корни деревьев, ямы, чужие припасы, раскиданные едва ли не на каждом шагу. Пространство вокруг окрашивалось багряными красками, будто кто-то, невольно посмеиваясь над попытками несчастного выбраться, нарочно водил по миру кистью, окрашивая его в алые тона. Звуки заглушились. Их будто бы поразила эта ужасающая красота нового мира, и они притихли в священном трепете. Кто-то яростно хватал его за ноги, отчаянно цепляясь за ткань брюк так, словно это было единственное, что могло бы заставить мима умерить свой пыл и остаться ждать своей участи. Глупый. Он совсем не умел бороться за жизнь. В голове же билась мысль, что ни в коем разе не стоит доверяться «ему». Кому «ему»? – лицо Вэса исказилось в недоумении. Нужно спасать свою шкуру, жалкую душонку, но вокруг все выкрашено алым цветом, будто кровавыми потоками, сползающими по стенам маленькой комнаты, запертой снаружи на все замки. С чего такая жажда жить? Он же хотел спокойно, отрекшись от геройства, дождаться своего конца и так же спокойно помереть. Максвелл потому и разозлился, когда понял, что для Вэса жизнь не имела огромной ценности. Нет, он ее любил, по-своему трепетно и нежно, но желание бороться за нее у него отсутствовало напрочь. Что же могло заставить его бросить собственные принципы? Стоило ли? В самом деле, зачем? Отогнав от себя остатки сна и ненужные мысли, Вэс поднялся на ноги и осмотрелся, пытаясь сбросить пелену красного, так и стоящую перед глазами. Но сон не желал так просто уходить - мир вокруг до сих пор воспринимался замкнутым и болезненно алым, совершенно нереальным и бессмысленным, отчего паренек устало потер глаза и заново, с трудом их распахнул. Спать все равно хотелось. Однако, решив, что роль нахлебника ему не очень-то по душе, мим глубоко вздохнул, бросая взгляд на спящего ученого, и отправился на поиски чего-нибудь, чем можно было бы набить животы двух голодающих, после чего оба, уже сытые и довольные, направились бы к лагерю. С самого начала «охота» не заладилась - быстролапые кролики с отвратительным визгом бежали от выдыхающегося парнишки, а на ближайших ягодных кустах плоды, собственно, отсутствовали, что несказанно огорчало. Порадовала лишь пара ловушек, поставленных Уилсоном когда-то давно, судя по тому, что в них трепыхались уже изрядно исхудавшие и измученные животные. Мысленно извинившись перед кроликами, он почти даже радостно взял их за уши, и направился обратно к их стоянке, от которой уже достаточно далеко ушел в поисках пищи. Глядя по сторонам в поисках еще чего-нибудь, что можно было бы положить в карман, а после и в рот, он не скоро заметил как позади раздался топот, и паренька нагло развернули к себе. Уилсон выглядел одновременно и злым и радостным, он запыхался, а за спиной, из массивного рюкзака торчала рукоятка топора, явно находящаяся именно в таком положении на случай, если придется стремительно кинуться в атаку. Ученый встряхнул мима за плечи, отчего голова его мотнулась из стороны в сторону, и он чуть не отпустил испуганно сжавшихся кроликов, которым, судя по их измученному виду, уже было все равно в каких лапах сейчас находиться. - Ты чего творишь?! Не уходи далеко безоружным, и не предупредив меня! А если бы ты набрел на болота? Зачем я вообще тебя вытаскивал, если ты погибнешь? Вэс виновато понурился. Он и не подумал, что Уилсон мог настолько переживать за него, сейчас ему было жутко стыдно за свой поступок – опустив виноватый взгляд в землю, он собрался уже слушать гневную тираду, но Хиггсбери лишь вздохнул, выравнивая дыхание и сердцебиение. Мальчишка время от времени жутко выводил его из себя, но нельзя было срываться только на нем, да и вообще не стоило бы этого делать - нужно быть в здравом уме, взвешивать все «за» и «против», не поддаваться безумию, которое буквально пропитывало этот замкнутый мирок. Оно чувствовалось везде и всюду - в этом забытом Богом месте немудрено было сойти с ума за несколько дней, если зазеваться. Он опустил взгляд вниз, на руки провинившегося, и, наконец, заметил двух дрожащих существ. - Вот оно как. Ты решил не быть обузой, мистер молчун? Это из ловушек? Вэс кивнул, протягивая смирившуюся со своей участью добычу, на что Уилсон только покачал головой. - Вот сам их и неси до лагеря. Нам туда, - ученый указал пальцем направление и сам же зашагал по изумрудно-зеленой траве луга так стремительно, что немного сконфуженный мим едва за ним поспевал. Ему показалось, или Уилсон улыбнулся, отворачиваясь? Что за глупости. Паренек помотал головой и, стараясь поспевать за широкими шагами «проводника», кинулся следом, не обращая внимания на вяло дергающихся в руках кроликов. Слабый с рождения, он уже чувствовал, как выдыхается, хотя предчувствие, что до лагеря рукой подать билось в нем трепещущей надеждой. Один из кроликов лениво прикусил его палец: не в качестве нападения, скорее уже от безразличия к своей участи. Отчего-то это напомнило ему его самого: с его-то безучастным отношением к собственной жизни. Уилсон, лихо уворачивающийся от колючих ветвей, даже и не думал замедлять шаг. Даже несмотря на то, что Вэс был почти уверен в том, что его собственное сбивчивое дыхание вместе с постоянным цеплянием за голые кусты были слышны по всему лесу. В этой области точно. Когда в нос ударил запах несвежей пищи, а ушей коснулся треск углей, тлеющих в кострище, мим с облегчением понял, что дошел до лагеря… и с этой мыслью он выпустил кроликов из рук. Успевшие задремать в его тонких холодных руках, несчастные сразу и не поняли, что им выдался отличный и редкий шанс избежать своей участи, которая коснется их исхудалых тушек язычками обжигающего пламени. Невольно запнувшись, мим наступил одному кролику на лапу и тут же резко закрыл уши руками: визг поднялся просто невообразимый. Казалось, даже поселение свиней, раскинувшееся неподалеку, с изумлением и завистью вслушалось в столь знакомый и одновременно чужой звук, исходящий от лагеря чужаков. Уилсон недовольно вздохнул и поднял кроликов с земли за шкирку, мысленно сетуя на то, что сейчас он лишен возможности щелкнуть этого недотепу по лбу: небольшая усталость не позволяла изъявлять свое недовольство более сильно. К тому же, чувствовалось, что этот паренек, - именно то, что ему необходимо здесь и сейчас. И это несмотря на то, что «бывший» узник не мог выдавить из себя и словечка. К слову, неприятности, однако, он приносить явно любил. Ну, или был на особом счету у собственной неуклюжести. В Фортуну Уилсон не верил, потому и все свои проблемы на нее перекладывать не считал нужным: подобная чушь не должна заслуживать подобного к себе отношения. Зато куда охотнее ученый доверял собственным выводам и расчетам, даже не предполагая, что иногда им руководила обычная и непонятая всему миру интуиция. Ее он ошибочно принимал за путеводное любопытство, приводящее его к грандиозному успеху… или феноменальному провалу, - что тоже, несомненно, лучший результат. Он посадил кроликов под еще одну ловушку, подобную тем, из которых Вэс их «освободил», и немного укоризненно глянул на парня. - Ты явно хочешь, чтобы все монстры этого мира, наплевав на собственные места обитания, со всех ног примчались сюда? – Вэс встревожено помотал головой, опасаясь и допускать мысль о том, что его сейчас с позором выгонят прочь на съедение опасным тварям, обитающим здесь. Уилсон, заметивший неподдельный ужас в глазах мима, шумно вздохнул, – Просто будь аккуратнее. О большем я тебя не прошу. Провиант в лагере, судя по всему, имелся, причем в нехилых таких количествах. Однако об его качестве было бы уместно промолчать: Уилсон отсутствовал достаточно долго, а нужных ему предметов для создания хотя бы подобия холодильника просто не было. Поэтому он с брезгливым выражением на лице тщательно копался в ящике, пытаясь раздобыть хоть что-то, что еще можно было пустить в желудок. Причем не только себе, но и новоявленному путнику в лице немого, бесполезного Вэса, который сейчас с таким трепетом рассматривал странную для него конструкцию, гордо именуемую ученым Научной машиной. Первое золото ушло именно на нее…если не считать того случая, когда во время дождя из лягушек одна из них, особо настырная, вместе с трехдневным запасом моркови ухитрилась стащить найденный на кладбище кусок золота. Хиггсбери тогда несколько дней приходил в себя, запихивая в рот безвкусные лепестки, чтобы раны затягивались быстрее. Зато осознание собственного существования в этом мире пришло к нему быстро: интересно, с чего? «Я такое видел лишь однажды…» - отчего-то Вэсу хотелось сказать именно эту фразу. Его действительно потрясло то, что соорудил человек, борясь за короткие и тяжелые дни существования. Все эти странные машины, небольшие фермы и огромное изобилие сундуков, в которых так тщательно копался недовольный ученый – лишний раз напоминало несчастному о том, как он несовершенен для этого мира. Что уж говорить - он даже с кроликом нормально справиться не может – жалко ему их, видите ли. А еще он откровенно слаб и мягок. Даже тех кроликов из ловушки он вытащил руководствуясь чувством жалости: для них принести пользу в виде жареного мяса – лучшая перспектива из всех возможных. А медленно умирать, Вэс по себе знал, мучительно тяжело. - Нравится? – он сразу понял, что бархатистый голос собеседника так и сквозит гордостью за свое творение. Осторожно, кончиками пальцев, коснувшись горячего металла, мим поспешно кивнул. Его всегда поражало умение людей материализовать спасение буквально из воздуха. Кажется, Уилсон действительно любит жизнь…или просто не хочет умирать вот так запросто. Ученый прикоснулся к какой-то детали механизма и через мгновение из труб целыми клубами пошел пар, сопровождаемый симфонией скрежещущих звуков, – Местность не всегда будет позволять тебе писать палкой на земле, что станет настоящей проблемой в понимании, ты так не думаешь? С папирусом будут некоторые сложности, но, думаю, ты справишься… потому что других вариантов у тебя, собственно, нет. - ..? – Мим понял, что Уилсон нашел способ «возобновить» их общение путем, который не будет требовать огромного количества усилий и долгого разглядывания непонятных ученому суматошных жестов. Вэс и сам чувствовал, что виноват за свой недостаток, - но раньше у него не было особо большой необходимости выдавить для кого-либо хоть крошечный отголосок звука! А сейчас… Сейчас он буквально спит и видит, что ему необходимо доносить свои мысли не просто до кого-то абстрактного, а именно до странного и одержимого расправой над создателем этого опасного мира ученого. Что побудило в нем это желание изъяснять свои мысли кому-то, он сам не понимал. - Эгей, ты меня вообще слушаешь? – Уилсон помахал ладонью перед лицом отвлекшегося от реальности парня и легонько стукнул его костяшкой указательного пальца по лбу. Вэс вздрогнул и поднял несколько отрешенный взгляд на в интересе склонившего голову ученого. Тот лишь хмыкнул и, поняв, что в таком состоянии сосредоточенности от мима не дождаться, развел руками. - Ладно, тогда со средствами письма разберемся чуть позже. К слову, я нашел немного мяса, которое еще можно есть и пучок моркови. На скудный поздний завтрак хватит. - … - Ты в порядке? – Хиггсбери коснулся лба молчуна, проверяя температуру, надеясь, что тот ничего не подхватил, ибо времени на то, чтобы лечить кого-то не было совершенно. Однако все было в полном порядке, насколько он мог судить по обыкновенному теплу, которое вырабатывало чье-либо тело. Вэс любопытно глядя на ученого с интересом ожидал вердикта, на что тот лишь пожал плечами. - Кажется, здоров. И не вздумай болеть, иначе я оставлю тебя одного в лесу, понял? Он поспешно закивал, уверяя, что болеть не собирается. Хотя куда уж – если он заболеет, он просто не выдержит и в самом деле сляжет. Даже обычная простуда становилась настоящим мучением в свое время, из-за чего приходилось быть максимально внимательным к своему здоровью. Уилсон прошел к кострищу и подкинул в него несколько небольших бревен, бережно возрождая неровные язычки пламени. Огонь неловко лизнул влажноватую древесину и неуверенно скользнул на кору, начиная медленно ее пожирать, потихоньку набирая силу и будто благодарно колыхаясь и кивая человеку в редких порывах теплого летнего ветерка. Тот, в свою очередь, лишь хмыкнул, поднимая с травы рядом мясо и заворачивая его в несколько крупных листьев какого-то растения. Он осторожно положил получившийся сверток ближе к краю кострища, где тлели угли – почти у самого неровно выложенного из камней «бордюра». Лист приятно зашипел под действием тепла, и ученый, довольно улыбнувшись услышанному, сел рядом с источником света и тепла, опираясь сзади на руки и бросая почти даже добродушный взгляд на топчущегося на месте мима. - Иди сюда. Ты ведь не собираешься провести там остатки дня? – он потянулся за свеженьким папирусом, лежавшим чуть поодаль и, едва дотянувшись до него, вернувшись в исходное положение у костра, протянул длинный лист, который с легкостью можно было свернуть в свиток, Вэсу. Паренек принял своеобразный подарок, присаживаясь у костра, и любопытно посмотрел на то, как Уилсон выуживает из кармана жилета немного помятое, ловко заточенное перо ярко-красного цвета и маленький прозрачный бутылек, в котором плескалась темная жидкость, походившая на чернила. - Вот. Этим будешь писать. Не часто, пожалуйста – я потратил последний тростник на этот лист. Он нужен будет тогда, когда ты, по каким-либо причинам не сможешь по-другому донести до меня какую-то мысль. Хорошо? Лицо мима тронула широкая улыбка, полная несколько детской радости. Он хотел было написать что-нибудь на земле в благодарность, но тут же передумал и просто приложил руку к груди и кивнул. Простейший жест, который одинаково понимается всеми. Обыкновенная благодарность, но иногда такая нужная. Хиггсбери кивнул в ответ и перевернул палкой сверточек в кострище на другой бок, и придвинул его ближе к изрядно осмелевшему пламени. Лист потемнел и пропитался соком – уже был слышен дивный запах еды, которую в самом деле хотелось есть, что здесь, в этом месте, являлось очень ценным качеством. - Дров я заготовил много еще давно, поэтому рубить лес нам не придется, но чуть позже нам стоит пройтись по окрестностям и поискать еды. Где-то неподалеку были еще ловушки, предположительно там, - он махнул рукой дальше, в сторону, куда лицом сидел мим, - За кроликами я пойду сам. Ты займешься ягодами и, по возможности, грибами или морковью. Паренек кивнул, уже свернув папирус в свиток. Все-таки странно всё это. «Эй, Уилсон», - хотел бы сказать он, если бы мог, - «Зачем ты это делаешь?» «Наверняка лишь для того, чтобы не сойти с ума от одиночества?» «Эй, Уилсон». Но он не мог спросить, а посему лишь изучающее смотрел на того, кто сейчас сосредоточенно ворочал в огне небольшой обед для них обоих – для вечно голодного Вэса, не способного выжить самостоятельно, и для самого себя: умного, сильного духом и готового на страшные вещи ради своей свободы. А Вэс был уверен, что ученый способен на ужасные вещи – это иногда читалось в его глазах, когда пареньку удавалось случайно, на какое-то мгновение, соприкоснуться с ними взглядом. Усталые и озлобленные. Жестокость, тлеющая на дне, подавляемая благоразумием и воспитанием, заложенными в него с рождения. Ум, в конце концов – гениальность, граничащая с безумием. Интересно, а безумные ученые – они такие? Он снова отключился от реальности и снова сконцентрировался на внешнем мире, лишь когда под носом запахло отменно запеченным мясом. - Вот, возьми. Приятного аппетита. На поданном Уилсоном «блюде», состоящем из все тех же листов, лежал кусочек парящего, ароматного и горячего мяса и две немытые, но протертые от земли моркови. Вы просто не представляете, сколько эмоций может вызвать подобная еда. *** После обеда Вэс долго не мог уверить свой организм в том, что он сыт. Несмотря на свою хрупкую комплекцию, мим был прожорлив ровно столько, сколько и привередлив в еде. Он уже не помнил, с чего выработались эти привычки и не хотел вспоминать. Потому как бессмысленно ворошить воспоминания, покрытые густым слоем пыли – не самая лучшая перспектива для него. Особенно сейчас. Рассматривая выданный ему папирус, он лениво грыз кончик пера: руки требовали что-то нацарапать, но в голову не приходило ни одной годной мысли, которая могла бы заинтересовать Уилсона и оправдать трату тростника. Огромная арматура выдавала их в два счета, однако папирус требовал огромных затрат тростника, а тот счел, что ему лучше всего поселиться на болоте. Там, в грязной и вязкой местности водится весьма специфическая живность: и в пустых головах этой самой живности было заложено всего две программы – убить и съесть. О, и сначала, естественно, заставить жертву вымотаться от продолжительного бега. Ну, хотя бы не будешь понимать: где когти, а где шипы – хоть на этом сомнительное «мерси» они заслужили. Решив понадеяться на удачу, он стал осторожно вычерчивать буквы на шершавой поверхности листа. Рука, так отвыкшая от писания на бумаге, и не сразу вспомнила, как должна двигаться, но спустя слово все встало на свои места. Уилсон, безуспешно старающийся спасти протухший провиант, обернулся и, заметив, что тот что-то пишет, выжидательно посмотрел на мима. «Ты не нуждаешься в моей помощи?» – В глазах Вэса незаметно для него самого промелькнула тень сомнения, которая заставила ученого бросить, смешивая неловкость с откровением. - Передо мной еще не стоит ситуация, в которой были бы годны твои способности. – Мим недовольно поджал губы и пришел к выводу, что сосредоточенного на своем деле Уилсона лучше не трогать. Осторожно, словно не доверяя своим ощущениям, он наклонил голову вбок, наблюдая за действиями ученого. Судя по отточенным движениям, Уилсон здесь давно – хотя, вряд ли дольше Вэса - и прекрасно осознает, что делать. Ладони, кое-где грязные и покрытые укусами какого-то насекомого, искали что-то, чем можно было бы заняться до наступления ночи. Вскоре мужчина вытащил из сундука пару веревок и начал тщательно рыться в собственной памяти, разыскивая способ создания спальников. Хватит ли ему веревок? Да какая разница, соломы все равно – завались! «У меня есть невидимый велосипед» – Незнамо от чего написал Вэс на куске папируса, положив – для большего удобства – его себе на колени. Писал он для себя. Наверное, чтобы лишний раз уверить себя в том, что и от него есть польза. В той или иной степени. Поэтому, услышав прямо за собой голос Уилсона, он подпрыгнул на месте и обеспокоенно обернулся. - И невидимый ящик тоже. В курсе. – Ошарашено кивнув, мим, не веря своей удаче, поспешно что-то нацарапал на обратной стороне – из-за этого буквы получились неровными, скошенными набок. «Но подвезти тебя на нем я не смогу». - Тебе не стоит волноваться. Подобным вещам я никогда не придавал значения. Последние слова явно подвергли Вэса нападкам уныния и он, отложив папирус в сторону, недовольно зажмурился от солнца. Кажется, Уилсон был не в самом лучшем положении духа. Остается только надеяться, что он к этому совсем не причастен. Хотя… Бросив еще один робкий взгляд на ученого, торжествующего над находкой какого-то чертежа в залежах сундука, мим неуверенно покачал головой. Все-таки, тому было бы гораздо легче, не возьми он на себя одну немую, бесполезную и бессовестно слабую обузу. Ну, он же его пока не выгнал, ведь так?