| PART 1: VIS-À-VIS |
Первую минуту после своего неприятного открытия я чувствовал такой выброс адреналина, что готов был подраться с любым, кто скажет хоть слово поперёк. Но Жерар чинно резал мясо и разливал напитки, мать шумно вздыхала и рассматривала серебряные столовые приборы с явным намерением стащить пару ложечек. Не думаю, что они сговорились против меня, это было бы верхом идиотизма. Скорее предположу, что каждый из них хочет поговорить со мной с глазу на глаз на одну очень щекотливую тему. Но если внимание повара к моей только начавшейся интимной жизни понятно и логично, то от Тисс я не прочь сбежать на работу, и как можно скорее. Жерар принёс последнюю перемену блюд, сок и мороженое. Мать смотрит на это варварское изобилие, хмыкает и изрекает: — У тебя здесь все прям как в лучших замках старой французской знати. И повар — настоящий вышколенный мажордом, и столовая размером со стадион, канделябры, живые цветы… да и шампанское по утрам пьют только аристократы. — А также дегенераты, — перебил я довольно неприязненным тоном. — Да, чёрт возьми, я не лопаю на кухне яичницу за грязным столом, заваленным горами немытой посуды, и не давлюсь второпях хлопьями с молоком, сидя перед теликом, как привыкли в нашей семье. Да и не только в нашей. Я изящно гроблю здоровье спиртным и предаюсь чревоугодию в трапезной, больше смахивающей на тронный зал, один в своём огромном особняке. И знаешь, мам, мне это нравится. — А я запрещаю, что ли? — вспыхнула Тисс. — Жизнь твоя, деньги твои, делай что хочешь, только удивляюсь я… затворничеству этому. На дискотеки-вечеринки, небось, не ходишь? — Какие дискотеки, мама?! Я программист. И сетевой администратор. — А это не одно и то же? — Нет, бллин! Вечеринки — это для школьников, а я… — А ты как в детстве отказывался на улицу гулять выходить, так и сейчас носа от компьютера оторвать не можешь. Где ж ты пару себе нашёл, а? Отличный вопрос, блядь. Она сверлит меня кошмарным инквизиторским взглядом, как будто знать может, что я ночью лишился девственности. И кто лишал, и как лишал, и… Кровь невыносимо прилила к лицу, я всё-таки не выдержал и потупился. Твержу себе, что в записке ни полусловом не было намёка на характер моей любовной связи, но глаза матери… Ну откуда у меня дурацкое ощущение, будто она рентгеном пронизала моё тело, вскрыла каждый сантиметр кожи, которой касался Ангел. Будто может прочесть по горячим следам, что со мной происходило. Не может, не может! Я накрутил себя, ни хрена она не знает, но нагло притворяется. Меня пытается убедить, что знает. — Ну разумеется, — язвительно начал я парировать, — я уже далеко не такой невинный, как в день своего рождения. Да, я нашёл себе пару не в клубе и не в баре, и, да-да, всё у меня не как у людей. Нет, я не собирался тебе говорить что-либо об этом в ближайшее время, и ты меня не заставишь. Да, ты причиняешь мне некоторое неудобство своим присутствием, но я вижу тебя раз в полгода и согласен потерпеть. Нет, я не наглею, просто устал лицемерно улыбаться тебе в ответ, а в душе поскрипывать зубами. Отношения у нас никогда не были близки к совершенству, но я буду от всего сердца признателен, мама, если ты не произнесёшь больше ни слова, а я спокойно доем свой дегенератский завтрак и уеду на работу. Я щёлкнул пальцами, и сияющий повар подлил мне ещё вина. Допив и охмелев от собственной дерзости, я ушёл вместе с ним на кухню, очень довольный собой. Ох, знал бы я, дурак, что совсем напрасно заткнул Тисс пасть в тот единственный раз, когда полезно было её послушать. α^ Я застыл в дурашливо-эротичной позе, молча созерцая маленькое чудо, а чудо, слегка охренев, созерцало меня. Тут было что рассматривать: на пороге спальни топтался восхитительный белокурый ребёнок, без пяти минут подросток, молоко с мёдом. Едва-едва пересёк границу детства, большие чистые глаза мерцают в испуге, с каплей того восторженного интереса, который я, хм, вызывал всегда. За худенькими плечами — рюкзак размером больше него, одет в чёрный комбинезон, кожа нежно-нежно белая с розовым отливом, а рот красный в точечку. Приоткрыт. Чего ещё пожелать в приятные сюрпризы развратному вампиру вроде меня? Развратному вдвойне. Малыш в столбняке стоял по одной весомой причине: я, не подозревая подвохов, всё утро разгуливал по комнате полуголым, в своих безбожно расстёгнутых кожаных штанах. Но я прекратил раздевать его взглядом (с сожалением, признаюсь) и жестом предложил войти. Он спотыкается, забывая смотреть под ноги, летит вперёд, а тяжёлый рюкзак перевешивает. И вот он растянулся на полу, окончательно растерянный. Я подошёл и любезно подал ему руку, хочу помочь встать. Но моя вызывающая полуобнажёнка наводит на мальчишку ещё больший ступор, он не может ни говорить, ни даже шевелиться. Я сел, наклонился пониже, накрывая его волной своих волос, и мягко прошептал на ухо: — Ты в гости к Ксавьеру? Ты похож на его маленького братца. Я не маньяк-педофил, просто одеться забыл. Да и незачем мне было. Ну, поднимайся, нечего бояться. Но он поднимает только голову, смотрит испытующе в моё лицо, недоверчивый, диковатый. И милый. Удивительно похож на Кси. Пытается найти что-то в моих глазах, кажется, находит, и выдает дрожащим голоском: — Я тебя видел. В аниме. Только тут ты круче… О Господи, ещё один. Любитель японских мультиков. Ну точно, брат родной. Только что он тут забыл? И как смог через ворота пройти? И почему Ксавьер ушёл, ничего не сказав? Не знал о возможном набеге или… Я отбросил вежливость и залез малому в голову. Самый простой и действенный, хоть и запрещённый приёмчик. Итак, его зовут… — Ману, — я поманил его к себе. — Раз ворвался без спросу в гости, будешь коротать время в компании вампиров. — Я не совсем без спросу, я маму предупредил, — пролепетал Мануэль, снимая рюкзак и аккуратно ставя возле кровати. — Приехал на двенадцатичасовом автобусе. У меня есть ключи. Ксавьер, я знаю, будет вечером, а я просто хотел… поиграть. И он кинулся к компьютеру, включать WÅT. Бля. Чтоб я ещё раз связался с современными шизанутыми тинэйджерами! Счастье ещё, что Жерар так трепетно ко мне относится. Обшарил домашнюю библиотеку и спёр для меня накануне стопку книг, иначе бы я помер от скуки раньше, чем от голода. А этот молокосос… Чёрт, такой облом! Они совсем офонарели со своими жужжащими железками. Или это я такой старый? Может, я что-то перестал понимать в жизни? Безнадёжно понаблюдал где-то с полчасика, как отпрыск рода Санктери самозабвенно режется в мочилово с орками, покачал головой, заполз обратно в постель и продолжил читать «Декамерон» Боккаччо.* * *
— Жерар, мне такое снилось… Церковь, гроб, коленопреклоненный Ангел. Какие-то тени, сгущающиеся по углам. А потом кровь, и красный… жуткий такой… не знаю, как назвать. Призрак, восставший из этой крови. Из тела, м-м… покойного, лежавшего в гробу, — я рассказывал тихо, скороговоркой, стараясь отвлечься от главного, что витало в голове. — Энджи всё стоял и стоял на коленях, из его глаз капали… но не слёзы, а тоже кровь. Потом в церкви совсем сгустилась тьма. Образы смешались, не помню, что дальше. Я не осмелился ему рассказать, после того как… У него есть незаживающие раны на животе, и он отказывается признаваться, откуда и что это. Он… Я немного боюсь его. Хотя это совсем не тот страх, что раньше. Повар, флегматично мывший посуду, попросил передать ему из сковородки на плите лопатку, помыл и её, а потом повернулся ко мне. — Он вампир, вы провели вместе ночь, тебе снилась кровь, всё вполне связано, — вымолвил Жерар, вытирая руки о фартук. — Тайн бояться не надо, господин Анжэ — твой персональный Сфинкс, хранитель множества мистичных артефактов, самый интересный из которых — он сам. Прими это как должное, ведь он любит тебя. Это божий дар, обращайся очень трепетно, тебе не сказать как повезло, он тебя выбрал. Он мечтал о тебе так, как не мечтают о воде в пустыне. Я знаю, о чём говорю, мессир, в Марокко стажировался в бытность свою переводчиком. — Странно, ты никогда не говорил мне… — Это не важно сейчас, верно? Что ещё тебе снилось? — Больше ничего. Поспать мне, как ты наверно догадываешься, толком не удалось. А мы перешли на «ты»? — Ты вырос. Стал мужчиной? — Мужчиной… — я хмыкнул. — То, чем я занимался, именуется у мужчин определённым словом. Очень обидным. И они бы меня мужиком после такого точно не назвали. — В глазах господина Анжэ утопли авианосцы военно-морских сил Соединённых Штатов, сгорела нефть и сожглось всё электричество. Могут ли названные тобой «мужчины» похвастать подобным арсеналом? Ты сам-то в его сапфировых tourbillons¹ недолго побарахтался и пошёл ко дну. Какой у него взгляд… — Жерар мечтательно посмотрел в потолок. — Я не отважился ни разу даже касаться этой зачарованной синевы, боюсь становиться на кромку лезвия, боюсь ухнуть в бездну. Говорю ли я странные вещи, мессир? Ведь ты думаешь о том же самом. Я думал о том же, в точности. И вынужден был согласиться. И всё-таки, всё-таки… — И всё-таки это позорно. Греховно. Ужасно. Местами унизительно. — Ксавьер, не прячься в религии и самобичевании, хитрая и изворотливая, природа ведь не ищет себе оправданий. Она не знает морали, у неё есть только инстинкты и единственная цель — воспроизвести лучшее, что она уже отобрала. Она порой вытворяет безумные вещи. Но в минуты вдохновенного покоя у неё раскрываются крылья, и она летит в один небезызвестный сад, садится под знаменитым Деревом Познания — и лепит ангелов нового тысячелетия. Не вижу ничего плохого в том, что здесь, на земле, две величайшие гордости её сердца встретились. А одному из них, играючи, природа сохранила имя, полностью раскрывающее сущность. Я слишком изумляюсь и не могу подобрать ничего достойного в ответ. Маленький француз посмеивается и понижает голос: — Поверь мне. С женщинами ты такого не почувствуешь. Никогда. — Ты что, пробовал?! — вырывается у меня в шоке. Жерар хохочет, уже не стесняясь. — А то! Бурная молодость, мессир. Или ты не веришь, что мне тоже было когда-то восемнадцать? Но мне не посчастливилось в свое время встретить достойного человека. Зато я стал поваром. И остался поэтом. — Но Бог… — я затравленно начал думать о той терпимости, которую проявляют к гомосексуалистам, в душе истово распиная и молясь для них о самых горячих местах в аду. — Я отлично помню ненавидящие лица, их не проймёт никакая поэзия и красота, «кругом одни педерасты, достало, согнать их в гетто и сжечь» — всё, что я смог прочесть. Да и особого эстетизма я не нахожу, а они уж точно искать не станут. — Ты меня, конечно, извини, но много ли эстетики в затраханной во все дыры женщине? Много ли моральности в её блядстве? Много ли хорошего ты подумаешь об онанистах-извращенцах, подсматривающих за совокупляющимися анально парами, много ли естественности в самих этих парах? Я не священник, вещающий пастве о прелюбодеяниях, но, могу поклясться, ты подумал, как похож я сейчас на святого отца. Развращённость и сексуальные отклонения людей не зависят от их ориентации, мессир. И ориентация отклонением не является. И le Dieu², тот самый сущий везде, а не сошедший со страниц завравшихся религиозных книг, одобрит тебя, терзающегося сомнениями в своём «падении», а не самодовольного, вечно пьяного раздолбая, наплодившего четверых детей, которых не может прокормить. Он мирно разлагается на дне помойки, в которую опустил себя сам, отдавая всё пособие по безработице на алименты. Он трахал, трахает и будет трахать только баб. И до гроба уверен будет в том, что он мужик. Но он дерьмо собачье, а не мужик. Истинно говорю тебе. — Сколько нового узнаю о любимом поваре за одно несчастное утро, — пробормотал я обескураженно. — За десять лет и четверти не заподозрил бы. И ты молчал! — Бесконечно молчать всё равно не смог бы, и пусть меня прорвало сегодня. Это всё господин Анжэ твой. Язык он мне развязал. — Однако по поводу ориентации: я полагал, что я не… — Тут и думать нечего, мессир. Был ты холоден вовсе не от компьютера, а по высокоточному признаку. Но догадаться было трудно, пока вокруг ошивались девушки. А что теперь скажешь? — Мне же не с чем сравнивать! Сегодня был мой первый раз. Жерар прищурился: — Об этом мне известно как никому другому, Ксавьер. Но первый раз не означает только один раз за всю ночь. — Э-э-э… Неужели мужчины способны обсуждать подобное между собой? — Наверное, нет, но если я почти святой отец, просто предположи ещё чуть-чуть: что я твой духовник. Я не за интимными подробностями гоняюсь, господин, не вздумай предположить. Я стремлюсь облегчить твою душу. Нет никаких конкретных вопросов, просто скажи, что тебя до сих пор терзает. Ориентация оказалась нетрадиционная, пусть так, с этим можно жить. Что ещё? — Похоже, что ничего, — у меня вырвался вздох. — Я пытаюсь смириться. Я никогда не воображал себя в роли главы семьи, чувствую свою мягкотелость. И тряпичность, наверное. Но в шаблоне, приклеенном, видимо, с детства, я готов был жить под каблуком у какой-нибудь стервы, и абсолютно не готов — любовником. Даже для такого существа, как Энджи. — Ой, бред ты себе навыдумывал, Кси. Какая тряпичность? А мягкотелость?! Будь ты заурядным бесхребетным, Ангел нагнул бы тебя в первую же ночь, а затем ушёл. А ещё вероятнее — и не посмотрел бы вообще в твою сторону. Он же такой… такой… — повар, не имея больше слов, всплеснул руками. А я нахмурился. — Он сказал мне, что родился шлюхой. — Врёт. — Я был у него в борделе. — Определённо врёт. — Жерар! Он зарабатывал на жизнь на панели! — Так… Мессир, я чувствую — нутром, если угодно — большое несчастье раскололо его жизнь на прошлое «до» и «всё, что было после». Он защищался такими… силовыми методами, пока боль немного не притупилась. Он не продажная тварь, ты сам видел, как «нужны» ему деньги. В мире, где всё продается и покупается за них, он отдавал всем желающим своё тело, а взамен получал слабую надежду вновь обрести равновесие. Но он не шлюха, забудь ты это гнусное слово, он просто очень скрытный. И не переживай, что Анжэ не раскрылся полностью, наберись терпения. Ему до сих пор больно. В минуты мучительных наплывов воспоминаний он язвит и делает больно тебе. — Откуда в тебе столько уверенности? — Я достаточно прожил, чтобы видеть вещи ясно, не обременяясь ненужными деталями. Поверишь старому, видавшему виды жуиру? Я только рад поделиться с тобой своими глупыми измышлениями. Особенная житейская мудрость. Необъяснимому доверию к Жерару нашлось теперь объяснение. Заглядываю повнимательнее в его чёрные глаза — и сам не верю, что говорю это: — Он взял меня трижды. И каждый раз брал так, будто утро не наступит и он не успеет мне подарить всё… удовольствие. У меня сводит камнем в паху от одного воспоминания. На мне нет места, которого бы не касался его язык. И губы. Он делал что хотел. А хотел практически всё. Он похож на дьявола. Но вряд ли дьявол так же обольстителен. Я боялся физического насилия над собой до обмороков, я боялся боли, синяков и ещё чего похуже. А проснувшись, рану ощутил только в голове. Мне стыдно. Но меня правда преследовали мысли о том, что… я использован. Я пассивен. Я — снизу. Я отгонял, а они возвращались. Смотрел на него, снова отгонял, снова они возвращались. И так всё утро. Я люблю его, но меня с ума сводит ощущение какой-то низменной внутренней загрязнённости. — Тебе дорого дался этот пресловутый первый раз. Психологически тяжело пережить и тяжело себя вынуть из лабиринта совести и порочащих мыслей. Но эти мысли — чистой воды софистика, нормы, насажденные извне, которые ты должен сломать и установить свои собственные. А совесть — как пёс, насильно привязанный цепью к той самой морали общества. И шаблоны, шаблоны, всюду позорные шаблоны, ярлыки, в конце концов — Клеймо. Однако клеймо — прерогатива производителей, а ты не сошёл с их массового конвейера. Но хватит сравнений, ближе к телу. Быть снизу — будто бы удел женщины. Чувствовать себя ею хотя бы частично, будучи в шкуре мужика — радость сомнительная. Сами женщины протестуют против неравенства полов, но если им природа в явной форме указала, кто кого имеет в постели, то Бог дал разум и широкое право поиметь мужчину в других сферах жизни. Что касается тебя и Ангела, то первое: доверь ему эту проблему, безбоязненно. Послушай, что он скажет. Ответ я предугадываю, но для тебя он пусть станет сюрпризом. А второе: твоё тело довольно, прислушайся к нему. С непривычки новое блюдо кажется ему слишком пряным или слишком сладким. Но вкус распробован, и вечером ты захочешь добавки, мессир, — Жерар показал мне рукой на корзину с фруктами и выразительно улыбнулся, подмигнув. — И что б я без тебя делал, нянь? — А что я… Я простой человек с поваренной ложкой, и уважают меня в основном кастрюли. Ну, ещё холодильник. Ты б лучше к психотерапевту своему сходил. — К этому страшному усатому дядьке? Да я бы ни за что не признался, что переспал с парнем. — Веришь? Я тоже. Однако уже двенадцатый час, как бы тебя на работу выгнать… — француз лукаво подмигнул ещё раз, взял щётку и отправился убирать в столовой. Выходя, обернулся. — Только не задерживайся сегодня, ладно? А я и не смогу. Киваю ему. Иду в гараж и прокручиваю в голове последние слова. Вечером, вечером?.. Я ведь и сейчас не откажусь от… той трапезы в постели. Слишком пряной, слишком сладкой. Молча глотаю слюнки и сажусь за руль. Фиг с ними, с дорожными патрульными, я пьян не от спиртного. Машина. Благодаря ей я с тобой, Ангел. Зачем-то проезжаю под окнами спальни, задираю голову, будто могу что-то увидеть, и слушаю свой же шёпот. — Хочу тебя. α^ «И я — тебя». Страница книги переворачивается, понимаю, что ответил машинально, и прижимаю чёрные ногти к офигевшим губам.