Radical

| Part 2: Tale of foe |

α^ — Хэлл, а тебя не вздёрнут… — никем не удерживаемый, я побежал оглядывать мастерскую по периметру. Здесь миллион колб, ящичков, пакетов и контейнеров с различными веществами, от сахара до образцов плутония — если мои квадратные глаза и этикетки не врут. Я вернулся в исходную точку к свинцовой двери и посверлил мастера пронизывающим взглядом, ища ответа на вопрос, чесавшийся на языке. Но ему как-то до фени, что все засекреченные военные лаборатории мира нервно курят в сторонке, он безмятежно смотрит на свой стол, заваленный химреактивами. Как бы намекая… что ему действительно хватит оборудования и материалов, чтобы испечь шоколадный торт. Или атомную боеголовку. Или сыворотку бессмертия. Состряпает одинаково ловко в холодноватом свете люминесцентного потолка, — …за несанкционированный пропуск всяких разных «шпионов» на своё рабочее место? — Помнишь те новенькие хрустящие банкноты, в которые превратился твой красный киберпсих сначала? — мастер довольно поцокал языком. — Охрана куплена, Энджи. Присядьте на стулья, ребятки. Осторожнее, они стеклянные! Эх… да чёрт с ними. И Дезерэтт, прошу, не кури здесь больше, вентиляция же никакая. Δ^ Перевоплощение во многом напоминало переодевание. Только «костюм» редко приходился впору. Иногда это сопровождалось дикой разрывающей болью. Если душа была особенно черна. На сей раз он снял ДНК как рельефную полупрозрачную плёнку, свернул и натянул новое тело на свой тонкий астральный скелет… чтобы тотчас же выругаться. Форменное самоубийство, не иначе. Мастер оказался ужасно близоруким, маленький рост дополнительно срезал видимость. Мир никогда ещё не был таким дрожащим и туманным, в неверном свете ламп, горевших где-то на головокружительной высоте, а сам коридор, такой тёмный и опасный, будто ловушками кишащий… Хэлл/Дэз покачнулся, щуря глаза и стараясь узнать человека, вышедшего навстречу и вставшего рядом. Не узнал. Кто он? Ну же, помоги, маленький мастер, в твоей голове просто вавилонское столпотворение мыслей, образов и технических стандартов. Серафим едва справился с желанием опереться крошечными ладонями о стену. Ну или умереть. Как, умереть?! Самоубийство? Чёрт, разве это возможно? Инженер — его клиент? Почему? Конечно, жизнь в свинцовом гробу под землёй похожа на какую-то чудовищную пародию на настоящую жизнь, но разве Хэлл не сам её захотел? Спёртый воздух сгустился ещё немножко, в знакомую и ненавистную улыбку атмосферного принца. Мод, только не здесь, не сейчас… — Мой шестикрылый брат, желание, исполняемое демоном инферно, никого пока не сделало счастливым. — Почему же они продолжают просить? — Дэз быстро облизал сухие губы и на ощупь нашёл дверь в заветный зал переговоров. Какая прелесть, она без ручки. — А больше некому исполнять. Однажды распятый Бог принимает от них лишь молитвы о прощении. Прощении за то, что получилось, когда они молились мне. Любому из нас. — И это никогда не кончится? — Пока светит солнце. И цветёт земля. Не бойся за белобрысого властелина своего ледяного сердца, Дэз. Бойся лучше за себя. — Что? Почему? — Натерпишься ещё, — улыбка вытянулась в дымчатый восклицательный знак. Серафим почти услышал его укоризненный вздох. Δ α^ Хэлл надел очки с толстенными линзами, вытащил из миниатюрного сейфа на столе кроваво блеснувший камень и погрузился в работу, а Дезерэтт, то ли игриво, то ли дурашливо прижался ко мне и обнял одной рукой. — План. Требую план. — Да не план это вовсе. Придется пережить до хрена неприятных моментов. Тебе, да, тебе. Протрезветь, обрести ясность ума и последовательно перевоплощаться во всех людей, которые, так или иначе, приведут к Кси. Убивать их, если по-другому не получится. Врать, изворачиваться, снова убивать. Справишься? — Ты мне здорово папу своего напомнил. Δ^ — Он уменьшился. — Огранка, герр. Сами понимаете. Он потерял около девяти процентов массы, всего лишь три и семь десятых карата. — Принимаю. Тебе понадобились дополнительные материалы? — Нет. Платина первой категории у меня имеется всегда. Я делал сплав с палладием, для более светлого и благородного оттенка оправы. — Хорошо, Тэйт. Можешь идти. Идти? Не-не, мне и тут хорошо. Почему у Хэлла в карманах нет клея? Налить на сиденье… Время встречи истекло. Дэз лихорадочно пытался придумать, как остановить его, топ-менеджера (что за тупая должность?) с невыговариваемой немецкой фамилией и надменностью Цербера, забравшего бриллиант. Или удержать ещё хоть на несколько секунд. Прикрыл проклятые, ничего не видящие глаза, с облегчением открывая собственные, цвета магмы и стали, расплавленной в доменной печи — их гремучей смеси. Спинной мозг сотрясли две пренеприятнейшие судороги (чтоб я ещё раз повадился помогать кому-либо), и он с омерзением надел на себя ауру этого надменного человека в дорогом костюме. Теперь он знает, куда идти и кому нести длинную цепочку с красно-чёрным камнем. Точнее, знает, что остаётся тут, в переговорной — и что сделка состоится прямо сейчас. И если тот, кто заберет драгоценный бриллиант, и тот, кто похитил Ксавьера — одно и то же лицо… Было бы здорово, если бы маленький мастер ошибся в предположениях. Клон пнул обмякшее тело оригинала, торопливо задвигая его за батарею центрального отопления, и поудобнее расселся в мягком кресле: клиент подойдёт с минуты на минуту. Δ α^ И опять я слоняюсь из стороны в сторону, как обычный статист, не нахожу себе места, умирая от ожидания, в безвестности, бессильный что-либо предпринять, пока серафим не вернётся. Золотых дел мастер-часовщик со мной, он неразговорчив и угрюм, но его руки никогда не остаются без работы. Я наблюдаю, как он лепит из сырой глины причудливые формы для литья, ставит в печь на обжиг, надевает чистый фартук, режет золото на ровные прямоугольные листы, раскатывает в тончайшую фольгу, сосредоточенный, лишь изредка смахивая пот со лба… И я удивился, когда он вдруг бросил всё и обратился ко мне. — Расскажи об Америке. В каком городе ты живёшь? — Нью-Йорк. Прославленный город, Хэлл, известный на весь мир, и я вряд ли скажу о нем что-то новое. — А твоё собственное мнение? — Ненавижу его, — холодный и безмятежный, голос вампира сильно пугал. — Город, в котором ненавидишь каждого. Потому что они — не такие как ты. Их миллионы, а ты — один. Потому что огромный мегаполис, забитый до отказа машинами и людьми, насмехается над твоим одиночеством, насмехается днем и особенно жестоко — ночью, когда голод выгоняет тебя на улицу. И ты выходишь убивать, чтобы прокормиться, хочешь или не хочешь. Снова и снова. Пьёшь грязную кровь, до насыщения, до отвращения и тошноты, пьёшь и пьёшь, а твои жертвы — как муравьи в гигантском муравейнике, нескончаемы, знаешь, что всех не перебьёшь, гадов… и ненавидишь всё это ещё больше. Ненавидишь одинаковые улицы, в них нет узких и запутанных лабиринтов, приятных глазу, ненавидишь реку, в ней нет чистоты и таинственности, ненавидишь даже деревья… Они часть царящего вокруг обмана. Тебя не трогают никакие развлечения, пейзажи или машинная индустрия, яркие огни и зазывная реклама, ни еда, ни алкоголь, ни трепещущая плоть, ты всюду видишь тлен и разложение, суету в сердцах, пустоту в глазах. Ты взметаешь их и поджигаешь, как сухие листья осенью в парке, но беда Нью-Йорка в том, что даже осени нормальной не бывает. И осеннего листопада. И ты уходишь прочь, прячешься в свою нору, до нового заката, ты ненавидишь солнце, дарящее тепло всем этим ублюдкам рода людского, ревнуешь и завидуешь их пустоголовой беззаботности и обремененностью несуществующими проблемами их жалкого бытия, и так проходит вечность. Пока не появляется он. — Твой любимый? — Да. Он, Ксавьер. Я столько раз отпускал на волю фантазию, описывая его про себя, рисуя, наслаждаясь чёткостью форм, идеальностью образа… Теперь мне даже нечего сказать, я не подберу достойных слов. Я лишь чувствую, как безумно хочу, чтобы он сжался в моих объятьях, отдал частичку своего тепла, забрал немного моего, позволил выпить дыхание, чтоб слился в покорности нашей новой целостности с моими губами. Хочу… хочу украсть несколько стонов. А затем — стать его хрупкостью, мягкостью, нежностью, всем, что так сильно бросает его в жар румянца. Хочу покрыть его собой, как второй кожей. Быть его тенью, повторяя все движения, ловить каждое слово, а всего лучше — просто поселиться в его беспокойных кристальных глазах. И, возможно, даже сохранить рассудок. — Но что же в нём, Андж? Что? И делает его таким не похожим на других, а похожим на тебя. — Я не знаю. Змеиная кровь? Кси наполовину принадлежит проклятому племени оборотней, хотя я так и не набрался мужества сказать ему об этом. Можно взять в качестве объяснения? — Можно. Но сложно. Нужна вера и настоящее знание. Ты в некотором роде доказательство мистического присутствия высшей силы в мире людей. Ты и этот пьяница-хамелеон с красными вихрами — и кошмарными манерами. Но этого мало. Есть что-нибудь ещё? — Дэз ни при чём. Это всё я, только я. Если бы не я — ничего бы не случилось. α^ Я опять выпал в прошлое. Вспомнил ночь, дождь, свой сумасшедший бег, визг тормозов красной Феррари — и чьи-то разъярённые глаза с каплей ненормальности. Я силюсь воссоздать полностью их выражение. Кажется, он был слегка под кайфом. И… всё? Что меня, голодного, дрожащего от холода, спасавшегося от вампиров, могло привлечь-то, бллин? Рот судорожно кривится, пытаюсь сдержать подступающие слёзы. — Хэлл, я не могу, не пытай. Кси просто не следовало останавливаться и подбирать меня. — Вспоминай! Если он дорог тебе не на словах. — Хэлл! Тебе же вообще должно быть по барабану, ты прикрываешь свой зад от моего отца… — Может быть, я не всё сказал, м? — мастер дотянулся до его груди и положил обе ладони на сердце. — Может, у меня свои причины быть заинтересованным. — Хорошо! Получилась какая-то нелепая сцена. Мы друг друга не поняли. — И?.. — Он ударил меня по голове тяжёлой бутылкой. Коньяка, наверное. Не помню. — А дальше? — Всё. Его дом, его кровать и его нож, приставленный к носу. Я очнулся, а он начал метаться по комнате и швыряться в меня различными предметами. Потом я его успокоил, потом мы сходили в душ. И легли спать. — Ну и дела, — ювелир внимательно смотрел на него снизу вверх. — И ты ни разу не спросил его, как так получилось, что ты остался с ним? Выстраиваю по порядку: он сбивает тебя на дороге, причиняет увечья, которые обычному человеку стоили бы сотрясения мозга, насильно увозит неизвестно куда, снова угрожает твоей жизни, дьявольскую природу твоей сущности мы пока выпустим из виду, потом… Как ты сказал? Душ? Постель? Наверное, он хорошо приложился к твоей голове, если ты не уловил во всем этом сексуального подтекста. Довольно жёсткого и откровенного подтекста. Не веришь? — Но ведь я, а не он… — Ангел вдруг почувствовал ужасное жжение в груди. — Пристал первым? — мастер хихикнул. — А вот с этого места рассмотрим поподробнее. Он развернул карты бессознательно, Эндж. Заикнуться прямо бы не смог, тут его хоть режь. Но между строк своим поведением он расписал тебе, чего хочет. Чего требует его душа. А его душа… Мне самому озвучить? Интоксикация гормонами заставила его напрессовать столько сублимированных сексуальных фантазий, не находивших выхода годами, что для разрядки ему требовалось как минимум изнасилование. С элементами BDSM, знаешь ли. — Хэлл, твоего дедушку случайно не Зигмунд зовут? — Какая разница? Давай подытожим. Ксавьер выбрал тебя доминирующим в вашей паре, но в остальном он вёл себя как кто? — Сексуально озабоченный психопат? Ладно, ладно. Он вёл себя как сорвавшийся с привязи демон, — он тяжко вздохнул, убирая с себя руки мастера. — Теперь доказательств достаточно? Только к чему мы пришли? Зачем ты устроил мне допрос? — Ты демоничен, он демоничен. Вы пара, тебе ясно, да? И если он ещё один родственничек Сатаны, то сможет позаботиться о себе. Очень жаль, ты был слепцом, милый, ты должен был… — Да, объясни мне, что я должен был делать? Если он грохался в обморок каждый раз, когда я забирал его в объятья. — Взять его. Взять, и всё. Трахнуть, проявить жёсткость. Но ты боялся. И что в итоге? Он в лапах у другого. И молись, чтоб этому другому, более настойчивому, Кси не ответил взаимностью. — Ты меня как будто обвиняешь… — Ты будешь рад узнать, что он никогда не вернётся к тебе? — Хэлл! — Всё, забудь. Просто… ну, просто… дурак ты, Ангел, — мастер притих. — Алмаз, который я огранил, жалок и незначителен по сравнению со ставками в этой игре. Я знаю тебя. И отлично знаю Кси. Я видел Зверя. И это я ковал меч юному Максимилиану Санктери. Я держал пари, я радел за вашу смерть, но проиграл. Потому что всё заранее было обречено на провал. Вы бессмертны, и вы вернулись. И вот я живу под землёй, связанный своим злосчастным уговором, занимаюсь всякой человечьей фигней и храню воспоминания о времени, когда был в одном племени с теми, кого ты назвал проклятыми. Ты ничего не заметил? Мои волосы, волосы Ксавьера. Этот характерный оттенок золота. Я был оборотнем, Андж. И я вымолил у Асмодея право оставаться живым до тех пор, пока ты не придёшь ко мне и не попросишь о помощи. Он отомстил мне. Твой папа мастерски умеет мстить. Ты ничего не понял? α^ Нет, я понял, понял. Но окончательно затерялся в хитросплетениях древней распри. Что произошло две тысячи лет назад? Откуда появились мы? Зверь, то есть. И что такое Зверь? Мистичный символ дьявола, под знаком «666»? Христианство только зарождалось, а в Риме обитали люди-оборотни? Почему нас следовало убить? Ведь нас не смогли убить! Нас разделили. И Асмодей хранил нас. Возрождая вновь и вновь. Правда, возрождая только меня, своего сына. А Ксавьер? Кто хранил его?  — Три шестёрки? Не смеши меня. И расстегни свою прелестную рубашку. Давай, не стесняйся. Что здесь написано, на твоём соблазнительном торсе? «Radical», верно. У этого слова теперь очень много значений. Но в год рождения Христа у нас была только латынь. «Radical» — это корень, Энджи. Корень Зла. Это ваш знак, ваш символ, и… Ты хотел знать, откуда взялся Демон? Отец не сказал тебе, он надеялся, что ты догадаешься. Демон — это предыдущий ты. Для воскрешения требуется смерть, и только из смерти — новая жизнь, но порядок вещей был нарушен. Мне неизвестно, как он остался в живых или как возродился. Я знаю лишь, что он был самым сильным из ваших воплощений. Он назвался твоим братом-близнецом, он воспылал к тебе ужасающей страстью, он не хотел тебя отпускать, вожделея твою плоть как не свою, чужую, он желал прервать цепочку перерождений. — И вы убили его, — жжение в груди прекратилось. Единожды остановившееся сердце нельзя было остановить во второй раз. И всё же это было похоже на вторую смерть. А сколько ещё их впереди? Энджи закрыл глаза, инстинктивно отгораживаясь от ответов. — Не мы. Я отбывал свое наказание в подземелье, как и сейчас отбываю, в теле человека. Асмодей слишком любит тебя, чтобы навредить. А Кассандра слаба, у неё сердце женщины. Демона погубили героин и его собственная небрежность. Перед смертью он вспомнил о долге. Но он не успел бы рассказать тебе всю правду, времени не хватило бы. И он попросту вырезал на себе заветное слово. Передал эстафету. Знание — горькая штука. Прости, я понимаю, поздно говорить о том, что… — Лучше поздно, чем никогда. α^ Я ушёл, плотно затворив круглую свинцовую дверь. Внутри меня мертвящая пустота, ширится и расползается как гниль. От неё нет боли, только холод. И бездонная чёрная дыра в груди. Там последнее, что было — глаза мастера, горящие мольбой, но и они исчезают, поглощённые безвозвратно. Вопросы кончились, чувства кончились, я сам… кончился. Высох и истончился в пожухлый лист. Кленовый. Или березовый. Листопад. Как хотелось бы оторваться и унестись с ветром в никуда. Я думал, я пешка. Я меньше, чем ничто. А Кси… что Кси? Любовь тоже кончилась. Немного додуматься осталось, кто был всё это время его хранителем. Дезерэтт. Сумасбродный серафим, такой милый, такой услужливый. Таился, выжидая подходящего момента, пока… Боже, я жалок. Меня даже некому убить, меня никто не замечает. А моя жизнь — одна сплошная лента лжи, с пяти лет, когда я помню себя и брата, который не брат мне вовсе… и до момента, когда сложу крылья на самой высокой вершине швейцарских Альп и слишком сильно засмотрюсь вниз. Но перед прыжком я задам себе один вопрос: что если бы мы с Ксавьером никогда не встретились? Я похоронил бы себя в городе ангелов. Со временем. Просто устал бы влачить одинокое и бессмысленное существование. Зато Кси остался бы нормальным. Никогда не был бы укушен. И похитили бы его в другой, более удачный день.