| Part 2: Tale of foe |
— Испортить такое лицо… — Дезерэтт пил водку со льдом и с благодушной ухмылкой поглядывал на Фрэнка, который вообще-то уже должен был разорвать его на десяток мелких краснокрылых вредителей. Но вместо этого почему-то сидел на его коленях и бессильно пожимал плечами в ответ на шпильку. Серафим предложил ему свой бокал. Конрад помотал головой. — Не сейчас. Не хочу я пить. Не хочу быть пьяным. Мой ангел… — Да-да, я помню. Мы к нему обязательно вернёмся. Только ты уже влил в себя «укус вампира», причем, потребовал повторить заказ трижды. И я бы не советовал тебе останавливаться на достигнутом. — Ничего ты не помнишь! — капризно отозвался Фрэнсис и постучал кулаком по столу. — У меня через десять минут встреча с президентом в Белом доме, а я… — А ты тут, в немецком пабе, безбожно пьянствуешь откровенно женскими коктейлями. И сейчас я закажу тебе бонусного «упырёнка», — Дэз мило заулыбался бармену, краешком губ продолжая разговаривать с фельдмаршалом. — Не думаю, что твой президент сильно обидится. Оливки будешь? — Три! — Парень, ты слышал? Моему другу тарелку оливок. — Сэр… — Плевать, что не сочетаются! Тащи сюда! — серафим прижал руку к затылку Фрэнсиса, заставляя поднять голову, и как будто нечаянно провёл языком по его щеке. — Слушай, а ты красивый. Если попытаться забыть все зверства, учинённые тобой над людьми и животными, я даже в принципе не прочь тебя трахнуть. — Что за дерьмо. Чем ты меня опоил, дьявол многокрылый? — фельдмаршал открывал и закрывал напряжённые глаза, но картинка не фокусировалась, и всё плыло, распадаясь и снова сливаясь в одно красное пятно длинных волос. — И зачем? Дезерэтт медленно положил ему в рот одну оливку, проводил её в глубины горла взглядом коршуна и прищурился. — Я не ожидал от тебя глупых выходок. Хотя с отчаяния чего только не натворишь. Ты стрелял в меня. На что ты рассчитывал? Что я умру? Я?! Знаешь, мне вдруг стало весело, я понял, что твой бешеный нрав избалованного подонка как раз в моём вкусе, ты ничего не боишься. И плюёшь на всё, кроме сиюминутных прихотей, сводящихся в одно — напитать твоё естество как можно более концентрированным удовольствием. Конечно, ты не мой клиент, не самоубийца. Вообразил, что тебе всё надоело? И жизнь уже не стоит того, чтобы продолжать её дальше? Проедать, пропивать и прокалывать в своих больных венах. Но ты заблуждаешься. И жить ты очень, очень хочешь. Но теперь уже по-другому. Твоё желание избавиться от меня прозрачно и понятно, но, милый… — Дэз погладил его губы кончиками пальцев, и когда Фрэнк неожиданно приоткрыл рот, захватывая их, позабыл, что хотел сказать. — Эй, мы так не договаривались. Фельдмаршал не ответил, продолжая облизывать его средний палец. Краснопёрый демон то ли с досадой, то ли с насмешкой поймал себя на том, что не хочет и не может это прекратить. — Ты слишком любишь плотские утехи, — прошептал он, наслаждаясь выражением осоловелого лица Фрэнсиса. — Плохо то, что и я люблю. Ещё хуже, что помимо этого мы с тобой сильно любим одного парнишку. Он такой тощий, что поделить его между собой мы не сможем. Более того, он не достанется никому из нас. Но — есть и хорошая новость. — Какая? — Конрад отпустил его руку и сел ровно. — Ты научил его хотеть. И теперь ему тоже нужен секс как наркотик. Твой «укус», детка, — он поставил перед Конрадом узкий разноцветный стакан. — А ты опаиваешь меня для того, чтоб перетянуть на свою сторону? — Фрэнк схватил губами длинную соломинку, быстро высасывая коктейль, и исподлобья посмотрел на серафима. Дразнящая улыбка с легким намёком на вероятное развратное продолжение заставила Дезерэтта сглотнуть слюну. — Я останусь сам за себя. Убивать тебя больше не буду, раз это бесполезно. Но не рассчитывай на помощь. Ксавьер — мой, и я буду драться за него до последнего вздоха. Взорву планету, если понадобится, зато ночь накануне катаклизма проведу с ним. Что будет после, мне плевать. После я буду мёртв. Отправлюсь на тот свет к вам (или ещё в какое место) платить по счетам. А потому значение имеет только то, что у меня есть сейчас, — фельдмаршал облизнулся с довольно шальным непредсказуемо диким видом — и перекинул ногу через бедро Дэза, усаживаясь на него верхом. — Извини, что вдребезги разнёс тебе хрящ и переносицу. Но в своем природном облике ты намного привлекательнее, чем в моём. — Дилетант, — серафим фыркнул. — Ты не знаешь, с чем сражаешься. С кем! Да я не о себе, не криви рожу. Вот скажи, ты в Бога веришь? В принципе. — Я думаю, что кто-то приложил усилия по созданию мира. Но на шестой день ребёнок утомился возиться с одной игрушкой и потянулся за другими. Однако он не разбил своё первое творение, просто бросил. На произвол судьбы. — Хм. И что же такое судьба? — Череда нелепых случайностей, по ошибке принятых за закономерность. А знаешь почему? Потому что сравнить-то не с чем! У нас есть лотерея, мы играем в неё миллион лет и наивно верим, что колесом Фортуны можно управлять. Верим, что мы для чего-то нужны, что всё не просто так, что жизнь — великое таинство, а не каприз Творца. Придумываем оправдания своему несовершенству, до сих пор по старинке прикрываем срам фиговыми листочками и грешим, грешим, грешим, чёрт возьми. Не потому что такие плохие. А потому что никто не следит, никто не накажет. Мы не были испорченными, но стали таковыми. Как дети, которым вовремя ничего не запретили. Дети, которых не воспитывали вообще. И я не считаю нужным молиться Богу, которого с нами нет. Мы на корабле без капитана, веселимся напропалую, замечаем, что тонем… не все, правда, но замечаем. И ни веселье прекратить нельзя, ни погружение в бездну. — Но если Бог ушёл, то кто же тогда Люцифер? — У меня странное ощущение, Дэз, что это ты мне должен рассказать об этом, а не я тебе. — И всё-таки? — Ну… был придуман антагонизм добра и зла — нужно ведь было свалить на кого-то непонятно откуда взявшиеся пороки, стремление делать гадости ближнему своему, убивать, обращать в рабство. Да и пояснить несовершенство мира в целом. Убедили друг друга, что есть сила, которая противостоит божественному замыслу подарить нам счастье и любовь, вредит и уводит с праведного пути. Едва придумали — предались Сатане поголовно, мотивируя тем, что он чрезвычайно коварен и силён, наравне с Богом, и сопротивляться ему бесполезно. Потому с чистой совестью и удвоенным рвением продолжили грешить. А адепты свежеиспечённой религии открыли главные рычаги управления и контроля — слепая вера и страх. С тех пор он впитывался с молоком матери, передаваясь из поколения в поколение, укоренился настолько хорошо, что стал неотделим от концепции бытия. — Фрэнк, ты неотразим, — Дезерэтт приник к его губам в коротком, но очень горячем поцелуе. — Но я тебя разочарую. Господь рядом, тут и везде. И любит вас так сильно, что разрешил страдать, вкушать несчастья и всячески терроризировать себя. Мудрый ли он отец — вопрос спорный. Как и вопрос, правильно ли он поступил, выбрав политику невмешательства и просто глядя, как его дитятко режет себе вены. Если дитю не хватит ума остановиться, оно умрёт — не потому что так предопределено, а потому что самостоятельно по глупости выбрано. Значит, такое неудачное дитё — в семье не без урода, ага. Кстати, ты с успехом выполняешь его программу-максимум по страданиям, и лезвия глобальной бритвы твоими стараниями весьма остро наточены. Люди часто интересуются, куда провалился рай. А он здесь, на Земле. Просто за много лет вашей деятельности изменённый до неузнаваемости. И ты сейчас спросишь… — Да. Кто же есть Сатана при твоём условно верном раскладе? — Сын Бога, что видит вас теми же глазами, что и его Отец. Но, в отличие от Бога, он вас не любит и не прощает. Он имел право прийти в мир и вмешаться, и он им воспользовался. Господь обожает его не меньше, чем вас. И сатана был рождён целенаправленно — но не для контроля или управления, или там запугивания. Люцифер пришёл дарить миру необыкновенный свет. Странную заряженную материю. Одно из её проявлений вы назвали электричеством. — Даже так? Обалдеть. Но если зло мы генерируем сами, а энергию для генератора нам поставляет дьявол… То кто же такой Ксавьер? Он сам? Земное воплощение Люцифера? — Нет. Мы подошли вплотную к очень неприятной теме: кроме людей планету когда-то населяли полчища других существ. — Баньши, вурдалаки и русалки? О, Дэз… — Фрэнк, смеясь, откинул голову назад. Кристально-холодные голубые глаза рассеянно изучали потолок, а губы раздвигались в томной пьяной улыбке. На его шею легла рука серафима, мягко поглаживая натянувшуюся кожу, жилы под ней. Ласка неожиданно чувственная. И фельдмаршалу захотелось, чтобы эти пальцы коснулись его в другом месте. — Ну почти. Не очень хочется углубляться. Знай просто: в один прекрасный день Кси откроет в себе вторую сущность. Не вампира, нет — свою родную генную двойственность. И сможет превращаться, перетекая из человеческой формы в ту, другую — более древнюю и удобную. Став свидетелем такой метаморфозы, ты в полной мере ощутишь свою беспомощность — насколько неподвластен тебе этот белокурый красавчик. — Против чего ты сражаешься? — Конрад помрачнел и притих. — Я против любого насилия. И произвола власти. Я против тебя, Фрэнки. И, ад свидетель, мне нелегко: я ненавидел тебя первые пять минут знакомства, дольше не смог. Мало кто способен увлечь меня так, как уже увлёк ты. Я всё ещё должен тебя убить, убрать, любым способом ликвидировать, но думаю лишь о том, что пока сам получил пулю в голову. И вместо того, чтоб нанести ответный удар, просто стряхнул мёртвую оболочку и перенёс тебя сюда. Ты сидишь на мне, обняв за талию, обвив ногами, тесно прижавшись… тонкий, сильный, пьянющий — и совсем не похожий на сорокатрёхлетнего генерала чьих-то там сухопутных войск. А я смотрю на тебя с полуголодным интересом и обдумываю, почему всё идёт так криво, косо и неправильно. Адски, адски хреново получается! — Значит, ничто человеческое не чуждо? И враги вовсе не враги… Трудно провести грань, отделив добрые дела от не очень добрых, а? — Фрэнсис запустил руку в ворот его рубахи и присвистнул. — Зачем тебе такая мускулатура, демон?! Ты же дух! — Я летаю, подчиняясь местным законам аэродинамики. И крылья весят втрое больше меня. Ты даже не подозреваешь, сколько силы нужно, чтоб развернуть их. — Но ты летел сюда не как птичка, а скорее как крупногабаритный груз, прыгая через пространство. Телепортировался… — Нет, — Дэз захихикал. — Твоих органов чувств, милый, просто не хватило на то, чтоб ощутить начальный заряд, бросивший нас сюда. Я взмахнул крыльями лишь раз. — Похоже, разговор приведёт нас в постель, — тихо и провокационно заметил Конрад, запуская вторую руку под его рубаху и следя за меняющимся выражением серо-стальных глаз. — Может, ты убьёшь меня там? — Может, — с кривой усмешкой серафим позволил обнажить себе грудь. — Знаешь, это меня Ксавьер вызывал развлечься в прошлую ночь. Не знаешь? Ха. Мы крепко увязли, Фрэнсис, в одном болоте. Не хмурься, ревность тебя не красит. — Делать-то что будем? — Конрад резко поднялся. Боль, угнездившаяся внутри несколько часов назад, обожгла, в момент утратив сладость. — Я из-за вашей чертовщины сломал себе привычный уклад жизни и скоро окончательно уверюсь, что всё, чего я добился, даже упоминания в некрологе не стоит. Страна, армия, фельдмаршальство… Президент, к которому я сегодня не попал… — Слушай. Я обещал кое-кому разузнать, где Ксавьер, и хотя бы это обещание я выполнил. Теперь я… — Ангелу, что ли? — Фак! Ты… тебе Кси рассказал? Хотя насрать. Вы вызовите друг друга на дуэль, ну или как-нибудь ещё выясните, кто больше достоин спать с малышом, и на этом всё. Но я уже сказал, что Ксавьер тебе не достанется, как ни крути. Энджи если голыми руками не разукрасит в национальные цвета, то как минимум заставит тебя изнывать от неутолимой похоти до самой смерти. — Угрожаешь? Угроза какая-то странная. — Скорее, рекламный анонс. Тебе понравится. — А вот теперь звучит пугающе. Δ^ Я смеюсь над его недоумением и злостью. Скоро. Скоро ты увидишь Энджи. И получишь такую дозу боли, от которой сдохнешь. Как сдыхаю я. Лекарство, небо бы вас побрало… Лекарство горькое и противное. Ещё немного, и мне будет его жаль. Он расплатился за нас обоих, мы пошли из паба, скромно держась за ручки. А вышли в обнимку, уже из военного карцера. Первый помощник Патрик до сих пор в коме, наверное. А в пьяной улыбке Фрэнсиса я подметил кое-что нехорошее. Δ — М-м, Дэз. В моём штабе сидит человек, который пытался совершить на днях поджог с похищением. Ты не хочешь?.. — О-о, очень кстати хочу, — серафим вздрогнул: пальцы фельдмаршала начали гладить его рельефную спину, касаясь невидимых сложенных крыльев. — А потом ты поедешь в Вашингтон и извинишься перед президентом за опоздание? — Мы можем поехать туда вместе.* * *
Она смотрит на меня сквозь хрустальный фужер, доверху наполненный прозрачным желтоватым мартини. Смотрит внимательно и испытующе. Красивая леди. Никогда о таких всерьёз не думал. То есть… не представлял себя рядом с подобной женщиной. У неё безупречная фигура, подчёркнутая кошмарным по расцветке платьем, и тщательно завитые волосы. Она роскошна. Она кукольна. Но нет в ней ни грамма той манящей кукольности, которой пропитано лицо и фигура моего черноволосого гота. В чём же разница? Я не могу понять. Он — красив, она — немногим хуже. На возраст сейчас не смотрю, я сравниваю. Но что я сравниваю? Он живой и страстный. Изменчивый. Холодный, горячий, скользкий, нежный. Он идёт, ступает по земле или паркету, и одежда мягко струится на нём, облегая, но не мешая движениям. А она — затянута в корсет, ей больно и неудобно и лишний раз не хочется шелохнуться. Она. Застывшая красота. Натюрморт. Добавить один неверный штрих — и гармония будет нарушена. А он как вода: приняв любую форму, останется водой. Необузданной, несжимаемой. Чистой. Синей… — Нас не представили, — произнесла Минерва, вырывая меня из мучительных раздумий. Надо отдать ей должное: выдержка великолепна, манеры величавы, и лицо — спокойное как маска. А ведь она сейчас чёрт знает что думает обо мне и моём внезапном вторжении. Неужели в наше время ещё остались подлинные аристократы голубых кровей? Она достойна быть королевой, жаль, Штаты не монархия. И, тьфу, после такого на современных девушек смотреть не захочется. Но что ж я постоянно «отъезжаю» от темы? — Меня зовут Ксавьер, леди. Я поживу в этом доме два-три дня. Пока ваш муж меня не отпустит. — Вы арестованы? — Фрэнсис, кажется, фельдмаршал армии, а не полицейский. А даже если бы арестовал, вряд ли бы повёз к себе домой, скорее уж в тюрьму. — Вы нашли меня, Ксавьер. Зачем? — Всю жизнь, будучи на свободе, я завтракал в одиночестве. В плену захотелось общества. — За вами следят? Я кивнул, жестом показав в окно: Блак по-прежнему торчал в саду, его широченная спина виднелась между аккуратно подстриженных деревьев. Минерва поджала губы и наклонила голову набок. По этим нехитрым движениям я понял, что она терпеть не может майора и с удовольствием свернула бы ему шею, чтобы я мог уйти. Дорогая, увы. В мои планы побег не входит. — Если не секрет, то чем ты насолил Конраду? — произнесла Минерва с нервным смешком. Заметив перемену интонации, я с интересом взглянул ей в лицо: глянец потихонечку сползает, на месте неприступной леди оказывается обычная женщина, не избалованная мужским вниманием. Должно быть, её сильно припекло от тоски, если ночью она решилась привести любовника аж сюда. Ну, а сейчас она взвешивает все за и против того, девочка я больше или мальчик. И дарить ли мне благосклонность. — Вы что-то знаете о его жертвах, леди? — Право, немного — обычно Фрэнк занимается ими на работе. Там у него все условия, много времени и вдохновение. Пару раз, для разнообразия, наверное, он привозил и закапывал кого-то живьем в розарии. Но я не спрашивала, где именно. Он никогда не говорит о них, и я… До меня доходят лишь слухи. — Вот как. А вы одобряете его… хобби? — Я уверена, что все они были преступниками и предателями родины. И я не вправе думать иначе. — Вы не боитесь однажды оказаться в числе этих людей? — Только не я. Меня он не тронет. Я перегнулся через стол и прошипел ей прямо в рот: — Тогда отведай свои любимые калифорнийские роллы, заботливо разложенные на тарелке лично Блаком, и узнай, что фельдмаршал не делает исключений ни для кого! Чем же ты ему насолила, если не секрет?! Может, родину продала? Она отпрянула в ужасе, палочки для еды, заблаговременно зажатые в руке, со стуком упали на стол и покатились к краю. Я сел на место, пытаясь подавить упрямо рвущийся наружу саркастический смех. Злость и сарказм, я переполнен ими. — Фрэнк видел. Поправил одеяло на волосатом члене твоего партнера, чмокнул тебя в щеку и оставил на осквернённом супружеском ложе пистолет. Он даже мне об этом не рассказал. Самому пришлось всё выведывать. — Кто ты? И почему… — неимоверным усилием воли она замолчала и приняла опять неприступно-равнодушный вид. Смятение осталось метаться в глазах, но голос меня как в холодную воду окунул. — Где этот пистолет? — Забрал себе. Я тоже вас видел. — Что тебе нужно от меня? — Ничего. Живи. Сегодня я спас твою шкуру, но Фрэнсис не успокоится, готов поклясться. Ты нанесла ему самое большое и грязное оскорбление из всех возможных. Минерва… неужели кто-то был лучше его в постели? — Не надо этого говорить. Тебе всё равно не понять меня. — Да? А почему? Потому что твой муж, в прошлом большой экспериментатор, предпочитает сейчас не спать ни с кем вообще? А не ты ли виновата, что ему осточертел секс?! Так что же я не могу понять? Что он с большими странностями, а ты — с большими глупостями в голове? Раз не могла затащить своего трахаля в какой-нибудь загородный отель и уединиться по-человечески, а не дразнить тигра… — Я была пьяна! — закричала она, не выдержав. — Мне хотелось романтики, приключений, выкинуть какую-нибудь… глупость, да, всё верно. Я знала, что поплачусь за неё, я всю жизнь плачу за свой выбор! Может… может, мне жить осточертело! А может, мне захотелось, чтоб Фрэнк наконец обратил на меня внимание! Пусть и таким путём. И ночь была чудесна! Хотя бы одна ночь была чудесна. Впервые после рождения Джен, — Минерва опустила голову. — Зачем ты здесь, мальчик? И зачем тебе спасать меня от его гнева? Ты всё равно ничем не поможешь, если муж решил, что я должна умереть, значит… — Я беру на себя наглость утверждать, что он поменяет решение, если ты убедишь меня, что по-прежнему любишь его, а на измену решилась исключительно по пьяни. — Не хочу. Пусть убивает. Развестись я с Фрэнком всё равно не могу, а если б смогла, уходить некуда и незачем. Если быть — то рядом с ним, но это давно уже невыносимо. Так что… с меня хватит. Аут. Я сама себе подписала смертный приговор, я с радостью и нетерпением жду его исполнения, — она собрала разлетевшиеся палочки и принялась с аппетитом поглощать роллы. Женщина. Удивительная леди. Всё-таки любит Конрада, негодяя и психопата. Если узнает, что он любит меня — возжелает придушить не меньше, чем Блака. Но будет ли лучше, и для кого, собственно… если правду о генерале ей расскажет кто-нибудь другой? В выражениях куда более похабных. Я дожевал бутерброд с салями — всё, что мне приглянулось из стряпни местного повара (Жерар, как мне тебя не хватает!) — и поболтал в чашке остывший кофе. — Ты спросила, зачем я здесь и что я сделал Фрэнку. И снова я вынужден сказать — ничего. Я не предавал Америку, не преступал закон и до вчерашнего дня даже не подозревал о существовании твоего мужа. А он… Ему просто понравилось со мной спать. Так что прекращай жрать зараженные паразитами суши.