| Part 2: Tale of foe |
Кто поверит, что я лежу, свернувшись в ежовый клубок боли, в углу комнаты, которую уже почти могу назвать своей, и рыдаю? Стараюсь плакать как можно тише, не потому, что кто-то услышит — в доме никого нет — а потому, что ненавижу звуки собственной истерики. Любой человек, кто увидел бы меня сейчас, решил бы, что я дебил, ревущий непонятно из-за чего. Ведь где причина, правда? У меня есть прекрасная работа, жирный счёт в банке, всесильный любовник и широчайший выбор развлечений, только пальцем ткнуть и озвучить, чего хочется. На меня наконец-то обратила внимание Женщина, я избавился от надоедливых родственников, наступит завтра — и я смогу поехать куда мне вздумается, хоть на край земли. Я носферату, мои чувства обострены так, как не снилось рядовому человеку, я испытываю радость, страдание и наслаждение стократ усиленными, даже наркотики не подарят подобное. А у меня это есть, данное ни за что, вместе с харизмой и чарами вампира. Я должен быть самым счастливым в мире, но… Я лежу калачиком, позорно всхлипывая и заливая горькой кровью пол. Одно имя, одно лицо, один образ. Он перечёркивает всё, что я имею. И в нём, только в нём одном заключен заветный рай небесный, джекпот, священный Грааль или сокровища инков. Не важно, как это назвать. Я готов крикнуть это каждому встречному, прямо в ухо, чтоб дошло! Или даже на лоб приклеить табличку с надписью. И да, опять только глупости на ум приходят. Я идиот, слабак — и неудачник ко всему. Только я мог променять мечту на обладание всем остальным миром, получив который, обнаружил, что мир какой-то убогий и неправильный и совсем мне не подходит. И в нём чего-то не хватает… Господи, ну почему Ты позволил мне вырасти жалким безмозглым посмешищем?! Двадцать четыре часа прошло с тех пор, как я был захвачен в плен и пошел ко дну. Утонул в водовороте нового сумасшествия. Пережил холод, голод, чужую страсть и чужую ярость, свой страх, восторг, похоть и триумф. Но теперь всё это улеглось в душе, ровным слоем, нещадно перемолотое мозгом в однородную пыль. И ко мне пришло одиночество, укутало ветхим покрывалом тоски, уложило в свой саркофаг и унесло куда-то, где пустота простирается на восток и запад, без границ, где сами стороны света утрачены, а времени нет вообще, оно не значит ничего. И меня засасывает туда всё глубже. Как в зыбучие пески, с каждой выкатившейся слезой… и с каждым новым вздохом. Я не знаю, что сделать, чтобы прекратить это. То есть знаю, но боюсь. Боюсь, что прокричу это вслух слишком громко. И слушаю нарастание жалобного шепота внутри. Как будто во мне остался маленький мальчик, покинутый всеми, заблудившийся в темноте. И это его слова, его обращение. Ты выше Бога для меня. В свой смертный час я помолюсь тебе, но не Ему. Знаю, что молитву не примешь, знаю, что отбросишь меня, и в ужасном смехе твоём я не услышу ни скорби, ни сожалений. Твой лик страшнее целого сонма бесов. Но я отброшу страх. В день моего суда, я знаю, пощады не будет. Я трепещу, в надежде на последнее чудо. Ищу в твоём сердце милосердие — и не нахожу сердца. Над головой уже занесен меч. Но я не верю в эту смерть. Я не поверю в эту боль, в опустошение и в ненависть. Ведь я видел твои глаза — до того, как они превратились в твёрдый камень и обледенели. Я помню их тепло, я помню свет. Я помню, как погасил его. Но я раскаялся. Тысячу раз и ещё столько же я проклял себя и обвинил. И казнил. И я исправил бы всё — будь у меня хоть один шанс, хоть один твой благосклонный взгляд. Ты дашь мне его? Ведь, в сущности, я уже мёртв. И душу мою пожрал огонь, выпил яд, высушил ветер преисподней. Пусть только и в моём воображении… но я уже наказан. Я прошу снисхождения. Смилостивься надо мной. Я недостоин, но я один такой, кто заслужил твою любовь. Кто был так глуп, что выбросил её, а теперь ищет, ползая по земле, ищет незрячими глазами и плачет… потому что не находит. Как далеко мне пришлось убежать от тебя, чтобы понять, что мне ничего не нужно, — и потерять дорогу назад. Как мне вернуться? Как мне тебя вернуть? А как найти?! Если ты меня не ищешь! Ангел! Ангел. АНГЕЛ! СПАСИ…* * *
Рыдания иссякли. Обессиленный, Ксавьер незаметно для себя провалился в сон, как был, на полу, испачкав золотистые волосы в широкой луже плохо сворачивавшейся крови. Примерно через час в таком виде его нашёл Блак, прибывший в сопровождении врача, и переложил в постель.* * *
— Что за кислая мина? — Солнце садится. И я подумал, что ты зря обнадёжил меня, Мод. Обманул и не придёшь. — Я не настолько сволочь, милый мастер, — демон расправил полы длинного плаща и с ловкостью фокусника вытащил оттуда чёрно-серебряный гроб. — Хотя, бесспорно, ты мыслишь в правильном направлении. Куда поставить можно? Хэлл засуетился, в мгновение ока расчистив свой основной рабочий стол от мусора и инструментов, и с поклоном отошёл в сторонку. Его оранжевые глаза разгорались в нетерпении. Темптер понимающе улыбнулся, водрузил гроб, выросший вдруг вдвое, на предложенное место и жестом предложил мастеру самому его открыть. Инженер оробел, минуту потоптался, собрав зачем-то все дреды в хвостик, вытер вспотевшие руки и… — Может, ты меня разыгрываешь? Принёс в гробу кирпичи… — Ага, цемент и известь, замуровывать тебя буду под землей окончательно. Открывай уже. Солнечный мальчик отодвинул крышку и зажмурился, дополнительно защитив лицо выставленным вперед локтем. Ничего, однако, не произошло — только Асмодей покрутил пальцем у виска. Покраснев от стыда за свою трусость, Хэлл локоть всё равно не убрал, встал на цыпочки и заглянул сбоку. На алой шёлковой подушке разметалась пышная копна волос, и ему пришлось вытянуть шею, чтобы увидеть: в лице Энджи ни кровинки, кожа будто лаком покрыта. Или воском. В жизни мастера было достаточное количество покойников, однако сын Моди, судя по внешнему виду, не имел с ними ничего общего. Сказать это вслух инженер не осмелился и понадеялся, что демон прочитал его недоумение без слов. И демон не разочаровал: — Ты прав, на труп мой сладкий первенец не похож. Его тело не поддастся разложению никогда. В нём гуляют мнимые частицы: застряли светящиеся волокна из рубища, в котором путешествует землей Святой дух. — Хм-м. Я не привык к библейской фантастике, Мод. А ты, наверное, любишь являться учёным в страшных снах и демотивировать? Можешь дать хоть какое-то, самое хилое научное обоснование? Это ведь белок, а ещё кости… Нет, я не понимаю. — Пожалуйста, вот тебе биология: стандартный генотип в его ДНК замещён почти наполовину, и ещё настолько же деформирован Нежитью. Не спрашивай, что именно замещает и как деформирует — хотя если тебе хватит таланта и усердия, ты сам это узнаешь, пока Эндж тут. Кроме того, двойная спираль стандартной ДНК у него крепко сцеплена с нитью ещё четырех нуклеиновых кислот, полученных от меня. С рождения, естественно. — Симбиоз? — Ну, наверное, Хэлл, я не вникал в такие тонкости. Воскреснув, Ангел лишится последних крупиц человеческого «я». То есть вернётся из ада изменённым фактически до неузнаваемости. Он и до этого носил слабое сходство с рабами, — Асмодей фыркнул, — а теперь, после сожжения души в огне, будет наводить собой ужас. Хотя не исключаю, и восхищение вселять. Кто знает. — Ты знаешь, — Хэлл достал из надцатого кармана своего комбинезона черепаховый гребень, драгоценно блеснувший золотом, и боязливо провёл по волосам юного вампира. — А его тело что-нибудь чувствует? Запомнит, отложит в подсознании, где был, с кем был и что с ним делали? — Конечно. Поэтому будь понежнее. — Куда уж нежнее, — мастер вздохнул, уже без опаски принявшись расчёсывать непослушную шевелюру: после смерти Ангела к ней вернулись природный каштановый цвет и волнистость. — Тысячу лет я не видел подлинной красоты. А этой ещё и нет подобия. Страсть просто до чего хорош твой отпрыск, Мод. Сражает наповал, по глазам бьёт, с непривычки ещё, я полагаю. Для мужчины быть красивым — непозволительная роскошь. — Разумеется. Мужик ведь не под это дело заточен природой. Но Ангела ты простишь за невинную дерзость? Он вряд ли хотел рождаться иным, за него решили. — Ты решил, — инженер ухмыльнулся. — И ты создал. Чтобы точно не оставить никому шансов увернуться. Лишить всех разума, спокойствия. До ручки довести. Думаешь, я не мучаюсь? Ещё как мучаюсь. Особенно при мысли, что пробуждения этого белокожего чуда ждать целую неделю. — Больше. — Не издевайся, и так больно. — Тогда я пойду, Хэлл, поищу других мазохистов. Нет, это не очередная шутка, мне правда пора. Сам знаешь, вернусь я без приглашения и тогда, когда захочу. Если Эндж будет спрашивать, то папа в злачных местах. — Мод!.. Чёрт, и след простыл, — инженер покачал головой. Хотелось смеяться и плакать.* * *
— Ну и напугал же ты нас, парень, — мужчина в белом халате, сидевший на краешке моей постели, улыбался искренне и вполне дружелюбно. Но я, толком не оклемавшись, не мог вспомнить, кто он такой. — Как ты? — Плохо. Голова как колокол. Гудит, — вспомнил! Я вспомнил его! С губ уже почти сорвалось заветное «Джонни», но вместе с памятью вернулось понимание места и окружения: Блак сидел поодаль и курил (он когда-нибудь вообще расстаётся с сигаретой?) в форточку. — Чарльз, ты не оставишь нас с доктором Лиамом поговорить наедине? — Зови, если надо, я кофе себе пока сварю, — майор метко выплюнул окурок в цветущую за окном клумбу и вышел. С чего бы это он совсем не сварливый? — У тебя должна быть очень веская причина обзывать меня своим мозгоправом Лиамом, — Джонни Би перестал улыбаться. Его взгляд блуждал по комнате, изучая обстановку. — Куда тебя занесло, дружок? В передрягу вляпался? Не нравятся мне твои хоромы. — Ты прав, — я откашлял немного крови в подставленный им сосуд, но голос так и остался хриплым. — Я вляпался по самое не балуйся. Я в плену, Джонни. Имел право позвонить адвокату или психотерапевту. Но нужен мне только ты. Не будешь обижаться? Патологоанатом хмыкнул и притянул меня к себе за голову. — Выкладывай давай, хулиган, в каком месте тебе зачесалось? — Ты можешь рассказать всё, что знаешь об Ангеле? И моём отце? — Батю твоего, мир его праху, я знаю в основном с внутренней стороны кожи. Досконально изучил тринадцать колотых и резаных ран, нанесённых в брюшную полость, ничего сверхъестественного в них не заметил — кроме того премилого факта, что они на моих глазах внаглую затянулись, не оставив хлеба и зрелищ к моменту, как вы с Ангелом явились не запылились на опознание. По мелочам — порадовали бляшки атеросклероза в аорте, да и печень… Кто сам не любит приложиться к рюмке после тяжелого денька, пусть первым бросит в него камень. Но тебе это неинтересно, правда ведь? — А проколы на шее? Чего ж они не затянулись? — сам не пойму, почему я так разочарован. Надеялся, что Джонатан подтвердит факт неестественной смерти, наступившей вовсе не от ран в живот? Он же врач, а не фантазёр. А укусы, оставленные на память вампирами, волшебным образом должны исчезать или, по крайней мере, не оставлять в теле улик, могущих указать на причину смерти. Ну, по идее. Я вдруг припомнил ещё кое-что. И осмотрел свою руку. Шесть дней назад Ангел присасывался к ней. И след от клыков всё ещё заметен! Только что это значит? — Я знал, — Джонни заставил меня поднять голову и пытливо заглянул в глаза, — что ты вернёшься в морг, спросить об этом. И даже будучи пленником здесь, не выдержал, позвал меня. Какой ответ тебя устроит? А какой обрадует? А какой ты ждёшь и всё равно боишься услышать? Максимилиана Санктери убила не потеря крови, не разрубленные кишки и — возможно, никто не даст тебе гарантии — не укус в шею. — А что тогда? — Я могу только догадываться, парень. Я исследовал тело вдоль и поперёк. Брал пробу с каждого типа тканей, изучал сетчатку и зрачок в надежде понять, что твой отец видел последним. Отдавал на экспертизу кожу под ногтями, миллион раз обнюхивал губы, вытряхивал содержимое желудка, но яда не нашёл. Я сдал остаток его крови на двадцать разных анализов… — Стоп. Джонни, зачем? Кто распорядился так досконально обследовать труп? Я ведь не… — Полиция. Оу, да ты же не в курсе. Он был найден на настоящем поле сражения, вокруг дымилось с сотню растерзанных тел, только при нём нашли оружие. И только он не обгорел. Его и подозревают в совершении массовой резни, но никого из жертв опознать не удалось. Да и Макс… записан только со слов Ангела. Кстати, где он? Копы не прочь задать ему пару вопросов. — Джон, ты полицейский врач, что ли? Судмедэксперт? Слишком много подробностей. — Сотрудничаю, Ксавьер, сотрудничаю с ними. Приходится. Эндрю трясётся за свою шкуру, потому что резня произошла на территории больницы. У входа в банк крови, — патологоанатом недобро блеснул очами. — Мне сразу эта деталь не понравилась. А когда припорхал Ангел и принёс тебя в охапке, и сказал, чей ты сын, и он сам… такой… — Ненормальный, — прошептал я, чувствуя, что кусочки картины уже начинают во что-то складываться. Но я всё никак не вижу толком, во что. — Значит, ты при всём старании не смог выяснить причину смерти? — У меня есть гипотеза, довольно сумасбродная. Единственная зацепка, больше ничего найти не удалось. В высосанной вампирами крови Максимилиана было очень много сахара. Я у жмуриков-диабетиков такого уровня глюкозы не встречал. Никогда. Я повторяю, никогда. Я не в курсе, кем он был при жизни, но почки и печень у него в порядке. Ни начальной стадии панкреатита, ни кровоизлияний в мозг. Насильно ли ему ввели столько? И как?! Или он обожрался сладостей незадолго до встречи с вражиной у кровехранилища? Но зачем? Да и в желудке, опять же, ни остатков конфет, ничего! Я не знаю, что думать. Может, твой Ангел знает? — Ангел? — у меня неприятная сухость во рту. — Я спрошу. Можешь теперь рассказать о нём? Что-нибудь, о чём он мне сам вряд ли заикнется. — В общих чертах ты уже слышал в кабинете Скратовски: твой красавец-упырь прибыл на мой стол в качестве очередного жмурика. Врать не буду, прежде чем взять инструмент, я испытал широкую гамму довольно интересных чувств, подумал «вот так и становятся некрофилами», проверил, что за мной никто не шпионит и… Каюсь, каюсь. Чмокнул его в белые губы. Стыжусь. Сейчас стыжусь, перед тобой. Но тогда, если честно… его целовать почему-то совсем не стыдно было. Повздыхал немного, размышляя, у какого ублюдка руки повернулись грохнуть супермальчика, натянул перчатки, взял нож, приготовился делать разрез… и он шевельнулся, одновременно спросив, что это я делаю. Спросил таким тоном, что я покраснел. Потом до меня дошло, что со мной разговаривает окоченевшее тело, привезённое на вскрытие, а потом он сел, свесив ножки со стола, затребовал горячительного промочить горло, спросил об одежде… Помогая застегнуть рубашку, я снова поразился мёртвому молчанию сердца в его груди. Мы выпили. Ещё и ещё. Опустошив бутылку целиком, он доверительно склонился ко мне и попросил об одной услуге. Не напрягайся так, парень: Ангел хотел запить вискарь кровью, чтобы окончательно прийти в себя, только и всего. Будучи достаточно поддатым, я не удивился его просьбе и притарабанил упаковку живительного питья из своего личного морозильника. А в благодарность за помощь сорвал у него поцелуй, теперь уже настоящий. Но лучше бы я сидел тихо и не рыпался. — Почему? — Не прикидывайся дурачком. Ты-то достаточно много целовался с Ангелом, чтобы не задавать такой наивный вопрос. Я до утра сидел в компании бутылок и спрашивал себя, почему мне так хреново. Он не сказал, что с ним случилось, кто его отметелил до коматозного состояния. Но, пробыв у меня час, он утопал исцелённый. Саморегенерация… Чем больше думал об этом, тем больше пил. Вот так. — И с тех пор ты?.. — Что? Уверовал? Ну не знаю. Шло время, поступали новые жмурики, всякие — белые, латиносы и черномазые. Подобных Ангелу больше не получал. Да я и не сомневался, что второго такого не найдётся в ближайшие лет сто. Пока Максимилиана не принесли. — И что ты думаешь теперь? — То же, что и вчера: если кто и знает что-то новенькое о твоём бате, то только Ангел. Я свободен? — Почти. Если ты оказывал услугу Энджи, надеюсь, и мне не откажешь. Я попросил Джонни привезти из дома длинный кинжал в потрёпанных красных ножнах. Неспроста же Ангел таскал его с собой всюду. И если мне не изменяет память, то нашел он клинок в сундуке с барахлом, доставшимся от папы. Хотел позвонить Жерару, предупредить о визите — и впервые за всё прошедшее время пожалел о том, что выбросил телефон. Вторым мобильным я пользовался преимущественно дома, но тот — основной… зашвырнутый в окно автомобиля в кокаиновом угаре, в ту самую ночь… Удачный момент я выбрал для воспоминаний. — Кси, ты тут? Вот и Минерва вернулась. Быстро, однако, еле успела разминуться с Джонни. Я нервно улыбнулся, тренируясь. Женщины так любят мужские улыбки. Жаль, что плакать и послать всё к чёрту сейчас хочется сильнее, чем когда-либо.