Radical

| Part 3: Trinity fields |

Заливистый смех Ксавьера затих где-то в отдалении, одиночные выстрелы в городе как-то мало-помалу прекратились. А потом даже ветер стих. Почти полная тишина. Они наедине. Они бывали наедине бессчетное множество раз до этого, в светских, кабинетных, военно-полевых и любых других условиях. Они видели друг друга в положениях, сто раз перешагнувших рамки приличий. Они мылись вдвоём в душе, и один охранял другого, голого и безоружного. Они ели из одной тарелки, пили из одного бокала… и не спали на одной кровати, возможно, только потому, что пока Фрэнсис спал, Чарльз опять-таки охранял его покой. И вот они остались тет-а-тет в очередной, тысячный раз, чего добивался Блак всего лишь сутками раньше, чтобы поговорить с фельдмаршалом о процессах, ставших уже непоправимыми и необратимыми. Ему ещё есть что сказать или аргументы кончились? Впервые атмосфера между ними неестественно наэлектризована. Впервые Конрад так внимательно следит за каждым движением подчинённого, направленным в его сторону. Впервые Блэкхарт так медленно и скрупулёзно подбирает слова. Он даже перестал валять дурака с лопаткой. «Я не знаю, что тебе сказать, Фрэнк, чтобы не выглядеть полным кретином. Хотя я уже. И никогда ещё не выглядел хуже. К стыду своему признаю, что язык заплёлся в узелок, а неуклюже мямлить что-то перед тобой, как школьник, я не хочу». Блак достал пистолет — старый, видавший виды кольт, единственное боевое оружие, которое было использовано им за все годы службы и содержавшееся в безукоризненном состоянии. Магазин полный, патроны сегодня расходовать не пришлось благодаря надёжной танковой броне и, может быть, фортуне. «Правда, на этом везение кончилось…» Он опустился на одно колено и высоко поднял обе руки, сжимавшие оружие за ствол. Рукоятью пистолет был повернут к Фрэнсису. И когда генерал взял оружие, Чарльз сжал его ладонь, направляя дуло себе в лоб. Ни объяснений, ни оправданий. «Разве я недостаточно проболтался своим несчастным поцелуем? Не жди теперь от меня ни слова». Конрад стоял, отмороженно глядя на темноволосую макушку и широченные плечи друга. Он так до конца и не поверил в реальность происходящего. Но один неоспоримый факт заставил занервничать: кольт майора ни разу не давал осечки, и если он неосторожно нажмёт на спуск, поддавшись давлению огромного кулака… — Блак, да не собираюсь я тебя убивать! Причину ты самую идиотскую выдумал. И спектакль твой нелепый мне не нравится. Я ошибочно полагал, что у тебя немножечко больше мозгов в черепушке имеется. Встань и отпусти мою руку. — Нет. И ты знаешь, что причина не пустячная. Все, кого ты любишь или кто любит тебя, умирают так же часто, как и твои враги и ненавистники. Тридцать пять лет подряд мне удавалось избегать оба лагеря смертников, проявлять титаническое терпение и спокойствие, балансируя на лезвии твоего капризного характера. Не резаться и не падать. Я изучил тебя не полностью, это никому не под силу, твои настроения и желания по-прежнему непредсказуемы, и Ксавьер — яркое подтверждение этому. Однако сегодня я сдаюсь. Я предал тебя, и ты должен убить меня, как убиваешь всех предателей. — Но… — Почему «но»?! Никогда раньше не было «но»! Тебе, конечно же, было невдомёк. Так что ты даже не представляешь, какую услугу оказывал тем несчастным, которые сохли по тебе. Они не хотели жить! И принимали смерть из твоих рук с благодарностью! Фрэнсис, раз уж мне больше нечего терять — ты самый необыкновенный человек из всех, с кем я когда-либо имел дело. Ты прекрасен и жуток в любом проявлении. А твоё безумие притягивает как магнит, заставляя что-то искать в глазах, не находить — и продолжать искать. У меня был день, чтобы осознать всё это, и минута, чтобы взглянуть в твоё лицо и ещё раз убедиться. Думаю, вполне достаточно, — произнося свою тираду, Чарльз наклонял голову всё ниже, а сейчас резко выпрямился, обратно столкнувшись лбом с дулом. — Убедиться в чём?! — нетерпеливо переспросил Фрэнк, которому порядком надоело удерживать пистолет немеющей рукой. — Что хочу тебя, — Чарльз закрыл глаза. Грубый и резкий, на этот раз его голос передал все интонации верно, надломившись на последнем слове. Он никогда не считал себя сентиментальным слабаком, да и чувства особые на самом деле ни к кому не испытывал, отделываясь слабым половым влечением к толстогрудым проституткам. В сущности, это логично, потому что вся его жизнь была посвящена одному человеку. Но сейчас, приготовившись к выстрелу, Блэкхарт пожалел, что не любил женщину, чтобы хотя бы сравнить ощущения. Не получил в свою одинокую постель Минерву. И если бы он мог позволить себе чуточку подольше задержаться на губах своего генерала… «Это ведь смешно! Комично, гротескно. Как в дурацком анекдоте, нет, хуже. Кому ни скажи, всех разорвёт от хохота! Неповоротливый солдафон, влюбившийся в военачальника. И слово «любовь» употребить-то нельзя, потому что… Ну не подходит оно медведю. За добрую треть века не оглядеться по сторонам, не обзавестись семьёй, как все. Но нужна ли мне была несчастная личная жизнь вместо никакой? Днём и ночью рядом с ним, вторая тень, правая рука, глаза и уши. И всё, что должен был знать он, знал я. А он знал меня. И никто больше не знал, какой я. И что я есть, что вообще есть что-то живое, за этим лицом и под грудой бесполезного мяса». Фрэнсис вывернул руку, едва почувствовав, что мысли Блэкхарта куда-то улетают, а кулак рассеянно разжимается, что он не следит, не замечает, а глаза его закрыты… Он медленно опустил кольт и расслабил побелевшие пальцы. Пистолет бесшумно упал на землю. На загорелом лбу, почти не тронутом морщинами, остался круглый отпечаток. Сердце генерала томительно сжалось. Тридцать пять лет, всё верно. За такой сумасшедший промежуток времени этот человек заслужил… заслужил получить от него, хотя бы раз — благодарность. Испугавшись подступающего к горлу комка, Конрад прекратил сомневаться и встал на колени. Откинул с лица длинную прядь волос, готовясь. И невольно сожалея, что не сделал этого раньше. Выдохнул и впился в горячий рот Блака. «М, прекрасно. Солоноватый с примесью крепкого бразильского табака. Чарльз, а ты довольно приятный на вкус». Умело, давно отработанными движениями он раздвинул двойной ряд зубов и проник языком чуть дальше, чем обычно. Целовать мужчину, растерянного и не готового к резкому повороту, было для него привычным и, пожалуй, заурядным занятием, самой невинной игрой. Но мысль, что он целуется именно с Блэкхартом — гигантом, до этого мгновения не дававшим к себе приблизиться — странно взволновала. Список доступных извращений, оказывается, ещё не исчерпан. Особенно впечатлила неожиданная робость майора, никак не отреагировавшего на его непристойный жест. «Боится резких движений, боится целовать в ответ. Боится в принципе, не воспринимает такого?» Фрэнсис рассмеялся, на секунду отворачиваясь вбок, а потом крепко обнял подчинённого за голову, привлекая к себе. — Тебе было восемь, а мне семь. Ты перешёл в мой класс, уже тогда высокий, сильный и неуклюжий, страшно стеснительный. А я уже тогда властно взял тебя под свою опеку. Я толком не знал, правда, что делаю, но мне нравилось. Блак, если бы ты был уродлив как Минотавр… — Я и есть Минотавр, — тихо перебил Чарльз, так и не открыв глаза. — Человек с… — С членом быка, я знаю, — ни капли не смутившись, Фрэнк толкнул его на спину и сел сверху. Ошеломлённое выражение широко распахнувшихся светло-серых глаз, отразивших его собственное милое и бессовестное лицо, заставило фельдмаршала глухо застонать во внезапном приступе возбуждения. Он набросился на мокрые, жарко облизанные им же губы с утроенной силой. В его окружении имеется последний неиспорченный человек?! О, это надо срочно исправить. — Я не договорил, — и договаривал теперь с легким придыханием, не прерывая поцелуя. — Будь ты страшен, как задница носорога, ты бы не втёрся ко мне в доверие. Я всегда любил красивые и долговечные вещи. И дорогостоящие. Я просто не смог бы смотреть на тебя без отвращения, — он тесно сплёл язык с языком Блака и почувствовал — насколько мощной, однако, бывает иногда эрекция: наполовину вставшее достоинство Чарльза упёрлось ему в живот. О том, что лишь наполовину, ему подсказал треск натянувшейся до предела ткани. — Это, наверное, забавно слышать, но ты — нечто новое для меня, неизученное, — фельдмаршал лукаво улыбался собственным мыслям. Идея отдаться Блэкхарту была и опасной, и крайне болезненной, и влекущей. Не только из-за исключительного расположения и симпатии к нему, но и ради эксперимента. Фрэнк никогда ещё не предлагал себя партнёру, не в этом качестве. Правда, чуть не предложил серафиму. Но Дезерэтт ужасно, бесподобно развратен, секс с ним будет как секс с самим собой, то есть — скучным. А чистые и честные глаза его персонального громилы майора невероятны. И прямо-таки вынуждают к неприличным действиям. — Скажи, что сдаёшься мне. Громко. — Лучше сдохнуть, чем быть педерастом, — ровным голосом ответил Блэкхарт и пристально взглянул на него в упор. — Это ведь хуже упыриной заразы! Ты меня разок поцеловал, а я уже инфицирован. И зачем? Чтобы издеваться надо мной? Тебе мало было до этого всей полноты власти? — он вздохнул. — Да, ты издеваешься. Я давно у тебя в плену. Если бы ты хотел, получил бы что угодно и раньше, независимо от того, как я к этому отношусь… и что я сам к тебе чувствую. — Ты любишь меня? — Всегда любил, Фрэнк. Иначе терпеть твою диктатуру было бы невозможно. Но ты ничего не получишь — теперь, когда какая-то досадная мелочь свела меня с ума, показав твоё тело под новым углом зрения, у меня достаточно выдержки, чтобы подумать и выбрать из двух зол меньшее. Слишком поздно ты спохватился. Желать тебя нельзя, я отрёкся от военной службы и нашей старинной дружбы, я прошу по-хорошему, пристрели. Это лучшее, что ты можешь сделать для меня. — Ты идёшь мне наперекор?! — Для тебя это непривычно, понимаю, — Блак тихо рассмеялся. — Простите, генерал, но — да. Я дезертировал. Хочешь — отдай меня под военный трибунал, а не хочешь — имеешь право самостоятельно распорядиться моей жизнью. Но не моей душой. Фрэнк, — он поймал яростный взгляд Конрада и повторил тише: — Не душой. Тут ты бессилен. — Но ты же хочешь меня. — А ты хочешь поразвлечься в точности так, как делаешь это со всеми. Наша проблема в том, что я слишком хорошо тебя знаю. А вот не следовало бы. Фрэнк, я побаивался тебя всегда, но время страха кончилось. Я ухожу прочь — домой или на кладбище, зависит уже не от меня. И мне жаль, что я не такой… как ты. Пусть тобой владеет Ксавьер, раз у него хватило ума и изворотливости отыскать и включить твоё сердце. Конрад зло сплюнул и поднял пистолет. Отряхнул от песка и древесной стружки. Прицелился. Его разрывало от взаимоисключающих желаний, а гневных слов накопилось так много, что они застряли, теснясь, мешая друг другу и не давая произнести ничего вообще. Наказать Блака за дерзость, за то, что он во всём прав, за то, что он по-настоящему хороший человек и единственный не предавший его солдат? Застрелить, чтобы больше не слышать из его уст правды, убить, потому что долг для него важнее любви, прикончить от досады, что он отказался… заниматься сексом с другим мужчиной? Или заставить как-то подчиниться? Но как? Всё зависит от того, хочет ли Блэкхарт умереть на самом деле. Или просто хочет спрятаться от своих чувств, не дать себе воли, потому что гомосексуализм… это плохо? Грязно? Противно? Неестественно? — А что тогда естественно?! — обронил Фрэнсис, не заметив, что размышляет дальше вслух. — Жить одиноким зверем в берлоге, для которого нет пары? Минотавром в лабиринте, в ожидании, когда придёт Тезей и заколет тебя тупым мечом? За что, кстати? За то, что ты внешне безобразен и питаешься человечиной? Тем мясом, которое тебе подбрасывают напуганные жители острова и которым не приходило в голову покормить тебя чем-нибудь ещё? Более вкусным, более полезным. — Но я тебе не пара! — возразил майор, сообразив, к чему клонит Конрад. — У таких чудовищ, как я, пары быть не может, поэтому появление героя, убивающего мерзкое создание и спасающего целый остров, закономерно и воспринимается на «ура». Сделай милость, не тяни и избавь себя от моего присутствия. — Ты не Минотавр! — заорал Фрэнсис, взрываясь. — Ты гражданин Америки, великой, славной и демократичной Америки, где негры больше не гнут спину на плантациях, а читают свой гнусный рэп с гнуснейшим акцентом, трахают белых баб и нюхают кокаин, который ты, мой покорный слуга, завозишь сюда от наших колумбийских друзей! Ты житель самой прекрасной страны, где твоё право на смерть будут отстаивать в суде двенадцать адвокатов, и дело они проиграют, если я слегка припугну крыс-присяжных и шепну прокурору всего одно своё веское слово. Но ты можешь выйти на площадь перед зданием суда и публично сжечь себя, используя дыру в законодательстве, и никто тебе не помешает. Ты мой адъютант, боевая единица армии, защищающей наш идиотский образ жизни, наш звёздно-полосатый флаг и наших толстых самодовольных граждан. Они считают себя лучшими, потому что охраняем их мы — лучшие. Наконец, ты взрослый мужик, совсем не глупый, голыми руками поднимешь легковушку средних размеров, медицинскую карту твою я смотрел буквально на днях, здоровьем тебя не обидели, да и не помню я, чтоб ты хоть раз на работу не явился, под предлогом простуды или бабушкиных похорон. Поэтому возникает логичный вопрос — а не охренел ли ты, товарищ? Поворачиваться задом к жизни и скулить, что тебя никто замуж не взял?! Засиделся в девках, соскучился? Может, мозоли натёр на правой пятерне?! Блэкхарт, я хочу тебя! Ты первый из мужчин, кого я захотел в своей жизни, и не прикидывайся, что не помнишь, как это было! — генерал перевёл дух и заметил, что Блак кивает. — Помнишь?.. — Сегодня вспомнил. Раз уж меня «сделала» твоя утренняя нагота, пришлось вспомнить все случаи, когда я видел тебя без одежды. Довольно часто, — он издал нервный смешок. — Фрэнк, хватит. Я серьёзно. Ты устал от пустой болтовни, твоя рука устала тыкать в меня кольтом, мой кольт устал от бесконечной гомосятины, а я устал от своего стояка, на котором ты сидишь. — Но почему? — простонал генерал, почти сдаваясь. — Почему, блядь, почему… У тебя никого нет, всем плевать, кто и с кем спит, мы знакомы двести лет, у тебя стоит на меня, и я хочу, чтоб ты мне засадил. Вопрос ориентации никто не рассматривает, твоя внешность — не повод для комплекса подростка, которому «тёлка не даст», скорее ты как раз из тех, кому дают, и дают очень охотно. Ты своеобразен и очень мил, и грубоватые черты достаточно смягчить одной лишь улыбкой, чтобы сделать тебя красивым. Просто ты мало улыбался. И совсем мало пробовал подойти и закадрить нормальных девиц. Но это меня уже не касается. — Ты ничего не понял или делаешь вид, что не понял. Хочешь, чтоб я застрелился сам — и не до, а после того, как выполнишь своё необузданное желание. Что ж, умно. Но, Фрэнк, мне придётся повторить в последний раз — я тебя люблю и не позволю испоганить эту любовь всяким дерьмом, — Блак без труда выхватил у него пистолет и с силой нажал на спусковой крючок. Слабо вскрикнув, фельдмаршал попытался оттолкнуть его руку, выбить оружие, остановить пулю, закрыть его лоб своей ладонью, ну что-нибудь сделать, ведь что-то же должно сработать!.. Но всё это спустя долгую-предолгую секунду, когда выстрел прогремел, а кольт не спеша падал на землю, чтобы опять выпачкаться в песке, и Блэкхарт с блаженным лицом устремлял взгляд в звёздные небеса. И любовь читалась в его глазах так ясно, кристально, предельно ясно и чисто — не смешиваясь больше ни с чем, никакие чувства уже не мешали, они все умерли. И он умер. … Заоравшие, а затем оглушённые собственным воплем нервы замерли. На этот раз — полная тишина. Одинокий «бум» усталого, на всё плюющего сердца. Он такой медленный, что кровь виснет в невесомости, собираясь вовне и вокруг, не облепляя, не затекая внутрь, покорно дожидаясь своей очереди. И вновь тишина. Пустыня внутренних голосов, кладбище поверхностных шумов. — Нет, так не пойдёт, — хмуро сообщил Асмодей, усаживаясь на корточки рядом с Фрэнсисом. — Ты сейчас обезумеешь от горя и откажешься заниматься текущими проблемами. Кроме того, делегация в мэрию Сандре Льюны должна прибыть в полном составе, иначе никакого Эрика тебе не видать. Есть и третья причина, по которой твой майор мне нужен живым, но лучше тебе её не знать. Исходя из выше изложенного, я повелеваю тебе не тормозить, потому что выдаю полторы секунды, не хватающие для остановки пули. Пожертвуй уж ладошкой, маленький человек, ты очень этого хотел. Темптер щёлкнул пальцами и исчез. Вместе с ним исчезла и девятимиллиметровая дыра во лбу Блэкхарта. Конрад заставил себя опомниться. Блак жив, он говорит… Чёрт, все хитромордые бесы, ЧТО он говорит? — …свое необузданное желание. Что ж, умно. Но, Фрэнк, мне придётся повторить в последний раз — я тебя люблю и не позволю испоганить эту любовь всяким дерьмом. Крик получился куда громче и отчаяннее. Фрэнсис сразу же подставил свободную, то есть левую руку, загораживая голову друга, пока тот выхватывал пистолет и стрелял… и попадал ему в самую мягкую часть ладони, в аккурат между линией жизни и линией любви. Пуля страшно обожгла, застревая, рука вдруг стала не своя, чужая… Брызнувшая кровь почему-то выглядела неаппетитно — совсем не так, как когда вытекала из других, из его жертв и военнопленных — а в теле неожиданно не оказалось ни единой целой кости. Захлестнувшая слабость и тошнота позволили обмякнуть и лечь… ну ладно, не лечь — упасть на грудь спасённого Блэкхарта. Болевой шок тем временем нарастал, от руки расходился и разбегался холод, беспощадный, белый и колючий, волнами, усиливая головокружение и непонятные рвотные позывы, а в руке как будто взорвалось небольшое солнце, разнеся всё в клочья, а то немногое, что могло остаться, сожгло дотла. И дожигало остатки. И прижигало остатки остатков. И веселилось в пожаре, он нескончаем, потому что рука не сгорает, не дотла, как того хотелось бы. — Чарльз… — беззвучно прошептал Конрад, угробив остатки сил на то, чтобы не заорать от боли во второй раз. В глазах потемнело, он не успел понять, что Блак крепко держит его в объятьях, он провалился в обморок, он… — Не говори мне спасибо, — недружелюбно вымолвил демон, пролетая мимо на маленькой комете в каком-то фееричном сне, длившемся, наверное, столько же, сколько и выстрел. — Не говори, пока не узнаешь, для чего я это сделал. Возвращайся, ты нам здесь не нужен. — БЛАК! — пронзительно выкрикнул Фрэнсис, придя в сознание так резко, будто ему дали пинка под зад, и в живот, и по почкам. Ладонь болела, но она всего лишь болела, это было терпимо, это был… — Дезерэтт?! — Ух, ты, признал, — серафим ободряюще улыбнулся и показал подбородком, куда надо посмотреть. — Вот твой Блак, он не желает делиться подробностями увлекательной истории о вашей перестрелке, но разрешил перевязать тебе руку. Он даже разрешил подержать тебя на коленях, но если хочешь, я верну тебя ему. — Нет-нет… Где мой ангел? Кровавые следы волнения на лице Ксавьера заставили Фрэнка отпустить контроль и болезненно скорчиться. — Я вытащил пулю, — сумрачно сообщил плакавший Кси, помогая ему встать, и подвёл к майору. — У вас пять минут, чтобы придумать версию, по которой кольт сам выстрелил и попал так неудачно в тебя. Потом выходите из генштаба, и я лично прослежу, чтобы пистолет больше не выползал из кобуры без спросу до самой мэрии. Хорошо? Я могу поверить в твоё благоразумие и снова оставить вас наедине, выяснить отношения мирным способом? — Да, малыш, — Конрад потупился в дощатый пол. Серафим задержался в помещении чуть дольше, погладив его бурую от крови повязку на руке и подмигнув. Фрэнк готов был поклясться, что шестикрылый сумасброд догадался обо всём. Но никому не скажет. Потому что они были одного поля ягоды, небрежные и распутные, и беспорядочные половые связи сближали их больше, чем что-либо. Дезерэтт понимает его. Фрэнсис вздохнул свободнее. И вздрогнул от враждебного голоса Блака: — Ты делаешь только хуже. Нам обоим. Я поплетусь с тобой в Сандре Льюну, раз ты так хочешь помучить меня и отказываешься отпустить немедленно, но потом — я не явлюсь в гарнизон, я не хочу вообще показываться тебе на глаза, уволь меня как-нибудь сам. И забудь. Учитывая, что мне нечего тягаться с твоей великолепной бледнорожей шлюхой, забыть меня будет несложно. — Ты ревнуешь? Ревнуешь меня к малышу?! И это после того как я не дал тебе застрелиться, как последнему слабовольному неудачнику? Блэкхарт, ты бы хоть совесть имел! — Бабушку я твою имел, — огрызнулся майор и грубо толкнул его на себя, прижал. — Фрэнсис, ты упрямый козёл. Твари эгоистичнее тебя я в жизни не видел. На кой чёрт я тебе сдался? — Блак больно сжал талию фельдмаршала и развернул его на сто-восемьдесят. Снова прижал к себе, ещё грубее. Послышался звук расстегиваемой «молнии», Фрэнк дернулся было оглянуться и посмотреть, что там замышляет Блак… Но смотреть не понадобилось. В поясницу упёрся член, и на этот раз он встал полностью, высвобожденный из брюк. Страдальческий тон майора в дополнительных пояснениях не нуждался. — Ты ужасно самонадеян и не представляешь — что почувствуешь, если это проникнет в тебя. Определенно, кто-то из нас дурак и не понимает, на что идёт. Свихнулся и захотел какую-то дикость… — Это не твоё дело, — ясным голосом отрезал Фрэнсис, повернулся и схватил покрасневшее достоинство Блака невредимой рукой. — Не твоё дело, что я почувствую, когда ты будешь трахать меня, ясно тебе? Спрячь. Спрячь… — ему уже не хотелось отпускать этот огромный орган, истомленный тайными желаниями своего хозяина, как и не хотелось думать, выдержит ли он этот жуткий секс на самом деле. — Господи, Блак, да отними его у меня! — Ты что, не испугался?! — Блэкхарт не слишком торопился выполнять его просьбу. — Член как член, — осторожно ответил Фрэнсис, массируя огромную влажную головку кончиками пальцев — и заставляя майора ещё меньше хотеть прятать что-либо обратно в штаны. — Длинный. Очень длинный. Толстый. С бейсбольную биту. Вполне подходит для моего изнасилования. Я хочу. Ещё вопросы? — Когда? — Блак застонал, беззащитный перед этим мягким и чарующим злом: рука фельдмаршала, наигравшись, решительно обхватила член и сжала, скользя вверх. А потом вниз. — Когда вернёмся домой. Запрёшь дверь и поставишь меня на четвереньки. Зажмёшь мне рот чем-нибудь, раздвинешь мои ноги… Короче, тебе понравится, — Фрэнк, не выдержав, сам уложил торчавший гранатомётом орган в брюки Блэкхарта и застегнул ширинку. — Его размер — это всё, что тебя останавливало в желании отодрать меня? — Нет! — он изумлённо потряс головой. — Но это был самый последний аргумент, и я надеялся, что хоть он тебя остановит. — Зря, — генерал грустновато улыбнулся. — Из нас двоих дурак всё-таки ты. Идём. — Тебе очень больно? — робко спросил Блак, снова обвивая его талию, но совсем по-другому — нежно, с огромным трепетом. — Прости, я… больше, чем дурак. — Ты о руке? Я её не чувствую, честно говоря. Будем считать, что её нет. Блэкхарт скрипнул зубами. Он не простит себе этого, не простит… Фрэнк поцеловал его в сухие губы, не отказавшись от удовольствия слегка полизать их, посасывая и прикусывая — и заставить внушительный член друга ещё немножечко пострадать и понервничать. Потом дошёл как ни в чем не бывало к выходу. — Мы готовы, — вполголоса доложил Фрэнсис. Ксавьер молча уцепился за его локоть, и вся четверка двинулась по разбитой дороге туда, где догорал самый большой пожар.