| Part 3: Trinity fields |
Блэкхарта сразу увели вниз. Орали от восторга, торжествуя, что наконец-то пустят его на шашлыки. Майор отдувался молча, да ещё оглянулся пару раз на меня, пока его по голове не огрели. Спрячут ли его в том же подвале, где и остальных пленников держат? Надо будет сходить, проверить… Спасти его, бллин. Может, я его и не жалую, но мерзавцу Фрэнку он нужен. Господи, но неужели он собрался трахаться с Конрадом?! КАК? Генерал, конечно, тот ещё шутник, но эти фразочки о субординации… Да вдобавок Асмодей, подливший масла в огонь. Я что, один считаю это ненормальным? И какая, дерьмо собачье, субординация?! Если этот бык… коснётся Фрэнсиса… Но Фрэнсис мой! Чёрт, чёрт… Чёрт во всем виноват! Не я! Я не хотел. Ничего не хочу! НИЧЕГО! Довольно секса. Кажется, я насквозь им пропитан, задохнулся в нём, наглотался им, наглотался как таблетками. Нет, хуже, чем таблетками, и меня давно уже подташнивает. Но, как и в случае с таблетками, остановиться невозможно, это выше моих сил. Ангел, мне хочется увидеть твои огромные глаза. Чистые и грустные. Или не чистые, полные страдания, с каплями яда на дне зрачков. Увидеть их и забыть — Фрэнка, Сандре Льюну и фантасмагорию бреда воспалённого сознания, круговорот последних дней, похожих на безостановочный кокаиновый угар. Забыть всё как страшный сон. Или не увидеть твои глаза. Но заслужить увидеть. Проснуться дома, в нашей, НАШЕЙ постели, нащупать тебя рядом, обнять, запустить жадные лапы в твои шикарные волосы, целовать твои закрытые веки, ждать, когда ты, никогда не спящий, откроешь их для меня, и счастливо вздыхать. Что ты просто есть. Просто со мной, просто ты. Ты. И никого кроме тебя. Я вздрагиваю, не успев расплакаться. Серафим легонько дотронулся до моего плеча. — Ещё полчасика. Малыш. Соберись, прошу. Полчаса, не больше. Я обещаю. Ты сильный, ты выдержишь. Кто сказал, что я сильный?! Но разве могу я выбирать, когда кругом враги? Дезерэтт не стал ждать, пока вампиры с верёвками подберутся и к нему тоже. Рассыпался в мелкую белую пыль. И один Бог знает, куда подевался и где его теперь искать. Что делать мне? Я не настолько оригинален, чтобы сопротивляться, как бешеный, и получать по голове, и не настолько ловок, чтобы превращаться в… Что-то произошло. Моя одежда просела на землю, сминаясь гармошкой. Как будто я был в ней только что, но меня выдернули. Собственно, я и был в ней только что, она тёплая! Но я… почему-то на ней лежу. И не чувствую рук. Впрочем, как и ног. Я… — Змея! Змея! — Вы гляньте, змея! — Кто объяснит, что здесь творится?! Где сосунок? — Это он! Дайте кто-то пушку! У кого есть пушка?! Сам приятно удивился той скорости, с которой уползал с крыши, лавируя между двумя десятками бесполезно топтавшихся армейских ботинок. Нет смысла задаваться глупым вопросом о том, что произошло. Сосуд моей души опять перевернулся, на сей раз — весь, встал верх дном, а вязкая чёрная субстанция, что из него вылилась, превратила меня. Я оборотень. Только этого мне и не хватало для полного счастья… Смирись! Ползи или умри! Я нашёл в наружной стене довольно неприметную дыру и юркнул туда. Как оказалось, это вентиляционная труба. Я полз по ней, медленно привыкая к темноте, пока не соскользнул под наклоном вниз. Дышать было несложно, но очень мешала пыль. Если бы умел чихать, обязательно чихнул бы, а пока пришлось сопеть и напрягать немудрёные мышцы, сокращаясь и толкая себя вперёд как можно быстрее. Протискивался через фильтры, калориферы и бог знает какую ещё хрень, ломал и застревал в них, но протискивался. Торопился изо всех сил. Кто знает, может, из Блэкхарта допивают последнюю кровушку, пока я копаюсь в технических коммуникациях, Дэз перекуривает непонятно где, а Фрэнсис базарит с белой вошью Освальдом. Не знал, что вампиры умеют стареть. Или этот много голодал и мало спал? Забрезжил слабый свет, а ещё повеяло холодом. Похоже, я прибыл. Тот ли это подвал? Воздухозаборная решётка с этой стороны цела, видно сквозь неё мало, на уровне потолка, и я не уверен, что смогу своей маленькой змеиной головой пробить её. Попробовать зубами перекусить? Дохлый номер. Я пару раз стукнулся об неё и прилег, задумавшись. Ползти назад? Искать другой путь? Одежда осталась наверху, без неё я все равно что труп. Но если не превратиться обратно (кстати, а как?), от меня как от ползучего гада маловато толку. Ангел, ты бы точно что-нибудь придумал. Я побился об закрытую «дверку» ещё чуть-чуть, вызвав лёгкое покалывание в непривычно длинном теле, и собирался разворачиваться. Но решетка загремела, срываемая снаружи, а на меня уставилась пара до смерти утомленных глаз. Кошачьи узкие зрачки, намек на третье веко… Как славно. Хоть раз я сделал что-то правильно? Пусть и случайно. Вывалился из вентиляции, даже не сильно ушибся при падении и постарался напрячься, представляя, как возвращаюсь в родное тело. Хе-хе… где там. — Ты похож на ловчего удава-альбиноса, — он поднял меня за хвост, не скрывая лёгкого отвращения. Рассмотрел я камеру, в которой он сидит, немножко в шоке был от холода и запустения. И сам он похож на доходягу. Таким был Энджи — ну, когда я забирал его из борделя. Может, чуть менее грязным. — Зачем ты сюда залез? Странно, но ты горячий, совсем не скользкий и не противный. Ты точно удав? Жаль, ты такой большой и красивый, что я не смогу тебя съесть. СЪЕСТЬ? Перепугавшись, я, видимо, несознательно активировал обратный механизм превращения, потому что милый маанец ахнул, отступая, а я… стою перед ним в чем мать родила и силюсь что-то сказать. Интересно, как она выглядит со стороны? Ну… моя метаморфоза. Зелёный туман, молнии, волшебные звёздочки? — Я от папы твоего, — промямлил я невнятно, стесняясь смотреть в глаза. — От Фрэнсиса. Ты Эрик, это не требует доказательств. Ты ужасно на него похож. Он недоверчиво хмурит брови и молчит. Не двигается, наверное, размышляя, как быть. У него изранены губы, кошмарно просто. И он очень хочет пить, ясно вижу. А ещё он думает, что спит или галлюцинирует в полумёртвом от жажды состоянии. Змеи в мальчиков не превращаются, как и мальчики в змей. С чего мне начать? — Я принесу тебе воды. — Стой! — он очнулся. — Как я могу знать, что ты действительно от папы? Отравишь ещё, водой своей… — А ты меня понюхай, — усмехаюсь. — Фрэнк сказал, у вас абсолютный нюх. Конрад-младший тянет носом воздух, но в затхлой тюрьме и подземелье, очевидно, смешалось много посторонних запахов, потому что он подходит ко мне и тыкается в голое плечо. Забавно. Мило так. — Ты им пахнешь, — шепчет Эрик, застывая в этой позе — лицом вниз на моём плече. — Ты провёл с ним немало времени. Близко был, подозрительно близко. Ты… вообще-то вампир. Но ты какой-то странный вампир. Неправильный. У меня все основания думать, что ты шпион. — Ну тогда убей меня. Я безоружен, — снова усмехаюсь и развожу руками. Но он стоит и стоит, неподвижно, и я предположить не могу, что его так приклеило ко мне. — Кто ты? — Я пришёл помочь. Генерал не хотел меня брать в город, я сам напросился. — Кто ты?! — Да я сам не знаю! — по коже скользнули его зубы, впиваясь в тело, хоть и не глубоко, но… Я застонал от неожиданной боли. — Эрик, твой отец желает спасти тебя. Или пристрелить, если ты заодно с суками, спалившими Сандре Льюну. — Кто ты… — голос почти не слышен, он слизывает выступившую из моих ран кровь, он… чёрт побери, уже жадно сосет её. А я совсем ничего не понимаю. Но да, да, я чувствую ту же истому, что и тогда, когда из меня сосал кровь Фрэнсис. Его сын просто удовлетворяет жажду.Его сын возбуждает тебя.
Вот не надо этого. Очевидно же, он не дотерпел до номальной питьевой воды, а меня надо убить, я без сомнений шпион. Двух зайцев одним выстрелом. Что он там говорит? Я всё ушами прохлопаю. — …не человек и не вампир, и даже не обычный оборотень. И ты не нашей расы. — Я белый. Американец, — неловко отшутился. А он опять хмурится. Как Фрэнк, мать его. На доходягу больше не похож. И во взгляде усталость испарилась, теперь Эрик оживлен, и его интерес ко мне носит знакомый, нездоровый характер. Тревожные звоночки, один за другим. — Ну и что, что голый, по трубам одежку с собой не протащишь. Напился? — Да, — он размял пальцы, загадочно улыбаясь то ли мне, а то ли стенке, сжал кулак — и выбил замок в решетчатой двери своей тюремной камеры. — Веди. Проглатываю этот сюрприз со спартанским спокойствием и выхожу следом. В камере по соседству, кстати, лежал какой-то боров с расколотым черепом. Не удивлюсь, если там найдут отпечаток всё того же кулака Конрада-младшего. — Почему ты не разбил замок раньше? Выбрался бы давно из этого могильного склепа, — я ёжился от холода, познавая в полной мере все прелести жизни нагишом и босиком. — И куда бы я пошёл? На волю не вырваться, связаться с окружающим миром тоже никак, город оккупирован, и я один, друзей всех перебили или обратили в поганых кровососов. Ты — мой билет наружу, шанс убраться как можно дальше из этой дыры, — чувствую спиной его взгляд, предательски скользящий по моему позвоночнику всё ниже и ниже. — Надо бы тебя одеть, пока никто из прихвостней Освальда не объявился. — Во что одеть? В это?! — я указывал на тело какого-то бедолаги-солдата из армии Фрэнсиса, валявшееся в углу. Его, возможно, забыли вынести после бойни, потому что в целом подвал был чистым. — Лучше отморозить к хренам пятки, чем снимать одежду со жмурика. — Мозг не отморозь, удав… — Эрик обгоняет, наконец-то перестав пялиться на мой зад, и я останавливаюсь. Ну что, котяра? Ведь ты молодой котяра, генов пантеры в тебе больше всего. Зоопарк какой-то. В глазах у него пляшут смешливые искорки, но меня смеяться почему-то не тянет. — Я вовсе не заставляю тебя влезать в форму убитого. Я надену её сам. А тебе отдам свою одежду. — Она же грязная! Крик души был благополучно проигнорирован, и он начал раздеваться. Кого нам не хватает для хорошей картины маслом? Правильно, его папочки. Заходит в момент, когда Эрик переступает через упавшие джинсы — щелчок фотоаппарата, ещё щелчок — и можно в рамочку, на стену в рабочий кабинет. Опозоривший честь семьи сын и гулящий любовник в лунных катакомбах — в качестве подписи. Вот кто мне скажет, почему так фантазия разбушевалась? Не потому ли, что Эрик хорошо сложен (чересчур — не будем забывать, что я был искушен уже тремя видами эксклюзивных порочных красавцев) и манит к себе чудесно выступающими ключицами? А его узкие бёдра соблазняют меня молча и как-то совсем нагло… Так, стоп. Я два дня как эротоман, спору нет, но это уже слишком. Прижал к глазам ладонь, стараюсь прийти в себя. Не получается. Потихоньку подглядываю сквозь пальцы за переодеваниями и выясняю, что у парнишки сзади растёт миленький хвостик. Коротенький, сантиметров десять — и нервно подёргивающийся. А у меня возникает абсолютно нелепое желание погладить его. — М-м, — хвост моментально успокаивается, прижимаясь к Эрику, а Эрик… Ты зол? Ну что с меня, с идиота, взять? Не бей сильно. — Твоя месть? — За что? — За то, что таскал тебя за змеиный хвост, — он так искренне удивлён тому, что я сам до этого не додумался. А я и забыл. — Разве нет? — А тебе больно? — Ну не то чтобы… — он внимательно смотрит на меня, пока я не отпускаю хвостик и бормочу виновато извинения. — Никогда не видел раньше голого маанца? — Я о расе только сегодня узнал, — огрызнулся я тихо. Рука опять непроизвольно тянется к заветному местечку на его копчике, и Эрик перехватывает её. — Это не больно, — говорит медленно, с расстановкой. Насмехается, короче. — Но это немного отвлекает. Заставляет думатьо позе, в которой ты хочешь меня
о посторонних вещах.
Я моргнул. Мне показалось или в голубых глазах действительно отразилось совсем не то, что он сказал? Эрик опустил голову, натягивая армейские штаны, а когда поднял её опять, глаза были абсолютно чисты. Какой облом. А теперь ещё зелёная рубаха с наглухо застёгнутым воротником лишает меня его волшебных ключиц. Двойной облом. — Ничего, что без белья? — отчаянно спрашиваю я, неизвестно на что надеясь. — Боюсь, ты не захочешь потом носить свои джинсы. — Глупости, я не брезгливый. Кроме того, после моего двухнедельного заключения им одна дорога — на помойку. — Спасибо, что уточнил. Теперь я точно их не надену. — Ещё как наденешь, — он нависает надо мной. И кстати, снова удерживает за руку, чуть выше запястья. — Зачем ты трогал хвост? — Может, я больше не увижу голых маанцев. И никогда не узнаю, какие они на ощупь, — продолжаю играть с огнём и наслаждаться его сдвинутыми бровями. — И какие же? — Я успел дотянуться только до хвоста. Продолжаю гадать. — Одевайся. Одеваюсь, одеваюсь… недовольно косясь на его растрескавшиеся губы. Он постоянно облизывает их, и они сохнут, и сохнут, и болят. И снова трескаются. — Отлично выглядишь, удав-альбинос. — Обойдёмся без комментариев, Эрик. В его тряпках тепло, и они приятно пахнут. Как ни странно. Пахнут немытым мужским телом, кровью и потом, стоило бы уточнить. Я не извращенец, я… наверное, псих. На голове у него вороны свили гнездо, под глазами синячищи, от полос грязи на шее меня, патологического чистюлю, передёргивает, но мне хочется наброситься на него и сжать, сминая рёбра, выгнуть назад, сломив сопротивление, заставить выгнуться силой, если ему не хочется… Я чувствую, мне наплевать, чего ему хочется или не хочется. Он притягивает меня, как ребёнка — чертова коробка леденцов, и я не кричу об этом только потому, что задохнулся и потерял голос. — Я нашёл Джульетту, дочурка Свонга красит ногти в спальне у Освальда и, по-моему, чувствует себя там прекрасно. А жену мэра убили вчера, поэтому… — Дезерэтт вдруг заметил, что я в подвале не один, и заткнулся на полуслове. Появился он довольно эффектно, проступив из крошащегося бетонного потолка, и его лицо было похоже на барельеф, двигались только губы. Если бы не знакомые очертания микросхемы BIOS во лбу, я б его не признал и так же, как Эрик, сел бы с открытым ртом. — Я помешал? — Это союзные войска, милый, не бойся, — выдал я внезапно, обращаясь к маанцу, и поманил серафима спуститься к нам. Он был полностью каменным, пока не коснулся пола, а когда вернулся в плоть, красные волосы меня почему-то ослепили. И не только меня. — Ты тоже так умеешь?! — у Эрика настолько широко раскрыты глаза, что я смеяться не могу. Бедный мальчик. Ну и как мне сопротивляться желанию обнять тебя, когда ты растерян и беззащитен?! — Нет, что ты, я столько не выпью и не выкурю, — подмигнул Дезерэтту, чтобы он не вздумал объясняться. Не хватало огорошивать Эрика россказнями о пекле и тамошних неадекватных жителях. — Дэз, где генерал-фельдмаршал? — Болтает с Освальдом наверху, — падший ангел с любопытством заглянул в камеры. — Седьмое солнце ада! — Я попросил! Не выдавай, бллин, свою чертову натуру! — Извини, не сдержался. Это же Вельд, кто о нём так хорошо позаботился? — Он был предателем, — скромно заметил Эрик, найдя силы встать и выдержать взгляд расплавленных глаз серафима. Почти выдержал. — А ты? — Я люблю вкус воды больше, чем вкус крови. Нет, я не предатель. Я бы с этим поспорил… Но молчу, намеренно трогая прокушенное плечо. Эрик покраснел. Но Дезерэтт ничего не понимает, его заинтересовывают другие детали: — Где ты взял эту одежду? Джинсы тебе длинноваты. — Долго рассказывать, — уклончиво ответил я, хватая юношу за рукав. — Дэз, ты не мог бы разведать, как там Фрэнсис? Убить пару вампиров, чтоб не мешали нам заскочить к нему на чаепитие? Ну, я не знаю… Придумай сам ещё что-нибудь, чем занять себя минут десять-пятнадцать. — Без проблем, — серафим маслено улыбается, бочком отступая к лестнице. — А ты времени даром не терял. — Что… что всё это значит? Эрик великолепен в военной форме, надо отдать ему должное. То ли гены Фрэнсиса, то ли его собственная подготовка и выправка, но он стоит так ровно, словно ему к спине привязали эталонный метр. Как тебе объяснить, милый, моё поведение? Если я сам не вникаю в смысл всего, что делаю. — Иди сюда, — мой тон резок и холодноват, а маанец подозрителен и враждебно настроен. — Что ты задумал, белый удав? — он идёт через весь подвал к слуховому окну, спотыкаясь, потому что я не слишком забочусь, успевает он за мной или нет. А я уже не альбинос? С чего вдруг? Интересно. — Вылезай, — стекло в окошке было разбито до нас, я вытряхнул из рамы последние осколки. — Нет, ты должен объяснить… — Ни хрена ты не поймёшь! — я вне себя — от злости, странной, тупой, детской, иррациональной злости, проявившейся внезапно, но она так сильна, она просто душит меня, я едва не плачу. Я… пожираем тоской, сильнее, чем прежде, и я ненавижу себя и то, что должен совершить. — Удав… — Я не удав! Меня зовут Ксавьер! — О-о, спаситель¹, — его прекрасные голубые глаза светятся вызовом. — Значит, ты всё-таки сунулся, куда не просили. Ты убьёшь меня, не правда ли? Вот только узнать бы… чем я тебе мешаю? — Убирайся куда хочешь. Или разыщи своего отца и скажи ему, что я сошёл с ума, — я плюнул в окно на землю, находившуюся вровень с глазами, и пожалел о пистолете Фрэнсиса, оставшемся в сброшенной наверху одежде. Он бы сейчас очень пригодился. — Почему ты так ведёшь себя в моём присутствии? — он придвинулся ко мне и взял за обе руки. Поднял их вверх, описав неровную дугу, наклоняется, требовательно заглядывая в глаза. Ты ничего не прочтёшь в них, мальчик, наученный горьким опытом, я не выставляю напоказ свои мысли и настроения. — Почему ты колешь меня? И ненавидишь. Я ничего плохого не сделал. И я хочу спасти свой немногочисленный народ. — Потому что я урод! Я был бы рад, если бы ты предал расу, я был бы просто счастлив убить тебя! Или притащить к Фрэнку, чтобы он убил тебя сам, я был бы на вершине блаженства, избавившись от соблазна, от головной боли, от жутких видений, от… — я плотно сомкнул веки, не в состоянии больше видеть это лицо так близко от себя. — Господи, только молчи, не отвечай ничего. И уходи. Уйди же, не мучай меня! Он подтянулся, залезая в окно, и побежал по тропинке. Земля под его ногами была густо пропитана кровью и дождём. А я стоял и стоял, не желая открывать глаза, и слушал, как затихают вдали быстрые шаги, и молил Бога о пробуждении — уже довольно-таки иллюзорном, потому что сам не верил, что от такого долгого кошмара можно проснуться. Я бы стоял ещё, и пришли бы вампиры и укокошили бы меня, легко, как младенца в колыбели, и я, наверное, был бы даже не против. Но вернулся Дезерэтт, шестикрылый ангел или шестикрылый демон, которому не нужны были мои слова, чтобы уразуметь смысл этого одинокого стояния у разбитого слухового окна. Он забрал меня в мощные объятья и вынес из подвала. А я жался к его груди и плакал. И хотел спать. И таки поддался сну, слишком измученный борьбой с собой, я заснул и забил на всё, что будет со мной потом. Δ^ Малыш не различает, где любовь, а где верность. Думает, что это одно и то же. Он отпустил Эрика, но Эрик вернётся к нему. Все возвращаются к нему, даже мёртвые. Потому что он — Спаситель. Он сам не знает и мне не поверит, но кое-кто другой дал подсказку. Δ