| Part 3: Trinity fields |
Первая мысль была, как всегда, самая идиотская — о том, что у фельдмаршала из-за тонны лака даже не шевелятся волосы от ветра. Потом я как-то отстраненно восхитился его выдержкой — столько лет знать такое и не говорить даже Блаку! Небось врачей, делавших анализы, запугивал или сразу убивал, чтоб не проболтались, а потом заменял новыми… как перчатки. У майора двигается челюсть, он хочет что-то сказать, но не скажет, разумеется, промолчит, потому что… это не его дело, и слушатель он случайный. Я тоже тут лишние глаза и уши — Эрику бы услышать это наедине с отцом, чтобы пережить. Он встает, ссаживая меня на свое место, так быстро, что мой предостерегающий крик не успевает слететь с губ. Голос замирает, ослабев почти сразу. Я не могу тягаться с шумом вертолета. И я лишь предчувствую нехорошее, не в состоянии помешать ему. Эрик бледнеет, кусает губы, не глядя никуда, и в то же время… его лицо покрывается серебряной россыпью каких-то линий, превращается в нечеловеческую маску. Они слабо мерцают, и я пугаюсь. Встаю тоже, превозмогая страшную усталость. Его длинная фигура в облаке темных волос, резко обозначившись в проеме двери, ласкает взор, несмотря ни на что… любовно застревает в мозгу. Смутно слышу возглас фельдмаршала, его расширенные глаза обращаются на меня. Потом снова на сына. А его здесь нет. Эрик просто наклонился наружу и выпал из вертолета. Я ничего не помню, правда. Кажется, я выпрыгнул следом сам. Но руки серафима ощущались за спиной. А может, то были его крылья. Воздух показался горячим, даже раскаленным. И странно пах. Возможно, страхом… нашей общей бедой. Недоверием и злостью. Я перевернулся несколько раз, старясь разогнаться и сократить расстояние между нами. А Эрик падал камнем, быстро и легко… будто что-то магнитом притягивало его к земле. И я забываю, кто я, что я умею летать, что крылья серафима мне не нужны, как и ничья иная помощь… и кричу, не слыша себя, кричу его имя, громко, Господи, как же стыдно перед Тобой за это падение. Я настиг маанца буквально в полуметре от земли, впав уже в отчаяние, жестоко ругая себя за глупость и беспомощность. Простился с надеждой поймать его… не веря, что смогу, что у меня получится. Тяжело развязывать себе руки, привыкнув за всю жизнь, что их нет, что они ампутированы. Но теперь… теперь я свободен. Я научился летать в мгновение ока, со своей легкой ношей, с его телом, полностью покрытым тонкой сеткой из серебра и еще какой-то дряни. Эрик, мальчик мой, разве так ты хочешь умереть? Я покидаю вместе с тобой Кассандру Льюну, несчастный город, созданный твоим отцом. Я догоняю вертолет и оставляю его далеко позади, мы окажемся с тобой в Большом Яблоке быстрее, раньше всех, я опущу тебя в горячую ванную, а потом положу в мягкую постель, и лягу вместе с тобой, знаю, усну как убитый, но все же грязно прижму тебя к себе. Я об этом пока лишь мечтаю, а позади нас бесшумно смыкается треснувший купол. 4:40. И пути назад у тебя нет. — Ксавьер, — ты полностью в сознании, хоть тебя и страшно мутит от моего неровного полета на высоте, где уже не встретить самолеты, мы намного выше облачного слоя, да что там… Мы почти на границе со стратосферой, но подняться над землей еще выше я не рискну, чтобы ты не задохнулся. Красивый и недоверчивый… тебе не нравится хищное выражение моих глаз, но ты неверно толкуешь его, ты слишком чист, чтобы предполагать причину моих похотливых терзаний. А мое вожделение растет, растет и тяжелеет. И тонет в твоих едва шевелящихся губах. — Глупец. — Спасти тебя не глупость, — я как-то удерживаюсь от нездорового желания поцеловать эти губы, хотя в моем воображении они давно смялись и раскрылись, и я глубоко проник тебе в рот. Господи… ну почему я стал таким развратным?! — Я бесполезный кусок мяса. Мешок костей. Просто утиль лабораторный… — Заткнись, — удерживаться от криминальных поползновений все труднее. А твое хмурое лицо, пронизанное страданием и капиллярным серебром, манит к себе все яростнее. — Ничего не доказано. А он мог намеренно причинить тебе боль. Он умеет. — Нет. С таким выражением глаз не врут. Только не с таким. — Современные технологии позволяют забеременеть даже кастратам. — Да плевал я на технологии! — Ты не знаешь, о чем говоришь, — неожиданно грубо оборвал я, не желая больше развивать эту щекотливую тему, и стиснул его худую спину до боли в суставах. Он молчит, обиженный, только пораненные губы иногда кривятся, я смотрю на них все с тем же ненормальным вожделением… и с тревогой думаю, куда же податься. К фельдмаршалу или к себе? В резиденцию отца он, конечно же, хочет попасть сам. Зато в своем нью-йоркском особнячке я могу делать с ним все, что заблагорассудится, нам никто не помешает. Но я никак не могу решиться. И что ему сказать по прибытии? Соврать? Он ведь поймет, что мы прилетели не туда, куда надо. Забрезжил рассвет. Розовая полоска горизонта слепит его, убирая тонкие следы серебряного гнева и отчаяния, я бесстыдно пялюсь на метаморфозу, просто тупо пожираю глазами его лицо. Перестало как-то заботить, что Эрик подумает обо мне… в свете того, что я собрался изнасиловать его. Я пролетел над мегаполисом довольно быстро, описав неровную дугу, без труда нашел зеленое пятно центрального парка и начал снижаться. Парковая авеню еще не проснулась, я приземлился со своим сокровищем на безлюдном перекрестке и совершенно спокойно дошел до ворот. Зачем? Я хотел немного показать Эрику город, те несколько штрихов пестрых впечатлений, которые он успеет сейчас получить, вытеснят его угрюмые мысли. И правда, он вертел головой до самых дверей, разглядывая дома, магазины и тротуары, затем ровно подстриженные кусты в моем саду. Проводил долгим взглядом макушки крон вечнозеленых деревьев, а когда мы пришли… — Господин мой! — повар выбегает из кухни в холл такой же белый, как и всегда, и чуть присыпанный мукой, не помня себя от счастья, вытирает руки о фартук и… вижу, хочет броситься ко мне и обнимать. Но я не спешу расставаться с Эриком, несмотря на его недвусмысленные попытки вырваться из объятий. — Дверь была не заперта, Жерар, — замечаю я строго и наконец позволяю маанцу неуклюже упасть на пол и сразу же вскочить. — Ваш брат гуляет по саду, поэтому я оставил ее открытой. — Пусть выходит с ключами, — говорю еще строже, и меня внезапно шарахает по голове. — Он до сих пор тут?! — Как и ваша матушка, мессир. Я не мог их выгнать, вы же понимаете. — Что происходит, Ксавьер? — Эрик Конрад смотрит на меня недобро и пятится к дверям. — Стоять. К твоему отцу мы поедем все равно, но попозже. Тебя нужно привести в порядок, умыть, причесать, переодеть и накормить. — Разве не Фрэнсис должен помочь мне в этом? — Я управлюсь лучше. И он не станет мне перечить. — Потому что любит тебя, — парнишке хорошо удался сарказм, но я не клюну. — Не так ли? — Потому что любит тебя, — я сделал ударение на последнем слове, но сам не был уверен в правдивости. Фрэнк не хотел его спасать, как неудавшийся эксперимент, это очевидно. Но его душа слишком сложна и безумна, чтобы делать отсюда какие-то выводы о его чувствах к Эрику. Я поговорю с генералом позже, когда все уладится. Не раньше, чем я пересплю с его сыном и достойно закреплю свое звание шлюхи. Господи, а ведь я считал Ангела таким. Пока я стою в замешательстве, Эрик все же пытается бежать. Отступает к выходу, открывает дверь и… застывает в проеме, впуская в дом сквозняк. Я подошел и собрал его разметавшиеся на ветру волосы в ладонь, рассыпал снова, прижал руки к его талии, обнял… А он смотрел и смотрел на красные плитки садовой дорожки, на мой Феррари, припаркованный в метре от гаража, на кованые ворота, за которыми виднелся парк… Мимо тем временем прошел первый проснувшийся человек — дворник, убиравший мою часть улицы, потом проехал на велосипеде разносчик газет… А потом Эрик повернулся ко мне. — Я все равно не знаю, куда идти. Ты обещаешь привезти меня отцу? — Я уже обещал. Повторить еще раз? Ему больше нечего возразить, поэтому я волоку его в ванную. Эрик раздевается, я рассеянно забрасываю военную форму в стиральную машинку, спустя мгновение понимаю, что ее следовало бы выбросить, но это становится не важным, потому что маанец раздет полностью, и я забываю напрочь о стирке. Глаза опять впиваются в его хвост. Хвостик, так мило прикрывающий попу… — Ксавьер! — Ну что?.. — шепчу тихо, прямо ему в ухо, и он дергается, обжигаясь. — Ну почему нельзя? Ты такой хорошенький, и этот хвост… почему ты болезненно реагируешь? Я же не тяну за него. — М-м-м, — он странно застонал, то ли от невозможности объяснить, а то ли от досады, что я придурок, ничего не понимающий в анатомии его расы. — Я не могу подобрать слов. Поэтому просто отпусти его. — Тебя это возбуждает? — неожиданно вымолвил и чуть не проглотил язык. Не столько из-за нескромности вопроса, сколько от собственного возбуждения. Жаль, что он в этом смысле остался спокоен. Я нервно глажу его спину, снова и снова спускаясь вниз и проводя чуть дрожащими пальцами по всей длине хвоста, сам не понимаю, почему он меня так влечет, а Эрик вздыхает, явно не собираясь отвечать, а потом немыслимым образом выскальзывает из рук и залезает в ванну. — Принеси мне одежду, — он невозмутимо включает воду, переводит ее на душ и становится под горячие струи. — Если тебя, конечно, не затруднит. Пожалуйста. — Не боишься, что будет не впору? — Ты ненамного худее меня, — он фыркнул и повернулся спиной. Хвост, хвост… нет, нельзя. Я выбежал оттуда, слишком разгоряченный и паром, и Эриком, бегом бросился на четвертый этаж и на лестнице чуть не сбил с ног Тисс. — Мама, я спешу, — брякнул не глядя, помчался дальше, что кричали мне вслед, не расслышал, взял из гардероба первую попавшуюся майку и джинсы, побежал обратно… И вспомнил, что не захватил трусы. Поборолся с соблазном оставить Эрика без них, сдался, вернулся и снова наткнулся на мать — она специально поджидала в коридоре с недобрым лицом. — Мама, я действительно спешу! — Может, ты когда-нибудь найдешь одну минутку на свою бедную старую мать? — Я тебя внимательно слушаю, — неохотно остановился, спрятав охапку одежды за спиной. — Почему ты так бледен, Ксавьер? — Я мало спал в последнее время. А еще немножко умер и стал вампиром. Я уже говорил. — А… — Тисс сосредоточено открывает и закрывает рот, не решаясь спорить, — а почему ты такой запачканный? — Не успел помыться с дороги. Как раз иду в душ. — А что с работой? Тебя не уволили за прогулы? — Нет, мой влиятельный любовник хорошо обо всем позаботился. — Твой любовник… — Да, я сплю с мужчинами. Это очень удобно, когда твоя родная мать хочет, чтоб ты женился только на еврейке. Или не женился вовсе. — Значит, дело во мне?! — Конечно нет, я пошутил. Мама, я обычный гей. Твоя минута истекла. — Кси, разве я… у меня… — она стиснула руки на груди и заплакала, — у меня не будет внуков? — Спроси об этом Ману, — я прошел дальше, постаравшись не задеть ее плечом, и ввалился в ванную, где стало еще жарче, чем до моего ухода. Эрик сидел на бортике ванны, наклонив голову под кран, и усердно полоскал волосы. Его прелестный хвост выгнулся вверх. Ну и как тут удержаться, черт возьми? — Ох… — он зашипел, разворачиваясь с кулаками, но я отскочил. Излишне упоминать, что принесенную одежду я уже поронял. — Почему ты меня не слушаешь?! — Заканчивай купание, я тоже хочу в ванну. — Ответь! Тебе нравится меня злить? — Ты не злишься, отнюдь, — я понизил голос, желая подразнить его. — С тобой кое-что другое происходит. Но ты не злой, о нет, какой угодно, но не злой… Он растерзал меня взглядом и потребовал полотенце. Я положил рядом с ним штаны и принялся раздеваться сам. Совсем забыл о своем стояке… но вот стояк не забыл обо мне. Эрик смотрит на меня очень внимательно. Так внимательно, что я понимаю… у него никогда полностью не вставало, и он впервые видит, что его кто-то хочет. Что за дерьмо, ему уже двадцать! Хотя я сам неделю назад был несчастным программистом-импотентом. Девственником, почти таким же забитым, как этот худой и голый мальчик. Которого я, возможно, невинности лишу. Впечатление, будто Ангел начал цепную реакцию. Но загадывать рано, во мне накопилось слишком много усталости. — О чем ты думаешь? — маанец закончил вытираться и надел только белье и джинсы. Его великолепная худоба странно сочеталась с мускулатурой, тонкий рисунок мышц на животе, уходящий вниз, красивая рельефная грудь, а еще руки… Вот об этом я теперь и думаю, малыш. Как ты похож и не похож на Фрэнка. У меня страшно ноет в паху, просто судорогой свело от боли. Пока я тут, придется снять напряжение вручную. — О завтраке. Он почти накрыт, начинай есть без меня. Столовая на первом этаже, ты найдешь без проблем. И надень майку. — Она слишком узкая, мне без нее комфортнее. — А говорил, что я толстый. — Не перекручивай! Я брызнул на него из душа и прогнал. Сейчас получу облегчение… выключил воду, сел и закрыл глаза. Взялся за член, припомнил довольно-таки сладкий стон Эрика, сжал веки плотнее… и он ворвался обратно. — Кси, повар хотел узнать… — он запинается, но всё же договаривает, — откупоривать ли вино? Какое-то… прости, название вылетело. — Нет, — отвечаю, не открывая глаз и не прерывая свое занятие. — Не надо сегодня алкоголя. — Что… ты делаешь? — Страдаю. Иди отсюда. — Ксавьер… — Мне надоело слышать свое имя от тебя. Уходи. Он закрыл дверь. А я не смог кончить. Как ни старался./mirror of mind — Erick/
Он вышел к завтраку только через полчаса, очень раздраженный. Почти не ел и не смотрел на меня, уставившись в одну точку. Заходил его брат, очень красивый подросток лет четырнадцати, отхватил грубостей и тарелку салата, быстро ретировался. Не подозревал, что у Ксавьера такой жесткий и деспотичный характер. Повар его любит, отвечает подобострастно и ни на что не обижается, но как вести себя мне? Чтобы не разозлить его. И чтобы он не передумал ехать к отцу. — Ты доел? — голос сухой и абсолютно бесчувственный. — Да, — я тихо поблагодарил Жерара, чем несказанно его удивил. — Куда дальше? — Спать. — У меня волосы мокрые. — Фен в спальне. Расческа тоже. Пошли. Хватает меня за руку и тащит наверх, на последний этаж. Я стараюсь успевать за ним. Ругается матом он просто отменно, причем на разных языках. Притащил и почти кинул на кровать. Открыл ночной столик, достал обещанное и тоже швырнул на кровать. Я не выдерживаю. — Почему ты зол? — Как закончишь, вали в комнату по соседству, — и плюхнулся в постель не раздеваясь. Его собственные золотистые волосы еще не полностью подсохли, блестят, а глаза… глаза просто пылают в бешенстве. Я бы и рад не смотреть на него, но меня тянет почти насильно. — Ты разозлился, потому что не получил мой хвост? — Да, блядь! Какой же ты догадливый! — Я не уверен, что ты говоришь правду… — Включай долбаный фен и суши свои долбаные волосы! Мне стоит помолчать. Я высушился и расчесался предельно быстро, положил все на место, но уходить… страшно. Пока он рядом, я хотя бы приблизительно догадываюсь, что у него на уме. — Ксавьер, можно мне остаться здесь? — Зачем? — Отдам тебе хвост. Если это прекратит твои психи. — Нет, спасибо. Вали. Я разделся догола и лег на бок, отвернувшись от Кси. Его цепкие руки моментально оказались на мне, от прикосновений к хвосту опять захотелось плакать, кричать и еще что-то… непонятное. Ксавьер придвинулся ближе, задирая хвост все выше, пока не прижал его к моей спине. Его пальцы щупают основание, так торопливо… трут мне кожу… скользят под хвостом, он выгнул мне его слишком сильно. — Хватит, мне больно. Он отпустил. Только сейчас я понял, как тяжело он дышит. — Где было больно? Я показал. Он прошелестел одеялом, перемещаясь по кровати, и ткнулся туда… языком. Черт, он сумасшедший. Я застонал и довольно громко, в голове почему-то зашумело. — Тебе нравится? — теперь его голос охрип до неузнаваемости. Он лижет меня еще немного, добивается еще одного стона и крепко обнимает. Прижимается весь горячий, а в одном месте горяч как-то особенно. Смутно ощущаю сквозь плотную ткань штанов, что его член стал слишком твердым… и начинаю догадываться. — Ты хочешь меня? — Я больше хочу спать. — Что ты делал в ванне? — Я так ничего и не смог сделать. — Почему? — Потому что я устал. Потому что неправильно. Потому что ты его сын. Потому что… Ксавьер отключился. Уснул как убитый. Я беспрепятственно снял с него все за исключением цепочки и укрыл. Теперь как бы можно уйти. Но я не пойду в спальню по соседству, мне и тут хорошо. И мне нравится лежать в кольце его рук. Он забрал меня в объятья даже во сне… Что между нами происходит? Умом понимаю, что должен сопротивляться и силы мне хватит, несмотря на то, что он вампир. Должен. Мерзкое слово. Я извернулся, целуя его в губы. Буду спать. Я тоже устал. И отказываюсь понимать, чем его пленил мой хвост. Хвост как хвост, обыкновенный.* * *
По губам стекала кровь. Эрик порезал их своими безумно острыми клыками. Мы дрались в столовой, используя вилки и ножи, на мне столько царапин и глубоких колотых ран… но боли я не чувствую. Я связал его нейлоновой веревкой и потащил наверх, но даже эту веревку он умудрился разорвать. Хренов экспериментальный зверь. Я бросил его на кровать, но он уже освободился от веревки и ударил меня, хорошенько припечатав к стене. Я взвыл и снова повалил его, мышцы готовы были взорваться, он пробовал меня скинуть, но я навалился всем телом, изо всех сил прижимая его к постели. Он извивался, как бешеный, и рычал, пока я не заехал ему кулаком в челюсть. Стянул с него свои же джинсы вместе с трусами и задрал ноги выше головы. Хвост… хвост пришлось немного отогнуть, Эрик уже начал приходить в себя, я стиснул зубы и засадил в него. Ощущение было не из приятных, что уж говорить о его крике… но крови вокруг было разбрызгано предостаточно, появление еще одного красного пятна на простыне не имело значения. Я трахал его медленно, давая привыкнуть к боли внутри, только вонзался все глубже и глубже… он начал расслабляться и кричать потише при каждом толчке. Потом и вовсе лежал молча, хрипло дышал и болезненно выгибался, если я двигался слишком резко. Широко раскрытые голубые глаза пусты, лицо подавленное, без всякого выражения… Я трахал куклу. Держал его за бедра, насаживая на себя, кажется, бесконечное количество раз… но удовлетворение все не приходило. Я начал уставать и… Проснулся. Какой кошмар. Судя по солнечным зайчикам на стенах, на дворе глубокий день. А после этого развеселого сна мне расхотелось насиловать кого бы то ни было. Он спал, прижавшись ко мне, доверчиво, сама невинность… Его чудесный хвост прижимался ко мне тоже. Я осторожно просунул ладонь ему между ног. М-м, на этот раз почти полная эрекция. Обхватил пальцами его член, ласкаю. В горле страшная сухость, перед глазами маячит Фрэнсис… Что я делаю и зачем? Эрик обидится, решит, что бесплодным сгодится только подставить кому-то зад. Точнее, подумает, что я так решил. А я… и хочу, и не хочу. У меня кавардак в голове и непонятно где застрявшие слезы. Я кого-нибудь люблю? Ну хоть кого-то? Перестал быть в чем-либо уверенным. Ангел? Я почти не помню твое лицо.