| Part 3: Trinity fields |
______________________
/ mirror of mind — Erick /
Я пью коньяк Коломбар. Старый, очень крепкий. Мне налил его отец, после того, как… Нет. Не могу. Я для того его и пью — в тщетной попытке забыть события последних двух часов. Зачем в одном здании ставить столько ванн и унитазов? Как будто бы сюда приходят их обделывать полчища гостей. Я блуждал с Ксавьером на руках по безлюдным этажам — пока не догадался подняться на крышу. Там был второй бассейн (первый опоясывает имение красивым полукольцом), мраморный прямоугольник, залитый розовой водой. Я сначала подумал, что это специальная краска. Там плавало тело, лицом вниз. Увидев это, я почему-то сразу ощутил облегчение. Он захлебнулся, он мёртв, он больше не имеет власти ни над чем. Значит, я свободен. Но Кси моментально вырвался из рук и белой молнией ушёл под воду. Зачем? Трогать труп, вытаскивать его… усложняя всё лишними вопросами и подозрениями. Вызвали бы полицию, составили протокол, а тело — в морг, на опознание и вскрытие для выявления причины смерти. Хотя она и очевидна. Но Фрэнк ведь был фельдмаршалом Америки, существует формальность, соблюдение порядка и протокольных правил. Я обо всём этом начитался тоже. Я открыл рот, высказать своё «фи» и другие замечания, и, в общем-то, забыл его захлопнуть. Со скоростью, которую я ну никак не ожидал в слабом маленьком теле, Ксавьер доплыл до бортика бассейна и выбросил тело генерала. Из него текла свежая кровь, заново пропитывая капитально отяжелевшую от воды чёрную форму, у меня же потемнело в глазах. Не может быть. Он жив! Почему… — Ты поможешь мне или нет?! — Ксавьер срывал пуговицы, ломая ногти, содрал кое-как мокрый пиджак, рубашка разлетелась по кускам в разные стороны. И он почти упал на синюю грудь Фрэнсиса. Задыхался… кажется, в рыданиях. Мне тоже стало нечем дышать, внутри холодно и мертво. Запоздалые мурашки по спине. Но я пошевелиться не мог. Только глаза, как под гипнозом, следили за каждым движением. Вот Ксавьер перевернул его, перекинув через своё колено, и с силой надавил между лопаток. Изо рта генерала хлынула вода. Вот он надавил ещё раз, до хруста. Я услышал слабый вздох и кашель, от которого у меня самого начало саднить в горле. Ужасная сухость. И резкая боль в затылке. Что происходит? — Блядь, Эрик, да помоги же! — этот крик… как будто он полоснул по мне ножом. И в голове сейчас лопнет кровавая опухоль, большой красный пульсирующий шар. Я закрыл сухие, нестерпимо болящие глаза и сел на залитое брызгами бетонное покрытие. — Что я должен сделать? Ксавьер даже не слушал. Кинул мне папочку в руки, я задрожал, не справляясь с тяжестью тела, но глаза не открыл. И так всё понял. — Фрэнк? — прошептал Кси, заползая на него и обвиваясь вокруг шеи. — Вернись. Вернись, чёрт возьми, твоя Нежить не отпустит тебя в путь-дорогу в ад. Твой ад здесь. Здесь — я. И я тоже не отпущу тебя. Все ощущения притупились, глуша червивую боль в сердце, нервы выдают мне какую-то истерическую чушь. Например, то, что железный стайлинг на голове отца почти не изменил форму, и это так смешно. Я рассеянно ловил мысли Ксавьера о его причёске при погрузке в вертолёт, а сейчас… Почему они вернулись? Окоченевшие плечи под моими ладонями легонько тряхнуло. Я не хочу, но всё равно наклоняюсь посмотреть в лицо лежащего. Два зрачка на всю ширь глаз, чёрно-красные. На дне мне мерещатся лопающиеся сосуды. Они правда там? Или я дорисовываю себе их. Но зрачки реагируют и сужаются. И только после этого я замечаю, что столкнулся лбом с Кси, который тоже смотрит. Надеюсь, папе понравилось наше пристальное внимание. Наверное, он желает что-то сказать. Поздороваться, например. Или попросить пощады. Но Ксавьер лишает его этого гражданского права, отодвигаясь и с большого размаха влепляя пощёчину. — Это аванс, — сообщает он тихо, встаёт и уходит. Похоже, Кси великодушно уступил мне право первым расчленить фельдмаршала. Мне надоело вспоминать. Господи, не хочу, хватит. Наш разговор без слов длился от силы минут пять, я с остервенением злого взбесившегося хищника вгрызался в его мозг, сминая и насилуя всё, что встречал на пути. А он покорно раскрывался мне, как большой огненный цветок, с которого я срывал лепесток за лепестком, пожирая и отплёвываясь, пьяный от страшной мстительной радости, пока не добрался до сердцевины — и замер, сражённый и потрясённый до глубины души. То немногое, что я знал раньше о своём отце, поколебалось и обрушилось. Почему Ксавьер не смог добраться до этого места? Почему демон льда не смог? Или не пытался? Или не знал? Или наоборот — знал… и со своей тёмной усмешкой бога лукавства приберёг для меня? Я вынырнул из дымящегося хаоса, в который сам же и превратил в ярости сознание Фрэнсиса. Сел — беспомощный и растерянный к хренам. Попытался закрыться руками. Слёзы хлынули рекой. Он любит меня. Любит… — И ты не мог сказать! Не мог… Даже не пытался. Выродок. Лгал и лгал. Всю жизнь. Так облёкся в ложь и свои дурацкие интриги, упрятался в сто двадцать слоёв фольги и запёкся заживо в этой лютой печке! Чёрт! — я всхлипнул, зло кусая губы. — Ну почему?! — Я хотел, чтоб ты подрос. Ещё немного, — момент болезненной слабости прошёл. В его груди зияет рана, от неё на коже расползаются фиолетовые трещины разбитых артерий, но белое лицо вновь безукоризненно разглажено и похоже на красивую маску. — Ты ужасный… ужасный… — я судорожно вздохнул, успокаиваясь, а он привлёк меня к себе. Пара коротких всхлипов — и я притих, уцепившись за его шею, как маленький. — Ну и как ты объяснишь мне теперь?.. Нет, ему… — Врачи объяснят получше. Мне лечиться надо. Но уже поздно. Ничего не объясню, даже не собираюсь, пусть Ксавьер убьёт меня. И всё. — И всё?! Папа… — я ткнул в него кулаком, благополучно позабыв о ране. Он содрогнулся, синее пятно расширилось, а я зашипел, забыв на мгновение человеческий язык. — Прости. Как ты стал таким сумасшедшим? Прости ещё раз, но я выскажусь. Твоё сознание… перекручено сто раз и вывернуто, как колючая проволока шипами вовнутрь. Твои мысли похожи на мерзкие клейкие щупальца, они на всём оставляют трупный яд. Твоё сердце — пропасть: чёрная и бездонная, без единого проблеска, один сплошной леденящий ужас. А твоя любовь… всё равно что кошмарный сон адреналинового наркомана. И ты живёшь. Как ты живёшь?! Как смеешь жить… — На колёсах жил, — он слабо усмехнулся. — До появления Кси. А как стал? Ты ведь узнал уже. Всегда я таким был. Твоя бабушка слишком много худела и потребляла вместо еды всякую гадость. Высокая аристократичность… Здоровье — ничто, фигура — всё. И меня очень не хотели рожать. Видимо, предчувствуя — проблемы всякие. Гинеколог отсоветовал её от беременности. Но она не послушалась. Самодовольная дура. — Папа! — Она знает всё, что я о ней думаю, — Фрэнсис чмокнул меня в лоб. — Но теперь мой черёд быть самодовольным дураком. Из поколения в поколение мало что меняется, на самом-то деле. Ты моя главная — мучительная и неразрешимая — проблема. Я хотел разрубить гордиев узел вчера в Сандре Льюне. А Ксавьер мне помешал. — А почему ты не пытался избавиться от меня раньше? — Лелеял несбыточную надежду. Истязал ученых. Выжимал из них лекарство от твоего бесплодия. И не справился с угрозой, завязавшейся из маленького зёрнышка в яблоко раздора прямо у меня перед носом. Вампиры. Сильные, но убогие твари. Ненавижу. Ни ума, ни фантазии, лишь бы пить, пить, пока не лопнут. — Ты же сам… Ладно, я помню, что ты другой, — я уткнулся ему в шею по новой и глубоко вдохнул. — Пахнешь Ксавьером. Очень густо. В тебе разлита его кровь. Папа… тебе всё же придётся объяснить. Зачем ты это сделал? Хотя бы мне. И не вали всё на безумие и неадекват. — Я разозлился. Приревновал. Пришёл в уныние. Не нашёл на прежнем месте свои обычные анальгетики. А диацетилморфин надежно спрятал Блэкхарт. И я накидался кетамином. Хотел причинить малышу боль. Ну… немного боли. До первой крови и первого слова пощады. И… ну я не знаю, что добавить. Как всегда — невыносимый, острый и ярчайший кайф длится жалкие секунды. А расплата за него растягивается в вечность. — Ты был в беспамятстве? Ты помнишь хоть что-нибудь сам? Ты можешь точно сказать, что делал это обдуманно и осознанно? — Всё было как во сне. И чувство приятной бесконтрольности пришло из-за этого. Что всё не по-настоящему. Что я могу — и последствий не будет. Что я в притворном бреду. А с малышом всё хорошо. Что он просто спит рядом, — Фрэнсис понурил голову. — Я люблю его не притворно. И не придуманно. Понял лишь тогда, когда убил. — Оу… — в груди мгновенно разлилось жжение: сердце, что перекачивает кровь, пошло трещинами и рассыпалось, осталась другая, сильная серебряная мышца, замкнувшая кровоток на себе. Дыхание перехватывает, оно мне больше не нужно, зеркальный яд отправился гулять по венам, остывающие капилляры наполняются жидкой лунной эссенцией — и глушат боль. Такой вот подарочек от папы, безотказный механизм самозащиты… будь он проклят со своей лабораторией и всеми своими учёными. — Значит, убил. А Кси ни полусловом мне не обмолвился. — И что бы ты сделал? Убил в ответ меня? Вот он я, пробуй. Если осмелишься, — он встряхнул волосами, с которых ещё капала цветная вода пополам с гелем. — Осмелишься? Я помалкиваю. Я осмелюсь, и осмелюсь ещё как. Во мне достаточно силы, чтобы просто сжать его горло и задушить за три минуты. Но я почему-то не хочу. Безумие в голубых глазах погасло, он похож на изнуренного бессмысленной войной полководца, и усталость как будто убьёт его раньше меня. Усталость и дыра, уводящая вглубь посиневшей груди. И я давлю в себе смутное желание влезть в его разверстую рану и стиснуть между пальцев разорванные ткани, стиснуть так, чтобы выжать из них последнюю кровь. Услышать его крик. Или визг. Чтобы он наконец почувствовал боль, ну хоть какую-то. Ненавистный дьявол, исчадие ада, жуткое порождение злобы, скуки и сумасшествия. Мой любящий папочка. Но вместо всего, что так хотелось ему причинить, чудом пережив необузданный порыв ярости, я наклонился и просунул в его рану язык. Острые клыки вонзились в кусок мокрой едва пульсирующей плоти. Она забилась сильнее, когда я сомкнул челюсти. Его сердце? Фрэнсис издал глухой сдавленный стон и начал падать. Я придержал его одной рукой, вгрызаясь дальше и ощущая незнакомую сладковатую теплоту внутри. В голове. Я начал входить во вкус… и согреваться — о его шевелящиеся у меня во рту внутренности. А потом кто-то бросил на меня ужасный испепеляющий взгляд. — Эрик, ты сейчас свихнёшься, — тон бесстрастный, а голос способен раздавить своим презрением. С хрустящим ледком в каждом слове. Демон… ты уже тут как тут. — Свихнёшься, как папа. Хочешь? Всю жизнь получать удовольствие от старого доброго садизма. Материал качественный, заготовка в самый раз. Будешь сеять страх и ненависть, оставлять за собой пожары и руины. — А даже если и хочу, — я приостановился, жадно слизывая с губ кровь пополам со слизью, — кто помешает мне? Ты? Если это заложено в генах… — А если не заложено? И ты напрасно пытаешься найти оправдание своему отвратительному поступку? — А его преступления, значит, меньше?! И я не имею права на месть? — Имеешь, конечно. Но она сожрёт тебя. Поглотит и переварит с потрохами, оставив пустоту, которую ты впоследствии ничем не заполнишь. — Я уже сожжён. Я родился пустышкой. Мы говорили об этом, демон. Терять мне нечего, — и всё-таки я оттолкнул отца и вытер рот. Прикрыл глаза, пытаясь справиться с собой, с чувствами, нахлынувшими потопом. Вкус его тела мне понравился, понравился… Что ещё я мог бы с ним вытворить? Я не знаю… Я внезапно потянул Фрэнсиса обратно, повторно спасая от падения, и впился с нарочитой грубостью в белые трупные губы. Желание слепое, безудержное. Как ещё причинить ему боль, как унизить, прибить, приструнить?.. Он начал судорожно отвечать на мой поцелуй. А взгляд демона, по-прежнему обращенный на меня, наполнился искренним изумлением. Продолжается это безумие секунд пять, не больше. Отцовский язык исступлённо ласкает мне нёбо, я выпадаю куда-то, проваливаясь сквозь пол и все три этажа и сквозь землю прямиком в объятья хаоса, прежде чем опомниться. Но прекращать совсем — не тороплюсь. Обнимаю его голову, настойчиво всматриваясь в глаза. Пытаюсь заметить хоть что-то, что даст мне подсказку. — Значит, этого ты тоже хотел? Сколько ещё теней, кошмаров и фантазий способен сокрыть твой разум? Себя я в них не нашёл. Отвечай! Отвечай… Но отец и не думает отвечать. Улыбается и погружает меня в новый поцелуй — сладостный, страшный и такой же безумный, как и он сам. Неужели не существует ничего, что способно доставить ему боль как боль, а не как приправу к удовольствию?! Я начал плакать опять, ещё не до конца ощутив свою беспомощность. — Что ты за чудовище такое… — я всхлипываю, а он лижет мои щёки и подбородок. — Должно же быть хоть одно слабое место! — Ксавьер не устоял, маленький мой. Ты тоже не можешь? — он прижал меня к себе, к своей странной ране, непонятно как появившейся (не от падения же об воду в бассейне?), к талии, узким бёдрам, я схватился за них будто нечаянно, а все равно ведомый его рукой. И даже демон ему не мешает… Борюсь со слабостью, борюсь, стараясь не закрывать покрасневшие глаза, иначе, чувствую, он завладеет мной, моей головой, превратив всю ненависть в какое-то подобие страдательной любви. — Я награждён и наказан. Манить к себе, подчинять, располагать. И одновременно — наводить такой ужас, чтобы от одного моего имени холодели, молились — и умирали. При этом я не делаю практически ничего. Я только говорю, что делать — Блэкхарту, армии… рабочим, медикам, учёным. Я руковожу невыразимо сложными процессами. И мне невыразимо скучно в центре своей гигантской паутины. Мне настолько надоело заниматься тем, что нравится, что я перешел на всё, что не нравится. И это тоже надоело. Я ушел в анаболическую кому. Сознательно уснул, грубо говоря. Не осталось ничего, что могло бы меня развлечь. Я был уверен, что попробовал всё на свете. Я слишком громко и самоуверенно об этом подумал. И он… — Фрэнк спокойно кивнул на демона, а у меня язык отнялся ненадолго, — …обратил на меня внимание. Асмодей подсунул мне Кси, ловко и коварно, с большой тщательностью выбирая место, время и повод. Обставил встречу так, словно я нашёл себе игрушку нечаянно. Полная иллюзия самостоятельности глупого великовозрастного ребёнка. Да я бы и на нагло выставленную в поле зрения удочку клюнул. С таким-то поплавком, с такой приманкой, м-м… — И что? — И всё. Ты пролепетал о слабом месте, Эрик. Властелин игорных домов ада нащупал брешь во мне так же легко, как и во всём, чего касается. И ударил с меткостью, которой я завидую, уважаю и преклоняюсь. — Т-то есть… — Я убил Ксавьера. И чтобы вернуть его к жизни, пошёл на сделку, — отец поглядел в лицо ледяного демона поверх моего плеча. Я содрогнулся, резко осознав, что совсем не понимаю ставок в происходящей игре. Вокруг плетутся интриги, а сеть этих заговоров замыкается на одном-единственном человеке. Но на ком? — Идиот! Разве можно заключать договора с дьяволом?! Он обманет тебя, обманет в любом случае, обведет вокруг пальца! — Конечно, ты не поймёшь! Ты ещё не любил! А я думал, что никогда не полюблю. У меня было всё! А для счастья не хватало его одного, маленького ангела. И Асмодей одну за другой вытащил козырные карты из моих рукавов. Ни сбежать, ни сжульничать. Никого и ничего, только я и моя тоска. Противоборство, из которого я не выйду победителем. И его глаза, зелёный и карий — глаза рефери, обещающего не прекращать пытку, ни днём, ни ночью. У меня не осталось выбора. Ошибаешься. Но как я скажу тебе, что мы любим одного и того же светловолосого оборотня, что я попался в ту же ловушку, но не согласился продаваться за неизвестно чью душу? — И что ты отдал ему в обмен на воскрешение Кси? — Я не знаю. — Чего?! Как это? — я больно зажмурился, не желая выдавать, что был искушён точно так же. — Я же сказал — не знаю. Я просто ответил ему «да». И демон обещал, что Ксавьер придёт за мной сюда. А потом он поставил на мне клеймо и… Я думал, что больше не увижу его. Но вот… — Фрэнсис кашлянул, выплевывая кровь. — Вернулся. — Подожди-ка, — мне стало дурно от своей сообразительности, — где Асмодей поставил на тебе клеймо? — Ну… — отец потерянно повернулся к бассейну, щедро окрашенному в пурпур, — там. Он что, не понял? Похолодев до кончиков пальцев, я присел и заглянул в его синюю, уже фактически чёрную рану. На дне дыры бьётся сердце, которое я чуть не прогрыз. Но, несмотря на безобразные отметины от клыков, я отчетливо рассмотрел след, похожий на тавро, которым метят скот. Чем таким раскалённым должен был приложиться демон, чтобы клеймо огнем горело? Ярким. Красным. И похожим на букву «L», выведенную старинным готическим шрифтом. Я выпрямился, заметив, что шатаюсь. Секунду взвешивал желание наброситься на дьявола с кулаками, но тот среагировал первым, притянул меня к себе, слегка подбросив в воздух, и крепко схватил за руки. Ни размахнуться для удара, ни вывернуться. — Спокойно. Рана заживёт. Если ты больше не будешь трогать её этими прелестными зубами. Фрэнсис сам решает, что для него лучше. А ты радоваться должен. Ты ничего не проиграл. — Но и не выиграл, — я скривился, попутно удивившись, как стянуло кожу на лице после плача. — Скажи мне, ради чего ты стараешься? Какой тебе смысл? И выгода? После двадцать с лишним лет разгульной жизни, смертоносного веселья и других грехов мой отец и так попадёт к вам в пекло. Тебе всё мало? Ваш лучший «клиент»… — Если бы грешники на самом деле попадали после смерти в ад, я занялся бы садоводством, моя работа была бы никому не нужна: люди и без меня выроют себе ямы и упадут в них. — Тебе нужен осознанный выбор? — Человек должен понимать, куда именно он идет, — принц даэдра кивнул. — А… куда же остальные? Кто не понимает. — В никуда. Разве ты не знал? Девяносто пять процентов человечества существует как избыточная масса в условиях перенаселенности и нехватки природных ресурсов, вносит дисбаланс и будет истреблена безвозвратно. Как мусор сжигается в печи на больших заводах. Безмозглый биомусор. Или бездушный, если тебе так больше нравится. — Я никогда не видел заводы, только снаружи, на индустриальных фотографиях. — Всё ещё впереди, дорогой, — он предложил мне сигарету, и я не стал отказываться. Вряд ли в такой мелочи есть корыстная адская подоплека. Хотя кто знает… — Бери, бери, не оскорбляй меня, крохоборством не занимаюсь, — он мягко улыбнулся, и кончик моей сигареты вспыхнул оранжевым огоньком. — Ты уже простил своего единственного и неповторимого, ласкового и привлекательного папочку? — Издеваешься, — я затянулся с опаской, но обжечься боялся напрасно. Лёгкие наполнились приятным вишнёвым дымом. — Ты его сделал таким привлекательным, признайся? — Глаза — чуть голубее. Этого хватило. С кистью божественного художника всё равно никому не сравниться, — он медленно подвёл меня к Фрэнку, застывшему над бассейном, и отпустил. — Будь помягче с фельдмаршалом. Его ожидает среди прочего генеральная порка от Ксавьера. Демон, любящий давать советы и напутствия… Исчез, как и всегда, смешался с вечерним воздухом. Я повёл отца вниз, с предосторожностями, придерживая за плечи, а потом он повёл меня, довёл в свой кабинет для особо важных персон. И я буду пить коньяк тут ещё долго, дурацкий лимитированный коньяк — пока Фрэнк на свой страх и риск ищет Кси. Ну разве не смешно? Сижу и упиваюсь, как дурак последний, вонючим алкоголем и воспоминанием о трансцендентном кровосмесительном поцелуе. Тьфу.______________________