| Part 3: Trinity fields |
Я понятия не имел, куда еду. Разве мог я знать направление? Я боролся с плачем и паникой — и мокрой повязкой, постоянно сползавшей на глаза. В голове проносились картины близости с Фрэнсисом, от самой первой, от которой щемило сердце… и до болезненной смерти в его кровавых объятьях. Его непреклонное лицо, его сладкие нетерпеливые губы, грубость и осторожность, смех и гнев, его голос, его тело… Хотелось кричать. Звать на помощь. Только неоткуда, неоткуда ждать помощи, всё, что я могу, я уже делаю — гоню по горячей трассе, глотая горькую кровь, и молюсь о том, чтобы успеть. И хочу успеть, и боюсь успеть. Боюсь увидеть то, что убьёт меня. Бензин почти кончился, когда я добрался до гарнизона. Тормозной путь я проехал через покорёженные ворота, вовремя не сориентировавшись, и врезался в груду щебня. Я разбил ещё одну машину, я просто рекордсмен по авариям. Но мне некогда об этом думать. Я побежал в генеральный штаб, не замечая, что вокруг ни души, пусто и мёртво. Двери распахнуты настежь, замки взломаны, некоторые стекла выбиты. Наконец я осознал, что бегаю по развалинам, не встретив ни единого солдата. И тишину нарушает только ветер и неприятный гул в моей голове. Я будто попал обратно в Сандре Льюну, но без пожара, стрельбы и трупов. Здесь побывала тихая и аккуратная смерть. Унесла всех без следа и намёка на насилие. Но фельдмаршал… Не мог Фрэнсис пропасть бесследно! Я побрёл обратно, мимо Линкольна, похожего на груду металлолома, держась за гудящий лоб. Я был пришиблен мыслью о городе, в который необходимо было вернуться как можно скорее, но он в тридцати милях отсюда! Как вернуться? Если я боюсь лететь с этой злополучной дыркой в башке. Я устал, я ранен… Миновав ворота, я остановился и оглянулся, привлечённый необычной деталью. Стальные секции погнуты и разворочены, в них зияли огромные бреши, но… Что меня смущает? Что это было сделано голыми руками и нечеловеческой силой? Да, Ангел такой. Но Джонни видел его крылья, он ведь должен был лететь по воздуху. Зачем ему ломать ворота? Если он мог просто перемахнуть через них. А если в гарнизоне побывал не он? Нет, ерунда… Только он. Тогда что? Он был настолько злой? Жаждавший крови и разрушений? Значит, у меня нет выбора. Я раскрыл свои крылья, шлёпнулся на землю под их тяжестью, выругался, поднялся — не сразу, со второй попытки — и взлетел. Не прошло и минуты, как плечи заныли, а давление и гул в голове усилились. Боже, помоги мне, я не выдержу это! Помоги Ты… если демон атмосферы не поможет. Я кувыркнулся в воздухе, чуть не заработав перелом ключиц, и был подхвачен ветром. Я не видел принца даэдра, но почти уверен, что несли меня его руки. У них был фирменный нажим, и в ответ на свою благодарность я чувствовал разномастные кривые улыбки, то снисходительные, то нежные, а то почти влюблённые. Конечно, это он… Посадка была не из мягких: прямо в кусты, но в хорошо знакомые кусты — высокие и колючие, покрытые синими розами. Они любезно оставили мне несколько ссадин, а я оставил им клочки одежды и пробрался в особняк крадучись, как вор. Дом Конрада, в отличие от базы, запустением не отличался, но едва я вошёл, меня ударила дикая нервная дрожь. Нет, нет… Я не могу опоздать, не имею права! Ускоряя бег, я пронесся по огромному холлу мимо Минервы, в тот момент она вряд ли поняла, что это был я. Лестница, коридор, ещё коридор, налево, спальня Фрэнсиса… Почему я знаю, что он там? Почему… Я врезался в дверь с разбегу плечом, намереваясь вышибить её, но она была не заперта. И уже открывалась с другой стороны. Безумный, на самом пике своей иррациональной паники и беспокойства, я налетел на слабо светящуюся фигуру в чёрной рубашке и гладких лакированных штанах. Налетел и чуть не упал как подкошенный. Безукоризненный в своей красоте, он показался мне насмешкой смерти, её гротескным напоминанием о том, как мы глупы, жалки и бессильны в своей самоуверенности делать всё лишь по собственному желанию и усмотрению. Ангел, ты здесь. Ангел? Я тоже выжег на себе клеймо. — Ангел! Что ты сделал с ним?! — я набросился на него с кулаками, сбив с лица тёмные очки. Я был настолько не в себе, в слепом и детском страхе потерять генерала, я с таким стыдом вспоминаю свою злость, неистовство, яростную гримасу… Тонкая фигура совсем чуть-чуть покачнулась, но все мои дальнейшие крики и ругательства застряли в глотке. Я открывал и закрывал рот, по инерции продолжая размахивать руками, но звука не было. Я онемел. Я не дышал. Анджело стоял молча, в ожидании, когда я продолжу говорить. Его сочащиеся кровью веки, обожжённые и воспалённые, были моим приговором. Неумолимый в своей простоте и жестокости, страшный и обыденный, он окунул меня с головой во всю низость совершенного поступка, я захлебнулся грязью — и поэтому потерял дар речи. Мой рот полон земли, червей и жуков, я не могу опустить глаза, с трудом шевелю одеревеневшими руками, с усилием переставляю одеревеневшие ноги, и когда расстояние сокращается настолько, что моё грязное дыхание касается его кожи, Ангел обнимает меня. Привлекает к своей груди, так ласково и спокойно, будто я выходил на пять минут из комнаты, из нашей комнаты в моём доме на Парковой авеню… а сейчас — вернулся. И как ни в чём не бывало он держит меня в объятьях, ласкает длинными пальцами затылок и шею, зарывается в волосы, распрямляя непривычно короткие локоны. А когда я осмеливаюсь поднять голову и посмотреть — его губы трогает улыбка, безмятежная и пугающая, в оправе из свежей, дурманящей запахом крови. Я чувствую также кровь на его животе и осторожно ощупываю — однако порезы исчезли. К горлу подкатили рыдания. Неужели только такой ценой?! Два самых дорогих мне существа должны были встретиться — и убить, один другого, чтобы исцелиться… Я поддался напору слёз и зарыдал, крепко обхватив его шею, рыдал так, как не рыдал даже тогда, когда увидел его тело в огромном гробу, рыдал, забыв о главном, зачем мчался сюда, и на этот раз слёзы приносили облегчение. Чем сильнее они струились по лицу, тем меньше становился груз, который я таскал на себе с момента, как разделил постель с другим мужчиной. Руки Анджело настойчиво сжимали мою талию, излучали тепло, дарили успокоение, утешали и оправдывали… Но сам он не проронил ни слова. Когда я, наплакавшись, осмелился посмотреть через его плечо на спальню фельдмаршала, то дар речи вернулся. От крайнего изумления. Потому что кровать была пуста! Неравномерно забрызганное кровью одеяло указывало на то, что Фрэнсис был тут, был всё это время. Но куда же он мог провалиться?! Ангел прочитал мои мысли и ответил — тем глубоким хриплым голосом, который я едва помнил, но который заставил моё сердце застонать и забиться в судорожных сокращениях: — Конрад был жив, когда ты вошёл. Его забрали. — Кто? — Ты знаешь. Ты видел клеймо на его сердце, ты в курсе сделки. Дьявол унёс его в ад. — А ты? — А я вернулся из ада. За тобой. И вот за этим, — он достал из кармана кусок тёмной плоти, небольшой и плотный, такой странной формы, похожий на фасолину или… Поняв, что это такое, я лишился чувств. α^ Я заледенел. Вымерз насквозь. И дыхание самого сатаны не могло меня согреть. Вонзая кинжал в грудь Конрада, я старался не путать свою боль с болью Демона, но выходило лживо и неправдоподобно. Я не мог разделить причины ненависти к Фрэнсису, они слишком сильно переплелись — чужая вещь, что он носил в себе нечаянно, и чужой человек, которым он завладел насильно. Демон или Ксавьер? Ксавьер или Демон? Один принадлежит мне без остатка даже после своей смерти. Но второй бежит сюда, превозмогая слабость, задыхаясь и сбиваясь с ног, и бежит не ради меня. В его перепуганном лице ни следа любви ко мне. Имею ли я право судить на уровне «любишь-не любишь»? Тяжелые губы отца целуют по очереди мои виски, его нежности можно пугаться или не хотеть, но её невозможно оттолкнуть. Между тем я даже не уверен, что сам сохранил способность любить. Что я должен делать? Если я всё ещё кукла, обожжённая огнем: разбитая, обугленная, затем насмешки ради исцелённая и покрытая новой кожей. Разве спросили меня о том, хочу ли я вернуться? Разве был у меня выбор? Я не помню, каким был, и не знаю, каким стал. И меня будто нарочно покинуло зрение, чтобы я не разглядел, не определился… Руки Асмодея сомкнулись на теле умирающего фельдмаршала в момент, когда руки Ксавьера столкнулись с моим лицом. Стук падающих очков заглушило стуком его сердца. Я вслушивался, жадно, в меняющиеся интонации, в глухие шумы и массивные вибрации… в оглушительный грохот, с которым захлопывались клапаны, пропуская кровь из предсердий в желудочки. Кси дышал как подстреленный, тяжело раненный, отчаяние, с которым он бичевал себя, нещадно и неумело, как ребёнок, впервые осознавший, что нашкодил и что сейчас придётся отвечать перед взрослыми. Во тьме, сгущенной надо мной, его глаза были яркими жёлтыми пятнами, они были полны крови, как два светящихся облака, в любой момент готовых прорваться дождём. И когда я привлёк его к себе, они хлынули рекой. Я баюкал его, пытаясь справиться с захлестывающей энергетикой его измученного тела, доверху и через край наполненного пережитым горем и страданиями. Мне казалось, что я захлёбываюсь в терзающих его мыслях, ещё немного, и я умру в этом вместе с ним, мы потонем оба… Или я вытащу его из кошмара, как однажды уже сделал это, на его кровати, в день, когда он приказал мне снова быть его половиной. Мне показалось, что я справился. Вина больше не владела им, не довлела — только чувство стыда. Однако, когда он потерял сознание, увидев вырезанную почку (знаю, это дикость — держать её в нагрудном кармане, даже не отчистив от крови и слизи, но она мне совсем родная… и дорого досталась), я вдруг ясно увидел, что должен сделать дальше, чтоб вернуть его себе окончательно.* * *
— Я на том свете? — глухо прошептал Конрад, съёживаясь в комок. Он плыл по воздуху, в руках у демона, но не чувствовал этого. Как и не имел представления о времени и пространстве вокруг. — Я больше не ощущаю боль. — Всё ещё на этом, господин бывший фельдмаршал, — отозвался Асмодей и разогнул его скрюченное тело. — Боль у вас отнял я, она вам ни к чему. Хотите что-нибудь сказать мне перед тем, как ваша бессмертная душа будет предана вечным мукам? — Ловлю в твоём тоне иронию, дух темноты. Разве не в ад ты меня несёшь, разве не в этом заключалась моя сделка? — Фрэнсис с болезненным интересом осмотрел раскромсанное место на животе, из которого Ангел извлёк почку. — Красиво… — Я знал, что тебе понравится, — с неуловимым оттенком отцовской гордости заметил демон. — Видишь ли, сделки я заключал не только с тобой, и все они взаимосвязаны. Вопрос в том, где была указана наивысшая цена. И то, что высоко ценится у нас, может быть неправильно оценено на земле. Ты продался мне за воскрешение Кси. Но фишка в том, что он воскрес бы и без твоей жертвы. Да, это была жертва, Фрэнк. И путь в ад тебе формально закрыт. Такова воля чудаковатого Творца, готового жалеть и прощать вас направо и налево. Это ещё не всё… — Просто назови мне цену! — Я демон, а не делец, — невозмутимо продолжил даэдрический принц. — Единой шкалы не существует, цена вычисляется автоматически из совокупности ценностей каждого, отдельно взятого человека. У меня было три сделки: с тобой, с твоим сыном и с Дезерэттом. О, лёгок на помине, — кивком головы он поприветствовал серафима и продолжил: — Сделка с Эриком не состоялась, но это не значит, что в какой-то иной реальности, в слабом и незначительном ответвлении этой, он не согласился бы. Поэтому это имеет вес. Однако сделка с Дэзом имеет наибольший вес: шестикрылый прошил тебя насквозь, изучил и знает теперь как облупленного. Благодаря своему затуманенному наркотиками сознанию он подчас творит неординарные вещи. И выдает интереснейшие желания. — Прошу тебя, я сожран заживо любопытством! Демон вздохнул в притворной досаде и поймал понимающую улыбку красноволосого брата. — У Эрика будут дети. Но, Фрэнсис, ты должен умереть. — Ты… вы… исцелите его бесплодие?! Но где же здесь подвох, где ловушка, где здесь дьявол, блядь, в конце-то концов?! Если это похоже на милость! И отнюдь не сатанинскую! — Я ведь сказал, цена может показаться непонятной. А если до тебя никак не доходит, то — мы забираем твою репродуктивную силу и имплантируем в Эрика. Принудительно втиснем и заставим работать внутри его тела против воли самого тела. И это будет не его генный материал. Не его сперма. А твоя. Это настоящая подмена, тебе ясно? Как если бы мы пришили ему твой член и яйца — только без оперативного вмешательства. У него будут твои дети. Потому что своих он иметь не может. Ад бессилен, до тебя наконец дошло? Ты так жестоко надругался над природой в Сандре Льюне, что она отказала тебе в помощи. — И Эрик никогда не узнает, — вопрос, похожий на утверждение, или утверждение, содержащее вопрос. Фельдмаршал снова рассматривал свой живот. Он не лгал, утверждая, что чувство стыда ему неведомо, но какие-то загадочные мысли, отдалённо похожие на раскаяние, полезли ему в голову. — Что нужно делать? Умереть? Я готов. — Видишь ли, Фрэнсис, мы топчемся сейчас в пограничной зоне, вашу землю покинули, а в наш нашумевший рекламой астрал никак не влетим. Есть загвоздка, довольно необычная: тебя непросто грохнуть. Даже напрямую купив твою душу, мне доставляет хлопот вынуть её из твоего довольно-таки поцарапанного тела. — И в чём же причина? Демон непроизвольно закатил глаза. — Он ещё и спрашивает. В ком! Надругавшись над природой, ты на достигнутом не остановился и успел испортить нам хорошего, правильного мальчика. Ксавьер никак тебя не отпускает. Ты, разумеется, не видишь, но ниточки, которыми тебя пришивал Энджи к кровати, воткнул в тебя не он. В тот момент они уже торчали из тебя, он просто ими воспользовался. Нити сделаны из волос Кси, отрезанных в ту ночь, когда он отдался тебе в первый раз. Глупость, конечно, подумал ты, ведь они невидимые. А никто с той ночки и не видел волос программиста, ну, кроме Блака. Но он, заприметив их разбросанными по подвалу, ни за что бы не догадался, что случилось дальше. Так вот. Ниточки эти крепенько в тебя вросли, Фрэнк. Процедура по их изъятию вгонит тебя в шоковый паралич, но ты не сдохнешь до тех пор, пока не будет вынута последняя. А их, в тебе, если не ошибаюсь, тысяч шестьдесят, — Асмодей хмыкнул. — Это твоя аура, мерзавец. И лишь расставшись с ней, ты расстанешься с жизнью. — А… есть ли другой способ? — Другие способы ношу с собой всегда, они незаконны, глубоко противны Богу и достану я их, как карточный король — из рукава. И тебе они понравятся. Готов? — Я уже сказал о своей готовности. — Что ж… Дэз, забирай. Как и договаривались, — принц даэдра передал ошеломленного фельдмаршала с рук на руки и растаял. Звёздное небо растаяло тоже: теперь это была пещера из неостывшей магмы, её стены находились в постоянном движении от перемешивания нагретого вещества. Жар излучался со всех сторон, двухметровая фигура Дезерэтта казалась объятой пламенем. Израненный и обескровленный, всё ещё до невозможности живой… Конрад едва стоял на ногах посреди этого диковинного пекла. Но упрямо вздёрнул нос и сделал шаг назад. Ему не хотелось знать, не хотелось верить. Расплавленные глаза серафима матово светились. Δ^ Отступаешь? Но отступать тебе некуда, с этой точки нет возврата. Я купил тебя очень дорого. Долго ждал. И дождался. Наконец-то мы вместе, любовь моя. Только ты и я, в моей скромной каморке в клубах красных облаков ада. Слишком сахарно, чтобы быть правдой, слишком розово, слишком хорошо, кто-то из нас будет несчастлив. Наверное, ты. Δ — Ты? Зачем тебе я?! — Я влюблён в твой делирий, Фрэнк, — шестикрылый ангел усмехнулся и пожал плечами. — Неужели это было не очевидно? — Я думал, ты такой же, как я, ты развлекаешься, ты не способен влюбиться. — Я и не способен. Я не могу циклиться на одной персоне, но я фетишист. И я нашёл в тебе свой лучший фетиш. Разве это недостаточная причина? — Причина для чего? Дэз наклонился, обнимая его огромными крыльями и придвигая обратно к себе. Впился в его губы в мягком поцелуе, бархатном, неядовитом… открытом и бьющем точно в цель. Здесь нельзя отыскать подвох, всё как на ладони, чистые и сладкие токи, оживляющие клеймёное сердце, не то ломая на нём адскую печать, не то ставя новую поверх. Душа замирает, что-то подбирается к груди, стекается в огромную шарообразную каплю и лопается, и брызги летят куда-то мимо, наружу, под землю… не оставив ничего после себя. Нечаянная пустота. И вопрос. Но Фрэнсис не может прервать поцелуй-ловушку, захлопнувший его в капкан. Грубая откровенность падшего ангела поймала и связала его так, как не ловили все слащавые клятвы любви и верности. Пещера расплывается перед глазами, он ловит ртом горячий воздух, шатается, теряя равновесие, но не падает. И не слышит свой голос. — А теперь я умер? — Почти, — прошептал Дезерэтт, обнимая его второй парой крыльев, третьей… и, наконец, обвив руками. — Тысячу лет проведёшь со мной в наказание за все земные грехи. Не боишься? — Ты оговорился, должно быть. Это — наказание? Это награда, — Конрад нехотя уткнулся в его грудь, затруднённое дыхание участилось. — Схватил меня всего, да? Из такого захвата трудно будет вырваться. Но я и не хочу. Я чувствую себя каким-то другим. Прощённым. Спокойным. И… твоим. Зато ты ни капли не изменился. Всё ещё чрезмерно мускулист… — Тебе же нравится, противный, — отозвался серафим и поднял голову вверх. — Твой приговор краток и отчасти приятен: будешь летать, тесно прикованный ко мне, на все мои задания, помогать уводить в ад самоубийц. И не щадить. Ты меня понял? Никого не щадить. — Я никогда не знал пощады, Дэз. — Это было при жизни. Тут всё поменяется. — Разве моя душа похожа на воск? Разве я разбит, безволен или обессилен? — Ты твёрже стали, Фрэнсис. Но сейчас твой приговор произнесёт Владыка и приведёт тем самым в исполнение, я сорву с тебя полумёртвое тело, и ты не сможешь больше цепляться за его боль и черпать силу из его слабости. Ты будешь голым, дух, коронованный смертью, и все твои мысли будут тоже обнажены, видны как на ладони, танцующие вокруг твоей головы, ты не утаишь ничего. И малейшая тень твоего сомнения станет светом и поглотит тебя. Ты человек, не демон… и не сможешь воспротивиться любви Творца и пути очищения, который Он начертал вам. — А если я хочу стать демоном? Дэз понимающе улыбнулся и поцеловал его в макушку, растрёпанную и мягкую, лишённую привычного железного геля. — Поговорим об этом через тысячу лет, фельдмаршал.