Radical

| Part 3: Trinity fields |

α^ Снова эта спальня, с очень высокими окнами и психоделичным потолком. Они не заметили транспортировки домой, занятые борьбой друг с другом. Эрик вырывался, лениво и неубедительно, сделав вид, что выключил свою титаническую силу: на бледном истомленном лице я с интересом читал всё, что он думает о нерешительности программиста и его технарском тугодумии. Наконец Ксавьер стащил с него свои же штаны и почему-то оробел. Замер, зарывшись носом в его чёрные волосы. Второе приглашение оставалось за мной, я должен был тоже упасть на постель. Но фельдмаршальский профиль маанца не давал мне покоя, меня кололо то в грудь, то в затылок, неприятные мысли, навязчивые ассоциации, двенадцать тонн воспоминаний, а в финальном аккорде на меня падал балкон — Демон, что владел моим сознанием так же властно, как и до расправы. Я упорно таращился в потолок, сам себе напоминая пациента ожогового центра, уже освобождённого от бинтов, но не привыкшего к ощущению голой, ничем не защищённой кожи. Я тяну со всем, в трусости или нерешительности, мне семь лет понадобилось, чтобы совершить мщение, и сколько лет меня теперь должны ждать эти двое? Я начну жить по-настоящему или нет? — Ну же, трахни его, — мой хриплый и деланно безразличный голос усилил эффект от грубости. Эрик охнул, прогибаясь под небольшим, но всё-таки весом навалившегося сверху тела, а я нарочно не смотрел, хотя и обещал смотреть. В спину мне упёрлись ладони Моди, запоминающийся шестипалый контур с отстоящими в сторону мизинцами: мягко, но настойчиво темптер толкает меня к ним, похоже, даже у него терпение кончилось. И в кого я такой упрямый? — Эрик ждал этого с момента, как увидел тебя в объятьях своего отца. Правда или риск? Я не владел содержимым мозга маанца в достаточной степени и выстрелил наугад. Румянец злости проступил на лице Кси, он рванулся вперёд, хватая Конрада за ничего не подозревающие бёдра… И я как в замедленной съёмке прорицал будущее, так сказать, «за секунду до» — что будет, как будет и насколько это больно — и смягчил удар, с которым Ксавьер вошёл. Смягчил до того, как в полной мере понял, что именно произойдёт, невольно выставив вперёд руку. Эрик болезненно вздохнул, но стерпел, не вскрикнул. Почему я угадал? Сейчас я предпочёл бы ошибиться. — Прости, — машинально я расправил простыни, смятые грубым выпадом Ксавьера, лег рядом… как чужой, как статист. Мне не хватает чего-то, чтобы включиться в любовную игру, но чего? Органы чувств будто ампутированы, разве не осталось во мне ничего человеческого? Чего-то низменного, истинно привязанного к плоти — грязного и немного отталкивающего, сотканного грехом и вседозволенностью; чего-то такого, что поманило людей и заставило уйти из того прелестного сада. Транквилизатор, одевающий мир в сладкий дурман, помутняющий разум и убивающий логику, я называю тебя, я знаю тебя, я помню, зову тебя, я хочу! Но впустить в себя не могу, что-то мешает. Папа! Ты же демон плотского соблазна, помоги мне снова стать собой. Обрести утерянное. Тени становятся объёмными, золотистые ресницы Кси вырастают и удлиняются, а моя кожа, белая, как у утопленника, начинает теплеть. Жидкий азот, который до этого неподвижно стоял в моих венах, неохотно превращается в кровь, но мне этого мало, и я хочу быстрее, быстрее, по нарастающей… Я потянулся к ним, колеблясь, кого же выбрать. Обнял Эрика, высвободив из плена цепких рук. Но — я всё ещё мыслю как киборг, мой машинный разум не утопился в море чувств, предоставленных Асмодеем, я вовне и по-прежнему страстно хочу очутиться внутри, в центре вихря, вспомнить желание. Что такое желание? Я всё ещё мыслю. Я — думаю. Как прекратить думать? Отпусти берег и плыви. Не хватайся за коряги и не пытайся нащупать ногами дно. Вода примет тебя как родного. И это не вода — это кровь, густая и солёная, она похожа на жадный плотный водоворот, она сожрёт твои мысли, слопает тебя без остатка, а ты наслаждайся и плыви, не чувствуя себя. Тебя нет, есть только кровь. И воздух, который опаляет ноздри и сжигает лёгкие. Здесь всё становится пламенем, а ты становишься пеплом, и умираешь, и восторг смерти есть твой оргазм. Твоё желание… Твоё второе «я». И у тебя нет другого, ни первого, никакого больше, распад и растворение, ты уйдёшь под воду с головой, глотнешь её и захлебнёшься, и умрешь ещё раз. И этих маленьких смертей будет столько, сколько прикосновений, экстаза и бескрайности обнажённой кожи, её стонов под чужими пальцами. Каждая смерть будет новой, особенной, не похожей на предыдущую. А от поцелуев ты захочешь кричать, и этот крик тебе придётся вложить в душу целующего тебя, без звука, плавной вибрацией, дрожью извивающегося тела, приникшего губами к другому, чтобы не испугать его, и ты получишь ответ, от которого заплачешь, задыхаясь и требуя большего, большего… ещё. Большего. Голос темптера ослаб, он удалился, но я уже не понимал этого, торопливо шаря руками по телу маанца, он был не тёплым, а горячим, и сладким, сахарным, невыразимо сахарным, тающим… а ещё — запах… Я чуть не сошёл с ума, поняв, что всё это время не замечал ничего, задушенный долгим пребыванием в аду и принудительным воскрешением. Ноша, с которой я летел сюда, свалилась, и я больше не посланец, не орудие, я никто. Я просто обнимаю шею красивого мальчика, его дыхание стыдливо блуждает по моим щекам, я наслаждаюсь его наготой, близостью его плоти, он рядом и будет рядом, потому что он — мой. Я хотел его. Я давно его хотел. И он такой, каким я мог увидеть его только во сне: на нём вторая пара рук, таких же жадных, нетерпеливых и алчущих, о, это дивное лакомство не может быть поделено пополам, каждый из нас захотел бы съесть его целиком, заласкать, зацеловать, залапать до смерти, но так и не насытиться. Мокрый и возбуждённый, Эрик тяжело склонился надо мной, взлохмаченные волосы упали ему на глаза, я медленно убрал их, обвёл его прекрасное лицо ладонью, заставляя себя успокоиться и не дрожать от вожделения. Упиваюсь истомой в его взгляде, долго, бесконечно долго, но меньше, чем остаток моей жизни. И кажется, я сожру его взглядом раньше, чем… Но нет, Ксавьер, обнимавший его сзади, опомнился, вошел в него снова, и я поддержал юного маанца за талию, не давая упасть, пристраивая на себе поудобнее. Он приятно навалился на меня сверху, полнее принимая в себя Кси, застонал, ещё и ещё раз, дурея… Хриплое дыхание малыша-программиста опаляло Эрику затылок. Я сжал его напряженно сведённые ноги и продолжил наслаждаться выражением лица, его слегка приоткрытым ртом, который хотелось закрыть грубым поцелуем, детской беззащитностью в глазах… Читал в них ясно: «Делай со мной что хочешь и как хочешь, бери меня насильно, с болью, кровью, ломая, выгибай. Всё так, как тебе нравится». И от этой покорности меня мутило, до кашля пересыхало в горле, руки тянулись помять и потискать красивую игрушку, жестко, не щадя. Рассудок помутняется — от двоякого желания навредить ему, слабому, податливому… или всё-таки защитить от своей с таким трудом проснувшейся похоти. Я практически бессознательно облизнулся, привлекая его голову к себе, провёл языком по щеке, к уголку рта, просунул язык между его мягких послушных губ. Его упругий член удобно лёг мне в пространство между бёдрами, и я сомкнул их, медленно… потёрся и отпустил — снова сдвинул бёдра, обнимая его пульсирующую плоть. Эрик глухо застонал от этой странной ласки. — Анджело… — Всё ещё боишься, что я убью тебя? Он помотал головой, а я схватил его за затылок, заставляя не двигаться, всосал сладкие чувственные губы, его пересохший язык, облизывая снова и опять, насыщаясь неохотно, через силу. Он вздрагивал, срываясь короткими всхлипами прямо мне в рот, от каждого толчка Кси, прижимавшего его ко мне. Белокурый оборотень трахал его так… и ужасно, и нежно — закрыв вспотевшими ладонями выпирающие тазовые косточки Эрика. Я стиснул Ксавьера пониже талии и направил, помогая — вонзаться быстрее и резче, и глубже. Эрик застонал громче, будто умоляя о чём-то, из-под прикрытых век выступили слёзы. Но его член туго натянулся, жарче отзываясь на те проникновения, что были грубее прочих. Я торопливо обхватил его красную плоть пальцами, сжал истекающую смазкой головку, маанец вскрикнул, отстраняясь от меня на секунду, и я успеваю прошептать: — Быстрее, Кси, быстрее, чёрт возьми! Ему же нравится, когда больно. Когда его насилуют. Ксавьер послушался и начал любить Эрика в таком неистовом ритме, что меня вдавило в кровать, то есть в плохо амортизирующий матрас, я успел только охнуть и придержать ослабевшие ноги и задницу юного Конрада. Он вцепился в мои плечи, хрипло и возбуждающе дыша… спокойный, теперь уже без единого крика или эха мольбы. Его тело волнующе прогибалось, прилипая к моему, я чувствовал, как каменеют его мышцы от напряжения, как отвердевший член трётся об мой, заставляя уже меня выгибаться в диком страстном волнении, предвкушая развязку. А Ксавьер натягивал его без устали, злой и поглощенный, сам на себя не похожий, врываясь с невозможной грубостью в податливую плоть, раздирал и растягивал тесный проход, прикусив губы, стиснув зубы… И кровь, стекающая между ног Эрика на меня, против воли представлялась кровью Фрэнсиса — жертвенной кровью, последней данью Демону. Это успокаивало, замыкая и экранируя от воплей совести при каждом новом сдавленном вздохе боли, вырывавшемся у меня над ухом. Я не слушал, то есть я старался не слушать, я смотрел на Кси. Его сосредоточенное лицо жестокого ангелочка настолько красиво, что я потихоньку умираю от желания прикоснуться к нему, поцеловать… и не могу — не достану. Не в этой позе. Он распластался на Эрике, обессиленный, в момент, когда жар и тяжесть двух любовников показались мне уже просто невыносимыми, белоснежное тело Ксавьера содрогалось, и я сам вздрогнул от удовольствия, представляя его оргазм. Поймал его слабеющие руки, прижал к себе. Его волосы, такие коротенькие, непривычные, растрепались, прикрыв только часть лица, я подул на него, желая быстрее охладить, и он медленно открыл глаза — тёмные, адски зелёные — порядком замутнённые полученным преступным наслаждением. — Ангел? — Да, дорогой? — Ты… — Люблю тебя. — А… — И Эрика тоже полюблю. По крайней мере, он мне очень нравится. Что-нибудь ещё? Кси не ответил, и я удовлетворённо поцеловал его в разгоряченные губы, обжёгся затрудненным дыханием, улыбнулся, а потом поцеловал смирно лежащего между нами маанца. — Ну что притих? Кого боимся? — я шевельнулся, и его кровь закапала мне в пах, тонкой струйкой скатываясь в простыни. Ксавьер ахнул в ужасе, когда вытянул член из свежей раны и не смог никуда деть пристыженные глаза. Эрик лежал всё так же неподвижно, ткнувшись носом мне в ухо, а когда я шевельнулся снова, проговорил умоляюще: — Подожди. Не двигайся. Пока ты рядом, твоё тело меня будто лечит… снимает боль. Я застыл, приложив ладони к его влажным ягодицам, Ксавьер растерянно смотрел на меня, не зная, что делать, а я… Чёрт знает, почему я так спокойно прошептал: — Салфетки, родной. А также любую ранозаживляющую мазь, ватные тампоны, полотенце и спиртовой лосьон. — У меня ничего этого нет… — Разумеется, есть. Твой заботливый повар припас в тумбочке на случай, если я слишком рьяно буду выполнять свой супружеский долг перед тобой. — Эндж, мы же не женаты! — Кси сполз с кровати и принялся рыться в выдвижных ящичках. — Почему ты так назвал? Ну… пафосно. — Секс? Не я. Жерар. Видимо, он посчитал, что я достаточно хорош, чтоб взять тебя в пару официально. Но ты не беспокойся. Я никогда на тебе не женюсь. От безразличного тона последней фразы истерзанный Эрик встрепенулся и приподнял голову. А оборотень стукнулся об верхний ящик, который очень зря не задвинул, и уронил найденную бутылочку с лосьоном. — То есть так, да? Я не сгодился бы тебе в жёны? Даже если бы родился девочкой, а не мальчиком? — Я не хочу, чтоб моего мужчину звали «жена». Я не хочу, чтобы люди, глядя на нас, гадали, кто из нас выполняет женскую роль в семье, а кто — мужскую. Меня раздражает само слово «семья», подразумевающее быт, рутину, ссоры и уныние. Меня раздражает институт брака — и накладываемые им ограничения и обязательства. И я никогда не женюсь, Ксавьер, потому что люблю тебя и не желаю делать несчастным. Не хочу унижать и сравнивать с кем-то или чем-то. Я не женюсь, потому что хочу быть с тобой всегда… а не пока смерть разлучит нас по брачному контракту. И, кстати — я думал, что поговорю с тобой на эту тему в другое время и в более располагающей к беседам обстановке. Давай салфетку. Ксавьер облился румянцем, но салфетку не дал. Смочил её в лосьоне и сам протёр окровавленного маанца, его промежность и попу. Запах спирта подействовал на нас, всех троих, на диво хорошо и успокаивающе, однако Кси случайно или по глупости промокнул также и разорванное отверстие. Эрик застонал тихонько, но мучительно. Могу лишь догадываться, как сильно там жжёт сейчас. Желая исправить эту оплошность, я быстро вскрыл жирный крем, щедро зачерпнул на пальцы и засунул в маанца, размазал изнутри по стенкам травмированного прохода — и автоматически просканировал: щупальца, протянутые из мозга, с воскрешением глаз никуда не делись. Они — мой новый дар, а не гиперкомпенсация. Что ж, грех было не воспользоваться ими сейчас: особых повреждений у Сверхчеловека нет, несколько тоненьких трещин, которые сами затянутся (но Кси об этом знать категорически необязательно), кровь уже свернулась… Я закончил мазать, обвёл остатками крема выпуклый контур сузившейся дырочки — и испытал лёгкое, но неприятно шокировавшее меня возбуждение. Тело Эрика едва успокоилось после первого опыта, а я, скотина, хочу опять его потревожить? Я выхватил у Кси тампон, покатал между пальцев, делая не таким сухим и шершавым, и ввёл с усилием в окончательно сомкнувшееся отверстие. Потом усадил молодого кота на себя ровно и пригладил его хвост, чтобы прикрывал попу как прежде. — Походишь пока так. Лосьон обеззаразил ранку, а вата стерильна. Поздравляю, Эрик, ты лишился невинности. И познакомился заодно с обратной стороной сладких постельных утех. — А у нас всё было по-другому, — нерешительно подал голос Кси. — Как ты мне это объяснишь, Ангел? — Я не трахал тебя как сорвавшийся с цепи берсерк. Да и тело твоё принимало меня очень жадно и охотно, будто всю жизнь ждало момента соития… — я развеселился оттого, как они оба покраснели и опустили глаза. — Чёрт, да что я сказал? Ведь ничего особенного! А ваша бесстыдная нагота вас не смущает, мальчики? Эрик собирался кинуться на поиски одежды, но был без комментариев прижат к груди железной рукой. То же самое случилось и с Кси, до которого я теперь дотянулся довольно легко и рванул обратно на кровать. В молчании мы полежали несколько блаженных минут. Два голеньких мальчишки, временно обезвреженных, временно обездвиженных, оба полностью мои, и оба — восхитительные… — Спасибо, что помог справиться с болью, — смущенный донельзя голос Конрада-младшего в тишине прозвучал особенно аппетитно. Я поцеловал его голову, попутно заметив, что хоть немного, но остался человеком — и зверски хочу спать. — Спасибо за спасибо. И за то, что вернул мне зрение. И я смог узнать, какой ты красивый. Не только на ощупь. — Теперь у нас всё будет хорошо? — спросил Кси боязливо, пробуя покусать меня и целясь в шею. — Утром увидим. У тебя ворох дел, которые надо разгрести. А сейчас… Эрик, я выпущу тебя из рук, но ненадолго. Ксавьер, можно перекинуться с тобой парой слов с глазу на глаз? Он моментально посерьёзнел, натянул штаны (точно не свои) и первым вышел из спальни. А я воспользовался минутной заминкой, чтобы ещё разок присосаться к губам маанца, преступно мягким и таким же послушным, как и до… Господи, отрываться от них — всё равно что прекращать на полпути «съедание», то есть вдыхание кокаиновой дорожки. Но я пересилил себя — не знаю, каким чудом — и остановился. Оставил Эрика валяться безукоризненным украшением кровати, беззвучно притворил дверь и прислонился к ней. Кси взял меня за руку: — Может, отойдём? Слишком близко к… — Он не будет подслушивать, он не такой. Ксавьер? — Да? — он перешёл на стыдливый шепот, догадавшись, о чём я сейчас спрошу. — Зачем ты его растерзал? — Я не хотел… — Нет, хотел. Не отпирайся. Я попросил об элементах игрового изнасилования лишь в самом конце. Но сначала ты вогнал в него член с огромной силой и злостью, и сделал это намеренно. Ты жестоко разорвал его, надругался над его доверием — в его самый первый раз. Почему? — Я не знаю. Я правда не знаю! Какая-то слепая агрессия, от одного упоминания Фрэнсиса. Плохо контролируемое желание причинить боль, помучить, заставить стенать… И это всё ещё владеет мной. Мне это как будто… нравится, — Кси испуганно опустил голову, ожидая, что я его ударю. — Он ненавидит меня теперь? — Вряд ли он поборет огромное обожание тебя, что бы ты ни делал с ним и как бы ни издевался. Даже если истолкует верно и поймёт все скрытые мотивы. Он любит тебя, идиот. — Но я не буду над ним издеваться! — оскорблённый взгляд и отчаянные глаза, переполненные слезами. Знакомо. Я видел это у старого Ксавьера, до похищения. — Это мы ещё посмотрим. Малыш? — Что? — теперь он смотрит мрачно и с вызовом, явно ожидая от меня подвоха. — Я готов рассказать тебе всё. Больше откладывать не буду. И отвечу на любые твои вопросы. Прямо сейчас. — А я не хочу, — отвечает он, внезапно уходя от западни, и утыкается носом в мою грудь. — Ты вернулся, зачем мне объяснения. Просто обещай, что дальше не будет лжи. Что не оставишь меня одного. Что не умрёшь больше… А всё, что было в прошлом, пусть там и сгинет. — И всё-таки ты услышишь меня. Каждое слово будет неприятным, кое-что продерёт до глубины души, верю, что ты даже разозлишься, малыш. Но здесь я не могу пощадить тебя и твои чувства, — я резко отделился от двери и развернулся, меняясь с ним местами. Тесно прижал оборотня к рельефной деревянной поверхности и зашептал — жарко и медленно, разделяя некоторые слова по слогам: — Мой брат-близнец не был мне настоящим братом. В цепочке возрождений Зверя он был предыдущим мной. Но это не имеет значения. До тебя я любил его больше всего на свете. Жил им. Пока его не убил из-за наркотиков майор Чарльз Блэкхарт. Фрэнсис не был в курсе кровавой резни. Он также не спросил, кто был донором, когда его прооперировали и заменили почку. Ты видел эту почку в моём кармане. Ты догадался, почему я вырвал её. Дорогой… я вовсе не ненавидел генерала. Я лишь поклялся отомстить за Демона. Я виделся с ним в аду, он просил меня простить обидчиков, но я не выполнил его просьбу, потому что Конрад захотел отнять у меня не только брата, но и тебя. Смерть Блака была легкой и безболезненной: мне хватило насладиться его ужасом за доли секунды до выстрела. А Фрэнка я не убивал. Его забрали истекающим кровью, но живым. Ты можешь спросить Дезерэтта о том, что стало теперь с фельдмаршалом, но я не советую. Это было первое, в чём я хотел признаться. Теперь второе… Максимилиан. — Послушай, может, не надо? — тоска и страх в его взгляде на мгновение поколебали мою решимость. Я продолжил вопреки всему. — Зверь был разбит на три части: две равные половины его ужасного естества и Красный водоворот смерти — Глаз. Половины возрождались, а Глаз Зверя исчез и казался потерянным навеки. К сожалению или к счастью, он был развеян по миру в хромосомную пыль, и нужен был особый дар, чтобы собрать его обратно, а также особый рецепт. Когда возродились к жизни мы с тобой, рецепт был найден и успешно реализован в лабораторных условиях. — Анджело, прошу тебя, не продолжай, — Кси был уже бледнее мёртвого. Я поцеловал его в висок и растёр любимые холодные ладони в своих руках. — Хромосомы соединились попарно в нужном порядке, скреплённые лунным серебром и непреклонной волей своего безумного создателя. Так на свет явился Сверхчеловек. Его глаза — носители водоворота, в них мир и угаснет однажды. Однако фатализм описанной мной картины Апокалипсиса ужасно не понравился одному из древних. Твой отец разнюхал детали и вышел на охоту. Расправившись со мной (как он думал) и не найдя подходящего способа расправиться с тобой, Максимилиан отправился на поиски последнего звена. И нашёл — в Сандре Льюне — спустя годы после первой встречи со мной. Да, в лунном городе мы встретились снова, хотя преследовали абсолютно разные цели: я выслеживал Блэкхарта и Конрада со своим земным чувством ненависти, и горя, и отмщения; царю оборотней же нужен был только Глаз Зверя. Неприятно пораженный моим непрошеным возвращением из морга (стараниями Джонни Би, как ты уже знаешь), он попытался снова меня убить, не сумел и прогнал из Сандре Льюны обратно в Нью-Йорк, отправив вдогонку стаю злющих вампиров. Его собственная драгоценная добыча была недосягаема. Тогда он устроил ловушку: воспользовавшись тем, что маанцы были заражены колонией вампиров во главе с его старым приятелем Освальдом Скампом, он напустил их, озверевших от голода, на солдат генерала, а затем помог бежать. Беглецы угрожали безопасности и секретности всего эксперимента, Фрэнсис был готов практически на всё, чтобы поймать их. Преследование закончилось жуткой резнёй у Центрального госпиталя Нью-Йорка. Бессмертный и могучий воин, Максимилиан сражался на стороне зараженных маанцев, вместе их было просто не одолеть. И генерал прибегнул к крайней мере — выпустил против них Сверхчеловека, свое супер-оружие, чего Макс изначально и добивался. Ловушка захлопнулась, древний змей предвкушал легкую победу. Однако он не учёл, с чем имеет дело. Глаз Зверя несокрушим, а местами — неуправляем собственным номинальным владельцем. Возбужденный наркотиками и небывалым впрыском гормона ярости, норадреналина, Сверхчеловек с лёгкостью убил всё и вся, что встретил на своём пути. Правда, в рукопашном бою он не одолел Макса, но только из-за недостатка опыта: попросту он никогда раньше не дрался. Воодушевлённый успехом, Макс повалил его наземь и проткнул мечом — не таким крутым, как тот, что он оставил тебе в наследство в подвальном сундуке, но тоже не деревянным. В ответ на это сознание Сверхчеловека отключилось, Глаз Зверя полностью забрал контроль над телом на себя. И Максимилиан встретил свою смерть, с удивлением и болью. Он умер от сладостного поцелуя. — Пожалуйста, не произноси больше ни слова! — Ты сжимал в объятьях его тело, ласкал в невыразимой нежности, а в порывах необузданной похоти лизал и кусал его губы, и они совсем не походили на смертоносное оружие. Мягкие и податливые, они свели с ума и меня. Эрик Конрад — наша третья часть, Глаз Зверя и Сверхчеловек, убивший твоего отца. Пауза и короткий вздох. — Ненавижу тебя, — выговорил Ксавьер изменившимся голосом и стукнул кулаком мне в плечо. — Ненавижу… как раньше ненавидел, будучи слабым и глупым. За правду, которую знать не хочу. Ангел, ну почему ты тот, что никогда не прощает и ничего не спускает?! За что ты достался мне такой, а? — Пойдём обратно, — хладнокровно отрезал я и положил руку на его талию, — хочешь ты того или нет. Ему смотреть в твои глаза в сто раз тяжелее, чем тебе — в его глаза. Поэтому он терпел от тебя боль. И стерпит ещё. Молча. Стерпит ещё столько же и в миллион раз больше, только бы ты не отвергнул его. Кси не ответил и неуклюже толкнул дверь. Эрик при виде него всё понял и съёжился на постели. Я счёл за лучшее не раскрывать рот и просто встал между ними. Оборотень недолго собирался с мыслями. — Слушай… Я совсем не знал своего отца. Он интересовался мной только с гастрономической точки зрения, как папуас — свежей человечиной. Он хотел заколоть меня ещё в раннем детстве, но почему-то не осмелился. У меня сохранились об этом смутные воспоминания. Я не горевал по нему в морге, когда рассматривал синее тело в швах после вскрытия, и сейчас точно горевать не стану. Мне немного неуютно стоять над тобой с видом врага, поэтому я… Анджи, ну подвинься, пожалуйста. Я фыркнул и позволил ему обнять моего маанца. Моего, конечно, моего. Пока Ксавьер обвивает его сверхчеловеческую шею, Конрад-младший бросает на меня такой влажный и тяжелый взгляд, что дыхание перехватывает, а внезапный жар в конечностях заставляет присесть: — Хочешь «доесть» свою кокаиновую дорожку?

| End of part 3 \/ Конец третьей части |