| Part 2: Tale of foe |
— Малыш! Подбежавший швейцар торжественно открывает дверцу, а он абсолютно не торжественным шагом выходит из помпезно длинного лимузина, снимает тёмные очки и дарит мне просто крышесносную улыбку, божественную и сатанинскую. Он здесь, он вернулся раньше, чем обещал. Я бросаюсь Фрэнсису на шею, наплевав на присутствие Блака и его вытянувшуюся физиономию, наплевав на группку ещё каких-то непонятных людей в белых костюмах и пёстрых галстуках, наплевав на всё. Фельдмаршал заползает в нетерпении под мою одежду, бесцеремонно задирает футболку и целует — чёрт, с какой жадностью! — один сосок, второй. Прикусывает и больно сжимает губами. Я отвечаю ужасно громким стоном, изогнувшись в крепких объятьях. Чёрт, ох чёрт… ну, чёрт! От его горячего языка и непристойно блуждающих повсюду рук мгновенно просыпается дикое, абсолютно не подконтрольное желание. И голод. — Фрэнк, нам надо поговорить, — выдыхаю, сам себя не слыша — в ушах зашумело от буйного тока крови, от её бурления и пузырения — и вцепляюсь напряженными пальцами в его тёмные волосы, твёрдые, насквозь залакированные и как всегда уложенные в брутальную, ни на что не похожую прическу. — По странному совпадению мне тоже необходимо обсудить с тобой кое-что. Но чуть попозже, малыш. Я пригласил президента в свою халупу отужинать с нами. — Какого президента? — Соединённых штатов, сокровище моё, — он снова жарко облизал мне соски, потом накрепко присосался к одному и неторопливо облокотил меня на капот лимузина. Вконец взбесившаяся кровь душила жалкие порывы мозга подумать хоть немного, что президент и его охрана в белом любуются отменным представлением, а мне же хочется одного — чтобы Фрэнсис немедленно меня отымел. Здесь и в какой-нибудь грязной позе. Отодрал. Выебал так, чтоб на западном побережье слышно было, чем мы тут занимаемся. Бля-я-я-я, как же я хочу его! С рассудком вот-вот попрощаюсь! Если не почувствую, как задница раскрывается и растягивается резче, шире и грубее, чем у придорожной шлюхи, заполняется вся, и его яйца входят тоже. Закатил глаза, невольно замирая и наслаждаясь нарисованной в воображении картиной вульгарного траха. Губы давно раскрыты, тоже хотят член, и язык, попеременно, одновременно, жаль, что и то и другое засунуть нельзя и всё сразу пососать и проглотить. Затылком смутно чувствую разогретый металл автомобильного капота, лежать неудобно, но так даже лучше. Придорожным шлюхам не положен комфорт. Никогда мне не было настолько плохо и настолько хорошо, во власти похоти, слабости и головокружения. Уже привыкаю, что это моя обычная реакция в предвкушении секса с ним. Но нельзя ли пропустить до смерти скучную прелюдию и перейти к той части, где его яйца опорожняются жирной и горько-пахучей спермой в мой изголодавшийся зад? Ну какого хрена?! Что-то идёт не так. Фрэнсис кладёт ладонь мне между ног поверх джинсов и останавливается. Смотрит куда-то в сторону, влево и мимо охраны, быстро кивает, потом тянется к моему рту, и на его языке… я нахожу таблетку. Беру её, вынужденно вырванный из лап возбуждения, начиная понимать, что он затеял спектакль специально и в визите высокого гостя скрыт подвох. — Просто проглоти, — шепчет он, кусая меня за ухо. — Я знаю, я всё знаю. Зверски хочу тебя натянуть, несколько часов без роздыху драть, весь день промаялся с пеклом в штанах. И меня мутит от похоти не меньше, подожди ещё чуть-чуть… Его ладонь таки пролезла в мои джинсы, сильные гладкие пальцы обхватили член. Всего четыре-пять быстрых движений вверх-вниз — и я забился под ним как кролик подстреленный, не в силах дышать, кричать и умолять о пощаде. Боже, нет, теперь он встал на колени. Резко дёрнул молнию и взял мой ноющий перевозбуждённый орган в рот. Сосал так остервенело, яростно и больно, что силы кое-как нашлись и я зашёлся в отчаянном крике. Не знаю, сколько не мог совладать с собой, кажется, Нежить пришла мне на помощь, впервые, оглушив и отняв голос. Также не знаю, что произошло между нами дальше, но… то, что творил двинутый фельдмаршал, вдруг понравилось. Руки сами нашли его голову. Снова вцепляюсь в склеенные лаком, ассиметрично подстриженные волосы и облизываюсь. Перестал замечать собственные задушенные стоны. Только жарко, немыслимо жарко, жарче может быть разве что в аду, на последнем девятом круге, на дне воронки Данте. А губы фельдмарщала терзают всё сильнее, царапают плоть и прижигают, сжимают тесным кольцом и как будто насильно вырывают у меня этот запекший меня заживо, невозможный оргазм. Кончив, явственно чувствую, как вместе со спермой вытекает кровь, течёт и течёт, они смешиваются в довольно опасных пропорциях. Уже во второй раз это происходит. От его садизма или потому что я новообращённый упырь? И Фрэнк опять съел всю сперму. Почему он её так любит? Застёгивает мне мокрую ширинку и как ни в чём не бывало поднимается, обвивая талию и помогая мне тоже встать, шевелиться, идти. Ровно идти, а не падать. Что ж, представление окончено. Заходим в дом. Охранники пунцовые, а президент странно — и совсем чуточку пошло — ухмыляется. Понятно. Мажордом рассадил нас в банкетном зале в строгом соответствии с правилами за каким-то старинным дубовым столом и принялся разрезать мясо — утку по-пекински. Когда он отвернулся за ножом, фельдмаршал пренебрёг этикетом и пересел ко мне. Его горящее бедро прижалось к моему, его тело требовало моё, стенало без слов, выбивая послание дрожью не хуже азбуки Морзе, томясь неудовлетворённым, я ощутил это. Дёрнулся было к полукруглой выпуклости на его брюках, но непреклонный взгляд ледяных глаз остановил. Интересно, он получает дополнительное удовольствие, жестоко подавляя свои плотские порывы? Так мы и просидели весь ужин: он оживлённо беседовал с президентом о театре Кодак и последней прошедшей там церемонии вручения «Оскар», а когда принесли десерт, распорядился приготовить для приёма кабинет. — Мы уйдём выпить виски и выкурить по сигаре, — тихо сообщил Фрэнсис, интимно приближаясь к моим губам, но не целуя. — И договорим — обо всём, что не успели обсудить в Белом доме. Найди Блака и оставайся с ним, пока я не вернусь. Не броди по комнатам один, это не просьба, это приказ. Ты понял? Я выразительно хлопнул ресницами, заинтригованный дальше некуда. Что происходит? И на кой чёрт мне таблетка, что в ней? Наркотик, яд, снотворное? Скоро узнаю, наверное. Блэкхарта я нашёл на кухне, в окружении нескольких пустых чашек из-под кофе и доверху набитой окурками пепельницы. Он выходил встретить фельдмаршала — а всё остальное время сидел тут, как верный домашний питомец, что ли?! Или это тоже был приказ Конрада, не терпящий ослушания? Удивительно, но я даже рад его небритой роже и неприязненному взгляду. Интересно, Блак в курсе событий? Он первым нарушил молчание: — Когда Фрэнк завёл тебя, ты был похож на маленькую насквозь промокшую шлюшку. Извивался в его руках, разве только вслух не молил, чтобы тебя оттрахали во все дырки, задрав ноги выше головы. И ты говоришь, что ты не педик? — Тебе завидно, зайчик? Небось, не отказался бы подставить генералу свой волосатый зад. О, я, кажется, запамятовал: у тебя не будет выбора, если он прикажет снять штаны и встать раком. — Но у тебя-то тоже нет выбора. — А я не напрягаюсь по этому поводу, мне нравится его член, знаешь ли, не здоровенный, но длинный такой, дюймов семь, твёрдый, как твой лоб дубовый, и горячий. Особенно, когда он не щадит и глубоко засовывает его в меня. Сука! Я понял, что за таблетку он мне дал. С эффектом сыворотки правды, что заставляет говорить и говорить без остановки! А Блак нужен в качестве слушателя и самого надёжного хранителя полученной информации. Только что Фрэнк хочет выведать у меня, пока так мило беседует с главой государства? Мнение по поводу его щедрых половых данных? Ой, сомневаюсь. Наверное, это разогрев перед настоящим допросом. Теперь я буду думать, прежде чем выпалить что-то. То есть попытаюсь. Поосторожнее. Туманнее. Пусть тоже помучаются. — Ты спал с Минервой? — Да. — И как это было? — Сносно. Но непривычно. Не хотел бы повторить. — А что хочешь? — Фрэнка. Трахаться ночь напролёт, до иссушения, до изнеможения, — да, Нежить, так его! Сплошное удовольствие смотреть в квадратные глаза майора. А ведь сумерки ещё не спускались. Но он не унимается: — Что ещё ты хочешь, щенок? — Только секс. Чем больше, тем лучше. — А когда удовлетворишься наконец, ничего не захочется?! — Курить. Пить. Особенно пить. — А в жизни чего-нибудь добиться хочешь? — У меня всё есть. Буду программировать удовольствия ради. — А домой хочешь? — Не к кому. Тут пока останусь. — Ты любишь фельдмаршала? — Не знаю. Я не думал об этом. — На кого работал Максимилиан Санктери? Ого! Вот и добрались. Занятно. — Мне о нём мало что известно. Не особо папенька с семьёй дружен был. Но я знаю человека, который расскажет больше. Если повезёт. — Имя? — Ангел… Инститорис.* * *
Первым делом Фрэнсис получил пощёчину. Не дав ему опомниться, я врезал коленом в пах. Но не сильно, я всё-таки ещё хочу быть приятно изнасилованным — после того как проучу его. Когда генерал кулем повалился на пол, рефлекторно хватаясь за яйца, я пнул его в бок, заставил распрямиться и придавил ступней шею. — Ублюдок. Зачем ты заставил меня говорить силой? Я сказал бы всё и так! Тебе бы сказал! Не Блэкхарту. Сукин ты сын… — я надавил сильнее, потом убрал ногу. — Отвечай. — Ко мне поступила новая информация о бойне и пожаре в центральном госпитале Нью-Йорка, в результате которых погибло сто девятнадцать человек. После долгой бюрократической волокиты и повторной медэкспертизы удалось установить, что пятьдесят девять жертв — мои солдаты-дезертиры. По подозрению в убийстве обвиняется… Я слушаю дальше вполуха. Всё это мне уже известно, спасибо милому Джонатану. Да, Фрэнк, тебе позарез хочется узнать, кто такой этот Максимилиан, вигилант или народный мститель, наделавший столько бед, и кто такой этот Ангел, упоминаемый не в первый раз. И который… — Твой любовник. Ты обещал его привести. Я ведь ничего не путаю? — Нет, Фрэнсис, ты ничего не путаешь, — я с сарказмом глянул ему в лицо. — А Блак не забыл тебе пересказать всё, что я красочно расписал о твоём мудацком члене? Или тебя секс интересует лишь в первую ночь, а в дальнейшем — только если кто-то подсматривает? Расчетливый козёл. Знал, что я не могу устоять перед тобой. Нашего договора больше нет. Ты причинил мне боль. Намеренно. Я ухожу. Я действительно ухожу, но ноги и не думают меня слушаться. Ведь я хочу остаться! Обидно — Конрад тоже это знает. И всё же я смог найти выход из комнаты, добраться до лестницы, спуститься наружу и… Только в розарии кто-то схватил меня за руку. — Останься. Я не лгал, когда говорил, что люблю тебя. Блак всё мне рассказал. Дословно пересказал. Я… я пытаюсь отделить тебя от своей работы. Но пока ничего не получается. Один бог знает, по какому закону подлости ты оказался впутанным в мои дела. Сын преступника… — Этого ещё никто не доказал. — Но все улики против Максимилиана! — И что ты хочешь от меня, Фрэнк? — Я уже сказал. Останься. — Зачем? Ты будешь думать о работе и различной посторонней ерунде. И подозревать меня фиг знает в чём. — Нет. Я верю тебе, а не уликам. — Мне очень жаль, господин фельдмаршал, но я ухожу. Отпустите мою руку. Я мог бы её вырвать или даже сломать, это было бы не страшно. Но я позволил Конраду обнять себя и повалить на мягкий зелёный газон. Его ищущие пальцы стаскивают с меня одежду и мягко ложатся на кожу. Ласкают медленно и настойчиво, ничего не пропуская. Поглаживают, то ли желая успокоить, а то ли разжечь. Он целует меня в грудь, потом трётся об неё щетинистой щекой. — Совсем я не слышу твоего сердца, Ксавьер. Блак задавал один вопрос… — Ты нужен мне. Но я не готов к громким заявлениям о любви, как и не готов брать на себя ответственность за некоторые, очень серьёзные слова. Опасные. Честнее этого ответа ничего не будет. — Хорошо, — Фрэнк опустился на меня всем телом. Он всё ещё облачён в свой чёрный мундир. Раздевал только меня. Почему-то это возбуждает. Но его возбуждения я не ощущаю, ни мозгами, ни между ног через ткань. — Ты хотел со мной поговорить? — Да, — тут я напрягся. Он слишком прозорлив. Начать придётся издалека. — Ты кого-нибудь прощал в своей жизни? — Чарльза. Спускал ему многое, он — друг. И во вторую очередь — подчинённый. — А кроме Чарльза? — Свою мать. К чему ты клонишь? — А наказания смягчал? — Кси… — А мог бы отменить смертный приговор? — Кси, говори прямо! — Минерва. — Так и думал. Нет. И не вмешивайся в это. Со своей женой я уж как-нибудь управлюсь. И помощи у тебя просить не буду. Ну вот, теперь он язвит. Не стоило, не стоило с ней спать! Бллин… — Я понял. Можно предложить тебе новую сделку? — Я слушаю. — Жизнь Минервы в обмен на… да на любое твоё желание. — Только одно желание? — Хорошо, три. Одно — за то, что пощадишь её за измену, второе — за то, что сделаешь вид, будто я никогда её не трахал, а третье — за то, что я тебя ударил. Вот он, момент истины. Не слишком ли я расщедрился на желания? Он раздумывает. Мои любимые морщинки между его бровей углубились. Я жду, Фрэнсис. Ты откажешься от соблазна трижды сделать со мной всё что угодно? — Назови причину, по которой вступаешься за неё, и я соглашусь. — Она женщина. Одна из тех уязвимых иррациональных существ, импульсивных, эмоционально неустойчивых. Более нервных, подверженных стрессу, панике, глупым необдуманным поступкам. Я никогда не смогу убить ни одну женщину. И не хочу, чтоб ты убивал. Не сегодня. — Убедил, — его голубые глаза засветились. А я встревожился. Что ему сейчас взбредёт в сумасшедшую голову? — Теперь моя очередь. Желание первое: ты остаёшься со мной. Столько, сколько захочу я. И слушаешься меня. Малейшее прекословие… — Так и сказал бы, покороче: «ты будешь моим рабом». А второе? — Озвучу завтра. А третье ещё придумать надо. — Но, Фрэнк, мы ведь договорились… — По уговору ты согласился на любое моё желание. Или ты отказываешься от своих слов? — Нет, но… — И ты не сказал в уговоре, что свои желания я должен выложить прямо сейчас! Впрочем, не поздно расторгнуть сделку. Пистолет у меня всегда при себе, я зайду в комнаты Минервы и застрелю её, не дожидаясь, пока черви… — Всё! Ты мой хозяин, я смиренно жду приказаний. Одно колючее мгновение. Холодок в ногах. Лёгкий вздох. Я читаю в его глазах встающее во весь рост безумие и сглатываю горечь. — Раздвинь свои чудесные длинные ножки, малыш, — его голос хрипнет мгновенно, и меня обволакивает тяжеловесным животным желанием, без участия разума и чувств, одним страшным сметающим инстинктом одолеть любой ценой, подмять и подчинить. Никаких прелюдий и осторожности, он стал таким, каким был со всеми — безжалостным и равнодушным. Я повиновался, но, видимо, недостаточно быстро. Он сам раскинул мои ноги шире, выворачивая колени и сдавив ниже пояса. Я охнул, осознав, что к такой грубости готов не был. К настоящему насилию без прикрас. Он воспринял мою слабость как должное — гадко, во весь рот улыбнувшись. — Ты подчиняешься или нет? Я подчинялся. Затравленно смотрел на разъезжающуюся молнию его брюк, на незаметно выскользнувший из петель ремень, на жилистую ухоженную руку без особых признаков старения, которая оглаживала мою беззащитную плоть, задевая ногтями сжавшееся анальное отверстие. Никакая сила вампира не могла мне помочь сейчас расслабиться, увы. Ни смазки, ни слюны рабу не положено. Он вошёл в меня как опытный насильник: с трудом, но уверенно, раздирая внутренности, ударяя, сминая, зверствуя всласть по любимой привычке… и не переставая мерзко улыбаться. Я вцепился зубами в свой кулак и постарался не издать ни звука. Я разорван и унижен, на лице, несмотря на все попытки удержаться, написана боль, я… Боже, я просто пытаюсь не плакать и собраться. Поясница, спина, ноги… кажутся лежащими отдельно от меня. Отпиленными, поруганными и использованными. Это отличная месть, Фрэнк, но ты… совсем плохо меня знаешь. Надкусив себе руку, чудом не заорав и высосав немного тошнотворно-тёплой крови, я вызвал Нежить со дна души, она подменила мою родную терзаемую сущность, мою душу — и дальнейшая расправа превратилась в сплошное грайндкор-развлечение. Я больше не я. Я ненадолго умер, изнасилованный. Зато второй я, высунув кончик языка, властно обхватил фельдмаршала за бёдра и заставил вонзиться глубже, ещё, да, ещё глубже в кровь и мясо. Больно, милый? Конечно больно, ведь там так сухо и тесно! Было… пока ты не пришёл и не испортил всё. А если так? Провести вымазанным в крови и кусочках плоти пальцем по твоим губам, черкнуть между ними, коснувшись твоих неплотно сжатых зубов, а потом отнять. И облизать — медленно, сосредоточенно, наслаждаясь отвратительным вкусом так, как мог бы наслаждаться только ты, безумный извращенец. Что, ты тоже хочешь? Нет уж, не дам, ешь то, что выбрал, блюдо из моих чуть теплых растраханных кишок, ты ведь меня только ноги раздвинуть попросил. То есть приказал. Я чувствую твой горящий член в своей ноющей ране как нож, проткни же меня ещё грубее, сделай больно до истошных криков, ведь я никак не закричу. Не можешь? И эту форменную гадость ты красноречиво читаешь в моих потемневших глазах. Потому что замедляешься, долго смотришь в моё насмешливое отстранённое лицо. А потом — на мою окровавленную руку. Берешь её бережно, целуешь… Ну и где же твоя хвалёная неуёмная похоть? Разве тебе разонравилось быть чёрствым насильником, убийцей и мразью? Я отнимаю руку, но ты ловишь её настойчиво снова, выходишь из меня, роняя с члена бурые, бордовые и чёрные капельки какой-то мерзости, вытекшей из нас обоих, и шепчешь: — Прости. Ты не будешь моим немым рабом. Даже сейчас, покорный и насаженный до крови, ты побеждаешь. Ты слишком умён, ты всегда найдешь лазейку. И возвращаешь зло с лихвой, за каждую мою попытку причинить боль. Прости. Прости и за таблетку. Я не знаю, что мне теперь делать с тобой. — А почему нельзя меня просто любить? Не выдумывая ничего, не изощряясь в садизме, не подозревая везде предательство и обман, не принуждая и не насилуя? Один раз поверить мне. Довериться. Может быть, я не такой плохой, как все те люди, что хотели быть рядом с тобой ради выгоды, твоего богатства и статуса. Может быть, я лучше их! И достоин большего! Ты не способен? Один раз исполнить желание другого, а не своё! Войти медленно и осторожно — убедившись в том, что мне не больно, что я получил достаточно твоего внимания и нежности как… как девушка! Ну и пусть. А почему у мужчин всё должно быть отвратительно и ужасно, как на войне? Жестокость, страдания, отчаяние и боль, боль, всегда боль! Как постоянное напоминание о смерти, в то время, когда хочется жить! И любить, да, любить! — из глаз заструилась кровь. Чёрт с ней. Пусть знает. Пусть до его больной башки хоть что-нибудь дойдёт. Вот теперь мне по-настоящему больно: в груди что-то глухо ворчит, шипит и трескается. Ангел… ты бы никогда — никогда! — не обидел меня ТАК. От рыданий сдавило горло, я больше не могу, да и не буду дышать. Хватит. Ангел, ты не приходишь за мной. Ты умер? Ведь ты показал мне силу и мощь целого адского легиона. Что ещё могло помешать тебе прийти, кроме смерти? Тогда я пойду за тобой. Я так хочу к тебе… Я устал плакать, внутри и снаружи тесной картонной коробки, заменяющей тело, устал оплакивать своё одиночество, эти слезы слишком красные, слишком железные и слишком солёные для меня, я не могу с ними справиться. Я устал бороться за свою душу, я отказываюсь от борьбы с Нежитью, я… отказываюсь от своей жизни. ЗАБЕРИ МЕНЯ, УМОЛЯЮ!