If The Story Is Over

      Субботнее утро оказалось неприветливым. Или это был день? Сквозь шторы пробивался неяркий свет – на улице, наверное, было пасмурно. Я проснулся от того, что мне стало нестерпимо душно. Я скинул одеяло, но уже через минуту снова закутался в него с головой – меня бил озноб, кожа покрылась испариной, глаза ужасно слезились. Кажется, я заболел. Я не помню, сколько пролежал так, то скидывая с себя одеяло, то снова натягивая его на себя. Вместо головы, казалось, был церковный колокол – так она гудела и была тяжела. Поднять её с подушки было невозможно. Я то закрывал слезящиеся глаза, то открывал их, надеясь, что проснусь уже здоровым, а моя болезнь окажется всего лишь сном. Но ничего не менялось – за исключением того, что в горле ужасно пересохло и хотелось пить. Я надеялся, что Каору заглянет ко мне и, увидев моё состояние, обязательно поможет. Наверное, это были глупые надежды, но в тот момент мне так не казалось. Не то чтобы это нас как-то сблизило бы, просто в тот момент я нуждался в его заботе. Но время шло, а Каору всё не появлялся. Мутный день за шторами сменился грязными сумерками, а мне становилось всё хуже. Я не мог спать, только мучился в вязкой полудрёме, которая совершенно не приносила облегчения. Внутренний голос тоже, кажется, температурил, потому что молчал и не донимал меня своим вечным сарказмом. Ой, Тошия, не дождёшься. Я тебя в любом случае достану. Заткнись, и так голова раскалывается.       Я часто-часто хватал воздух пересохшим ртом, силился позвать Каору, но у меня ничего не выходило. Горло превратилось в растрескавшуюся пустыню, жаждущую хотя бы глотка воды. Липкая тьма окутывала меня жаром, воздух раскалился до предела, и лёгкие отказывались принимать его. Я задыхался, но не оставлял попыток докричаться до Ниикуры. Звонил телефон, но имя на дисплее расплывалось, а звуки чужого голоса ввинчивались в висок раскалёнными иглами. Не помню, что я хрипел в трубку, мне было всё равно. Телефон со стуком упал на тумбочку, а я горячечным мозгом пытался понять, почему Каору так и не пришёл. И в голову закралась ужасная мысль: а вдруг Ниикура тоже заболел и лежит сейчас у себя наверху, надеясь на мою помощь, а я...       Попытка подняться закончилась полнейшим провалом: едва приподнявшись, я тут же упал обратно. Не помню, с какой попытки получилось оторвать свой церковный колокол от подушки, но мне это удалось, и я, держась руками за стены, поковылял к двери. Добраться до неё сил у меня хватило, а потом голова закружилась, перед глазами потемнело, и я в бессилии сполз на пол, теряя связь с реальностью. Меня поднимали и куда-то вели, чьи-то голоса настойчиво жужжали над ухом, но я не понимал ни слова. А потом я оказался в собственной постели, к губам прижалось тёплое стекло, и я пил, не обращая внимания на сильную боль в горле, и с каждым глотком мне становилось легче. Меня уложили на подушку, укрыли одеялом, а на лоб опустилась холодная влага компресса. Я блаженно закрыл глаза, наслаждаясь чьей-то заботой. Вот только одно не давало мне покоя: где же Ниикура? - Каору... – получилось совсем уж жалко, но мне ответили голосом Андо: - В порядке твой Каору. И я поверил, потому что Дайске не стал бы мне врать. Успокоившись, я задремал... - И он так с утра лежит? - Я не знаю. - Ты к нему что, не заглядывал даже? Неужели настолько наплевать? - Мешать не хотел просто. Нам нужно было подумать. - Хорошо же вы поговорили, ничего не скажешь. - Это наше дело. - А я и не лезу. Просто не по-человечески как-то получается: он тебя поддерживал в трудные времена, помогал, потом искал долго, дом вот купил, чтобы всё было как тебе нравится, а ты даже не забеспокоился о нём. - Дайске, не надо мне читать нотации и давить на совесть. Я его не просил об этом. - А с тобой трудно, Ниикура. Даже не знаю, какого чёрта он так за тебя цепляется. Дружок твой мелкий, Ниимура, просто вычеркнул тебя из своей жизни и забыл. - Это тебя не касается, Андо. - Ты – точно не касаешься. Меня касается мой друг. - Спасибо за помощь, Дайске, но дальше, я думаю, и сам справлюсь. - Да тебе доверять-то нельзя, как выяснилось. - Я сам разберусь со своим чувством вины. - Меня твои мелочные разборки не интересуют. Я просто хочу, чтобы Тошия больше не остался без помощи. А если бы я не позвонил, он так и лежал бы у дверей? За тобой ведь шёл, я уверен. О тебе беспокоился... Тьфу, дрянь, как нагрелась быстро. Не спадает температура. - Сходи за водой, а я посижу с ним. - Сам вали – я тебе теперь вообще не доверяю. - Я не хочу слушать этот сон, – капризно прохрипел я, когда назойливые голоса совсем уж меня достали. Отвратительные сны какие-то, наверняка из-за жара. – Каору... - Это ещё хуже, чем с бабой, честное слово! Я-то думал, что геи – это мужики, а тут... - Андо, следи за словами. И поменяй воду. Звук удаляющихся шагов. Шум льющейся воды. - Каору, – позвал я, но получилось жалко. - Спи, – и тут мне стало стыдно. Страшно даже представить, как я выгляжу: лохматый, потный, с горящими щеками... Ну что ты, Тошия, не переживай. Потный самец – это же так соблазнительно... Заткнись, зараза.       Внутренний голос бубнил что-то ещё, но я его уже не слышал, уплывая на волнах сна. Настоящего сна, а не этой вязкой дряни, что мучила меня весь день. Наверное, лекарства подействовали, и я смог уснуть нормально. Температура спадала, оркестр под черепом стихал, и мне становилось всё легче и легче. Сны меня не беспокоили, давая возможность восстановить силы и отдохнуть по-настоящему, не проваливаясь в морок кошмаров.       Проснулся я среди ночи от жажды. С трудом разлепив глаза, я увидел совершенно идиллическую картинку: Каору сидел на моей кровати и дремал. В приглушенном свете ночника его лицо казалось бесконечно усталым, и внутри кольнуло – ему же отдыхать нужно, а не меня охранять. Точно-точно, спящий красавец. От тебя вообще одни проблемы, Тошия. Странно, что Каору не придушил тебя во сне. Я бы, например, взял грех на душу. Как же ты мне надоел...       Я сделал попытку приподняться, чтобы взять с тумбочки чашку, но тут же со стоном рухнул обратно – чёртов оркестр под черепом словно только и ждал, когда же я дёрнусь, чтобы загреметь с новыми силами. Каору вздрогнул и проснулся. - Пить? – тихо спросил он, и я кивнул. Чашка, к которой я так стремился, оказалась пуста. Я повертел её в руках и обиженно посмотрел на улыбающегося Ниикуру. - Издеваешься? – буркнул я и шмыгнул носом. Он покачал головой и потянулся за термосом. Уже через минуту я блаженно втянул носом аромат чая и чуть не сдох. Из чашки отчётливо пахло сложной смесью копчёной рыбы и скипидара. - Что ты мне подсунул? – подозрительно осведомился я, недобро глядя на довольного Ниикуру. Воооот, а я говорил, что тебя давно пора прибить. Просто Каору выбрал другой способ – отравление. Каков красавчик! - Ты пей, пей, не вороти нос, – Ниикура перехватил мою руку с чашкой. Я скривился. Пить ЭТО у меня не было никакого желания. Но Каору оказался настойчив, и я, морщась, сделал глоток. Потом ещё один. И ещё. Когда чашка опустела, я потянулся за добавкой. - Каору, что это? – на языке перекатывался необычный вкус, оркестр в голове затих, а по телу разлилось блаженное тепло. - Чжень Шань Сяо Чжун, – сообщил Ниикура, наливая вторую порцию чая. – Китайский копчёный чай. Я его случайно попробовал, когда в Йокогаме жил – просто забрёл в магазинчик, который китаец держит, и он порекомендовал мне именно этот чай. Я взял на пробу, а потом просто подсел на него. Копил деньги и покупал. Хорошо, что у меня ещё немного оставалось, и я смог заварить его для тебя. Интересный вкус, правда? Китаец этот мне рассказывал, что собранный чайный лист в течение нескольких часов прогревается на сосновых дровах, что позволяет приобрести вот этот самый смолистый вкус и аромат. Очень помогает сопротивляться инфекциям, снимает головную боль и хорошо утоляет жажду. Но много не пей. - Почему это? – я не собирался успокаиваться, пока не осушу весь термос. Каору усмехнулся: - Этот чай отлично очищает почки. - О... Тогда, пожалуй, на этом остановимся, – я отставил пустую чашку на тумбочку и тяжело вздохнул: хотелось ещё. Но перспектива провести остаток ночи в марафонских забегах до туалета и обратно несколько остудила мой пыл. Тем не менее, после этого чая я почувствовал себя, наконец, человеком – впервые за весь этот безумный день. Но, кажется, я кое-что всё-таки упустил из виду. Кому-то отдых требуется не меньше, чем мне. - Иди спать, Каору, не мучай себя. Я уже вполне могу позаботиться о себе. Ниикура кивнул, но оглядел меня с каким-то сомнением – то ли не доверял моим словам, то ли ещё что, но в итоге поднялся с кровати и, пожелав мне спокойной ночи, вышел из спальни. Я слушал его шаги и радовался, что он не оттолкнул меня, не ушёл – он остался. Ты идиот, Тошия, сколько можно говорить об одном и том же? Некуда ему идти. Поэтому не обольщайся. Я это знал. Но ведь можно помечтать, правда? Да, можно, ты же болен. На всю голову. Да пошёл ты...       Воскресенье я провёл в постели, но чувствовал себя уже значительно лучше и собирался в понедельник ехать в университет, несмотря на все протесты Каору. Он, кстати, пока я спал, успел переговорить с Дайске насчёт работы и не без гордости сообщил мне, что с понедельника будет работать у него. Я только обрадовался этой новости. Что ни говори, а Шинье я не доверял до конца и категорически не желал, чтобы Каору принимал его предложение. Не знаю, понял ли это Ниикура или просто решил, что вариант Дая лучше, но принял решение, устроившее нас обоих. О нашем разговоре мы больше не упоминали, вели себя естественно и непринуждённо, как старые друзья, и я был этому несказанно рад. Я и сам понимал, что не готов Каору к отношениям, не пришёл ещё в себя настолько, чтобы полностью довериться кому-то, и потому не собирался его торопить и намекать на что-то большее, чем дружба. Мы должны были привыкнуть друг к другу. А потом окажется, что такое развитие событий вас вполне устраивает. Представляешь, Тошия, какой облом, а? Зашибись перспективка. Кто бы только знал, как меня достал этот зануда...       Постепенно наша жизнь вошла в стабильное русло: утром я отвозил Каору на работу и ехал в университет, а вечером заезжал за ним, и мы, заехав по пути за продуктами, возвращались домой. Готовили тоже вместе – не знаю почему, но нас это устраивало. Вообще свободное время мы, не сговариваясь, старались проводить вместе. Нам было интересно друг с другом. Иногда мы ездили в гости к Терачи, и я успокоил свою ревность: Шинья был полностью поглощён семьёй и совершенно не имел никаких видов на Каору. Юмико вот-вот должна была родить, и это стало главным ожиданием года для них. Как оказалось, у Дайске тоже ожидалось прибавление в семействе – Хотару была беременна, и Дай, воодушевившись этим, даже бросил курить. Каору смеялся, говоря, что только я отстаю от друзей, но я видел странную грусть в глубине его глаз. Чего он боялся? Того ли, что я однажды встречу достойную женщину и решу создать с ней семью, а он окажется ненужным и одиноким? Или, может, того, что у него никак не складывается личная жизнь и перспектива стать отцом для него совершенно невозможна? Мы не говорили всерьёз на эту тему – я, признаться честно, боялся. Мало ли что может всплыть по ходу разговора. Дерьмо, Тошия, оно как цветок в проруби – всегда всплывает. А в тебе всякого д... кхм, цветов явно больше положенного. Но тебе не привыкать, верно?       Однажды Каору поднял вопрос об оплате коммунальных услуг, заявив, что это нечестно – живём мы вдвоём, а оплачиваю всё я один. И мы, посовещавшись, решили: нам нужно завести общий бюджет, куда мы будем откладывать часть своего заработка и оплачивать счета, а также совершать покупки. Оставшиеся от зарплаты деньги можно было тратить на своё усмотрение. Забавно, но это было похоже на семейную жизнь. Я не имел ничего против, Каору, видимо, тоже, и мы даже шутили по этому поводу – впрочем, не только мы, но и Дай с Шиньей. Ниикура, конечно, поначалу краснел и дулся на меня, но потом то ли привык, то ли понял, что шутки эти недалеки от истины, и успокоился.       Дни шли за днями, зима уступила место весне, воздух наполнился ароматов цветущих деревьев, и мы с Каору взяли за правило вечерами пить чай на веранде. Это были по-настоящему интимные моменты, и я ни за что на свете не отказался бы от них. Я нуждался в такой близости и хотел верить, что и Ниикура – тоже. В апреле у Шиньи и Юмико родился сын, и мы с Каору озаботились покупкой подарков. И снова я буквально ощутил исходящую от Ниикуры грусть, но списал это на собственную бурную фантазию. Отличная идея, Тошия. Чуть что – сразу списывай всё на фантазию. Глядишь, и сам в это поверишь.       В мае прошла выставка работ Дая, широко освещённая в прессе и получившая восторженные отзывы критиков. На волне успеха Андо предложил Каору издать его первый сборник рассказов, сопроводив его фотографиями с выставки. Эта идея пришлась Ниикуре по душе, и он с головой погрузился в работу. Я искренне радовался за него и надеялся, что книга принесёт ему известность и стимул работать и дальше. Шинья принял самое горячее участие в издании и рекламе этой книги, за что мы были ему очень благодарны. Я старался создать для Каору самые комфортные условия, зная, что он любит одиночество и тишину, когда работает. Текущие работы в агентстве Андо я взял на себя – благо, прекрасно владел графическими программами. И когда наступил великий день, я волновался, наверное, не меньше самого Ниикуры. Ой, Тошия, я тебя умоляю. Не свисти ты так, а то люди тебе поверят. Да когда же ты заткнёшься?! Не надейся, Тошия, мы с тобой точно умрём в один день – как в сказке. Вот скотина.       После выхода книги Каору поступило несколько предложений сотрудничества, но он остался верен издательскому дому Терачи – что ж, это было его право. Я не возражал. В конце концов, Ниикура должен был сам принимать решения и строить свою жизнь. Единственное, на чём я настаивал, это продолжение работы – Каору мне говорил, что за время работы в порту у него накопилось достаточно идей. И мне хотелось, чтобы все они нашли своё отражение в его рассказах. Когда я озвучил эту мысль, Каору так тепло и искренне мне улыбнулся, что я едва не прослезился. Ну всё, началось... Ты всегда был нытиком и слюнтяем, Тошия. Мне стыдно за тебя. Вот уже много лет. Что за манера – чуть что, сразу глаза слезятся, как у больного пуделя. Спасибо за сравнение. Я польщён. А теперь не помолчишь ли ты?       В июле родился сын у Дая и Хотару. И снова эта странная печаль в глазах Каору, не дающая мне покоя. Я пытался отвлечь его от грустных мыслей, но не уверен, что у меня это получалось. Ниикура то и дело впадал в задумчивость, а прогулки в парке вообще стали просто невозможными: он с такой тоской смотрел на семейные пары с малышами, что я вообще предпочёл вычеркнуть такие прогулки из нашего досуга. Слишком больно было видеть это и не понимать истинных причин. Говорить на эту тему я по-прежнему боялся, а Каору ни разу не пытался объяснить своё поведение. Так мы и жили, медленно погружаясь в пропасть недоговорённостей и печали. Не знаю, к чему бы это всё привело, если бы в конце сентября мне не позвонила мама. Я как раз закончил лекции и собирался домой, но она настойчиво просила моего немедленного приезда в Нагано. На мои осторожные расспросы мама отвечала, что это не телефонный разговор, и моё присутствие необходимо. Я испугался, что, возможно, с бабушкой случилось что-то, но мама успокоила меня, сказав, что с ней всё в полном порядке. Всё, что мне оставалось, – позвонить Ниикуре и предупредить, что буду пару дней отсутствовать, а потом просто уехать в Нагано. Если бы я только знал, как круто изменит мою жизнь этот звонок.