Летучий Голландец

       Говорят, что конец света для каждого человека будет своим. Небо, послушав своего Господа, расколется, а земля будет распростерта и извергнет то, что в ней есть и опустеет, ее постигнет погибель, а все, кто остался на ней, войдут в огонь.        Томасу показалось, что для него этот момент уже наступил. Он остался в вакууме, без цвета, без запахов и звуков. Какие-то люди окружали его, что-то говоря, чьи-то пальцы волокли его прочь. Его собственные ладони были перепачканы в крови – той, которую он пролил, желая защитить себя и свой экипаж.        Вокруг кричали, слышался топот. Помощник капитана перевел глаза, пытаясь сфокусироваться, и понял, что перед ним мелькает лицо – знакомое до боли, то, которое он видел уже когда-то. Кто-то пытался звать его имя. — Томас, очнись, акулий потрох, очнись … — щеки обжигали удары, горячие, заставляющие отворачиваться. Слепые пятна застилали сознание. — Что произошло, скажи хоть слово! — Густав… — хриплый шепот, неродной, словно из потустороннего мира. — Георг … Это все был он… с самого начала…— только и смог вымолвить Хейден перед тем, как его накрыла темнота.        Он путешествовал, плыл в ней, как корабль, скользящий по глади океана. Темнота была теплая, как кровь, и обволакивала его тело липкой пленкой. Время замерло, остановившись, и на смену дыханию пришло понимание того, что ничего уже не будет, как раньше, потому что заблудшие души никогда не находят своей дороги во тьме. ***        Когда Томас открыл глаза, над ним криво нависал серый потолок. Все тело казалось неродным, будто в нем не осталось ни единой целой кости. Не хватало дыхания. — Черт, ты очнулся, слава Господу, — раздался голос откуда-то слева, и Томас понял, что это снова Густав. Он видел его где-то там, в своей темноте, среди прочих отражений, только не мог сказать, было ли это видение реальным. — Томас, только не пропадай снова, не уходи от нас, нам нужно, чтобы ты все рассказал. Иначе матросы сейчас бунт поднимут! — Я … — старший офицер с трудом попытался сесть, чтобы посмотреть, где он был. Это удалось ему с большим трудом и только с чужой помощью. Чьи-то руки потянули его, помогая подняться.— Где я? — В моей каюте, — донесся до него голос друга, — ты отсутствовал пару часов, но это уже в прошлом, надеюсь. Тебе теперь надо только рассказать нам, что случилось, ведь последнее, что я помню, как мы разговаривали на палубе. С Георгом. А теперь он мертв, и мне, кроме тебя, не с кого спросить.        Томас оглушенно кивнул. Воспоминания по кусочкам возвращались к нему из темноты, откуда он пришел. — Густав, это не Уильям убил доктора, это все … был Георг, с самого начала, — вот что прошептал Томас, сцепив пальцы на коленях, — он забрал у него какой-то химикат и отравил всю воду.        Над ухом раздался тихий выдох. Густав, как показалось, все понял. — Ты уверен в этом? — только спросил он. — Он… во всем мне сознался. Посмотрите сами, в его комнате есть запасы неотравленной еды… я нашел там окровавленную рубашку, он убил в ней доктора Рюгенманна.        Хриплый шепот перешел в тишину, которая висела в каюте несколько секунд. — Я не могу поверить в то, что Георг мог сделать это, Томас. — И я не могу поверить... Его больше нет... ***        Голоса в коридоре, шепот и всхлипы. Никто не мог осознать случившееся. Джордж Уильямс всегда был одним из лучших, отличным матросом и хорошим другом, умел вовремя пошутить и посмеяться. Он не мог быть хладнокровным убийцей.        Томас не хотел помнить последние секунды его жизни такими, какими они были вырезаны теперь в его памяти. Когда офицер справился с собой и смог дойти до каюты, он прогнал с порога всех зевак, и вдвоем они с Густавом подняли тело на руки, завернув его в покрывало с кровати.        Никому не позволили входить в комнату, и уж точно, не разрешено чинить расправу над телом, хотя попытки, безусловно, начались. Скалящийся Блау заметил, что таких, как Георг, нужно сжигать при рождении заживо, душить прямо в колыбели. Густав, развернувшись, все же выполнил свое самое сокровенное желание: он разбил этому матросу лицо в кровавую кашу, прижимая его носом к стенке до тех пор, пока тот не взял обратно свои слова.        Кто угодно мог сбиться с пути. Томас понимал это каждой частичкой своей души, хотя сомневался, что когда-то сможет простить своего друга за предательство. И простить себя – за слепоту.        Он сделал для Уильямса последнее, что смог — позволил ему уйти с честью и достоинством: не как предателю и убийце, а как тому человеку, которого он знал всю свою жизнь и считал своим другом.        Размотавшееся покрывало еще недолго покачивалось на волнах прежде, чем скрыться в тумане.        Томас знал, что команда, точнее то, что от нее осталось, теперь будет сторониться их с Густавом. Все изменилось в считанные минуты, в мимолетные мгновения так, как он не мог представить себе даже в самом страшном кошмаре. Проклятый ветер нес их гниющее судно к проклятому концу.        Очередная погребальная процедура в полном молчании. В полном молчании по своим каютам. Никто не смотрел друг на друга, не проронил ни слова, потому что говорить в такой ситуации было нечего.        Густав с Томасом остались на палубе вдвоем. Они стояли молча до того момента, пока алая полоска заката не истлела тонкой лентой за горизонтом. В их головах сейчас роилось слишком много мыслей, которые ни один из них не решался выразить вслух.        Томас знал только одно – ему нужно вернуться к себе. И попытаться хотя бы отчасти загладить вину перед тем человеком, который все это время безуспешно пытался открыть ему горькую правду и раскрыть его ослепшие глаза. ***        Тихо скрипнула дверь. Томас зашел к себе, останавливаясь в нерешительности на пороге. Собачий холод внутри и снаружи сковывал его движения и мешал думать, что будет лучше всего сделать сейчас.        Темноволосый англичанин лежал на кровати, отвернувшись к стене, словно спал, оставаясь единственным спокойным обитателем судна посреди его хаоса. Томас мог бы предположить, что юноша совсем ослабел от голода за те дни, что провел в своем заточении.        Помощник капитана осторожно подошел к нему. Немного подумав, он протянул руку, чтобы дотронуться до мальчишки. Тот съежился под одеялом, совсем, как маленький ребенок, которого всю ночь мучили кошмары.        Пальцы офицера осторожно потеребили белую рубашку на худеньком плече. Спина брюнета вздымалась еле уловимыми колебаниями, и только по этому признаку Томас понял, что тот дышит.        Ему пришлось толкнуть Уильяма еще сильнее, чтобы дождаться реакции. Наконец, черная голова зашевелилась, и сонные карие глаза удивленно уставились на старшего офицера. Впрочем, эмоции тут же потухли в них, как только мелькнуло осознание происходящего.        Томас почувствовал себя ужасно. Карамельного цвета взгляд будто видел насквозь его душу, узнавали все сколы и трещины, как по мановению волшебной палочки, и знали все о той черноте, что царила там. Только сейчас он понял это до конца, ведь Уильям тогда сказал ему: "только я вижу ситуацию такой, какая она есть". И он был прав. Он был чертовски прав с самого начала. — Ты ведь знал? Все это время? — тихо шепнул Томас, скорее утверждая, чем спрашивая. — Георг подставил тебя, подбросив тебе свои сапоги той ночью и подсказав появиться возле грузовых отсеков? Ты пытался сказать мне об этом?        Опущенные темные ресницы были ему ответом. — Ведь ты… ты пытался мне сказать, — только и пробормотал Томас, сам не зная, адресованы ли эти слова Уильяму или себе самому. — Почему я тебя не послушал? — Потому что ты считал его своим другом и доверял ему больше, чем мне. Мое слово ничего не стоило против его в твоих глазах. Я бы тоже не нашел в себе сил поверить в подобное, — тихо прошептали губы проповедника, — ты хотел как лучше, ведь так?        Томас кивнул. От сказанного мальчишкой что-то в глубине души надломилось с громким треском, и эмоции, вся боль, невыраженные чувства забывшейся и ослепленной души с ревом вырвались наружу, заставив голос резко сломаться. — Прости меня, пожалуйста, если сможешь, — Томас положил ему на покрывало несколько сухарей, которые принес из трюма. — Я знал, что не имею права тебя держать. И не имел с самого начала. Но мне так хотелось верить, что я знаю правду. Я ошибался. Боже, как же я был слеп...        Он прикрыл ладонью рот, чтобы из его горла больше не вырвалось и звука. Говорить становилось невозможно трудно. Молодой офицер нашарил рукой стул и опустился на него, отворачиваясь к стене. Он не хотел, чтобы кто-то видел его сейчас. Плечи его содрогнулись от рыданий. Уткнувшись в ладони, Томас лишь понадеялся, что Уильям действительно уйдет, просто тихо прикроет за собой дверь и покинет каюту, оставив его наедине со своими демонами.        Иногда бывает слишком много для одного человека, даже если он был сильным все это время. Сильным для всех – для себя и для окружающих, для своих друзей. Сильным все те полгода, когда было тяжелее всего держать себя в руках. Сильным до такой степени, что рано или поздно это вызовет перелом души.        Прямо сейчас Томас не хотел своей силы. Он хотел бы вернуть все так, как оно было до того, как Голландец начал свое последнее плавание. Чтобы выжили все, кто ушел безвозвратно. Чтобы не было никаких убийств и предательства. Чтобы у всех них остался шанс спастись. Чтобы смерть не дышала экипажу в затылок. И больше всего, чтобы его разум никогда не был затуманен слепой ненавистью - к самому себе, к жизни и к тому человеку, который изначально пытался наставить его на путь истины.        Рыдания сковывали его грудь, мешая дышать. Старший помощник капитана хотел бы чтобы кто-нибудь сказал ему, что все будет хорошо. Как бы он этого хотел.        Немного поколебавшись, Уильям поднялся на ноги, отложив в сторону свой скромный ужин. Он некоторое время смотрел на дверь, затем на фигуру, согнувшуюся под грузом своих рыданий. Он хотел бы помочь Томасу Хейдену, но не знал, как ему сделать это. Он не знал, насколько ему это позволено.        Немного помешкав, юноша сделал шаг, за ним еще один. И осторожно положил руку на плечо помощнику капитана.        Томас с удивлением поднял голову, чтобы посмотреть, что происходит. Внимательные глаза оказались совсем рядом. Уильям стоял близко, нерешительно сжимая ткань его рубашки. От его близости Тому захотелось провалиться в подпол – ему стало дико стыдно смотреть в его глубокие глаза. Внезапно он понял - он боялся этого юношу с самого начала, как только тот взошел на борт этого корабля, боялся и оттого хотел проконтролировать каждое его действие. Но не Уильям, отнюдь не он был проблемой их экипажа... — Мне очень жаль твоего друга, — тихо проговорил преподобный, — но у тебя … ведь у тебя не было выбора. На тебе лежит ответственность за всю команду. Ты сделал так, как велел тебе твой долг. — Я обезумел. Я не имею права занимать свой высокий пост. Как можно нести ответственность за других, когда я не могу разобраться с самим собой?        Он отвернулся от преподобного, только бы не видеть сочувствие в его добрых глазах. Он знал, что не заслуживал такого понимания. — Ты вел себя достойно. Я не знаю, смог бы я держаться как ты в такой ситуации. И если ты хочешь знать, то я прощаю тебя. Ты очень хороший офицер. И хороший друг, — рука Уильяма сжалась немного крепче.        В этот миг Тому захотелось накрыть его пальцы своими. Накрыть и сжать их - до хруста, до побеления суставов. — Как ты можешь быть таким мягким, — только и проговорил помощник капитана, пытаясь скрыть свои слезы, безостановочно бегущие по его щекам. — После всего, через что ты прошел по моей вине? — Я давно научился понимать, что все люди – всего лишь люди, со своими пороками, недостатками и грехами. Они делают ошибки, Томас, — тепло проговорил преподобный. — И, когда близкие уходят от нас, в этом никто не виноват, понимаешь? Ты должен научиться отпускать их.        От его слов рыдания только глубже начали терзать легкие, едва позволяя сказать даже слово. — Как… мне найти свой путь? Расскажи мне, Уильям, как… Что я сделал неправильно? — теплые руки, которые лежали на плечах, согревали, и Томас, не удержавшись, схватил мальчишку, крепко сжимая его ладонь. Томас посмотрел на его пальцы, его худенькое запястье, которое стало еще тоньше за дни взаперти. — Я просто чудовище, — тихо прошептал он. Его соленая слезинка капнула на кожу англичанина и скатилась, оставляя прозрачный след. — Нет… Ты — душа, потерявшаяся во мраке. Но, если ты позволишь мне, я попробую помочь тебе снова поверить и найти себя, — подумав с секунду, Уильям мягко отвел в сторону светлые волосы с обветренного лба, — если ты хочешь.        Томас посмотрел на англичанина. Их взгляды встретились, и он почувствовал, будто в этот самый момент изменилось что-то. Он был изумлен до глубины души тем, насколько он ошибался в людях, пока не были сорваны все маски. У него больше не осталось ненависти к этому мальчишке, и только бесконечная вина перед ним, вина и сожаление о содеянной глупости.        Томас потянулся вперед. Уильям насторожился, мышцы его спины напряглись под тонкой тканью рубашки. Однако, светловолосый офицер всего лишь притянул его к себе, крепко обнимая за плечи, прижимаясь всем телом к единственному источнику тепла в этой затхлой, отсыревшей каюте. — Если еще не поздно, если еще есть шанс все исправить, — тихо прошептал он юноше в ухо. — Я хочу попытаться. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, помоги мне, Уильям. Я сделаю для тебя что хочешь, я стану для тебя другом, буду защищать тебя... Только прости меня за мою слепоту!        Темноволосый священник немного расслабился в его руках. Его ладони несмело обвились вокруг стройного корпуса в ответ, согревая мягкостью прикосновения. — Ты можешь рассчитывать на меня, — Уильям провел рукой по жестким светлым волосам. — Нам осталось продержаться совсем немного, правда же? Всего несколько дней. — Правда, — Томас машинально вдохнул его теплый запах, согреваясь от объятий, которые на удивление быстро привели его мысли в состояние порядка. Он отстранился немного, снова заглядывая в тонкое, светлое лицо. — Я ... Я обещаю больше и пальцем тебя не трогать. Ты веришь мне? — Конечно, я верю, — Уильям кивнул. — Я понимаю, почему ты делал все, что делал. И отчасти мне действительно стоит тебя поблагодарить за то, что ты запер меня, я уверен, что не выжил бы и пару дней там, снаружи.        Томас опустил глаза. Сдавливающее его грудь дыхание стало немного ровнее, и все же ему было тяжело смотреть на этого юношу. Ему было тяжело дышать и говорить и даже думать. — Тебе надо отдохнуть, — словно читая его мысль, Уильям качнул его за плечи. — Приляг. На тебе нет лица. — Неужели, ты и правда думаешь, что я смогу заснуть? — шепотом отозвался Томас. — У меня перед глазами так и будет стоять окровавленное лицо. Окровавленное лицо того человека, который не остановился даже перед убийством тех, кто был ему как братья!        Немного подумав, Уильям пробормотал: — Если ты хочешь, я могу посидеть с тобой. Пока ты не заснешь. Ты привык, что я все время где-то рядом, ведь так?        Надежда сверкнула в глазах Томаса, когда он снова посмотрел на своего невольного спутника. — Ты хочешь остаться? Рядом со мной? — он сбился, донельзя удивленный его словами.        Уильям вспыхнул от его слов. Краска залила его щеки, это проглядывалось даже в сумерках. Он вдруг понял, как это прозвучало. А еще он понял, что теплые ладони помощника капитана лежат на его спине, и что он сжимает в ответ его рубашку. Томасу и самому было не по себе, но он безумно хотел, чтобы Уильям согласился. Он так не хотел оставаться один. — Я... я побуду здесь, — еле слышно выдохнул англичанин, опуская блестящие глаза. — Только открой мне дверь. Мне нужно в уборную. — Конечно... Конечно, — Томас обнял его, ощущая, как гулко бьется о ребра его сердце. — Ты больше не мой пленник.        Еще некоторое время они задерживали прикосновение. Томас не мог понять, как он не разглядел сразу, что в этом юноше сочетались лишь положительные качества. Он пристально смотрел на него, словно ожидая разгадки этой тайны. Он вспомнил как смеялся над ним в Голландии, позволял себе отпускать едкие комментарии в адрес его хрупкой фигуры, а юный преподобный лишь молча и с достоинством проходил мимо, не реагируя на обиду. Какой сильный он был, и какая потрясающая мощь скрывалась за его видимой утонченностью.        Уильям сделал шаг назад, отпуская руку помощника капитана. Ресницы его смущенно опустились. — Я вернусь, через пару минут. Хорошо? — Хорошо, — эхом отозвался Томас.        Когда юный духовник снова зашел в каюту, его новый друг действительно лежал на кровати, созерцая пространство. Во взгляде его таилась все та же боль и пустота, грозившие поселиться там очень надолго. Немного поколебавшись, Уильям прошел и сел на кровать рядом со старшим помощником капитана. — Что ты будешь делать теперь? — вот что спросил он, прислушавшись к тишине. — Я не знаю. У меня в душе царит пустота и мрак, как будто вырвали кусок, — тихо отозвался ему Томас. — Сейчас я ни в чем не уверен. У меня не осталось сил. — Не говори так, — мягко вторил ему англичанин. Его рука легла на плечо светловолосого юноши. — Ты справишься. Я знаю это.        Томас посмотрел на него, чуть скосив глаза. — Ты всегда веришь в лучшее в людях?        Уильям кивнул. — Да, если они того заслуживают. — Значит, по-твоему, я заслуживаю, — хмыкнул юный офицер. — Все заслуживают шанс на прощение, — Уильям погладил его по руке.        Томас ощущал его касания и его присутствие и отчего-то становилось легче. Он выдохнул и подвинулся немного, так, чтобы на его узкой койке появилось еще немного места. — Ты можешь прилечь, если хочешь, — хрипло сказал он.        По воцарившемуся молчанию он понял, что его слова поставили преподобного в тупик. Томас приподнялся, чтобы посмотреть на него. К его огромному удивлению Уильям улыбался, отчаянно пряча свой смех в ворот рубашки. — Что смешного я сказал? — помощник капитана нахмурился, не понимая его реакции. — Ты такой противоречивый. Ты то запираешь меня, то предлагаешь лечь рядом. Ты сама неопределенность! — в глазах Уильяма лучилась улыбка. — Это единственное, чего у тебя не отнять.        Против воли Томас тоже улыбнулся. Даже ему ситуация, обрисованная с такой точки зрения, показалась весьма комичной. — Я знаю это и сам, — он тяжело вздохнул. — Но я действительно хочу, чтобы рядом со мной был человек. Я не могу сейчас оставаться один.        Он немного помолчал, а потом добавил. — Если честно, я действительно привык к тому, что ты рядом. Было бы странно, если бы я проснулся и не увидел тебя. Поэтому я прошу тебя не уходить.        Уильям ничего не сказал. Он пододвинулся и лег на отведенное ему место. Крестик звякнул на цепочке, когда он пошевелился, чтобы устроиться. Томас посмотрел на его гладкую шею и темные волосы, немного волнистые за ухом. Он подавил в себе желание прикоснуться к его темной шевелюре. Юноша, лежащий с ним рядом, творил невероятные вещи с его сознанием. — Тебе не будет тесно, если я лягу так? — шепотом спросил Уильям. — Все в порядке, — так же тихо отозвался Томас.        Никому из них не хотелось нарушать воцарившуюся тишину.        Это была самая странная ночь в жизни Томаса - ночь когда он хотя бы попытался принять новую реальность и нового себя. Уильям действительно остался рядом с ним, однако, сомкнуть глаз таки не смог. Его дыхание ускорялось, а ладони взмокли. Если бы кто-то знал, как нелегко ему давалось оставаться спокойным в присутствии старшего помощника капитана, они бы очень изумились. Уильям крепко зажмурился, чтобы отогнать от себя ужасные мысли. Мурашки бежали по его спине от самого осознания того факта, как он собирался провести сегодняшнюю ночь.        Томас изучал изгибы его шеи и плеч. Неизведанное волнение шевелилось в глубине его души теперь, когда злость ушла, уступив место другим чувствам. Он и сам не мог понять - что это такое новое - то, название чему придумать он не мог. Это загадочное чувство пробуждалось в нем только если преподобный оказывался рядом. Но если это были не гнев или раздражение - тогда что? — Тебе надо поспать. Пусть ночь унесет все твои мрачные мысли, — немного дрогнувшим голосом сказал ему Уильям.        И это, действительно, стало для Томаса знаком прощения. Он потерял все, что у него было, но зато нашел одну вещь, с которой надеялся разобраться за то время, что у него еще осталось. Он несмело потянулся и положил руку на талию юного священника, ощутив, как тот чуть дрогнул от этого жеста.        Словно яркая звезда, надежда блестела на горизонте, и до нее нужно было просто дотянуться — теперь, когда забрезжил маленький шанс на то, что в темных тучах рано или поздно появится просвет. Больше не хотелось сдаваться. Хотелось сделать все правильно.        И Том действительно надеялся, что ночь заберет все его мысли, все кроме одной, той, в который он в десятый раз сказал Уильяму Кроуфорду спасибо за его доброту.