Летучий Голландец

       К сожалению, идиллия не продолжалась долго. Некоторое время спустя Томас все же сообразил, что ему нужно бежать по своим делам, а Уильяму, как бы разочарован он ни был, пришлось его отпустить.        Им обоим было о чем подумать. Тому - о безмятежности, которые возникали рядом с его новым другом даже несмотря на ужас происходящего, а Уильяму - о необыкновенной легкости, которая воцарилась в его душе теперь, когда Томас Хейден знал правду.        Старший офицер не оттолкнул и не обсмеял его, и именно это заставило юношу буквально воспарить от счастья.        Он не задумывался о том, что значили жесты старшего помощника капитана, но радовался, что Томас хотя бы понял его. Он сдержал свое слово и вместо грубоватого, проверенного всеми тяготами морской жизни старшего помощника капитана, позволил себе побыть простым человеком. Уильяму нравилась эта его сторона.        Подумав так, он решил, что стоит на верном пути. Томас находился в отчаянии, но он не сломался, а это значило, что нужно просто помочь ему встать с колен и выбраться из самой мрачной полосы на данном этапе его жизни. ***        Рассудив так, юный священник выбрал в арсенале своих книг ту единственную, которая, как он надеялся, вызовет улыбку на губах старшего помощника капитана.        Часам к девяти вечера в дверь каюты кто-то вежливо постучал, и Томас, отложив карту, открыл дверь. — Я пришел, как и обещал, — Уильям скромно стоял на пороге с книжкой в руке. — Ты не занят? — Ничуть, — Томас посторонился в дверях. — Что за книга?        Он посмотрел на Уильяма заинтересованным взглядом. — Сказки, — последовал невозмутимый ответ. — Сказки? — Сказки, — в доказательство своих слов молодой священник продемонстрировал помощнику капитана обложку. — Осталась от моих родителей. — Ты серьезно? — как и ожидалось, брови старшего офицера поползли вверх. — Почему нет? Всегда любил их, — Уильям беспечно пожал плечами. — Ты против?        Как он и думал, Томас рассмеялся. Улыбка так шла этому удивительно суровому морскому волку. — Нет, — Томас уже понял, что шутить его собеседник не собирается. Он немного склонил голову набок, словно оценивая, стоит ли задавать следующий вопрос. — Тогда ответь мне на следующий вопрос. Сколько тебе лет? Я ведь поймал себя на мысли, что абсолютно ничего не знаю о тебе. — Мне двадцать три, — удивленный такой сменой разговора, отозвался юноша.        Изумлению юного помощника капитана не было предела. — Двадцать три. Я думал, тебе и восемнадцати нет! — Многие так думают, — философски изрек англичанин. — Но внешность обманчива. Ты уже раз убедился в этом. Ведь так?        Томас кивнул. С этим он не мог согласиться больше. Еще никогда ему не доводилось делать ничего подобного, но, с другой стороны, когда еще позволять себе маленькие глупости, если не в самые темные периоды своей жизни? Потом на них могло попросту не остаться времени. ***        Они лежали в тишине промозглой каюты, освещенные лишь отблеском одинокой свечи.        Голос Уильма Кроуфорда успокаивал юного офицера, приносил ему умиротворение и тихую дрему, в которой он и оставался, растворяясь там, как сахар. Они устроились на кровати, где Уильям выровнял ветхие подушки и поставил их так, чтобы опереться о них спиной, а Томас, немного подумав, лег с ним рядом. Его новый друг придвинулся к стенке, позволяя хозяину каюты расположиться с краю на узком пространстве. Вдвоем они полулежали, и юный священник старался разглядеть строки, утекающие от него в темноту с наступлением сумерек. Том внимательно слушал его рассказ о невероятных героях и невероятных местах, которые никогда не существовали в действительности. В такие моменты, как этот, он задумывался - а они - и он, и весь его экипаж, существовали на самом деле? Или они были всего лишь частью очередной истории, также уходящей в туманную даль прошлого?        Ему бы очень хотелось знать ответ на этот вопрос. Он не перебивал Уильяма, купаясь в тонких переливах его интонации. Его тон убаюкивал, так что старший офицер старался списать свои странные чувства и расслабленность на тот факт, что уже приготовился к тому, что все скоро кончится для них. Он был очень обнадежен, уверяя себя, что плохое не могло длиться вечно, и проклятие, поселившееся на их корабле, ушло, наконец, с последним вдохом человека, который думал, что способен решать за других. — Уильям... — тихо сказал он, когда преподобный закончил чтение и перевернул страницу. — Я слушаю тебя? — тот отложил книгу и посмотрел на своего друга. — Как думаешь, а у нашей истории... У нее будет счастливый конец?        Молодой священник удивился. Томас не знал, как скоро он сможет смириться с тем фактом, что их жизнь никогда не станет прежней, и что не вернутся те, кто чем-то прогневил судьбу и ушел в море, пав жертвой бессмысленной и беспощадной бойни. Он не думал, что память о том, кто когда-то был его другом, осквернена теперь черными тенями предательства. Он просто старался верить, что у него еще есть то, ради чего жить. — Конечно, у нашей сказки будет счастливый конец, — Уильям спустился на кровати заглядывая в грустные карие глаза. — Тебе не следует и думать иначе!        Томас внимательно рассматривал его. Теперь они лежали одни в полумраке, слушая крики чаек и ничто не разделяло их под покровом ночи. Уильям тоже понял это. Он смутился и собирался отвернуться, но ощутил, как теплые, суховатые от соли пальцы ложатся на его предплечье, заставляя не отводить взгляд. — Я думал сегодня о том, что ты мне рассказал. Про наш разговор на палубе, — Томас вдруг резко сменил тему.        Этого Уильям не мог забыть. Он вспоминал этот диалог целый день и даже не сомневался, что старший помощник капитана тоже помнит его. — Послушай, я не ... — он замолк ненадолго, подбирая слова. — Ты не должен думать об этом, это не должно беспокоить тебя. Эта болезнь, она... только моя проблема. Она не коснется тебя никоим образом. — Я думаю, ты не совсем прав. Как ты понял, что тебя не тянет на женщин? — перебил его попытки оправдаться Томас. — Когда ты начал отдавать себе в этом отчет?        Уильям немного пошевелился, принимая более удобное положение. — Зачем тебе эта информация? — Скажи мне. Я хочу знать, — Томас лег напротив него и пододвинулся чуть ближе. — Не знаю. Я всегда это понимал, — Уильям немного поежился. — Я прошел через многие стадии своей жизни, чтобы быть уверенным в том, что я понимаю и чего хочу. Я преодолел ступень взросления, не привлекая к себе внимания. Никогда ничем не блистал, хотя был способнее, нежели делал вид. Меня мало кто замечал, в школе таких мальчиков было много — я был всего лишь соломинкой в стоге сена. Я не обладал физической силой или отвагой. Часто я испытывал на себе дурное обращение других мальчишек, они не очень любили меня. Я был слабее, но никогда не становился жесток. Одним словом - заурядный ученик заурядной школы. Я оставил по себе бледное, но в целом благоприятное впечатление. — А потом? — Томас слушал его с исключительным вниманием.        За всей речью Уильяма скрывались смущение и растерянность. Он выглядел как ребенок, который на свой лад объясняет вселенную. — Потом я начал осознавать. Я тянулся к тем, кто сильнее меня, не к тем, кто слабее. Там, где все смутно и неосознанно, мне все было яснее некуда. Лучшие образы дает сон. Мне снились такие сны, которые пугали меня своей неправильностью. Поначалу я не придавал играм своего подсознания большой значимости, потом попробовал рассказать своему лучшему другу. Он посмеялся надо мной. С тех пор я больше не завожу друзей...        В глазах преподобного мелькнула грусть. — Некоторое время я боролся с собой, но это оказалось безнадежно. Я постоянно ловил себя на том,что мне нравятся мужчины. Как они двигаются. Как говорят, улыбаются. Женщины никогда не заставляли замирать мое сердце. Я вытягивал этот сон в реальность насколько, что полностью поддался ему. Потом я понял, что мне никогда не встретить человека, который поймет это настолько, насколько сам себя понимаю я. Потому я не люблю рассказывать о своем влечении. Только доктор знал о моей тайной страсти. Не понимаю, почему я поведал о ней тебе.        Болезненное наваждение удерживало внимание старшего офицера. Он прослушал речь Уильяма и ощутил каждое его слово. Юный священник хотел казаться непринужденным, но было заметно, что откровение дается ему с трудом.        Его оцепенение прервал тихий голос старшего помощника капитана: — А что если я скажу, что я могу понять твои чувства? — вдруг сказал Томас.        Зрачки Уильяма чуть расширились в темноте. Его испуганный взгляд скользнул по лицу собеседника. — Что ты имеешь в виду? — переспросил он, совершенно теряя нить разговора. — Это очень мило с твоей стороны, поддерживать меня таким образом, но ... — начал юный священник, однако не успел закончить свою речь.        Томас подался вперед. Губы его оказались настолько близки, что речь преподобного тут же прервалась. — По-твоему, я способен так шутить? — строго спросил он. — С первого раза, как я увидел тебя, ты вызываешь во мне самые противоречивые эмоции. Я не мог понять, что такое в тебе не так. Или что не так во мне. Ты не похож ... ни на кого из моих знакомых. Ты словно видишь людей насквозь, как будто твоя натура тоньше, чем у всех, кого я знаю, и иногда я думал о тебе, как не подобает думать о мужчинах. Этим ты сбиваешь меня с толку.        Прямо сейчас Уильям понимал все, что угодно, но только не происходящее. Его дыхание замерло. Руки Томаса поползли по его предплечьям. Томас и сам старался не думать о том, что он собирался предпринять дальше. Ему нравилось то, как Уильям доверяет ему, как открывает ему свои самые тайные секреты. — Ты думаешь, это возможно? Что я могу быть как ты? — тихо спросил старший офицер.        Расстояния между ним и Уильямом почти не осталось.        Взгляд преподобного фокусировался не на его лице, он остановился на его губах, которые вдруг оказались удивительно близко. Он хотел бы податься назад от изумления, но еще больше он хотел узнать, что случится дальше. Томас помедлил, а потом наклонился и поцеловал его в губы, неспешно, но вместе с тем так уверенно и мягко. Юный англичанин выдохнул, захваченный этим безумным ощущением. Руки его задрожали, и если бы он не лежал, то стоять ровно у него вряд ли получилось бы. Он ощущал солоноватую от морского бриза кожу, высушенную грубыми ветрами, ладони на своей пояснице, все крепче обвивающиеся вокруг его талии. Губы, ласкающие его с мягкостью удивительной для человека, каким являлся Томас Хейден.        Внизу живота юного англичанина тут же скрутился тугой узел. Уильяму и присниться не могло, что однажды этот красивый офицер сделает нечто подобное. Дыхание покинуло своего обладателя, и только тогда он попробовал немного приоткрыть губы и ответить на прекрасный поцелуй. Тепло разливалось по его груди, когда он ощущал на себе тяжесть старшего помощника капитана, его настойчивость. Уильям закопался пальцами в его жесткие волосы. Он не мог представить себе, каким окажется поцелуй этого молодого человека, но сейчас это становилось более чем ясным. Он выпивал его дыхание, отчего сознание кружилось в сумасшедшем танце. Уильям отвечал неловко, но ласково, заставляя Томаса поверить в собственную теорию на сто процентов - этот юноша был не безразличен ему. Иначе отчего так колотилось его закаленное сердце?        Прошло несколько минут, прежде, чем они оба очнулись от наваждения. Уильям отстранился первым. Губы его подрагивали от возбуждения. Он выискивал подвох в лице, в жестах Томаса, и не находил их. Светлое лицо помощника капитана разгладилось, а на губах играла улыбка. — Томас... — мягко прошептал юный преподобный. — Скажи мне, что я не сплю? Ты ведь ненавидел меня так долго! — Я не ненавидел тебя, ты неправильно меня понял, — помощник капитана взял его за руку и крепко сжал его пальцы. — Я просто не знал, как объяснить тебя самому себе. Ты разбудил и меня, открыв мне правду на то, кем я являюсь и поначалу это дико раздражало меня. Я боялся этих мыслей, — Томас задумчиво провел пальцами по его щеке. — Разве ты не видишь разницу между мной и собой? У меня нет сил признаваться самому себе в своих же слабостях. Я не такой смелый, как ты. Все, что ты видишь - иллюзия, всего лишь оболочка, образ человека, который обещал был сильным и не может справиться со своей задачей.        Юный англичанин прервал его речь. Его ладонь накрыла губы Томаса, ощутив покалывание его щетины. — Ни слова больше. Я так стараюсь работать над тобой. Ты должен поверить в себя, понимаешь? Кто, как не ты сможет заставить себя верить в лучшее? — Не знаю, — Томас убрал его руку. — Может, ты попробуешь? Ты приносишь мне небывалое спокойствие.        Это были самые ценные слова, которые мог, которые так хотел услышать Уильям. Вместо ответа он приблизился к Томасу и прошептал: — Я и мечтать не мог, что такой человек как ты ответит мне взаимностью.        Пальцы темноволосого юноши комкали рубашку помощника капитана. — Я тоже такого от себя не ожидал. Но это то, чего хочет мое сознание и тело, — прошептал Томас в его ухо. — Ты можешь пообещать, что останешься со мной сегодня? Я не хочу тебя отпускать. — А я не смогу тебя оставить, — только и смог вымолвить Уильям.        Сейчас у него не было и помыслов о том, чтобы уйти. Губы помощника капитана снова оказались близко, и Уильям уже не мог сказать, кто начал поцелуй, а кто его подхватил. Любовная сцена все продолжалась с бесценным обретением новых возможностей. Двоих молодых людей не сдерживали страхи быть непонятыми, им не мешали нарушенные традиции, не сдерживали собственные сомнения или самоубеждение в неправильности происходящего. Они были поглощены страстью, которую признавали умом единицы, и которою они нашли в себе силы открыть именно в эти секунды. Нечто прекрасное и теплое возникало в сердце каждого с каждым поцелуем, который из мягкого становился все более глубоким. Они не хотели его разрывать. Нечто незабываемое, созданное из неприметных фраз и противоречивых эмоций, обрело свою форму и хотя бы на время этот поцелуй внес в жизнь двоих людей маленькое совершенство.        В самом воздухе вдруг сверкнуло нечто новое. Томас ощущал нежные поглаживания Уильяма под своей рубашкой, тело этого юноши под собой и улыбался тому, что наконец он мог освободить свой разум. С поддержкой юноши ему станет куда проще довести немногочисленные остатки команды домой в целости и сохранности. С его поддержкой все казалось удивительно легким.        Подумав так, Томас лишь крепче сжал объятия.