Затми мой мир

– Твоя мама звонила тут…– Армин пинает носком мелкий гравий с дорожки прочь с порога, будто ему столь же неловко, как и самому Жану; потревоженные вечерние цикады ненадолго затихают. – Ну а ты чо? – Ну как… сказал, что ты тут, но не можешь подойти, как мы всегда уславливались. – Молодец! – Жан размашисто хлопает его по плечу,– ты снова меня от вороха проблем избавил. Армин лишь вздыхает, однако его лицо не скрывает недовольства и явного желания прокомментировать ситуацию в явно не лояльном для Жана ключе. – Все твои дома, да? – начинает разговор издалека тот, с присущим ему любопытством и бестактностью заглядывая вовнутрь дома. – Не все: мать еще в супермаркете с младшими, вернется скоро,– отвечает Армин, не сходя с места, Жана этот жест заставляет заподозрить нестандартный расклад, не совсем сходящийся с ответом. – Гости что ли? Тот мнется пару секунд, глаза бегают, словно в поисках ответов, Жан останавливает муки выбора первый, осененный внезапной, но предсказуемой догадкой: – Даму сердца что ли притащил? Ай-яй, мамка-то в курсе? – тянет он ехидно, теперь высматривая пространство за Армином с удвоенным любопытством. – В курсе, поэтому в магазин и поехала,– с вызовом и краснеющими щеками выдает он.– Потом мы за ней заедем вместе. Жан складывает два и два в уме и понимает, что пришел совсем не вовремя, однако отступать не собирается – позади холодная скамейка парка, сомнительные асоциальные личности, а впереди хороший дом и красивая девушка. Хозяин дома все равно не скажет «нет». – Пройти-то дашь? Армин молча отходит в сторону, попутно открывая дверь перед гостем шире. – Я серьезно, Арлерт, что в тебе такого? – рассматривает его Жан.– Чем ты взял такую девушку? Мелкий, дрищеватый, когда волнуешься, то двух слов связать не в состоянии, живешь с толпой родственников, еле на стипендию выживаешь, на драндулете ездишь… – Не знаю… звезды так сошлись? – Армин опирается на деревянную опору террасы, всматриваясь в ночное небо, лаконичный ответ не дает никаких сомнений в его нежелании развивать тему более. Жан косится на него – тот выглядит глубоко уязвленным, он опять снисходительно хлопает Армина по плечу и отворачивается: – Везет тебе, чо, не обижайся. Везение в нашей жизни чаще важнее всяких… черт или особенностей, если нет его, то дергаться нечего. – Не прет опять что ли? – Армин участливо реагирует на его сокрушенный тон, хотя из его голоса тягучие оскорбленные интонации никуда не деваются. – Ну как… меня из дома выперли ко всему прочему. Лицо его собеседника вытягивается, глаза округляются – такого поворота он не ожидал. – И… чего теперь? – Переночевать хочу, вот что. Открыто говорю, юлить не буду. – Что, прям выгнали? Не верю, что твои родители своего единственного сына поперли на улицу. – Сам ушел, с батей неслабый конфликт был. – Это как-то связано с больницей? – Что, все уже языками треплят? – Ну не то что бы, я просто услышал это от своего руководителя – доктора Ривая – он вопил на Ханджи, что та устраивает притоны в больнице. – Так что, в хлеву хотя бы устроишь? – Жан решает сменить тему до того, как пойдут вопросы, хотя Армин все узнает в подробностях рано или поздно. Ответить он не успевает: к дому подъезжает машина, проходится по ним светом фар, останавливается перед входом. Миссис Арлерт выходит из машины и открывает заднюю дверь – силуэт девушки угадывается даже в темноте, становится очевидно, кому он принадлежит. – О, мы сегодня встречам сразу двух дорогих гостей,– она широко улыбнулась.– Посмотрите, кого я привезла. Я решила не тратить время, почему бы не сделать небольшой крюк и не забрать Микасу? Армин разглаживает одежду, быстро говорит, что идет за костылями, и скрывается в доме. Миссис Арлерт снимает брезент с прицепа, под которым находятся мешки с продуктами. – Здравствуй, Жан! Помоги, раз уж тут, принеси еду в дом. Жан пожимает плечами и пытается забрать в руки как можно больше мешков, вот так, чтобы мышцы на руках и под футболкой заиграли, дабы показать, что пока кто-то возится неуклюже с костылями, он бы мог сам подхватить и понести куда надо. К сожалению, Микаса охотно принимает помощь Армина, не обращая на потуги Жана никакого внимания. Тем не менее, он вливается в компанию и находит свою нишу – активно предлагает помощь, даже к своему удивлению вызывается очистить овощи от кожуры. Кулинарных способностей он за собой никогда не замечал главным образом потому что никогда особо и не пробовал. Так он тянет время до такой степени, когда мог бы уже открыто остаться ночевать, да и покрасоваться перед объектом интереса. Микаса же всего несколько раз одаривает его взглядами, когда им приходится передавать что-то друг другу, но большего не случается; она в какой-то момент даже начинает делать вид, что не понимает по-английски, а потом уже переключается на разговоры с одной из младших девочек. Шансы тают, когда они рассаживаются за столом таким образом, что визуального контакта не получается, а сам Армин садится между ними надежным гарантом того, что планового общения и серии «подкатов» не будет. Жан быстро утешает себя мыслью, что ужин оказывается невероятно хорош, и что бы ни произошло дальше, его желудок на ближайшие часы будет забит сытной и вкусной едой, к которой он приложил руку. Это тоже греет его эго. Глянув на часы, Жан пинает Армина по щиколотке ногой, привлекая его внимание; добившись своего, он указывает на Миссис Арлерт, припоминая свою просьбу. – Ма, у нас сегодня Жан остаться может? Вопрос изначально странный, ведь при такой постановке отказ был бы не совсем корректен. – Ну как можно отказать юноше, который так охотно помогал,– следует ответ. Она тепло улыбается, словно с такой оравой людей еще один ей не доставит никаких проблем, Жану оно на руку. Предложение переночевать в хлеву встречено отпором; так, его укладывают в отдельной комнате, что становится еще одной приятной неожиданностью. Следующий день Жан то помогает по хозяйству, что выглядит совсем дико, то пытается устроить культурный обмен с Микасой, то пугает детей совсем не детскими шутейками. – Тебе надо помириться с семьей,– тихо начинает Армин, наблюдая за всем этим и порядком подустав. – Не буду, мне там такого наговорили, ты услышал бы, точно так же бы поступил на моем месте! Армин поджимает губы, ничего не говорит, но к Жану начинают закрадываться неприятные подозрения. Он уходит шататься по городу, боясь приближаться к больнице, но понимая, что в понедельник ему туда надо чтобы восстановить репутацию и показать всем, что Райнер не просто ублюдок, а лживый ублюдок. Хотелось высказаться Марко, но Жан понимает, что для его состояния подобные стрессы будут только во вред. Ничего, он сам справится! Вечером Жан опять заваливается в дом к Арлертам, ему вроде как рады, но он видит в глазах Армина то самое утверждение, что ему надо разобраться с семьей и уже отправляться к себе. Судя по тому, как смотрит на него его мать, она оставит его на ночь, но сама уже готова звонить семье Жана и просить разобраться с сыном – она уже все знает и точно считает все недоразумениями. – Может, мне поговорить с твоим отцом? – мягко начинает она.– Ведь неправильно, когда происходит такое с ребенком, правда. Уверена, что бы ни случилось, любой родитель будет рад примирению. Разговор не залаживается с начала, хотя Жан старается быть на пределе своих социальных навыков максимально вежливым с хозяйкой дома и отказывается втягивать ее во все это. Выясняется, что чтобы разместить его, младшие из братьев ночевали у Армина в комнате. Он останавливается на еще одну ночь с твердым желанием придумать что-нибудь завтра. В конце концов, на улице жарко, не умрет. А еще ему кажется, что Армин все еще обижен на его слова на террасе и за его «неправильное» отношение к Микасе, но Жан привычно делает вид, что его это не волнует. Утром Жан по обыкновению чешет быстрой походкой к осточертевшему зданию, спина болит неимоверно, под глазами точно даже на загорелой коже видны темные мешки – он плохо спал ночью, пытаясь придумать схему, как ему не опуститься до банального бомжевания и попрошайничества. Забавно, он вообще мог бы не появляться в этом месте, но ему просто некуда идти. В больнице для него хотя бы есть еда, душ и кондиционер. Он идет по привычке не особо зацикливаясь на дороге – быстро, в общем потоке, не цепляясь за окружающее его пространство, в желании промотать очередной день как пленку. В этот раз подсознательное чувство дает сигнал, что не все так просто, и действительно – вдалеке, среди прочих людей, у самого входа в больницу стоит невысокая женщина полной комплекции, одетая в такое знакомое платье. Быстрый темп шагов мгновенно сходит на нет, едва он узнает свою мать – она стоит на середине дороги в своем ярко-желтом платье, прижимая к себе в собственническом захвате сумку. Первой реакцией становится убежать. Второй, более здравой и умной, по его мнению, пройти мимо с другого входа, третья мысль уже почти посещает его голову, но развеивается от движения руки его матери, что отчаянно замахала, приветствуя его. – Я не вернусь домой! – четко обозначает он свою позицию, да так, что мать, которая явно хотела его переубедить, так ничего и не говорит. – Я так и думала,– мягко говорит она со смирением. – Что ты тут делаешь? – свою угрюмость Жан и не думает прятать, наоборот, даже выделяет колючими интонациями. – Ты как, сынок? Я все выходные покоя не знала, все думала, что делать! Я звонила много куда, Армин сказал, что у него ты не живешь, но его мама связалась со мной и все рассказала. – Прекрасно. Но домой не вернусь. – Жан, перестань строить из себя ни пойми кого! – А батя что? Так и не разорился мне на бумагу? – хотелось снова вложить гордость и презрение, но голос скатывается в ребяческую обиду. – Я с ним говорила, он сказал, что ты можешь вернуться, он тебя не тронет. – Угу, я же вор, педик и обманщик, он меня и палкой длинной не тыкнет! – Жан, я... – Да не пойду я никуда! – он вырывается из цепкой руки матери и отскакивает на два шага назад. – Жан, давай отойдем,– спокойно произносит она.– Я тебе точно ничего дурного не сделала. И я не уйду, пока не выслушаешь меня, даже если мне придется обратиться к твоему куратору. Жан вздыхает сквозь стиснутые зубы, но подчиняется. Мать заводит его за угол, осторожно оглядывается, и вытаскивает из сумки конверт. – Здесь десять тысяч, хватит на то, чтобы снять нормальное жилье и нормально питаться не один месяц. Это мои деньги, от отца здесь ни доллара,– поспешно добавляет она, предвкушая гневный отказ. Жан уже хочет сунуть конверт ей обратно в сумку, но мать, как ни странно, оказывается быстрее и сильнее. – Не дури! Что есть будешь? Где жить? Бери и не строй из себя героя! Вот тут адреса квартир – в приличных районах, посмотришь несколько, снимешь, что больше понравится. Они все хорошие – и транспорт рядом, и магазины, и лихих людей нет. Жан берет и конверт, и распечатки. Конверт толстый, но тяжесть эта оказывается приятной, а фото на бумаге показывают апартаменты неплохого уровня. – Я... Хорошо, мне надо идти, спасибо. – Убери только подальше! Не показывай деньги! – мать начинает запихивать конверт во внутренний карман его куртки, проверяя надежность молнии.– У вас доступ к шкафчикам у всех есть? А замки хорошие, не воруют? – Господи, ма! Все, мне идти надо! – Пообещай, что прямо сегодня займешься жильем! Если не снимешь сегодня, сними номер! – кричит она ему вслед.– Армин мальчик хороший, но пора и совесть иметь! – Да, да! В больнице ему открыто не высказывают неприязни, но Жан чувствует, что его за его же спиной обсуждают, но ему плевать – главное, что Ханджи относится все еще к нему лояльно, но хорошо, что она в вечер сегодня, а то объясняться с ней не хочется. На обеденном перерыве Жан снова достает распечатки, с уже пришедшим вместе с кофе вдохновением и включившимися мозгами начинает уже более внимательно рассматривать подобранные матерью варианты. Есть там и студии, и однокомнатные, не совсем маленькие, но и больших там нет – Жан привык к масштабам своей комнаты, кухни-столовой, гостиной, а также другим помещениям своего дома, но тут пространство урезано. Квартиры небольшие, но чистые и светлые, притом с мебелью, попробовать стоит. Однако что Жана смущает, так это цены – весь их диапазон начинается от двух тысяч, плюс депозит; Жан прикидывает мысленно, затем для пущей точности открывает калькулятор. Он считает сначала на сколько месяцев хватит денег для оплаты жилья, потом понимает, что не учел расходы хотя бы банально на еду. Здесь начинаются первые трудности, ибо Жан понимает четко, что все его походы по закусочным если и можно было оценить, то домашние завтраки и обеды смете не поддавались; можно посчитать, конечно, стоимость полноценного питания, помножив стоимость походов в общепиты вдвое или даже втрое, но сумма выходит дикая. Также в голову приходят образы ночных клубов, магазинов и полного отсутствия контроля. И того полученных от матери денег по предварительным подсчетам хватило бы совсем ненамного, а возвращаться так скоро домой он не планирует, впрочем, возможно у матери как раз и имеется подобный расчет. Жан считает все снова, прикидывая траты уже более детально, вспоминает и о спортзале, об общественном транспорте, о непредвиденных расходах, и картина становится еще более печальной. Как ни крути, но квартира сжирала весь бюджет и была тем самым фиксированным расходом, от которого избавиться не представлялось возможным. Его посещает еще одна мысль, что предложенные квартиры – не единственные в городе, и что он сам в состоянии найти себе достойное, более дешевое жилье. Этим можно заняться сразу после рабочего дня. Конверт с деньгами приятно оттягивает карман, Жан с упоением начинает понимать, что вот, начинается та жизнь, о которой он мечтал всегда – деньги, свобода, гуляй в свое удовольствие пока молодой! В районах детально он разбирался всегда плохо, несмотря на то, что прожил в городе всю свою жизнь. Знал, что были дорогие бизнес-кварталы, а также местные трущобы, где белому пареньку вечером просто так лучше не шататься, во всяком случае, так опять рассуждал его отец. На известных сайтах разброс большой – от роскошных многоуровневых пентхаусов до откровенных помоек, где соседями точно окажутся вши или клопы. С работы он уходит раньше, начинает созваниваться с владельцами, договариваться о просмотре квартир, даже успевает осмотреть пару. Все было чисто, красиво, аккуратно… однако не было того самого, к чему он привык, да и мысль о том, что придется отдать уже ставшие собственными деньги не воодушевляла. Жан старается торговаться, но вторая сторона остается непреклонной – они все равно сдадут квартиру за указанную сумму, не ему, так кому-нибудь другому. Не воодушевляет и то, что хоть и все адреса сравнительно недалеко, но ходить приходится много, это раздражало, как и жара, несговорчивые домовладельцы, что портят ему снова настроение, и Жан срывается в трубку, переходя на повышенные интонации. Выплеснув гнев, он покупает себе хот-дог, вытащив из конверта некрупную банкноту, прислоняется, жуя, к стене местной забегаловки – ему надо побыть в тени, иначе он вскипит в прямом и переносном смыслах. – Прошу прощения,– приятный женский голос отвлекает его от грузных размышлений.– Я слышала, что ты… в затруднительном положении. Жан смотрит на нее: яркая женщина, старше его лет на десять, но смотрит на него отнюдь не как на мальчика – в глазах интерес, губы заигрывающее изломлены. – Ну, пусть так,– сил и настроения строить из себя самца нет. – Так получилось, что я слышала твой разговор, негде переночевать? Жан теперь уже оглядывает ее с ног до головы более внимательно: длину юбки, глубину выреза, макияж, явно не свои волосы, прикладывает к этому ее предложение. – Не, я… не интересуюсь. Она не выглядит смущенной или оскорбленной, отнюдь: ее лицо не меняет своего выражения. – Ты меня неверно понял, мальчик,– она делает шаг ближе.– Хотя ты определенно в моем вкусе, но я говорю с тобой не из-за этого. Слышала, что ты ищешь жилье, но вот не все тебя устраивает. Я же могу предложить тебе свой вариант. Я верно поняла, что ты хочешь снять жилье на несколько месяцев и внести сразу всю сумму? Мне как раз нужны деньги позарез, а квартира моей бабушки уже свободна – ей нужно уехать в другой штат отдохнуть на теплое океанское побережье. Ты сколько-то внести готов сразу? Чисто деловой вопрос. – Ну, штуки три,– честно отвечает он.– На сколько этого хватит? – А ты посмотри и оцени сам,– она подходит еще ближе, как бы невзначай убирая волосы с шеи и едва прикрытой груди.– Это недалеко отсюда, что тебе стоит глянуть? Не переживай, там не притон, все хорошо и чисто. Жан мнется – с одной стороны возможность, а с другой, как-то странно все это. – Не бойся, я не укушу. Откажешься и все, если не понравится. Или что, я внушаю тебе трепетный страх? У тебя хоть девочки-то были? Это неприятно мажет по самолюбию. Действительно, что тут такого? Уйдет, если не понравится, заночует в мотеле, поэтому соглашается. Девица одобрительно подмигивает и велит следовать за собой. Идут они непонятными путями, разговаривая непонятно о чем, однако воспитание не позволяло Жану попросить ее замолчать и просто дойти до цели назначения. Да и может квартира действительно хороша, тогда отношения портить вообще не стоит, поэтому он просто поддерживает диалог на грани заинтересованности, думая, что это поможет ему сторговаться на выгодной цене. Пейзажи вокруг становятся менее узнаваемыми и более безлюдными, этого района Жан не знает, но идти на попятную как-то уже неудобно, хотя если даже будет хуже, то его ничего не остановит. – Сейчас я бабуле позвоню,– говорит она.– Пусть приготовится. Они заворачивают в закоулок, пока его потенциальный арендодатель весело щебечет в трубку, Жану уже откровенно не нравится это место, но из–за разговора по телефону его словно не слышат. Он хочет уже сказать, что ему вариант по–любому не подходит, но не успевает – на голову обрушивается колючий удар, сыпется стекло, в глазах темнеет, асфальт стремительно приближается. Жан приходит в себя уже когда на улице темно. В темном грязном закоулке он мог бы проваляться еще дольше – мало кто бы зашел сюда. Голова неприятно закружилась, в глазах потемнело, однако скудное содержание своего желудка ему удается все же сохранить. – Дибил, провели как школяра-малолетку! Еще бы за конфетки поперся… Жан сглатывает кислую слюну и дает себе несколько секунд, чтобы придти в себя, запахи мочи и мусорных баков не помогают в этом ни в коей мере, так что ему приходится потратить больше времени, чтобы добиться нужного эффекта. «Главное, что жив» – как бы сказала его мать, но когда стоишь на четвереньках с гудящей головой в засраном грязном переулке, то себя утешать вообще трудно. Жан вспоминает последние минуты перед тем, как он потерял сознание, и тут его прошибает понимание как молния – он тянется в карман и не обнаруживает там денег. – Бля-я-я-ядь,– Жан падает на спину снова в грязь и сокрушенно прикрывает лицо руками.– Да чтоб тебя, сука! Он еще лежит на асфальте, грязно сокрушаясь и привлекая к себе внимание праздношатающихся бездомных, пока эмоции не стихают. Наверно, она видела деньги, когда он покупал в киоске, а вместо «бабули» был какой-то хахаль-бугай. В кармане у него есть всего несколько монет – только на одну поездку – и он решает отправиться в больницу к Ханджи. Он идет прямо к ней, игнорируя все взгляды, она же встречает его почти шоковым выражением лица, но не начинает пытать вопросами с порога, а просто заводит к себе и для надежности запирает дверь, чувствуя, что разговор будет непростой. – Сотрясения нет, что удивительно, но ссадина большая, наверно, треснули бутылкой, да и лицом ты крепко приложился,– заключает она после осмотра.– Вещи давай сюда, постираем в нашей прачечной. – Это меня приложили,– Жан морщится от манипуляцией Ханджи с поврежденной кожей. – Так что, расскажешь, как докатился до ночных потасовок? Жану все равно – он не утаивает ничего с той самой ситуации с часами, хотя она наверняка все знает, подробно рассказывает про свое положение и вообще даже наверно то, о чем сама Ханджи не просила, но странное желание выговориться буквально выворачивает его наизнанку. Она смотрит на него удивленно – похоже, не ожидая таких масштабов трагедии, потом говорит безапелляционно, что Жан будет жить у нее – мол, нужен ей помощник по хозяйству, а то двое детей, трое собак, один криворукий муж, на чьих плечах все это висит, пока она не дома, нуждаются в порядке. Жану идти некуда, но еще одно такое вынужденное проживание его смущает, да и как пояснить Моблиту, что за левого парня притащила его жена в дом. Дискуссия оказывается долгой. Сходятся они на том, что Жан будет ночевать в больнице – Ханджи переведет его в ночь, пусть официально работает, а на деле спит у нее в кабинете, принимает душ в общих душевых, плюс будет питаться бесплатно – все она устроит. Предложение постыдное, но отказываться от него было бы несусветной глупостью. А помогать ей он все же помогает, потому что деньги все же нужны хотя бы минимальные. Он начинает очередной виток жизни; конечно, вся эта ситуация его раздражает, порой даже бесит, это отражается на его поведении, хотя его репутацию уже ниже опустить тяжело. С Марко же ему спокойно. Жан не знает, как точно подобрать подходящее слово, но именно с ним у него нет потребности доказывать что–либо, увиливать или врать. У него на кровати в палате есть ощущение островка свободы, как угол ринга, где можно посидеть и отдохнуть, прежде чем вновь лезть в бой. – Что, упал? – Марко рассматривает потемневшие корки запекшейся крови на его лице. – Угу. Решил сделать сальто назад с поручня в парке недалеко отсюда, но забыл, что последний раз делал это в школе. Марко лишь качает головой, в его взгляде упрек, но такой же, как и он сам – без нажима, раздражения или порицания. Он не пытается воспитывать и переделывать, Жан начинает понимать, как же мало людей готовы принимать его так же открыто таким, каким он является или мог бы быть в их глазах. – Странно, что ты решил выходить в ночь. – Так удобней. Вроде спишь, а вроде и работаешь, соображалка у меня есть, понимаешь? Жан не смущаясь лежит в ногах на его кровати и смотрит в потолок. Хотелось поговорить по душам, но нельзя. А тем временем уже становится поздно, около одиннадцати – будут снова говорить, что он непозволительно долго сидит у Марко, но даже Ханджи говорит, что Марко значительно лучше – «придурок Кирштайн», как все здесь говорят, действует на него лучше любой терапии. – Ну с кем тебе еще развеяться тут? – отшучивается Жан.– Тут одни деды-пердуны злобные. Во, смотри, как зыркают. Марко мысленно и с сожалением тоже называет его своим придурком, но на словах соглашается. Жан же с сожалением вспоминает об украденных деньгах – будь они сейчас в его кармане, он бы отдал их, чтобы Марко выдали снова отдельную палату. Он долго колебался идти в полицию, опасаясь, что дело дойдет до родителей, а когда решился, то понял, что потерял много времени. Найдут – не найдут, кто знает. Так проходят дни, матери он врет, что все хорошо, она верит и успокаивается, с Марко он ведет себя непринужденно, как обычно, хотя и видит, что тот начинает более внимательно вглядываться в его глаза, а улыбка становится более задумчивой. Жан рутинно питается в столовой, днем ходит по городу или помогает Ханджи за деньги с выгулом собак, пока никого нет дома – ему не впервой, пользуется прачечной, закупает ей продукты по списку из ближайшего магазина, вечером возвращается в больницу, где делает вид, что работает, хотя не самый удобный диван личного кабинета Ханджи тянет к себе. Но синяки под глазами становятся заметней, а лицо стало уже, да и денег на хорошую стрижку нет. – Нормальные люди домой идут, а я иду на работу,– бубнит он себе под нос в один из вечеров по пути в больницу.– Это место прямо чистилище за все мои грехи на земле. Он еще сдерживается, чтобы не отворить двери ногой, но спустя секунду его внимание перехвачено другим. В холле сидит Марко, темная толстовка явно ему велика: рукав закрывает кисть до середины пальцев, балахонистый капюшон скрывает половину лица в своей тени, однако Жан узнает его молниеносно по сгорбленной фигуре и присущей лишь ему уникальной манере сидеть столь отстраненно от всего мира. Удивительно, но Марко встрепенулся, словно воробей, будто бы взгляд Жана смог коснуться его физически ощутимо, выпрямляется; у Жана перед глазами из недр памяти воскрешаются образы поврежденных перебинтованных пальцев, впивающихся в одеяло, словно в свое последнее и единственное спасение. Однако они, лишенные бинтов, решительно обхватывают рукоять трости, Марко поднимается одним полным дискомфорта, однако волевым движением. Жану нужно время, чтобы прекратить глупое рассматривание его попыток играть сильного и не нуждающегося в помощи пациента. Его самого лучшего и гордого пациента – с долей неподдельного уважения думает о нем Жан. – Марко? Ты что не в кровати? – он быстрым шагом подходит вплотную, готовый инстинктивно подхватить Марко на руки.– Пойдем, я помогу тебе вернуться в койку. Марко смотрит на него из–под кромки капюшона, не скрывая улыбки и совершенно не тушуясь: – Хочешь заволочь меня в койку? Ожидаемо, Жан держит «удар», либо же, что еще более вероятно, вообще не понимает подкола; возможно, думает Марко, что оно и к лучшему. – Ты вообще как? – его взгляд натыкается на небольшую сумку в метре от них у скамьи.– Это твои вещи? – Мои. – То есть? – брови Жана впервые на памяти Марко сходятся настолько близко друг к другу. – Не могу тут больше находиться. Морально все осточертело… да и мой банковский счет не резиновый. Мои раны не представляют угрозы, остальное дело времени и терапии, смысла нет зарабатывать тут пролежни. – Ты выписался? – удивляется Жан. – Ну как бы да… я говорил с Ханджи, она поверила мне, что для меня будет лучше разбавить обстановку и вернуться к привычной жизни. Жан осматривает его с ног до головы и обратно – Марко стоит ровно, как струна – даже слишком ровно: можно было сказать, что он держится изо всех сил. – Не умру,– фыркает Марко.– Мне нужно восстанавливаться, выписался под свою ответственность. – Так и отпустила тебя Ханджи? Не верю. Марко меняет положение рук на трости, снова пронзительно смотрит Жану в глаза. – Ты о себе лучше проясни. Мне она рассказала все о тебе: о твоей семье, деньгах и почему ты перевелся в ночную смену. Хорош артист, бахвалился тут мне две недели. – Жизнь пока говно, да,– удрученно щелкает тот языком, но с облегчением понимая, что главную причину она опустила.– Только без нравоучений, ладно? Меня всяк кому не лень пытается жизни учить. – Так стало быть ты живешь в больнице? – Как бы да. Типа «работаю», а сам посапываю. Больше не у кого, так что лучше тут, чем на улице, спасибо нашему любимому доктору за такую благодать,– без малейшей тени сарказма. Марко кивает и опускает глаза, сжимает трость, перебирает пальцами по рукояти, поворачивается к своей большой спортивной сумке: – Такси приедет с минуты на минуту. Ты ведь донесешь мой скудный багаж? – Рад за тебя, очень, но жаль, черт побери. В этих стенах останутся одни идиоты и шизоиды,– Жан поднимает на удивление легкую сумку и с досадой смотрит на стеклянные двери, где вот–вот темноту озарит свет фар такси.– Будто именно сейчас жизнь начинает использовать меня по-настоящему, я точно вскроюсь во счастье доктора Ривая. Хотя не исключаю, что этот говнюк Райнер меня точно с трубой подкараулит. Марко выжидает паузу, за которую делает пару неуверенных, но довольно сбалансированных шагов к Жану, тот мгновенно протягивает к нему руку, и Марко с немой благодарностью принимает помощь, почувствовав более надежную опору в виде твердого плеча. – Когда-нибудь я намеренно сожгу ее, когда все будет хорошо,– бормочет он, с тоской разглядывая подхваченную Жаном трость, столь осточертевшую, сколько и необходимую. – Ты вообще уверен, что справишься? Не пойми меня неверно, я не умаляю твоей воли, однако… в быту всякое случиться может. Марко переступает с ноги на ногу, меняя нагрузку с болевой точки внутри бедра, неосознанно для разума, но для ведомого подсознания, льня к гарантирующему защиту и безопасность телу. Боль и напряжение уходят, вместо приходят умиротворенность и спокойствие. Стыдно признаваться, но он на какой-то миг оказывается согласен отрезать только начинающую восстанавливаться ногу, лишь бы эти руки держали его так крепко и так близко. – Есть еще одна вещь, Жан,– шепчет Марко, уперевшись лбом в ткань футболки, сам боясь собственных дальнейших слов.– У тебя нет дома, а мне нужен… тот, кто будет следить за тем, что я в порядке и помогать мне. Ханджи согласилась отпустить меня под этим условием… она сказала, что закроет тебе практику и подпишет любую рекомендацию. Я предлагаю тебе жить со мной эти недели… а потом, может, ты и с отцом помиришься… мне было бы действительно важно, если бы ты согласился. – Это… Марко молниеносно вставляет следующую реплику, не дав Жану даже сформулировать свою мысль: – Мне действительно важно, если бы ты согласился… я не требователен: почти со всем справлюсь сам, одной рукой приспособился ко многому, простые бытовые дела не составят проблем, ты сам видел в палате, я не буду отрывать тебя от привычных дел. Если тебе удобно и так хочется, можешь приходить только под вечер на ночевку, это не страшно, я… Марко не замечает, что начинает говорить непривычно для него самого быстро, глотая даже некоторые окончания от волнения; удивительно, но в голове, пока он сидел в приемной, все было проще, понятнее и предсказумее. – Не тараторь,– спокойно прерывает Жан, в своем положении умудрившись удерживать Марко, его трость, тем не менее опустить руку на плечо в усмиряющем и действенном жесте.– Я не дурак, чтобы отказываться, и… что прикидываться: у меня нет никого в городе, где бы я мог заночевать, я поссорился со всеми. Марко медленно выдыхает, неугомонное в последнее время сердце смиренно успокаивает свои метания и удары. – Только, я надеюсь, тебя ничего не… смущает? – В смысле? Жан всегда хреново врал, а удивление и непонимание на его лице всегда выходили искренними – одно из многих качеств, кои невозможно с такой невероятной восхищающей тонкостью подделать. C этим самым восторгом, видимым в самой глубине расширившихся зрачков лишь тому, кто может смотреть так же, Марко разглядывает недоуменное лицо: настолько благородные «правильные» мальчики не поймут опасений «неправильных», таких, как Марко, не будут думать о сожительстве с ними под одной крышей с брезгливой опаской. – Ну как, вдруг, со мной придется повозиться? – он же умеет прятать все под фасадом, научился держать весь свой клокочущий от чувств мир за безликой стеной, и ему так хочется, чтобы жизнь не научила Жана тому же. – И чего? Думаешь, я хлюпик и растерял сноровку? Помогу, даже на руках если что по привычке потащу! – Жан в доказательства своих слов и явно из–за бахвальства за секунду вешает на руку сумку, подхватывает трость, а потом, под командное «держись!» сажает Марко на спину. Колени удобно ложатся на оголенные предплечья, рука на инстинктах обвивается вокруг груди; от непослушных, немного отросших без ухода парикмахера волос, пахнет ветром, солнцем и больничным жидким мылом, а кожа под отъехавшим воротом белоснежной футболки тянется контрастирующей незагорелой полосой. У Марко срывается даже внутренний голос, когда он думает о всей ситуации, покачиваясь на ходу от быстрых шагов Жана. В груди проносятся все эмоции. Предвкушение от диалога с Ханджи, воодушевление от того, что ее скептицизм на глазах сменяется интересом, еще одна бессонная ночь перед выпиской от внутреннего мандража и десятков сценариев сегодняшнего разговора, окончания которых, уже потом, во снах, стали из прагматичного реализма переходить в отчаянные фантазии. Эйфория и молящая благодарность всех богам после согласия Жана сейчас сменяется тем ноющим отчаянием, с которым рука обвивается вокруг напрягшегося от ноши тела – Марко добился своего, поймал мечту за хвост, но птица мечты, когда так крепко льнет к ладоням, только сейчас раскрывается в своей болезненной красоте и недоступности. – Где там твое такси? – Жан крутится из стороны в сторону. – Сейчас подъедет, я вызвал его аккурат к твоему приходу,– Марко прижимается щекой к острым шейным позвонкам и, наверно, впервые в жизни с таким трепетным удовольствием вдыхает чистый ночной воздух. – Вон, этот прется наверно,– Жан кивает в сторону заворачивающегося к ним автомобиля с опознавательными знаками.– Да я б тебя на себе быстрее дотащил, можно денег поднять и устроить с ним гонки. Для него все игра – Марко печально улыбается, но вместе с тем и радуется: ему нужно такое Солнце, которое своей непосредственностью будет разгонять его мрак вокруг. – Ну что, вперед, в новую жизнь? – Жан решительно идет к остановившемуся автомобилю. Марко лишь незаметно кивает ресницами.