Затми мой мир

Марко что-то снится, это один их тех снов, которые отчаянно пытаешься захватить в сознании, но он ускользает из памяти, оставляя только пустоту, едва стоит открыть глаза, и лишь приятное послевкусие. Реальность оказывается более суровой – он охает от того, что тяжелое тело придавливает его к матрасу, а размеренное сонное дыхание опаляет кожу на затылке и заставляет волоски на шее встать дыбом. И не от тепла. Марко замирает и не дышит, Жан закидывает на него руку и продолжает сопеть как ни в чем ни бывало. Приятное чувство тяжести чужого тела, которое он не испытывал уже давным-давно, опять возвращает его в прошлые дни; Жан елозит во сне, и Марко затыкает из головы все голоса, шепчущие, что пользоваться бессознательностью спящего человека не совсем этично. Но долго так продолжаться не может: это больно, Жан тяжелый, а раны еще саднят. Терпя, Марко позволяет себе еще несколько мгновений насладиться моментом, пока тянущая боль становится совсем неприятной. Он с трудом и нарастающим беспокойством вытаскивает из-под себя руку и несильно пинает Жана под ребра. Это помогает. – Господи, Марко, я… вот черт, я… извини,– Жан трет глаза и отползает на самый край кровати.– Я иногда сплю неспокойно, но я не думал, что… ну, будет так. – Не страшно,– тот не показывает, что боль еще не отступила, а только стала нарастать.– Толку с твоего одеяла, если тебе места так мало? – Да уж… Я никогда не оставался ни с кем на ночь, так что не думал, что будет такое. – Ты так оправдываешься, будто я обвиняю тебя в своем обесчестивании. Просто… осторожней, ладно? – Марко сжимает ногу и трет ее, с тревогой чувствуя приближающуюся судорогу; все же он лишился остатков последних мозгов, подхватил эту болезнь у Жана, и если придется опять взять костыль, то будет совсем нехорошо. Тут в наружную дверь сильно постучали. На часах почти десять, поэтому Жан оставляет при себе недовольный комментарий, хотя на его лице все написано. – Ты ждешь кого? – спрашивает он. – Нет,– Марко сам чувствует себя неудобно и ненароком натягивает на ноги и бедра одеяло. – Кого принесло… я открою,– Жан встает с кровати, не заботясь о том, чтобы одеться.– Надеюсь, курьер с бесплатной пиццей. На пороге стоит Конни. – Нашел тебя-таки! – восклицает он, громко выдыхая.– Ну и задачку ты мне задал, как сквозь землю провалился! В соцсети ты не заходишь, телефон твой не активен, дома отец не знает, где ты, да и мне показалось, что он не очень-то и парится, я просто поперся к тебе в больницу и нашел твоего куратора. Спасибо ей, дала знать. Что творится? Жан стоит в одной футболке и трусах, лениво трет заспанное лицо. – Долго говорить. Как мой отец, что еще сказал? – Сказал, что ты совершеннолетний, и это не его дело следить за тобой. Еще… да не важно. Ты… теперь тут живешь? – Да. – Я пройду? – Я… я не один тут живу. – А…– понимающе, но при этом явно растерянно реагирует Конни, все же пытаясь заглянуть в пространство за полуприкрытой дверью и спиной Жана. Сам Жан слышит, как выдвигаются ящики в комоде наверху – Марко одевается, заслышав внизу разговор. По ряду причин ему не хочется, чтобы Конни тут торчал, с открытым ртом и без малейшего стеснения влезая в его ранее утро, в крошечное пространство дома за спиной, рылся взглядом среди старой и изношенной мебели, по разномастной посуде, от которой еще идет запах вчерашних недоеденных пицц без оливок. Он все еще помнит неприятные разговоры и переписки, пошлые даже по меркам самого Жана комментарии и намеки. Слышатся осторожные приближающиеся шаги, скрип ступеней, и Конни уже без зазрения совести поднимается на цыпочки чтобы увидеть, с кем Жан живет. – Это… Марко Ботт, да? – спрашивает он, на его лице неподдельное удивление. – Он самый,– Жан слышит голос за спиной и шуршание ткани: Марко ненароком проверяет, чтобы капюшон и волосы скрывали его лицо в достаточной манере. Конни кивает, ни то в знак приветствия, ни то самому себе, но с порога не уходит. Жан не может объяснить себе рационально свое трепетное отношение к тому, что он именно больше загораживает своей спиной. Может, думает он, в нем все еще сидела обида на друга, который не был с ним трудные моменты, а просто развлекался с теми, с кем ему было более весело, оставляя Жану только гнусные комментарии по поводу него и самого Марко. – Так это что… правда? – тихо шепчет Конни.– Ты не прикалывался? – Что не так, над чем я тут прикалываюсь? Меня батя выкинул, как пакет мусора из дома, надо мной смеялись все, кому не лень во всей больнице, моя репутация не стоит и ржавого цента в обоссаной сточной канаве, ты сам поносил меня последним словами перед остальными, мне чуть голову не пробили в подворотне, что ты от меня хочешь теперь? Это я, по-твоему, должен перед тобой исповедоваться? – Прости, я просто немного… озадачен,– Конни нервно трет кожу на голове. – Если ты озадачен, то я по меньшей мере, просто охренел,– плюет ядом Жан. – Ладно, давай зароем топор войны, я пришел с миром. Я понял, что все не так просто и, наверно, перегнул палку. Я вел себя, как скотина, но теперь я хочу попросить прощения, потому что с тобой все зашло действительно далеко, куда дальше простых приколов. Я вел себя как мудак, о’кей? Мы с Сашей сняли новую квартиру, она дальше от центра, но теперь двуспальная и не дорогая. Ты можешь переехать к нам, оплаты не надо, будем вместе тусить, ездить отрываться, по вечерам играть в приставку под пиццу… полная свобода. Мы на машине, можем отправиться прямо сейчас. В общем-то я тут ради этого, протянуть тебе руку помощи. Тебе долго собирать вещи? Он указывает на пикап позади себя, Саша из салона машет ему рукой, едва завидев, она загорела и обрезала волосы, улыбка ее стала еще шире и белее. Жан кивает ей, не зная, видит она его или нет: обе его руки сжаты, одна на дверном косяке, а другая на ручке. В нем еще горит обида – вот так просто? Смешивать его с грязью, веселиться и гулять на берегу океана, пока он терпит унижения, отчаянно ищет ночлег и деньги, а потом поманить, словно бездомную и голодную собаку, думая, что он бросится с радостью и чувством вечной благодарности? Конни смотрит на его лицо, явно не понимая его напряженности, он медленно переводит взгляд за его плечо, смотрит туда, чуть насупив брови. Жан знает, он чувствует, что Марко стоит позади молча, но его присутствие настолько сильное и кричащее, что чувствуется буквально так, словно Марко находится прямо вплотную за его спиной. Ему хочется закрыть дверь и поговорить с Конни наедине, но он понимает – это все равно что открыто дать Марко понять его место и то, что его дела его не касаются. Он такого не заслуживает. Жан медленно собирает все мужество, и уповает на свое красноречие, которое обычно его раз за разом подводило в подобные моменты. – Не строй из себя обиженку, не идет,– первым начинает Конни, растолковав его молчание по-своему.– Да, я погорячился, но мы с тобой с начальной школы дружим, ты тоже не подтирайся так просто всеми этими годами. Мы прошли через многое, и если ты готов порвать так просто из-за того, что я тебя оскорбил… я могу подумать, что слова тебе задели… правдой. Не дури, машина ждет, собери свои пожитки, оденься, нам еще заехать в магазин, Саша хочет купить какие-то дурацкие занавески с кошками по скидке. Будет выглядеть ужасно, но это будет явно не в твоей комнате, не бойся. Жан расправляет плечи, прикрывает глаза, делает глубокий вдох и рваный выдох, ему хочется быть где угодно, но не здесь, между молотом и наковальней. Марко все еще смотрит на него долго, внимательно, ожидающе, Жан знает это. – Я не могу уйти, Конни. – С чего это? Просто не могу! – Я тебя не понимаю, ты что, уже проплатил ему на год вперед? Или ты у него в заложниках? – Конни, кажется, вообще не рассчитывает на отказ, он прет как маленький приземистый танк, давя все своими гусеницами вопросов и нажимов. – Я за ним ухаживаю, мне это надо, чтобы закрыть практику,– выдает Жан с непонятной для себя дрожью. Марко тихо хмыкает за его спиной. Дрожь превращается в озноб, ухающий вниз по внутренностям. – Пф-ф-ф,– отмахивается Конни, мгновенно расслабившись,– что, сиделки у нас круглые сутки нужны? Ну, заедешь к нему пару раз, проверишь. Эй, Марко, будь человеком! Ну не везет парню в последнее время, все через одно место, зачем его мучить еще больше? – Если Жану нужна его практика, я могу сказать Ханджи, что ей нужно услышать,– негромко, но вкрадчиво говорит Марко.– И Жан после этого может не задерживаться и не страдать во имя своей зачетной ведомости, а идти веселиться со своими преданными друзьями. Мышцы на челюсти напрягаются, вдох и выдох, снова, еще раз. Почему-то не помогает совсем, и Жан знает причину. – Вот, видишь! – Конни лыбится во все зубы и хлопает его по плечу, радуясь своей быстрой победе. Жан может кивнуть, как прежде ответить ему ответным хлопком, уехать с ними, а вечером начать все с начала. Забыть все и всех, возвращая жизнь на привычные рельсы простоты, мимолетных удовольствий, жизни одним днем, быть снова тем беззаботным Жанни-боем, как его звали девочки в баре, забившему на все проблемы и заботы. Начать в квартире Конни и Саши, найти любую работу вне больниц, зажить, как хочется. Несколько недель назад это было бы мечтой, но теперь он не может, хотя нет ничего проще забрать рюкзак со скромными пожитками и усесться на заднее сиденье и ехать в неизвестном направлении, высунув пятки в приоткрытое окно. Слишком постыдно перед тем, кто дал ему кров над головой, полный желудок, да и понимание в такой непростой ситуации. Пожалуй, Марко единственный, кроме Ханджи и матери, который не отвернулся от него, и которому не плевать, где он ночует и что с ним творится. Жан угрюмо хмыкает снова: Ханджи тоже дала ему не один шанс, выгораживая его перед семьей и всей больницей, зная, что занятие это неблагодарное и откровенно бесполезное. Жанни-бою было бы плевать, Жану Кирштайну же уже нет. Честь у него была всегда, терять он ее не собирался, но ее понятия поменялись, сдвинувшись с эгоцентричной точки. – Я не поеду, Конни. Я останусь с Марко. Есть еще причина: он мой друг, такой же, как и ты. Я это делаю не из долга, а по собственной воле. Ему нужна моя помощь, и я буду с ним, пока нужен. Да и не хочу я вас обременять с Сашей: у вас своя жизнь, чувства, все такое… третьим лишним уж быть не надо. Конни открывает рот, но ничего не говорит, он явно озадачен и не понимает, что происходит – такой расклад явно становится для него неожиданностью. – У нас не будет проблем, мы сами жили с другими квартирантами, считай, посторонними людьми, мы долгое время могли снимать только комнату, пока я сам только мыл машины, а Саша посуду за гроши в ресторане. Жан, я просто настаиваю, чтобы ты поехал с нами. Что с тобой, парень? Вот она свобода, расправь крылья, упорхнем вместе, ты сам пригвождаешь себя! Я даже всерьез думаю купить дом на колесах, будем колесить по стране, оставим позади все это дерьмо, а? В его взгляде что-то странное, что трудно распознать, почти отчаяние и мольба, этот взгляд ползает по лицу Жана, ища что-то, что хочет и одновременно не хочет найти. Марко так и стоит за его спиной, смотрит совершенно молчаливо, он тоже изучает Жана взглядом, сердце колотится сильнее, быстрее, отдается в ушах, ладони потеют, пальцы на ручке немеют. – Я остаюсь здесь. Я так решил. Что дальше происходит, не ждет никто, кроме самого Конни: он отпихивает Жана в сторону, неожиданно сильно для своего роста и комплекции, отчего тот еле удерживается на ногах, торпедой вбегает в гостиную, бегло осматривается, а потом стремительно летит на второй этаж, перепрыгивая разом через две-три ступени. Жан приходит в себя секунды позже, выругивается, и бежит следом, все еще не понимая, что Конни удумал. Марко же закрывает глаз, биение его сердца ускоряется, вторит ударам шагов обоих парней; он мгновенно понимает, что увидит там этот Конни и на что это будет похоже. Бессилие накрывает, ему остается только стоять тут и слышать все, невольно представлять, что произойдет через считанные секунды. – Что это, Жан?! – раздается первый крик. – А что это, по-твоему? Ты совсем тупой?! – Кровать, Жан! Одна-единственная кровать на весь дом! С двумя примятыми подушками, одним одеялом! Вы оба спустились сверху! Вы спали вместе! Марко прислоняется затылком к стене, глядя на потолок, за которым происходит та самая ругань. – Идиота ты кусок! Это не то, что ты думаешь! Мне где еще спать в таком мелком доме, я не могу спать на диване или полу! Мы сами кучей дрыхли на вечеринках, что такого? – Хрен там, это не то! Я чувствовал себя отвратно, думая, что оклеветал тебя, Саша мне все мозги проела, пока мы ехали обратно с побережья, оказалось, что это все правда! И батя твой еще какие-то странные намеки выдал. У тебя что, какой-то долбаный фетиш проснулся? У тебя что, правда стоит на него, инвалида? Ты кайфуешь от него, ты извращенец? Я не понимаю, мать твою, не понимаю! – голос Конни срывается и взлетает на пару октав, он точно растерян и сам не верит тому, что видит. – Я не собираюсь ничего тебе доказывать или рассказывать! Катись отсюда, иначе я… – Уж будь уверен! Конни тяжелыми быстрыми шагами выходит из дома, так хлопнув дверью, что забренчало стекло. Жан тяжело и злобно сопит, грузно спускаясь по ступенькам, он смотрит за окно, чтобы убедиться: Конни действительно уезжает прочь. Марко обнимает себя единственной рукой, косится на него, боясь что-то сказать, по лицу кажется, что тот уже близок к убийству, но держится. Мимолетная злость и обида за слова о том, что живет Жан здесь только ради практики, сменятся щемящей благодарностью за искренний выбор и восхищением того, что он видит перед собой. В груди снова все затапливает тягучим приятным теплом, он откровенно любуется профилем Жана, суровым, злым, но таким красивым. Марко медленно подходит ближе, осторожно привлекая к себе внимание. – Тебя гнобили за твои предпочтения? – внезапно спрашивает Жан. – Нет. Я не открытый гей, возможно, поэтому прямая гомофобия обходила меня стороной. При этом я много слышал подобное тому, что Конни говорил сейчас, но лично в глаза мне никто не высказывал претензий,– осторожно отвечает Марко. – Забавно, я не гей, но огребаю по полной,– Жан переводит взгляд с окна на него. – Если хочешь, мы выкинем этот диван и купим другой, на котором можно спать. – Из принципа не буду. И у нас не так много денег, чтобы покупать нормальный спальный диван с хорошим матрасом. Конни уже увидел, что хотел, а я и так сплю с тобой по мнению большинства, что это поменяет? – Что?..– Марко выглядит потрясенным. – А, ты же не знал, Пиксис запретил тормошить тебя,– Жан прикусывает язык, едва не обмолвившись о Райнере и Энни: Марко не к чему знать подробности и опять лезть к бывшему с праведным гневом. – Как так вышло?.. – Дурные языки и моя подмоченная репутация. Не парься, я в этой истории главный злодей-искуситель. Марко в оцепенении трясет головой: – Ты мне все расскажешь, с самого начала. – Не сегодня,– безапелляционно и довольно грубо отвечает Жан.– Черт, во этот придурок тут наследил... Марко просто кивает, рассеяно пытаясь заметить грязь на полу. Жан вздыхает, давая себе мысленный подзатыльник за то, что все же не сдержался и злость под конец задела и его друга; все же надо было вмазать хорошенько Конни, давно же он не ломал никому носы, неудачная попытка в кабинете Пиксиса не в счет. Кстати об этом... – Выше нос! – Жан кладет свою тяжелую руку на плечо Марко и легонько встряхивает.– И хватит кутаться, что я там не видел. А то выкину все твои толстовки. Он откидывает назад капюшон и убирает начавшиеся кучерявиться на концах пряди с лица, как может заправляет их за ухо, его ладонь при этом случайно скользит по щеке Марко. – Вот, так…– Жан, добродушно улыбаясь, ерошит ему волосы,– я сам не был у парикмахера несколько недель, но тебе хотя бы это идет. Все же возьму денег с заначки, а то выгляжу как бомж. Однако, если я отпущу небольшую щетину и еще пару дюймов, то буду выглядеть, как рок-звезда из нулевых. Ох, об этом! У меня была целая гора кассет и потом уже дисков! О, мы как-то слушали с пацанами с района Barbie Girl, такие сейчас все они брутальные, а тогда пиздюками пищали на все голоса. Был у меня сосед, тот еще мелкий идиот, так он удумал так же снять клип на свою мыльную нокиа на фоне телека с другим клипом, подтанцовывая, и укатить в Голливуд… Марко смотрит ему внимательно в лицо, понимая, что уже не сможет от этого отказаться: от Жана, от его присутствия, голоса, запаха его лосьона, со страхом думая, как вообще мог подначивать его уехать с Конни, поддавшись на обиду. Он с ужасом и приятной интимной негой в теле думает, что Жан только что вытащил его за ту самую черту, когда Марко сделает все, что тот ему скажет; гордость его, которая говорила за него несколько минут назад, теперь треснула и навсегда рассыпалась прахом в хватке этой ласковой руки в его волосах, которую Жан так и не убрал, слишком поглощенный рассказами из детства. Он может прямо сейчас сжать их в кулаке и опустить его на колени, Марко бы покорно подчинился, а сам Жан, белозубо улыбаясь, как прекрасный светловолосый бог, смотрел бы на него свысока, вызывая собой затмение всего вокруг, такого незначимого, блеклого и ненужного, а Марко отдал бы ему всего себя, как и полагается для жертвы прекрасного и всевластного божества. Не думая ни о чем, поддавшись открытой этим утром болезни, Марко прижимается к ладони Жана не отрывая своего взгляда с его губ; сам Жан тараторит без умолку, не замечая ничего вокруг и в особенности жадного взгляда, и Марко гадает, сколько еще это будет продолжаться.