Затми мой мир

Ханджи идет по коридору больницы свойственным ей стремительным широким шагом; дел много, их невпроворот, все мысли о них путаются друг с другом, она бормочет себе под нос планы вперемешку с проклятьями на нехватку времени. Ей хочется выпить крепкого кофе, прежде чем сесть за заполнение муторных, но обязательных рапортов, однако перед этим не забыть позвонить Моблиту, убедиться, что дети и собаки накормлены, выгуляны, дать новые поручения. А затем снова к работе, чтобы успеть все до… – Доктор Зоэ. Тут Ханджи резко останавливается. – Жан!..– восклицает она с неподдельной радостью, даже невольно раскинув руками.– Как дела, как вы там с Марко? Надеюсь, все так же, когда вы заглядывали ко мне в последний раз на осмотр, если не лучше. Ох, слушай, мне как раз прислали вкусное печенье с корицей, пойдем, сейчас сделаю кофе, как в старые добрые времена твоей практики. – В другой раз, я тут по неотложному делу. Что-то в его лице настораживает Ханджи, она до этого не видела столь явного проявления серьезности в сосредоточенном взгляде, а прервавший ее голос вмиг стряхивает с нее первоначальный задорный настрой. Она теряется с ответом, слова застревают в горле от непреклонности тона, Ханджи просто молча ведет его за собой в свой кабинет, где точно их никто не побеспокоит. – Как Марко? Что-то у вас… случилось? – срывается у нее с языка еще до того, как оба оказываются внутри. – У него проблемы с ногой, нужна ваша помощь,– Жан не садится на предложенное место, как делал по привычке, стоит со скрещенными руками, будто у него совсем нет времени. – Что-то серьезное? – мгновенно спрашивает Ханджи. – Я не знаю, посмотреть должны Вы. У него был сильный стресс, вызвавший боли. Я использовал Вашу мазь и применил свои скудные познания, но очевидно, что ему нужен профессионал. – Что этому поспособствовало, что-то произошло? Так, не молчи! – Ханджи сама меняется от таких новостей и теряет терпение, ей хочется подойти и хорошенько встряхнуть Жана, лишь бы тот не медлил с ответом. – Да. Произошло кое-что. Я не пришел ночевать и по безалаберности забыл его предупредить, потому что просто-напросто напился, как кретин. А Марко разволновался за меня, вдобавок, это ему напомнило ситуацию с родителями. И еще я понял, что не только это было причиной его подавленности: меня доставила домой случайная знакомая, и по моему внешнему виду было понятно, что между нами произошло.– Тут Жан заметно сжимает сложенные руки на плечах, его взгляд устремляется мгновенно в сторону; проходит несколько молчаливых секунд, и пролетает несколько беспокойных мыслей у Ханджи в голове, как вдруг он завершает на одном выдохе:– Марко меня любит, и не как товарища. – Неужели он тебе… признался? – Хаджи невольно прижимает руки к груди, не ожидая такого откровения. – А Вы что, были в курсе? И как давно? – мгновенно щетинится Жан, снова глядит прямо на нее.– Нет, я влез в его дневник и прочитал все сам. Она бледнеет на глазах, руки перемещаются к пораженно округлившимся губам. – И что?.. – И я попался. Он меня поцеловал в губы, а я сбежал,– поясняет Жан, ни единая мышца не дрогнет на его лице, он смотрит на Ханджи так, словно говорит из-под палки – что не сто́ит, не хочется, не надо. – Кирштайн… – теперь она выглядит почти угрожающе,– я буквально вытащила Марко с того света, вернув обратно в этот мир, так что он мне почти как сын, а теперь ты стоишь передо мной как ни в чем ни бывало и сообщаешь, что залез в его душу и наследил там, сбежав? – Давайте закроем тему! – Жан считает, что она не имеет права лезть за черту, за которую он сам переступил сегодня, ему приходится сжать все свое воспитание и былую благодарность к Ханджи, чтобы не ответить, что все это – не ее дело.– Я пришел к Вам не за этим, не чтобы обсуждать чувства Марко ко мне. – Не собираюсь! То, что ты натворил недопустимо! Так нельзя! Ты понимаешь хоть, как поступил с Марко, с его этими самыми чувствами? Это же самое сокровенное из самых недр его души, самое беззащитное и уязвимое! – Я не отрицаю своей вины и низости своего поступка, и я вообще не представляю, как после произошедшего можно вернуться и разговаривать с ним, у меня нет слов, чтобы подобрать их для него. Мне нечем гордиться, но мне что, надо было начать целовать его в ответ? – Не коверкай мои слова! Ты сбежал, оставив его без единого слова, бросил его в такой критический для него момент одного, наедине с растоптанной под уносящими тебя прочь ногами любовью, этому нет оправдания! Боже мой, ну почему ему так не везет на людей, после Брауна сразу ты… – Вы что, пытаетесь сейчас меня подравнять под его бывшего? Не выйдет, я не мудак,– теперь и в Жане словно мгновенно задет внутренний спусковой крючок, теперь меняющий голос почти до неузнаваемости. – А он тебе сам рассказал о своем бывшем, раскрыв душу в сокровенной беседе, или ты снова влез в нее сам, прочитав без спроса его дневник? Какой, посмотрите, благородный! А какая разница? – не унимается она.– У вас обоих к нему чувство вины из-за отсутствия возможности ответить, оба не могли дать ему то, чего он хотел! И один и второй не хотели покидать его, так как боялись, что вина иначе живьем сожрет. Знаешь, как говорят: рубить хвост по частям. То один рубил, а теперь второй мясник принялся заканчивать начатое! Вина, жалость... Райнер полагал, что виноват в том, что случилось с Марко. Сейчас и ты, терзаемый виной, что сбежал и оставил его в такой важный момент, пытаешься найти благородство в своих действиях, чтобы оправдать себя. Я так хотела, чтобы ты, мне казалось, такой сильный и уверенный, заменил ему Райнера. Может, не во всем… но во многом. Ведь ты действительно ему очень-очень нужен. А ты что? Чем ты отличаешься от него? Если бы я только знала, что все закончится так, отдала бы тебе все твои уже давно подписанные бумаги и не позволяла бы Марко убедить меня поселить вас вместе! Вообще бы не давала этому сближению случиться, зная, как пакостно это закончится. – Жалость? Я не собираюсь возвращаться из-за нее. И кто вам вообще сказал, что я буду из жалости продолжать с ним жить? – холодно, совсем несвойственно для самого себя произносит Жан, глядит так же исподлобья.– Что я вернусь к нему домой под гнетом вины, буду делать вид, будто ничего не случилось? Шутить, улыбаться, вести отвлеченные разговоры, показывать ему, что его чувства ко мне и все слова в дневнике – пустой пшик, словно рассуждения о погоде? То, что я там прочитал… слишком сильно, чтобы жизнь продолжалась так же, как и раньше и ехала по тем же самым рельсам. Я… я и не смел и предполагать, что мой лучший друг все это время…– Жан впервые за все время щекотливого диалога тушуется, отводит взгляд к полу, так и не решается произнести вслух те самые слова из дневника, которые невольно встают перед глазами бесстыдными образами, заставляющими уши и щеки запылать. По Ханджи видно, что она полна эмоций, которые она не в состоянии собрать в достойную речь; бывший практикант стоит перед ней с такой непоколебимостью в позе и лице, что об эту скалу бескомпромиссности рушится все, что хочется сказать. Это все будет бесполезно и бессмысленно. – Господи, да как ты вообще мог быть таким слепым?.. – спрашивает она опечаленно и устало, с горечью принимая свершившееся и свое поражение. Жан встречает вопрос молчанием. Ханджи не нужен ответ, а его у него нет. – Доктор Зоэ, Вы придете к Марко, чтобы проверить его? С этим не стоит затягивать. Другие темы, особенно его чувства ко мне, я обсуждать не собираюсь. И про препараты не забудьте, они у него заканчиваются. На этом про Марко у меня все,– добавляет он, так же серьезно и категорически, как отрезает, чтобы та, наконец, закрыла с ним эту тему. Ханджи не успевает отреагировать, просто так и стоит посреди кабинета и шокированно глядит на захлопнувшуюся дверь, за которой стремительно скрывается Жан. После всего услышанного ей трудно подобрать какие-либо слова. Теперь вина за еще недавно казавшееся благостным решение затапливает и ее сполна.

***

Марта Кирштайн в очередной раз натягивает поводок, и ускорившаяся собака мгновенно снова подстраивается под ее размеренный шаг, перехватывая в зубах истерзанный мячик с шумным пищанием. Еще не весь задор покинул Лару, несмотря на долгую прогулку в парке, энергия бьет ключом и хочет свободы, но она послушно подчиняется хозяйке, отчего получает от нее не менее приятное и одобрительное поглаживание. До дома Кирштайнов путь близкий, они проводят его под разговоры, один из собеседников в котором отвечает только умным и будто все понимающим взглядом. Вокруг цветет спокойной зеленью август, и Марта уже вслух представляет, какой будет надвигающаяся осень, собака реагирует на ее слова вихлястой походкой, в которой отражается радость и словно согласие на все сказанное. Едва они переступают порог дома, Лара грузно заскакивает в гостиную и мгновенно замирает посредине, задирает нос и ведет им по воздуху. После особенно долгого и шумного вдоха она срывается с места и, размашисто виляя хвостом, бросается вверх по лестнице, пропуская могучими прыжками сразу по несколько ступенек. – Жан!.. – мгновенно озаряет Марту внезапная догадка, заполняющее материнское сердце радостным ликованием. Она не с первого раза вешает на крючок поводок, быстрым шагом направляется вслед за собакой. Лара уже сидит на кровати Жана, проявляя все признаки неописуемой собачей радости, сам Жан, согнув одну ногу, а другую поджав под себя, восседает там же, с невольной улыбкой уворачиваясь от слюнявого языка и холодного мокрого носа. – Жан, как же я рада тебя видеть! Жана она не видела несколько недель, он так заметно изменился. Что-то в нем поменялось, и дело не во внешности или одежде. Ее взгляд внимательно рассматривает своего ребенка, словно не видела его годами. – Мама. Не ожидал, что ты будешь уже в такое время дома,– признается Жан, хотя то, что кто-то вернулся, было понятно по топоту больших мохнатых лап; и оставалось только поблагодарить удачу, что это была именно мать. – Хорошо, что теперь именно ты дома,– упирает руки в бока она.– Что происходит с твоей жизнью, с тобой? – Давай не будем! – закатывает глаза Жан, снова полностью поворачиваясь к вечно довольной им Ларе.– Я уже все тебе объяснил, и я уже в том возрасте, когда твои причитания только раздражают, но никак не помогают! – И что теперь? Тебе только-только двадцать исполнилось весной! Ни образования, ни достойной работы, ни твердого стояния на ногах и уверенности в завтрашнем дне. Я тебе не чужая тетка с улицы, чтобы просто игнорировать и пускать на самотек твою жизнь. – Мам, не надо… – Что не надо? Ты сбегаешь из дома, не даешь о себе знать, поселяешься в непонятном районе непонятно с кем, нам приходится выуживать информацию о тебе у других! Ты не посещаешь больницу, даже не работаешь толком, и еще при этом строишь из себя взрослую, самодостаточную личность, которая отмахивается от семьи, словно от назойливых мошек? Жан проводит ладонью по затылку и недовольно жмурится: что он, собственно говоря, сейчас собой представляет перед матерью, произнося свои заявления? Ну, ничего, он уже взялся за ум, он всем им докажет… – Тогда не заставляй меня жалеть, что я вообще вернулся в этот дом,– сквозь зубы выдает он.– Это моя жизнь, мои ошибки и решения. Если вы уже обо мне так много знаете, то чего хочешь еще услышать от меня? Снова заставить уйти, хлопнув дверью? Им обоим надо как-то принять друг друга. Жан чувствует, что его слова задевают ее; Лара полностью в его внимании, он делает вид, что сосредоточен только на ней. Марта смотрит на небрежно кинутую сумку с личными вещами сына в углу, уголки ее губ непроизвольно вздрагивают. – Когда приедет отец? – укол за скачок в поведении, которое Жан снова не смог сдержать, смягчают тон.– Опять задержится? – Сегодня должен быть вовремя. У него нет никаких сверхурочных дел. – Ясно,– непонятным голосом отзывается на это Жан. – Ты… голоден? – предпринимает последнюю попытку его мать. – Нет, спасибо. Она тихо удаляется, а Жан продолжает трепать собаку по голове, чесать ей уши, отчего та мгновенно льнет к его рукам и перестает шумно дышать через рот. Он снова невольно предается не дающим покоя и не отпускающим воспоминаниям: думает о том, что сделал Марко; думает над тем, что же совершил сам, какое решение принял, твердое и уже неизменное, и сколько эмоций преследуют его, не желая отпускать до сих пор. Жан долго смотрит на свои вещи, продолжая машинально гладить Лару, запоздало понимает, что наверняка не смог забрать все, что нужно, в спешке что-то мог попутать или забыть, но сейчас уже поздняк метаться. Соседство за окном выглядит уже как-то непривычно: идеально ровные зеленые лужайки, обрамленные рядами розовых кустов, добротные дома и хорошие машины; Жан прислоняется щекой к колену, бездумно рассматривая лощеных прохожих. Основа его мира, привычной, давшейся с рождения, спокойной и благополучной жизни, за которую миллионы готовы отдать половину своей, но кою никогда не получат. Жан в свое время сам добровольно оставил ее, откровенно не почувствовав никакой переворачивающей мир с ног на голову разницы. Теперь он смотрит на этот мир и понимает, что не желает выпадать из него, в него хочется вернуться, вцепиться ногтями и зубами. В этих раздумьях он наблюдает, как к их дому подъезжает автомобиль, слышит, как поднимается дверь гаража. – Время пришло,– со вздохом Жан треплет напоследок совсем разомлевшую Лару, прежде чем поднимается с кровати.

***

Марко останавливается на тротуаре и привычным жестом поправляет капюшон, когда случайный прохожий пробегает мимо. Тот не обращает на него особо никакого внимания, только чуть дольше естественного задерживает взгляд на висящем рукаве. Марко отворачивает лицо, сжимает в руке легкий пакет. Жан не выходит из головы ни на минуту, даже сейчас возникая четким воспоминанием, что дает иллюзорное ощущение его присутсвия рядом, защиты в почти слышимым сейчас наяву в голове «эй, какие-то проблемы?», когда кто-то проявлял подобное любопытство слишком бестактно. Марко недолго провел время дома, просто стоя посреди спальни и с бешено колотящимся сердцем, пока трепещущее благоговение к моменту сменялось черным ужасом. Вокруг еще были следы пребывания Жана, его запах, Марко казалось, что он даже до сих пор слышал шаги и шум снизу, его присутствие казалось осязаемым, вся жизнь уверенно переиначена под его лад и теперь сыпалась без него остро и болезненно режущими осколками. Это так было похоже на первое время после аварии, когда была новая реальность и неизменные факты, но не понимание совершенно иной, чуждой для упоения жизни. Под лучами яркого солнца по имени Жан темная пучина недр его души пронизывалась светом, играла бликами ярких моментов и отсветами потока невероятных чувств, становясь глубоким бездонным морем, полным предчувствия чего то доселе неизведанного, сродни волшебству. Но его Солнце скрылось, море без света превратилось в топкое болото, темное, непроглядное, засасывающее его в себя, откуда он с таким трудом выбрался, тянувшись за спасительным светом. Марко знает, что это бесполезно, лишь отсрочивает неизбежное: он уже проходил через это, но в этот раз все должно быть хуже, больнее, как падение с наивысшей точки, выше которой быть для него ничего никогда не могло. Впереди снова ночь, напоминающие о случившемся и обступающие со всех сторон стены, чертоги собственного разума, саморазрушительные и не знающие пощады. Поход в супермаркет не меняет мыслей, не переиначивает настрой. Марко не нужно то, что лежит в пакете, но он просто заставил себя двигаться, сделать хоть что-то, при этом даже не задумывается, болит ли его нога. Он банально не может находиться в доме, где еще недавно все было так по-иному, с зарождающейся надеждой на новый виток отношений с человеком, заменившим ему все. В кармане вибрирует телефон; Марко механическим движением дает ручкам пакета соскользнуть к запястью, вытаскивает его и едва не роняет, прочитав имя на экране. – Жан!..