Затми мой мир

Вполне вероятной является возможность заснуть на ходу; Жан, прикрыв покрасневшие глаза, с трудом передвигает ватные ноги. С обреченным вздохом он кладет руку на входную дверь, чтобы открыть ее, как вдруг его полудрема рушится от ощущения резкого удара этой же самой дверью по плечу – Жан едва справляется с равновесием, чтобы не растянуться на асфальте. – Эй, смотри, куда прешь! – вопит возмущенно он широкой спине, обладатель которой – мужчина – быстрым шагом покидает здание больницы. Его замечание остается проигнорированным, хотя не услышать его было невозможно. – Вот мудак, – шипит Жан, потирая ушибленное место. – Что ж, хоть взбодрил меня немного… Идиот. Светлый халат выглядит кричаще в контрасте с черной шелковой рубашкой, блестящая бляха ремня темных брюк с эмблемой известного бренда тоже кажется Жану неуместной, стойкий запах одеколона так до конца и не выветрился за ночь. Он закрывает выделенный ему шкафчик, критично осматривая себя в зеркале. – У нас сегодня праздник? – интересуется Ханджи. – Ты сегодня очень презентабельный, смотри, от девчонок отбоя не будет! – Все ради пациентов, – отзывается Жан, закатывая глаза, пока Зоэ этого не видит. – Давай, перекуси, а потом я скажу тебе, что делать, – говорит она, задержав взгляд на глазах Жана. – Я займусь пока своими делами, через час приду. Жан снова ставит будильник, через пятьдесят минут он должен будет услышать его ненавистную мелодию, а пока он хоть немного вздремнет. Есть он не собирается, просто садится на пол, прислонившись головой к прохладной поверхности шкафчика, и отключается. И снова он жалеет о своем решении – самочувствие становится хуже, чем до сна в неудобном положении: совершенно разбитое состояние и полностью не желающий работать мозг будут сопутствовать ему до конца смены. Жан идет в туалет и смотрит на себя в зеркало, кривясь отражению. Все, что он может сделать на данный момент – это умыться и пригладить волосы; жевательная резинка отправляется в рот. Давно, еще в старшей школе, у него были отношения с одной девчонкой из параллели, и та, чтобы скрыть совместный недосып и факт ночных гулянок, мазала ему под глазами тональным кремом. Жан тогда возмущался и увиливал от ее рук, саркастично предлагая ко всему прочему обмазать его помадой и тушью, но сейчас он не отказался бы от того небольшого тюбика. Он отрывает бумажное полотенце, стирает с лица воду, облокачивается на край раковины, смотря на себя исподлобья. – Благо тебе в баре не налили бы, Кирштайн, – бурчит он своему двойнику в зеркале. – Совсем пиздец был бы… – Что за лексика в этих стенах? Жан вздрагивает и поворачивает голову – он и не заметил, как в помещение туалета кто-то вошел. Мужчина оказывается на удивление невысокого роста, с тяжелыми веками, полуприкрывавшими его глаза, взгляд которых буквально примораживает к месту. Первым желанием становится огрызнуться, но форма очевидно указывает на то, что это врач. «Не получится», – почти с сожалением думает Жан. – Что за вид? – снова вопрос, от которого ему совсем становится неудобно. Он бросает бумагу в мусорку; от его взгляда не ускользает то, что врач предельно внимательно проследил траекторию падения смятого комка. «Он что, думает, я что-то прячу?» А потом Жан не успевает отреагировать на резкий выпад – этот человек хватает его за предплечье, наклоняя таким образом, что их глаза оказываются на одном уровне. Пораженный, он следит за движением зрачков в обрамлении серой радужки: вправо, влево, обратно. «Наверное, мои рассматривает, – мелькает мысль. – Проверяет… Неужели я действительно вызываю подозрения своим видом?» – Ты не Кирштайн, случаем? – задает он вопрос, не найдя подтверждения своим опасениям. – Он самый, – отвечает Жан, едва высвободившись от цепкого захвата. «Валить надо, мне не нравится этот тип, да и Ханджи ждет!» Пока этот странный коротышка не придумывает ничего нового, Жан пользуется моментом и выскакивает за дверь, ощущая на себе тяжелый взгляд. Глупо полагать, что за ним погонятся, однако он на всякий случай несколько раз оглядывается, спеша к Ханджи. Разнос еды оказался проще, чем он рассчитывал. Жан просто ходил по палатам с тележкой, раздавая завтраки, на бумажке, выданной ему доктором Зоэ, не было много примечаний, и он уже почти загордился собой, что ничего не напутал, ни на кого ничего не опрокинул. С ним, правда, пытались заговорить, и Жан стойко собирал воедино остатки вежливости, чтобы ответить в рамках приличия – это тоже был отдельный предмет гордости. Хотелось дойти до Марко и поболтать, его общество, казалось, не могло его грузить в такой момент, и вот, последняя палата, Жан бодро открывает ее, предварительно не стуча, и заходит внутрь. – Привет! – здоровается он. – Сегодня я не шатаюсь бесцельно, а пришел с едой. Марко опять сидит в той же позе, в которой Жан застал его сутки назад, и опять хмурое выражение лица, которое тот успевает скрыть буквально за доли секунды. – А, привет, – снова уголки губ чуть приподнимаются вверх. Обычно, раздав всем положенные порции, Жан спешил к выходу из палаты, но сейчас он решает, что торопиться не надо, чтобы избежать нагрузки новыми поручениями, и усаживается на кровать рядом с Марко. – Не возражаешь, если я тут посижу? – С чего бы это? – Ну, не знаю, может, хочешь побыть один, – пожимает плечами Жан. – Бывают такие моменты, однако если компания хорошая, я меняю свои планы, – отвечает Марко. – Отлично! – размашисто потягивается Жан. – У тебя глаза красные… – Да, плакал всю ночь от желания пойти на работу, – иронизирует он в ответ на это примечание. – Значит, я был прав, тебе не нравится это занятие, я догадался сразу. Ну а если без шуток? А то выглядишь ты и сам помято. Жан думает, что притворяться будет глупо, в конце концов, Марко ему не начальник, да и на стукача не походит. Он придвигается ближе, доверительно шепнув: – Я вообще не спал всю ночь – с друзьями веселился. – Хах, а я думаю, для кого ты так приоделся в этих стенах. Покидая палату для процедур, я не видел в больнице молодых девчонок. – Ты не первый, Зоэ уже допытывалась, – закатывает глаза Жан, – будто бы я до этого приходил, похожий на бомжа. – Нет, просто тебе действительно идет, – чуть помедлив с ответом, высказывается Марко. – Ну и как самочувствие после ночи без сна? – Ай, давай не об этом, справлюсь как-нибудь, – отмахивается Жан, запоздало вспомнив о своих обязанностях, нехотя поднявшись для того, чтобы взять в руки еду и передать ее приятелю. – У тебя… не будет проблем? – осторожно спрашивает он, наблюдая, как Марко устраивает тарелку на коленях и берет вилку. – Ты о чем? – Ты ведь правша, я не знаю, сможешь ли ты нормально обслужить себя левой рукой? – еще более деликатно интересуется Жан. – А что, ты хочешь покормить меня? – Марко искренне смеется, лицо его озаряет широкая улыбка, обнажающая ровный ряд белых зубов, но спустя мгновение он морщится, осторожно касаясь щеки за бинтами; лицо опять приобретает болезненное выражение. – Я уже привык, знаешь ли, в принципе, прием пищи не самое сложное, в какой области себя приходится переучивать, – продолжает он, кивая в сторону прикроватного столика. – Вон, видишь, учусь нормально писать другой рукой, получается коряво, но, думаю, со временем мой почерк приобретет былую аккуратность. Жан смотрит на тетради, листы, лежащие ровной стопкой. Он встает и рассматривает написанные печатными буквами слова и простые предложения, в основном описывающие погоду и обстановку вокруг. Действительно, поначалу почерк напоминает выведенное рукой трехлетнего ребенка, только знакомящегося с письменностью, но через пару листов написанные предложения становятся более читаемыми. – Твоя фамилия Ботт? – спрашивает Жан, наткнувшись на лист, где Марко старательно выписывал имена и фамилии знакомых, в том числе и самого себя. – Да, – он дует на кусок рыбы на вилке. – А как твоя? Жан берет шариковую ручку из нагрудного кармана и напротив своего имени левой рукой пытается вывести буквы на манер того, как это делал Марко. Получается еще хуже, чем у Марко на начальных страницах: все буквы корявые, разного размера, но он дописывает их до конца и показывает ему. – Кир… штайн, верно? – прочитав, уточняет Марко. – Он самый, – Жан кладет лист на место, его взгляд останавливается на тетради. Едва он касается мягкой обложки, как его останавливают: – Не надо… это дневник, – Марко виновато улыбается, словно провинность допущена с его стороны. – Тоже тренирует почерк и помогает высказываться, не держать ничего в себе. – Без проблем, я не знал, – Жан садится опять на кровать, борясь с желанием завалиться на нее, – но я предпочитаю рассказывать свои проблемы живым людям, а не бумаге, так проще. – Если есть люди, готовые выслушать, то да, – чуть улыбается Марко, устраивая тарелку удобнее на ногах, чтобы дотянуться до компота. – Ну, к тебе приходит кто, навещает? Родители, скажем, или ты особо с ними не близок для душещипательных бесед? Марко медлит перед тем, как зацепить вилкой рис. Он пару раз моргает, а потом говорит: – Я уже четыре года живу самостоятельно, мои родители погибли в аварии, впрочем, я сам чуть не отправился недавно за ними таким же образом, – Марко с решительностью отправляет вилку с рисом в рот, так и не поднимая глаз на Жана. – Дурацкая какая-то карма прям… – невеселый смешок срывается с его губ. – Больше у меня родственников нет. – Извини за нетактичность, я не знал, – сникает Жан, – про твоих родителей. Он опускает подробность, что не имеет понятия и о самом Марко, но не хочет сейчас спрашивать, что за авария так сильно его покалечила. А еще ему интересно, что за страховка покрывает отдельную одноместную палату, раз платить за него некому. – Тогда извиняться и впрямь не за что, – ободряет его Марко, – теперь ты осведомлен. – Тогда, скажем, друзья, девушка? – предполагает Жан. – Девушка? – Ну да. У тебя есть вторая половинка? «Ай, черт, как это по-идиотски и двусмысленно прозвучало», – запоздало думает Жан, смотря на бинты и свободный рукав, но Марко иного смысла, к его счастью, не замечает. – Предположим, есть вторая половинка, – он чуть пожимает плечами, странным образом фокусируя внимание на еде еще больше. – Так это прекрасно! Вот у меня, скажем, в личной жизни полная фигня, – сникает Жан. – Не скажу, что и у меня безоблачно, – ободряюще улыбается Марко, хотя взгляд в его глазе отдает грустью. – Мое состояние доставляет хлопоты нам обоим. – Представляешь, сегодня я встретил девушку, – начинает Жан, откидываясь назад на локти от усталости, – такая красивая, добрая, ласковая – словом, идеал. Я уже поверил, что это моя судьба, даже поцеловал ее, а она подумала, что это выражение благодарности, она не восприняла меня как объект сексуальной симпатии, как парня, понимаешь? – Наверное, ты не в ее вкусе, или ты как-то неверно себя преподнес, – предполагает Марко, – или у нее уже кто-то есть. – Да, ты прав относительно последнего, – Жан смотрит в белый однородный потолок. – В любом ином случае я бы попытал счастье, ведь парень это не муж и не отец троих совместных детей, но в этот раз я не добился бы ее из-за одного своего недостатка. – Это, интересно, какого же? – вроде, Марко уже не ест – не слышно ударов вилки о тарелку, его вопрос звучит четко – рот не занят едой. – Того, что я парень, – почти смеется Жан. – Гм… У нее уже была девушка? – он делает верное предположение. – Именно. – Ну, нетрадиционные пары в наше время нередкость, – на удивление спокойно отзывается на заявление Жана Марко. – Говоришь так, будто для тебя это в порядке вещей! Мне, например, понимать, что я не только должен проверять наличие у девушек парней, но и узнавать их ориентацию, совсем не нравится! – Жан дает себе волю полностью лечь на кровать, используя ноги Марко как подушку. – Такова природа, – мягко говорит Марко, устраиваясь удобнее, – мы не властны над этим. – Да ну, отстой какой-то, мне даже влезать в это не хочется. Как-то это все неправильно, понимаешь? Поэтому их никто и не любит, раньше я еще мог поспорить, но теперь мое мнение однозначно – проще избегать таких людей, как это делает большинство. Ладно, то хоть девушки, но парни… Этого мне не понять вовсе, совсем… никак… – его речь становится тише под конец. – Просто ты, наверное, находишься под впечатлением, – чуть помедлив с обдумыванием фразы, говорит Марко, в задумчивости обводя зубчиками вилки каемку пустой тарелки. – Выспишься нормально, забудешь все свои обиды, взглянешь на эту ситуацию по-другому. Не думаю, что сексуальная ориентация влияет в худшую сторону на личность, ты же был очарован той девушкой, даже не догадываясь о том, что ей нравятся женщины, да и очень многие хранят это в секрете, ты никогда не догадаешься об этом, Жан, поверь мне… Эй, Жан? Громкое сопение раздается от изножья кровати; Марко растерянно смотрит на мирно спящего Жана, которого уже не волнуют проблемы отношений, впрочем, как и его доводы. Марко как можно более тихо и осторожно отставляет пустую посуду, думая, стоит ли будить неспавшего сутки Жана или все же подарить ему подобную возможность. – Э–эй?.. – шепотом зовет он, пробуя разорвать тонкую пелену сновидений голосом, но безуспешно. Все же он не станет будить. Марко сейчас больше хочется откинуться на подушки и потянуться за дневником на тумбочке; карандаш, которым проще исправлять ошибки, крепко зажат привыкшими к этому пальцами. Он открывает последнюю исписанную страницу, невольно пробежавшись взглядом по строкам, увековечившим на бумаге так многое: грифель сильнее врезался в поверхность листа, где-то он даже сломался, оставив специфический след. И вот, новая страница. Марко не знает, совпадение это или нет, ему не хочется заниматься анализом таких пустяков. Он просто начинает аккуратно выводить приходящие на ум слова, буква за буквой, терпеливо, прощая себе еще оставшиеся оплошности при письме и несколько неуклюже получающиеся линии и завитки. Чуть устав, он смотрит на Жана, мирно спящего на его ногах – тепло расслабленного в дреме тела касается его самого даже сквозь тонкое одеяло. Когда он последний раз ощущал нечто сродни подобному? Марко записывает мысли в дневник, ставя жирную точку в конце. Его взгляд снова прикован к Жану – устремить взор обратно на листы тетради он успеет всегда. Люди совсем иные, когда спят – Марко убеждался в этом не раз, и сейчас нет никакого исключения. Проходит минута, вторая, а он просто разглядывает расслабленные черты лица, слушая глубокое размеренное дыхание, не решаясь лишний раз пошевелиться. – Какой же ты наивный, Жан, – мягко шепчет он с добродушной улыбкой на губах, вспоминая их неожиданно окончившийся разговор. – Я завидую твоей беспечности… Жан бурчит что-то во сне, будто отвечая, ерзает на ногах, льнет к ним, словно к подушке, и Марко стискивает зубы, чтобы не выразить шипением свои ощущения – лишь сильнее мнет в руке простынь. Как только боль отступает, он склоняет голову к плечу, рассматривая Жана, принявшего в кои-то веки удобное для себя положение, а потом прикрывает глаз, уже грустно усмехаясь. Пальцы тянутся к лицу Жана, чтобы убрать упавшие на лоб пряди, мешающие и щекочущие; он спокойно понимает все для себя сам, когда не противится своему желанию при этом ненавязчиво разгладить легким касанием морщинку меж бровей. Дыхание на выдохе задевает жаром запястье, это тепло снова проникает в него самого через кожу, разносясь со скоростью крови по всему организму. Марко замирает, концентрируясь на ощущениях. – Если ты действительно не хочешь понимать, я не буду настаивать, – он убирает руку, пропустив меж пальцев напоследок мягкую прядь. – Так будет лучше для нас обоих. Жан спит крепко, прижимаясь к его ногам, и Марко, прикусив нижнюю губу, представляет, что будет, когда он проснется и обнаружит себя в таком положении. Дневник снова открывается, рука продолжает выводить предложения рассказа этого утра – ему неизвестно, когда их хрупкий покой нарушат, Марко предпочитает жить настоящим моментом, выписывая мысли под звуки глубокого равномерного сопения и трения грифельного стержня о бумагу. Все, что сейчас происходит, его устраивает. Даже мирно спящий на его кровати работник больницы. Драгоценного времени проходит немного – Марко успевает отсчитать его написанными строками; слышатся шаги, обладателя которых он не спутает ни с кем другим: быстрые, широкие, но женские. – Жан! – он мгновенно подается вперед, трепля попавшего в угрожающее положение приятеля. – Проснись, Ханджи идет! Жан лишь недовольно морщится на подобную бесцеремонность, нарушающую его сон, но Марко настойчив, однако тому действительно хочется спать. В результате дверь открывается прежде, чем Марко успевает предпринять что-то еще. – Жан! Я тебя везде ищу, пациенты жалуются, что ты не забираешь… – она не договаривает, широко распахнутыми глазами уставившись на сцену прямо перед собой. Марко делает последний ощутимый толчок, чтобы дать понять не отошедшему ото сна Жану, что это уже реальность. – Доктор Зоэ… – заплетающимся языком мямлит он, потихоньку понимая, во что он вляпался. Она прикладывает ладонь ко рту, когда понимает, в каком положении спит ее незадачливый подчиненный – на ногах пациента, одна из которых повреждена. Ханджи в момент оказывается рядом, отдирает Жана от Марко, почти одним рывком придавая ему вертикальное положение. – Ты можешь пояснить, что происходит? Доктор Ривай сейчас долго и во всеуслышание расписывал, что мой практикант похож на наркомана, что я распустила тебя, мне пришлось защищать тебя перед всей ординаторской, а ты дрыхнешь тут? Эта одежда… Ты чем занимался всю ночь? Жан понимает, что он неотвратимо идет ко дну; Ханджи зла, тупик безысходности, окружающий его уже третий день, теперь окончательно сомкнулся. – Мне не хотелось этого говорить, но я не могу закрыть глаза на подобный вопиющий случай, понимаешь? Как бы мне самой ни прискорбно. Вот и все: Жан смотрит в пол, не имея никакого желания вступать в споры или пытаться оправдать себя. За что боролся, на то и напоролся – теперь его лето точно будет ничем не занято; он жалок, презрение к себе еще никогда не жгло так сильно. Он медленно погибает под разочарованным взглядом Ханджи. – Ну же, Жан, скажи ей, в этом нет ничего зазорного, – голос Марко звучит в этой звенящей тишине палаты. Жан оборачивается. «Что я всю ночь перед дежурством веселился, а потом и вовсе заснул на кровати пациента? – как бы взором спрашивает он. – Да, вовсе не зазорно!» – Что такое, я чего-то не знаю? – изгибает бровь Ханджи, переводя взгляд то на одного, то на другого. – Жан не хочет этого говорить, так как смущен и стесняется, но у его матери сегодня день рождения, он всю ночь готовил торжество. К сожалению, она чувствует себя не очень хорошо, поэтому он посчитал нужным помочь ей в этом деле и скрасить ее болезнь, отсюда и бессонная ночь, и подобная одежда, доктор Зоэ. Жан сказал мне это по секрету, но я считаю необходимым раскрыть его в подобной ситуации, раз скромность препятствует это сделать ему самому. Ханджи меняется на глазах: все негодование уходит с ее лица, оставляя лишь светлый восторг. – Это правда? Жан просто скупо кивает, не имея иной возможности, кроме как принять эту спасительную ложь. В обратном случае, его ждет крах. – О-о-о-о, Жан, не стоит молчать о таких вещах! – она хватает его за руку. – Я была бы безмерно счастлива, если бы мой сын ради меня так повел себя! И что, ты так любишь работу, что даже не попросил у меня отгул? Какой же ты ответственный и трудолюбивый! Жан изо всех сил старается не показывать своего полнейшего замешательства; творившееся сейчас выглядит несколько абсурдно и комично, но, тем не менее, это приводит к нужному результату. – И пусть Ривай заткнется, – самодовольно добавляет Ханджи уже больше самой себе, нежели самому Жану, – его Арлерт ходит за ним, боясь лишний раз рот открыть, как хвост, глупо записывая каждое слово, а тут чувства, эмоции! Человек, превозмогая себя, идет на работу с желанием помогать людям! И после такого благого дела! «Похоже, ее понесло», – думает Жан, осторожно косясь на Марко: тот по обыкновению улыбается, глядя на воодушевленную Ханджи. – Так, собери всю посуду у пациентов, а потом зайди ко мне, ладно? – она треплет его по не без того смятым ото сна волосам. – Извини за преждевременные выводы. Едва она уходит, Жан полностью поворачивается к Марко. – Прости, что так сказал о твоей матери, нехорошо так говорить о родителях, – говорит тот. – Извинить? Да ты сейчас спас мне больше, чем жизнь, чувак! – Жан сияет. – Я твой должник до конца жизни! Вот черт, я даже не ожидал, что спасение будет так скоро и близко! – Я достаточно наобщался с Ханджи, она никогда не скрывала, что для нее нет ничего важнее врачебного дела и материнства. Удачное использование и того и другого в моей отговорке сделало свое дело, – похоже, он выглядит немного смущенным, самую малость. Жан плюхается на кровать рядом с Марко, его взгляд серьезен и внимателен, он заносит руку и грузно опускает ее на здоровое плечо Марко, молчание властвует между ними еще несколько коротких секунд. – Теперь ты мне друг, я не многих людей могу назвать так, несмотря на широкий круг общения, слышишь? Ты, в свою очередь, теперь тоже можешь на меня рассчитывать, – Жан серьезен, он сжимает плечо Марко, выражая этим жестом свою твердую поддержку. – Любая твоя проблема будет отныне моей. Жану кажется, что парень перед ним будет единственным во всей этой больнице, кому он с готовностью, а не из-под палки, станет помогать, друг друга не бросит. Возможно, он раздолбай, однако цену отношениям знает прекрасно. Марко растерянно моргает, поначалу пораженный таким напором, а потом принимает правила, повторяя жест – под его пальцами твердое плечо Жана. – Буду рад иметь такого друга, как ты, Жан, – признается Марко. – Ладно, мне надо работать, но я буду заглядывать почаще, – говорит Жан, поднимаясь на ноги и забирая с собой всю грязную посуду. – И раз ты знаешь страшную тайну про мое отношение к этому месту, то ты все поймешь. Да и тебе, думаю, компания не помешает, а то авось общаться не с кем в этом месте. Марко кивает в ответ; дверь закрывается с другой стороны, все погружается в привычную тишину. На время. А пока у него есть возможность снова положить на колени тетрадь и взять в руку карандаш. Марко касается бумажной поверхности и медлит, вместо букв рисуя в задумчивости неопределенную абстракцию. Только потом он начинает писать: Это странное сближение, между нами сокращается неизмеримое длиной расстояние. Марко дает руке чуть отдохнуть, а мыслям собраться, прикусывает ластик на кончике карандаша, а затем дописывает: Проблема только в том, что я не могу ходить, а Жан, похоже, не умеет вовремя останавливаться.