Голодные игры

Я замечаю, как плечи её дрогнули и как взгляд уперся в тарелку с тушёной бараниной. Сейчас она напоминает мне Эффи, которая напоминает мне мою мать. Я усмехаюсь от своего странного хода мысли, а затем ловлю на себе разочарованный до крайности взгляд Китнисс, которая поджала губы и слегка покачивает головой. Прости меня, пожалуйста. Прости...  Но молчание на долго не затягивается.  - Хорошо. И какое у нас расписание?, - спрашивает Китнисс.  - Эффи четыре часа учит одного из вас, как себя вести, а с другим я в это же время обсуждаю, что он должен говорить, - поясняет Хеймитч. - Ты, Китнисс, начнешь с Эффи.  Следовательно, я начну с Хеймитча. Поведение во время интервью. У меня уже есть козырь, Хеймитч.  Мы с ментором направляемся в мою комнату, где оба присаживаемся на мягкие кресла, напоминающие облака по своей консистенции. Эбернети смотрит на меня тусклыми глазами.  -Выкладывай, что ты там придумал.  Я молчу. Мне страшно говорить об этом. Но ведь наш ментор не дурак. Он понял всё ещё с самого первого дня. Поэтому я просто смотрю на него исподлобья.  -Даже не знаю, - начинает Хеймитч, - Ты уверен, что готов это сделать?  Мне нравится, что ментор безоговорочно меня понимает. Хватает даже взгляда, чтобы он понял мою стратегию.  -Я готов, - выпаливаю я.  И начинается обсуждение дальнейшего плана, над которым мы работаем почти четыре часа.  Потом мы выходим ко второму завтраку, после которого у нас с Китнисс произойдёт обмен менторами.  Весьма довольные дальнейшими планами, мы с Хеймитчем сидим и потягиваем зелёный чай, прикусывая фруктовые булочки при этом. А когда в помещении появляется Китнисс, то я невольно улыбаюсь, ведь выглядит она весьма забавно: платье задрано по самые бёдра, оголяя гладкую кожу, она босая и с натёртыми ступнями. Интересно, что делала с ней Эффи? В кандалы засовывала?  Потом вторая консультация. С Эффи мне легко работается. Она показывает мне какие-то движения, формы улыбок. Даже учит, как нужно правильно вскидывать брови, чтобы лучше донести до окружающих мои мысли и слова. Бряк рассказывает мне о том, во что я буду одет, и как я должен буду преподнести свой костюм. Я постоянно киваю, впитывая информацию, как губка.  Когда консультации с менторами заканчиваются, то я, выжатый, как лимон, отправляюсь в свою спальню. Сегодня, кажется, будет единственная ночь, когда я высплюсь так, будто бы в последний раз. Когда я падаю на круглую кровать, то сразу чувствую, как погружаюсь в сон.  Меня не беспокоят кошмары видения. Мне не снится даже Китнисс. Просто экран. Чёрный, как уголь из Дистрикта-12. Такой, каким мне нравится его видеть.  Я просыпаюсь неожиданно поздно. Но мне хватает времени для того, чтобы почистить зубы и бегом направиться к Порции. Последняя, завидев меня, раскидывает руки для объятий. Как же я по ней соскучился.  -Ну что, дружок, поработаем сегодня?, - с улыбкой спрашивает она.  В ответ я довольно киваю головой. Пусть этот день будет мучительным, но я рад тому, что к вечеру меня перестанет терзать то, что сидит внутри уже многие годы.  Меня моют, снова выдёргивают волоски. Варриет снова обстригивает ногти, удивляясь, как быстро они у меня отрастают и жалуясь на то, что её ногти ломкие из-за недостатка кальция. Хотя какой у меня кальций? Да, собственно, никакого.  Ко мне снова приближается Агазон со своими щипалками и мучает мои брови. Слава богам, волосы в нос ещё не успели вырасти до такой степени, чтобы их нужно было обстригать. Я сердечно рад тому, что этот скользкий тип Агазон не лезет в потайные глубины моего носа.  Лицо моё покрывают толстым слоем тонального крема и пудры, а затем, будто бы рисуют новые скулы. Я внимательно наблюдаю за процессом, восхищаясь работой Порции, которая обладает косметической кисточкой так, что моё мастерство разрисовывать праздничные тортики просто рядом не валялось.  Меня облачают в чёрный костюм, расшитый блестящими языками пламени, а под низ одевают белую рубашку. На ногах кожаные туфли. Я теперь выгляжу, как джентльмен. Ни одна дама, кроме Китнисс, наверное, не отказалась бы потанцевать со мной на музыкальном вечере в школе. Хотя о чём я думаю? Разве это сейчас важно?..   Я спускаюсь на лифте вниз вместе с Порцией и её помощниками. Именно оттуда мы потом будем подниматься снова вверх, чтобы оказаться на сцене, которая располагается прямо перед тренировочным центром. Уже чувствую, как поджилки трясутся, но сжимаю кулаки и с силой выдыхаю воздух из лёгких. Поднимаю глаза... Китнисс. Красное платье в пол, напоминающее один большой язык пламени. Оно расшито подобными узорами, какими расшит мой пиджак. Руками она поддерживает длинный пышный подол и я вижу её серебристые туфли на скромном каблучке. Сейчас мы вполне могли бы оказаться королём и королевой школьного бала, если бы у нас были балы. Но ни балов, ни школы у нас никогда уже не будет. По крайней мере не вместе. По крайней мере не в этой жизни. Хеймитч и Эффи выглядит прекрасно. Видимо, к их обликам стилисты тоже приложили руку. Что ж, так даже лучше. Бряк суетится и бегает вокруг нас, попутно сыпля комплиментами. Время пришло. Все трибуты встают в разные лифты группками и поднимаются на сцену, где рассаживаются ровным полукругом. Я буду давать интервью последний. От этого ещё страшнее, но с другой стороны у Китнисс не будет повода рыдать или смеяться на её собственном интервью. Это радует.  У самой сцены к нам сзади подходит Хеймитч и рычит: «Не забывайте, вы все еще пара друзей; ведите себя соответственно». Как только моя левая нога встаёт на сцену, я чувствую, что меня начинает тошнить от волнения. Вокруг полно камер, слишком яркий свет, бьющий в глаза, тысячи людей, стоящие перед площадью, трибуты, я, Китнисс... Всё закружилось и я пошатнулся, но, кажется, никто не заметил.  На сцену выскакивает Цезарь Фликермен, ведущий. Он берет интервью у трибутов уже больше сорока лет, а выглядит таким молодым, что даже жутко. Всегда одинаковое лицо, покрытое белым гримом. Одинаковая прическа, только волосы каждый раз нового цвета. Тот же костюм - темно-синий, усеянный тысячью крохотных лампочек, мерцающих будто звезды в полуночном небе.  В Капитолии хирурги умеют делать людей моложе и стройнее. У нас, в Дистрикте-12, старость в почете, потому что многие умирают молодыми. Увидев пожилого человека, хочется поздравить его с долголетием и узнать секрет выживания. Толстякам даже завидуют - они не живут впроголодь, как большинство из нас. Здесь все по-другому. Морщины стараются скрыть. Круглый живот не признак успеха.  В этом году волосы Цезаря зеленовато-голубые, веки и губы тоже. Зрелище кошмарное, но не настолько, как в прошлый раз, когда он избрал своим цветом темно-красный и, казалось, истекал кровью. Пустив пару шуточек, чтобы разогреть аудиторию, Цезарь приступает к делу.  На середину сцены к нему выходит девушка-трибут из Дистрикта-1; в прозрачном золотистом наряде. Она выглядит вызывающе. Очевидно, у ментора не было заботе определением подходящего для нее образа: роскошные светлые волосы, изумрудные глаза, высокий рост, изящная фигура делают ее совершенно неотразимой.  Каждое интервью длится всего три минуты. По их истечении звенит звонок, и следующий трибут поднимается с места. Надо отдать должное умению Цезаря показать любого трибута в лучшем свете. Он одобрительно кивает, подбадривает робких, смеется над неуклюжими шутками и своей реакцией привлекает внимание даже к слабым ответам. Краем глаза смотрю на Китнисс, которая выгнула спину, как гордая кошка. Сразу начинаю вспоминать четыре часа, проведённых с Эффи, и тоже сажусь в позу. Дистрикты сменяются один за другим. Второй, третий, четвертый. Все трибуты, похоже, строго придерживаются избранных образов. Здоровенный парень из Дистрикта-2 - безжалостная машина для убийства. Девушка с лисьим личиком из Дистрикта-5 - хитрая и изворотливая. Я волнуюсь все больше... Восьмой, девятый, десятый. Он очень тихий, этот мальчик-калека из Десятого дистрикта... Одиннадцатый. К Цезарю порхает маленькая Рута в розовом газовом платье с крылышками. Она похоже на ангелочка. Дальше Цеп, а теперь... Очередь Китнисс.  - Итак, Китнисс, Капитолий, должно быть, немало отличается от Дистрикта-12. Что тебя больше всего здесь поразило? - спрашивает Цезарь.  Я вижу, как Китнисс взволнованно смотрит на Цинну, который говорит ей что-то одними губами.  - Тушеное филе барашка, - выдавливает она. Цезарь смеется, а толпа дружно подхватывает.  - С черносливом? - уточняет Цезарь. Китнисс кивает. - О, я сам уплетаю его за обе щеки. - Он вворачивается боком к зрителям, прикладывает руку к животу и с тревогой спрашивает: - Не заметно? - В ответ раздаются ободряющие возгласы и аплодисменты. В этом весь Цезарь: всегда найдет способ тебя поддержать.  - Да, Китнисс, - говорит он доверительным тоном, - когда я увидел тебя на церемонии открытия, у меня буквально остановилось сердце. А что ты подумала, увидев свой костюм?  - Вы имеете в виду, после того как я перестала бояться, что сгорю заживо? Взрыв хохота, неподдельного, со стороны зрителей. Даже я засмеялся. Просто я тоже думал, что сгорю...  - Да, именно, - подтверждает Цезарь. Кому-кому, а Цинне стоило об этом сказать.  - Подумала, что Цинна замечательный, и это - самый потрясающий костюм из всех, какие я видела. Я просто поверить не могла, что он на мне. И не могу поверить, что сейчас на мне это платье.- Китнисс расправляет юбку. - Вы только посмотрите!  Пока зрители ахают и стонут, Китнисс начинает кружится. При этом юбка начинает подниматься и становится ещё пышнее, а драгоценные камни переливаются так, будто бы она снова горит...  - О, сделай так еще! - восклицает Цезарь. Она делает.. Народ безумствует. Остановившись, Китнисс хватается за руку Цезаря.  - Не прекращай! - просит он.  - Придется. У меня все плывет перед глазами! - хихикает Китнисс.  Цезарь обнимает её рукой:  - Не бойся, я тебя держу. Не позволю тебе последовать по стопам твоего ментора.  Толпа дружно гикает и улюлюкает, когда камеры выхватывают Хеймитча, прославившегося своим нырком головой вниз со сцены во время Жатвы. Хеймитч добродушно отмахивается от операторов и показывает на меня.  - Все в полном порядке. Со мной она в безопасности, - уверяет Цезарь зрителей. - А что насчет твоего балла за тренировки? Одиннадцать! Не намекнешь, как тебе удалось получить столько? Чем ты отличилась?   - А-а... все, что я могу сказать... думаю, такое случилось впервые.  Все камеры наставлены на распорядителей, которые, давясь от смеха, кивают в знак согласия.  - Ты нас мучаешь! - говорит Цезарь так, будто ему и впрямь больно. - Подробности! Подробности! Китнисс резко поворачивается к балкону:  - Мне ведь лучше не рассказывать об этом? Распорядители тут же отрицательно кивают.  - Спасибо. Мне жаль, но ничего не поделаешь. Мой рот на замке.  Дальше я попадаю в туман своих рассуждений, даже не замечая того, что милая беседа Цезаря и Китнисс всё ещё продолжается. Меня грызут сомнения. Я не уверен в том, что я сейчас поступлю правильно, но всё же. Это то, что облегчит мою душу. Хотя, возможно, я сделаю хуже для Китнисс. Китнисс... Её улыбка снова встаёт перед глазами. Она кружится. Огненная Китнисс. Дьяволица из моей мечты, ангел из поднебесья. Я, кажется, схожу с ума. От своих внутренних монологов я оторвался только тогда, когда прозвенел звоночек, оповещавший, что Цезарю нужно прощаться с собеседницей. - Жаль, но наше время закончилось. Удачи тебе, Китнисс Эвердин, трибут из Дистрикта-12, - говорит ведущий и, целуя Китнисс в руку, отпускает её на место. Моя очередь. Начинать нужно мягко. Не пугать. Держать себя в руках. -Эхэй, привет, Цезарь!, - радостной начинаю я, натянув на лицо дежурную улыбку. -Я вижу, угольный принц сегодня в хорошем настроении!, - говорит Фликерман. Я согласно киваю, - Ну, рассказывай, какими в твоих глазах кажутся другие трибуты? Я усмехаюсь и оголяю зубы. -Мне кажется, что многие из них - просто перепеченные булки хлеба с добавками, - говорю я и слышу, как толпа взрывается от хохота, - Каждый дистрикт представляет собой отдельные хлебцы. Некоторые вкусные и с горчинкой, а другие - жуткие даже с виду. -Наш парнишка горяч!, - заявляет Цезарь, обращаясь к зрителям, которые пищат от восторга, - Не боишься, что тебя потом за эти сравнения накажут? -Меня накажут?, - спрашиваю я, вздёрнув брови, - Кажется, меня уже наказали! -И кто же?, - изумленно спрашивает Фликерман, глядя на моё лицо, на котором её красовался слабый синячок от Хеймитча, спрятанный за тонной тонального крема. -Скорее что! Капитолийские души, - заявляю я, - Вы бы знали, сколько опасности они таят в себе! На днях нажал какую-то лишнюю кнопку и понеслось... Мне кажется или я до сих пор пахну розами? Цезарь прищуривается, а затем начинает меня обнюхивать. Я тоже начинаю нихать его голубой пиджак, а затем мы оба просто взрываемся от смеха, как и толпа. -Так, покончим с шутками, Пит. Скажи нам, есть ли у тебя девушка? Кажется, это вопрос, которого я ждал. Я крепко сжимаю кулаки и сильно прикусываю внутреннюю часть щеки, чтобы боль меня отрезвила. Я молчу некоторое время, а затем слабо качаю головой.  - Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! - не отстает Цезарь. Я тяжело вздыхаю, всё ещё думая о последствиях.  - Ну, вообще-то, есть одна девушка... Я люблю ее, сколько себя помню. Только... я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.  Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь - ах, как трогательно!  - У нее есть другой парень? - спрашивает Цезарь.  - Не знаю, но многие парни в нее влюблены.  - Значит, все, что тебе нужно, - это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, - ободряет Цезарь.  - К сожалению, не получится. Победа... в моем случае не выход.  - Почему нет? - озадаченно спрашивает ведущий. Я краснею. Случайно прикусываю язык, запинаюсь. Мне страшно. Но я всё таки говорю это:  - Потому что... потому что... мы приехали сюда вместе.   Её пунцовое лицо тут же берут крупным планом и показывают на огромном таблойде, стощим сбоку у сцены. Глаза бегают. Она волнуется. Прости, Китнисс, прости...  - Да-а, вот уж не везет так не везет, - говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.  Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.  - Не везет, - соглашаюсь я, кивнув головой.  - О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?  - До этого момента нет.  - А неплохо бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она на это скажет, как думаете? - обращается Цезарь к публике и получает в ответ одобрительный рокот тысяч голосов. - Сожалею, но правила есть правила, наше с Китнисс время уже потрачено. Что ж, удачи тебе, Пит Мелларк, и, мне кажется, я не ошибусь, если скажу за весь Панем: наши сердца бьются в унисон с твоим. Толпа ревёт. Фликерман знает, как разогреть публику. Да и я не слабо приложил к этому руку. Когда народ более менее затихает, то я кидаю кроткое “спасибо” и направляюсь на своё место, стараясь не встретиться с Китнисс взглядом. Играет гимн, все трибуты встают. Приходится снова натянуть улыбку для шоу. Шоу... Как это противно и мерзко. Будь моя воля, я никогда бы не признался ей в любви публично. Я бы хранил это, как наш маленький секрет. Только Китнисс и я. Только я и Китнисс. ...Все заходят в лифты, чтобы добраться до свех временных ночлежек и последних тихих гаваней. И я захожу. Мой лифт несколько раз останавливается и трибуты пачками выходят на разных этажах. В итоге я остаюсь один. Ни Китнисс, ни Порции, ни менторов. Даже дышать как-то легче стало. Тихий звоночек - лифт приехал на мой двенадцатый этаж. Я глубоко вдыхаю и выхожу и кабинки, но тут же падаю на бок, разбив собой какой-то вазон с искуственными цветами. Поворачиваю голову - Китнисс. - За что?!  - Ты не имел права! Не имел права говорить обо мне такое! - кричит Китнисс. Я правда не имел права. Но таковы правила игры. И моей, и капитолийской.  Тут подъезжают лифты, и теперь вся компания в сборе - Эффи, Хеймитч, Цинна и Порция.  - Что происходит? - осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. - Ты упал?  - Да. После того, как она меня толкнула, - отвечаю я, и Эффи с Цинной помогают мне встать.  - Ты его толкнула? - зло спрашивает Хеймитч.  - Это ведь ты придумал, да? - набрасываюсь я на него. - Выставить меня дурой перед всей страной?  - Это моя идея, - говорю я, вытаскивая из ладоней впившиеся осколки и кривясь от боли. - Хеймитч мне только помог.  - Да, Хеймитч хороший помощник. Для тебя!  - Дура! - презрительно бросает Хеймитч. - Думаешь, он тебе навредил? Да этот парень подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!  - Из-за него все будут считать меня разнеженной девицей!  - Из-за него тебя будут считать обольстительной! И, скажем прямо, на твоем месте я бы тут никакой помощью не брезговал. Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что «грезит» о тебе. Теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из Дистрикта-12.  - Мы не несчастные влюбленные!  Хеймитч хватает Китнисс за плечи и прижимает к стене:  - Да какая разница? Это все показуха. Главное - не кто ты есть, а кем тебя видят. Ну что можно было сказать после интервью с тобой? В лучшем случае, что ты довольно милая девочка. Хотя по мне и это уже чудо. Теперь ты покорительница сердец. Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ завоюет тебе больше спонсоров? Китнисс отмахивается от Хеймитча, но тут уже на подходе Цинна.  - Он прав, Китнисс.  - Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой.  - Ты отреагировала замечательно, - возражает Порция. - Знай ты обо всем заранее, вышло бы и вполовину не так убедительно.  - Она просто переживает из-за своего парня, - ворчу, пиная окровавленный черепок. Сейчас и узнаем что связывает Китнисс и этого Гейла, который пару дней назад не давал мне уснуть. Меня радует, что все вокруг поддерживают. Радует, что Хеймитч выставил всё так, будто бы это лишь игра. А для визжащей толпы мы теперь лакомый кусочек.  - У меня нет парня!  - Да мне без разницы, - обрываю я, удовлетворив свой интерес. - Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.  - Когда он сказал, что влюблен в меня, все, наверное, подумали, что я тоже его люблю? - спрашивает Китнисс.  - Я подумала, - говорит Порция. - Ты так отворачивалась от камер, краснела...  Остальные дружно поддакивают.  - Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, - говорит Хеймитч.  - Прости, что я тебя толкнула...  - Пустяки, - отмахиваюсь я. - Хотя, строго говоря, это против правил.  - Как твои руки?  - Ничего, заживут. Почему-то меня совершенно не тешит то, что произошло несколько минут назад на сцене перед многомиллионной толпой. И осознание этого начало приходить только сейчас. Я сделал парочку рациональных выводов и только сейчас понял, что Китнисс восприняла моё признание, как игру для капитолийских зрителей, но не более того. В голове вспышками всплывают её слова: «Как ты мог обо мне такое сказать?!», «Это ты придумал Выставить меня дурой перед всей страной!». Я зажмуриваюсь и снова прикусываю внутреннюю часть щеки, чтобы оказаться в сознании. Наверное, сейчас изнутри мой рот похож на некий фарш, перемолотый три раза к ряду. Я чувствую, как в горло стекает несколько капелек крови, но не могу даже прокашляться. Хеймитч замечает моё состояние и, натянув улыбку, предлагает:  - Пойдемте обедать. Мы стадом все заходим в обеденный зал, где каждый занимает своё место и ту же принимается за еду. Первые пару минут я упорно вглядываюсь в тарелку с зеленоватой жидкостью, от цвета которой меня воротит. Опускаю глаза и вижу, что руки мои до сих пор кровоточат. Вздрагиваю от этого, резко поднимая ладони и пачкая белоснежную скатерть своей кровью. -Ох, милый, - обращается ко мне Порция, -Это совсем не дело. Пойдём-ка я тебя подштопаю. И мы с Порцией покидаем менторов, Китнисс и Цинну, которые без особого желания поглощают пищу, стоящую на столе. Мы идём вперёд по коридору, свернув несколько раз. Потом перед моим взором открывается белая дверь с красным крестом. Видимо, тут хранят медикаменты. Но, как оказалось, не только хранят, но и при надобности делают мелкие операции по зашиванию, обработке глубоких ран и так далее. Я усаживаюсь на холодный железный стул и кладу свои руки на стол, покрытый белой тканью. Но всё равно он такой же холодный, как и стул. Ладони мои смотрят вверх - именно над ними сейчас будет работать Порция, которая, напевая себе что-то под нос, открывает все шкафчики по очереди, доставая нужные медикаменты и инструменты. -Больно будет?, - спрашиваю я, когда стилистка усаживается напротив и натягивает белые резиновые перчатки. -Не так чтобы очень, - с улыбкой отвечает Порция, - Так, теперь прикрой глаза и подумай о чём-нибудь хорошем. О чём-нибудь хорошем? О чём это, интересно? В моей жизни давно уже не случалось ничего хорошего. Вплоть с того момента, как мне стукнуло восемь и мама перестала любить меня, как прежде. Тогда всё пошло наперекосяк: в школе стал учиться хуже, стал спорить с отцом, драться с соседними мальчишками. Мне не раз уже зашивали колени, а руки только обрабатывали от ожогов пару раз. Но этого ничего страшного. Когда капля перекиси попадает на мою кожу, то я начинаю корчиться и подрагивать. Порция продолжает бормотать что-то нежное, но это всё равно не помогает. Спустя минут двадцать, когда все раны были дезинфицированы, а стекло изъято, я облегчённо вздохнул. Правда сейчас я был слегка похож на мумию: бинты покрывали руки до самых локтей. Я натягиваю дежурную улыбку, когда начинаю говорить с Порцией: -Надеюсь, нам оставили чего-нибудь съесть! Стилистка улыбается в ответ и мы идём за стол. Но никого уже на месте нет и нам приходится подзывать официантов, чтобы те принесли чего-нибудь перекусить. После быстрого обеда, я направляюсь в холл, где всё наше сборище смотрит в телевизор, где показывают повтор сегодняшнего интервью. Я как раз захожу в тот момент, когда на экране появляется красное, словно помидор, лицо Китнисс. Когда отыграл гимн и экран погас, в комнате зависает молчание. Завтра на рассвете нас разбудят и станут готовить к арене. По-настоящему Игры начнутся только в десять: в Капитолии встают поздно. Потом оказывается, что Хеймитч и Эффи сейчас должны попрощаться с нами, уехав в специальный центр, где будут следить за нами с помощью видео-камер. Первой прощается Эффи, которая плачет и делает руками странные движения. А затем затихает и я молча подхожу к ней и обнимаю. Как маму. Но, кажется, от этого жеста любви у неё начинает сносить крышу. Бряк начинает бросаться ко всем на шею, рыдая и высмаркиваясь прямо в чужие рубашки. Я горько улыбаюсь. Не хочется прощаться с этой розовой глупышкой. В итоге она подзывает нас с Китнисс к себе и целует обоих в щёки, а затем быстро убегает, цокая каблучками. -Я даже не удивлюсь, если в следующем году меня переведут в приличный дистрикт!, - слышим мы голос Бряк, раздавшийся уже где-то из-за угла. Да, Эффи была бы Эффи, если бы не сказала что-то подобное. Дальше на очереди Хеймитч. Он деловито нас оглядывает.  - Будут какие-нибудь советы? - интересуюсь я.  - Как только ударят в гонг, скорее уносите ноги. Мясорубка перед Рогом изобилия вам не по зубам. Улепетывайте что есть духу, чем дальше от других, тем лучше, и ищите источник воды. Ясно?  - А потом? - спрашивает Китнисс  - А потом постарайтесь выжить, - отвечает Хеймитч.  Тот же совет он дал нам в поезде, но теперь он трезвый и не смеется. Мы только киваем в ответ. Когда менторы уже ушли, Китнисс тоже решает быстренько смыться. Видимо, не хочет со мной разговаривать. Ну и ладно. Это её выбор. У нас тут всё-таки не детский сад. А я остаюсь поболтать с Порцией, которая тоже разволновалась из-за всех соплей Эффи. -Думаешь, у нас есть шанс?, - тихо спрашиваю я, опускаясь на бежевую софу. -Думаю, он есть у каждого, - отвечает Порция. Я поджимаю губы и киваю головой несколько раз, как болванчик, стоящий на передней панели в одной из капитолийских машин. -Я постараюсь отдать ей свой шанс..., - еле слышно шепчу я и выдыхаю через нос. -Милый мой, - обращается ко мне Порция, беря меня за руку, - Где ты был, когда мне было шестнадцать? -Наверное под стол пешком ходил, - слабо улыбаюсь я. -Да нет... Тебя, наверное, и в планах ещё не было, - хихикает Порция. Ну надо же... Сколько же ей лет на самом деле? Правду говорят, что капитолийские хирурги творят чудеса. ...Пролежав в кровати несколько часов к ряду, я понял, что заснуть я сейчас вовсе не смогу. Я волнуюсь, ведь завтра уже должны начаться игры. Руки болят, но уже хотя бы не кровоточат. Порция славно постаралась. Тогда я накидываю куртку, выскальзываю из своей комнаты и медленным шагом направляюсь на крышу, где собираюсь провести остаток ночи. Я не высплюсь, знаю. Это грозит смертью после первого же дня. Но зато моя смерть даст возможность выжить для Китнисс. Минус один. Это так мало, но порой достаточно, чтобы спасти чужую жизнь. Передо мной вновь капитолийские огни, зовущие в свой бесконечный водоворот цветастых вывесок, горящих огней и бегущего народа. Не смотря на то, что на крыше нет своих фонарей, тут достаточно светло. Слабый ветерок ласкает мои светлые волосы и я с наслаждением вдыхаю запах, принесённый откуда-то из далека. Кажется, я уже начал привыкать к этому городу. Тот довольно славно, не смотря на то, что некоторые люди до безумия глупы. Хотя сейчас мне даже Порция и Китнисс кажутся глупыми. Да я и сам не лучше. Сейчас я думаю о том, что не хочу умирать другим. Я хочу остаться собой. Верным своим принципам. Возможно, я выкину какую-то пакость перед смертью, чтобы насолить Капитолию. - Тебе следовало бы поспать. Я вздрагиваю, но не оборачиваюсь. Лишь слабо покачиваю головой, услышав голос Китнисс.  - Не хочу пропустить праздник. В конце концов, он в нашу честь, - вру я, скрывая своё бесконечное волнение. Китнисс подходит ближе и упирается руками в ограждение крыши, наблюдая за людьми, танцующими внизу.  - У них маскарад?  - Кто их знает? Они так одеваются, будто всегда маскарад, - отвечаю я. - Что, тоже не спится?  - Да, лезут разные мысли в голову.  - О семье.  - Нет, - сознаётся Китнисс, подняв глаза к небу. Я тоже смотрю наверх, но звёзд не видать. Тут вам не Дистрикт-12. - Не могу думать ни о чем, кроме завтрашнего дня. Глупо, конечно.  Затем Китнисс оборачивается и с сожалением смотрит на мои руки, тяжело вздыхая. Кажется, я выгляжу глупо и неуклюже. Как младенец, чьи ручки спрятали в пинетки.  - Мне жаль, что так вышло. С руками.  - Не важно, Китнисс. Так или иначе, долго я не продержусь.  - Нельзя так себя настраивать.  - Почему? Это правда. Все, на что я надеюсь, это не опозориться и... - замолкаю я.  - И что?  - Не могу точно выразить. Я... хочу умереть самим собой. Понятно? Китнисс только качает головой. Кажется, она не понимает, как важно для меня умереть таким, каким меня запомнили одноклассники и родители... А ещё я не хочу убивать. Пусть лучше убьют меня, но я не смогу никому всадить нож в спину.  - Я не хочу, чтобы меня сломали. Превратили в чудовище, которым я никогда не был.  - Ты хочешь сказать, что не станешь убивать? - спрашивает Китнисс.  - Стану. Когда придет время, я буду убивать, как любой другой. Я не смогу уйти без боя. Я только... хочу как-то показать Капитолию, что не принадлежу ему. Что я больше чем пешка в его Играх.  - Ты не больше, - возражает Китнисс. - Как и все остальные. В этом суть Игр.  - Ладно, пусть так. Но внутри них ты - это ты, а я - это я, - не унимаюсь я. - Ты понимаешь?  - Немного. Только... не обижайся, Пит, кому до этого есть дело?  - Мне. Что еще в моей власти? О чем еще я могу позаботиться в такой ситуации?! Я слегка повышаю голос, но не сильно, чтобы никто больше не услышал кроме Китнисс. Она отступает на шаг.  - О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить. Я улыбаюсь, печально и насмешливо:  - Хорошо. Спасибо за совет, солнышко. Чёрт! Зачем я назвал её солнышком?! Теперь я точно такой же, как Хеймитч. Не хватало мне только бутылки самогона в руках и солёного огурца в зубах. Как глупо...  - Что ж, хочешь провести последние часы жизни за размышлениями, как бы поблагороднее умереть на арене, - это твой выбор. Я собираюсь прожить свою жизнь в Дистрикте-12!  - Меня бы не удивило, если бы тебе это удалось, - отвечаю я. - Передавай привет моей матери, когда вернешься, хорошо?  - Заметано.. Она развернулась и ушла. Так просто. Всё легко, до ужаса.  Сейчас я чувствую себя самым одиноким человеком в Панеме. Да что уж там? В целой вселенной. Меня не понимают. Разве что, Хеймитч, но только он уже уехал и не скажет мне никакой гадости, которая смогла бы мне поднять настроение. Эбернети... Я уже скучаю по тебе, старик. Я продолжаю сидеть на крыше и слушать песню ветра, перемешанную с выкриками людей, которые бурно празднуют в нашу честь. В НАШУ! В честь тех, кто завтра идёт на верную смерть. Какова вероятность того, что выйграет кто-то из Дистрикта-12? Ха! Эта наша возможность ничтожно мала. Она даже меньше планктона. Наши соперники сильные. Или умные. Или проворные. У каждого что-то есть. Лично я побаиваюсь профи, которые все собрались за одним столом после тренеровок и порой грозно посматривали на нас с Китнисс. Ещё есть Цеп, от мускул которого меня передёргивает. ...С утра я просыпаюсь в своей кровати. Даже не помню, как пришёл сюда и как разделся, оставшись в одних трусах. Я лениво разлепляю глаза и иду в душ - последний перед моей смертью. Возможно, я слишком зациклен на том, что мне скоро умирать. Наверное, да. Я думаю о своей кончине слишком часто. Уже даже перебрал множество возможных вариантов своей смерти: меня поймают в петлю и я задохнусь, мою спину прострелят луком, горло моё вспорят так, как обычно делают перед тем, как освежевать только что пойманную тушку. Меня тянет блевать. -Вставай, соня, нам пора!, - раздаётся голос Порции из-за двери. Я открываю ей и она тут же накидывает мне на плечи какой-то чёрный балахон. И вот я, одетый в трусы, тапочки и балахон, выхожу вместе с Порцией на крышу. Внезапно над нашими головами появляется планолёт. Я касаюсь его ступеней и тут же чувствую, что тело моё онемело. -Порция..., - выдавливаю я, бросая печальный взгляд на стилистку, когда лестница начинает подниматься. Я не стараюсь визжать и освободиться, а когда лестница поднимается вверх и оказывается в самом планолёте, то мне объясняют, что я нахожусь под воздействием переменного тока со слабыми частицами, который и приковал меня к этой железяке-проводнику. Молодая девушка в белом халате проворно делает крошечный надрез у меня на лоптке, даже ничего не объяснив. Я морщусь от боли, но молчу. Ведь я хочу остаться собой, а не пищащим недоноском. Я вижу, что Порция уже тоже поднялась на борт. Полет продолжается ещё около получаса; перед приближением к арене стекла окон темнеют, флайер приземляется, и мы с Порцией спускаемся по лестнице, которая в этот раз пропущена сквозь жерло широкой трубы в катакомбы под ареной. Следуя указателям, мы идем в комнату, предназначенную для моей подготовки. В Капитолии эти комнаты называют Стартовым комплексом, в дистриктах - Скотобазой, местом, куда сгоняют животных перед отправкой на бойню.  Все совершенно новое, я - первый и единственный трибут, который войдет в эту комнату; По окончании Игр арены становятся историческими достопримечательностями, куда капитолийцы любят приезжать на экскурсий или на отдых. Бывает, проводят там по месяцу: смотрят видеозаписи Игр, осматривают катакомбы, ездят в места, где происходили смертельные схватки. Можно даже поучаствовать в инсценировках. И кормежка, говорят, отличная. Обычные коричневые штаны, светло-зеленая рубашка, грубый коричневый ремень и черная ветровка с капюшоном, достающая до бедер, - вся моя одежда, которая будет красоваться на мне в течении нескольких дней до тех пор, пока меня не убьют. Ах да... Ещё обувь. Какие-то ботинки, прилегающие к ноге очень плотно. Они из хорошей кожи, мягкие. Подошва резиновая и с жёсткими шипами. Бегать, пожалуй, будет удобно. Осталось буквально пол часа до начала игр. Я хожу по помещению, всё время то сгибаясь, то разгибаясь. Костюм сидит хорошо, но сейчас немного жарко в нём. Не представляю, что будет на Арене. Надеюсь, нас не забросят в тайгу или тундру, где вечно холодно. Хотелось бы очутиться в более тёплом месте... -Мой малыш, - обращается ко мне Порция, - Я надеюсь на тебя. Знай, что в любом случае ты навсегда останешься тут, - говорит она, прижимая ладонь к своему сердцу. -А ты останешься тут, Порция, - отвечаю я, повторяя жест стилистки.