you take my breathe away.

Как же я ошибался. Через неделю обозленный донельзя Маршалл рассказал мне, что Ронни снова начал встречаться со своей бывшей. А еще через две недели я понял, что делать скоропалительные выводы никогда не стоит. Мы ведь не знаем, что вскоре нам подбросит судьба, желая насмехнуться, проверить на прочность, сыграть в шахматную партию живыми фигурами. Не знаем, но пытаемся обмануть рок, причем чаще всего – абсолютно безуспешно. Этот понедельник выдался на удивление солнечным, что было в некотором роде странно: нынешняя осень не радовала теплыми деньками совершенно, вместо этого одаривая Детройт никогда не заканчивающимися дождями (ну просто гребаный Лондон) и сильными ветрами, особенно бушующими по ночам: из-за завываний ветра мой младший брат Кори часто хныкал и не мог уснуть, талдыча что-то о голосах мертвых душ и прочей мистической чепухе. В любом случае, настроение становится хоть чуточку лучше, когда начинаешь новый день в залитой солнечными лучами, комнате, а не в неуютном темном помещении, просыпаясь от того, что дождь слишком громко бьет по стеклам, будто сумасшедший барабанщик из какой-нибудь горячо любимой мною рок-группы. Я как можно быстрее и незаметнее улизнул из дома, дабы не слышать упреков матери, которая, клянусь жизнью, лучше всех в этом мире умела находить поводы для криков и ссор. Хотел было зайти за Маршаллом, как я это делал иногда, но, бросив взгляд на свои дешевые наручные часы, понял, что опаздываю, безбожно опаздываю. Наверняка Мэтерс уже давно добрался до школы. Но в школу он сегодня, как оказалось, не пришел, и такой вывод я смог сделать уже к концу второго урока, ибо в нашем небольшом учебном заведении вообще сложно было кого-либо не заметить. На перемене я шатался без дела по коридорам: общаться было особенно не с кем, так как из-за дружбы с Маршаллом остальные относились ко мне, мягко говоря, настороженно. Ну и ладно, в общем-то, мне было плевать на них всех: этот ребенок удивительным образом заменял мне большие компании людей, которых и друзьями назвать язык не повернулся бы. Какое мне дело до самоуверенных мажоров, мерзких, и не менее больных на голову детишек улицы, и тупых девиц, вешающихся на любого обладателя больших бицепсов, ну или же больших денег... И во всей этой толпе гогочущих малолеток, сосущихся на виду у всех парочек и как всегда о чем-то споривших старшеклассников, я увидел то, что черным пятном выбивалось из общей, раскрашенной кислотными цветами, картины. Это была девушка, в которой я узнал отличницу, учившуюся в классе, который был на год младше моего. Линдси Эмброуз, бывшая одной из тех серых мышек, о существовании которых вспоминают лишь тогда, когда нужно в срочном порядке списать у кого-нибудь домашнее задание. Она стояла в углу, и плакала. Было видно, что Линдс старалась делать это тише, зажимала руками рот и тряслась, будто в припадке. А потом, не выдержав, снова захлебывалась в рыданиях. И черт, да, она невероятно выделялась на фоне обыденной школьной суеты, но несмотря на это, никому до девушки не было дела. Никто даже и не задумался о такой очевидной банальности, чтобы подойти и спросить, что стряслось. И когда мир стал таким эгоистичным?.. Каюсь, раньше бы я тоже прошел мимо, даже не обратив внимания на человека, которому требуется помощь. Но знаете, с того самого дня, когда я принес избитого Маршалла в больницу, я начал замечать, что стал как-то добрее и сострадательнее, что ли. Меня начали беспокоить беды других людей, куда-то улетучилась обычная холодность и циничность, и я был уверен, что должен благодарить за это именно тринадцатилетнего мальчишку, который пробудил во мне незнакомые ранее чувства. Забота о нем делала меня лучше, а еще я постепенно учился тому, что к сожалению, не смог усвоить к шестнадцати годам - как быть хорошим другом. Поэтому я направился к Линдси и дотронулся до ее плеча. - Линдс! - позвал я, а она все тонула в своей боли, даже не заметив моего присутствия, - Линдс, что такое, ответь Девушка подняла на меня затуманенный слезами взгляд, и, вцепившись в меня мертвой хваткой, разрыдалась пуще прежнего, спрятав лицо в моей футболке. Я, опешив, нерешительно погладил ее по спине. - Ну, тише... Все хорошо..., - проговорил я. - Дерст, мать твою, отстань от нее! Не видишь, ей плохо! - прокричал кто-то слишком низким, но все же женским голосом, и непонятно откуда взявшаяся девица, подруга Линдс, грубо притянула все еще рыдающую девушку к себе. - Блять, поэтому я и здесь! - вспылил я, но покосившись на Линдси, мысленно досчитал до пяти, дабы не нервничать. Потом вспомнил имя грубиянки и спросил у той, - Эмма, что случилось-то? Эмма, отрывистыми движениями гладившая подругу по волосам, уже намного спокойнее ответила: - Парень, которого она любила, умер позавчера. Застрелился. Говорят, что из-за девушки, с которой встречался. Я не знал, что сказать, ибо мне ни разу не доводилось терять кого-то по-настоящему дорогого. Пусть так, но я точно был уверен в одном: лучше умереть самому, чем знать, что в мире больше нет того, кто наполнял жизнь смыслом. Это эгоистично немного, ведь после собственной смерти твоя душа обретет покой (я не верил в рай или ад, я верил в Что-то с большой буквы "ч", что ждет нас после того, как мы освободимся от земной оболочки. И тогда конец жизни будет не концом, а началом чего-то другого, но на эту тему можно рассуждать бесконечно). А когда уйдет навсегда тот, кого ты любил, он заберет и часть тебя с собой. От души будто бы отломится большой такой кусок, и остаток жизни придется провести, будучи чуточку искалеченным. Да, говорят, что время лечит, но лично я считаю это огромной ложью. Возможно, это будет звучать достаточно глупо, но представьте на секунду, что вам ампутировали руку, или ногу: забудете ли вы когда-нибудь об отсутствующей конечности? Нет. Так же и с человеком, его образ навсегда останется в вашей памяти, будет терзать вас воспоминаниями, где-то согревающими, где-то - причиняющие острую, душераздирающую боль, будет надоедать мыслями на тему "а если бы". "Если любишь - отпусти" - говорят вокруг, и вот вам еще одна огромная ложь. Невозможно отпустить того, кого по-настоящему любил, и кто ушел безвозвратно. - Умер..., - повторил я, в растерянности, и спросил о глупейшей вещи, лишь позже поразившись ее глупости, - Он из нашей школы? Эмма покачала головой. - Он выпустился год или два назад. Ты точно должен знать его, я думаю. Это Ронни Нельсон. От звука этого имени затихшая было Линдси снова разрыдалась в голос. А я застыл на месте, и на каких-то пару секунд волна тревоги захлестнула меня с головой. Кажется, я даже не дышал. А потом я понял, понял, что в этом имени так убило меня. - Ронни... Нельсон..., - эхом отозвался я, а потом осознание случившегося пришло ко мне в полной мере, ударило бетонной плитой по голове, и я вскрикнул первое, что пришло в голову, - Блять, Маршалл!!! Эмма смотрела на меня, как на ненормального, а Линдс взглянула на меня покрасневшими от слез глазами с полопавшимися сосудами и прошептала: - А я ведь так и не сказала ему... Эти слова звучали в моей голове, когда я, не обращая внимания на протестующие возгласы остальных, опрометью кинулся прочь из школы. Когда бежал по улицам, сталкиваясь с прохожими. И хоть тело несло меня туда к человеку, которому я сейчас был нужен, мысли вертелись где-то далеко, вокруг одной совершенно отвлеченной и до ужаса банальной темы: нельзя медлить с чувствами, нельзя бояться их выразить, ибо ты рискуешь попросту опоздать с ними - мало ли, какой неприятный сюрприз приготовит неугомонная, и часто жестокая Судьба... Когда я оказался рядом с домом Маршалла, и хотел уже было постучать в дверь, то, уже занеся руку, остановился. Меня охватили сомнения: а точно ли нужна Маршаллу сейчас компания? Возможно, ему лучше побыть в кругу семьи, или же совсем одному. Поставив себя на его место, я подумал, что в подобной ужасной ситуации меньше всего на свете хотел бы оставаться один, лицом к лицу со своим горем и наедине с угнетающими мыслями. Мои раздумия прервал раздавшийся неподалеку голос: - Можешь не долбить, никого нет. Все на похоронах. Я оглянулся и увидел стоявшую неподалеку пожилую женщину. Видимо, соседка. Она пояснила: - У Дэбби Мэтерс то ли брат помер, то ли сын. Застрелился. Видать, наркоманом был, они сейчас все такие! Не успев поразиться потрясающей последовательности логической мысли этой мадам, я растерянно повторил: - Сын..., - а потом, поняв, о ком идет речь, вскрикнул, - Да не несите вы херни! И, снова сорвавшись с места, быстрым шагом, почти срываясь на бег, направился к нужному месту. На кладбище народу было человек двадцать. Среди них я сумел разглядеть мать Маршалла - высокого роста женщину с распущенными неухоженными волосами и слишком броским, как для похорон, макияжем. С ней мне не довелось познакомиться, но мельком пару раз я ее видел. Также я сразу понял, кем является ранее не видимая мною женщина в возрасте, с красными от слез глазами - точно безутешная мать покойного, и следовательно, бабушка моего друга. Самого Маршалла я заметил почти сразу же: он стоял чуть в отдалении от людской массы, и его вид заставил меня содрогнуться. Бледный, почти белый, как лист бумаги, что смотрелось пугающе в сочетании с его полностью черной одеждой, он обхватил себя руками и трясся, будто бы тяжело больной человек в лихорадке. Я незамедлительно подошел к нему, и не успел я ничего сказать, как мальчишка посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом и шепотом проговорил: - Холодно здесь, правда? Сначала я про себя отметил его сухие глаза, в которых не было ни единого намека на слезы. Потом - светившее в небе солнце, так остро контрастирующее с окружающим настроением. - Да. Холодно, - ответил я, и, встав за Маршаллом, притянул его к себе, обнимая. Дрожь в его теле немного унялась, и он накрыл своей рукой мои. "Ледяная..." - пронеслось в моей голове. А в другой руке он сжимал цветы. Белые лилии. - Прежде чем мы передадим Рональда Дина Нельсона в руки любящего и милосердного Господа нашего, хочет ли кто-нибудь поделиться личными воспоминаниями о нем? - чуть с надрывом проговорила женщина, сотрудница похоронной службы. Пару секунд стояло молчание, а потом какой-то парень несколько минут говорил о том, каким покойный был замечательным другом, и под конец своей речи расплакался, как и многие присутствующие. Еще несколько ребят вспомнили значимые для них случаи из жизни, связанные с дружбой с Ронни. Сначала я думал, что и Маршалл захочет высказаться, но он молчал, будто бы находясь не здесь и не сейчас, а в какой-то другой реальности, где возможно, еще все хорошо. Я ни в коем случае не осуждал его, ведь каждый ведет себя в таких ситуациях по-разному: кто-то плачет без остановки так сильно, что сердце обливается кровью, а кто-то впадает в ступор, невольно абстрагируется от реальности, оставляя вместо себя фарфоровую куклу с ничего не выражающим взглядом, лишь кивающую в ответ на слова соболезнования. Пока я думал об этом, я не расслышал, что сказала Дэбби Мэтерс. А мать Ронни не говорила ничего. Только плакала. - Вы можете возложить ваши цветы, - тем временем сказала сотрудница похоронной службы. Вскоре гроб был усыпан красными розами и только одной белой лилией, и глядя на этот цветок, что являлся символом чистой, непорочной красоты, я мельком подумал о том небесном "чем-то", куда сейчас отправился Ронни Нельсон. - Пойдем отсюда. Пожалуйста, - я взглянул на Маршалла, дергавшего меня за рукав, и отвел взгляд. Я не мог смотреть ему в глаза. Они были такими... пустыми. Будто передо мной действительно стоял не живой человек, а кукла. - Тебе разве не нужно остаться на поминки, или что-то вроде того? - спросил я. Все уже ушли, направившись, скорее всего, домой к матери Ронни. На кладбище мы были одни. - Нет. Я не хочу там находиться. Бабушка переругается с друзьями Ронни, она всегда их терпеть не могла. Пойдем ко мне домой... Нет, там же сейчас поминки будут, все к нам идут. Давай тогда к тебе, ты же против, правда? Я никогда не был у тебя дома... Больше всего меня пугало то, что все это он говорил без какой-либо эмоциональной окраски в голосе. Холодно, тихо и равнодушно, и это слишком сильно отличалось от того Маршалла Мэтерса, к которому я привык: порою громкого, вспыльчивого, иногда по-милому замкнутого в себе, но всегда отображающего много совершенно разных, чудесных в своем проявлении чувств. А сейчас я видел перед собой живого мертвеца, да и слово "живой" едва можно было бы отнести сейчас к этому ребенку. - Конечно, не против. Пойдем. Маршалл взял меня за руку и я, вздрогнув, сжал ее посильнее, надеясь хоть как-то согреть... Тиканье часов гулом отдавалось в голове, и лишь оно помогало не забыть о том, что ты еще не потерял слух, и красочный мир звуков все так же открыт для тебя. А сделать это было проще простого. Уже около пятнадцати минут мы с Маршаллом сидели в абсолютной тишине: я - на своей кровати, а он отодвинул от моего рабочего стола стул и устроился на нем. Собственно говоря, в моей завешанной плакатами уютненькой каморке было не слишком много места для того, чтобы принимать гостей: лишь вышеупомянутый деревянный стол, кровать, что грозила моему телу попросту не поместиться на ней уже в скором времени, и небольшой шкаф, перекочевавший с нашей семьей из старого места жительства. В этом шкафу я в детстве постоянно прятался от матери и отчима (я не мог назвать его отцом: слишком нам было плевать друг на друга), в чем-то провинившись. Жаль, сейчас такой фокус было уже не провернуть. Вернемся же из неспокойного моего детства в не менее неспокойную юность. Маршалл просто сидел и смотрел куда-то сквозь меня, даже, как мне казалось, практически не моргая. Я действительно начал бояться за него. Хотелось просто сжать мальчишку в объятиях, сильно-сильно, и... что дальше? Я знал, что моего "я сожалею", сказанного в тот момент, когда мы только оказались здесь, было совершенно недостаточно для того, чтобы хоть немного облегчить всю боль несчастного ребенка, на которого свалилось слишком много того, отчего и взрослый человек сломался бы. Я понятия не имел, что делать и что говорить, и черт, пусть бы лучше Маршалл рыдал вовсю, как та девчонка из школы, пусть ненавидел бы Мэнди, Ронни, меня, в конце концов! Но... он просто сидел и будто умирал у меня на глазах, не видя и не слыша ничего вокруг, глядя куда-то в пустоту ледяным взглядом стеклянных глаз. Я ненавидел себя за то, что был бессилен сейчас, как был бы бессилен любой человек перед ни с чем не сравнимым, самым страшным в мире горем того, кто навсегда потерял кого-то по-настоящему дорогого сердцу. Слова сочувствия в таком случае являются слишком слабым обезболивающим для израненной души. Большинству помогает время, а кому-то... кому-то уже не может помочь ничего, и остается лишь единственный выход... И вдруг где-то очень глубоко в моем сердце затеплилось нечто, дающее слабую надежду. Мысль, одна небольшая мысль, такая странная, ничем не подкрепленная, и все же... единственная. Верная или нет? Я даже догадываться не пытался. Просто действовал. Подойдя к двери, я взял в руки стоявшую около стены гитару. Мою гитару, которая не издавала ни единого звука уже долгое время, и мне нужно было лишь надеяться, чтобы она не оказалась расстроена. Вернувшись на место, я увидел, что на все мои передвижения Маршалл не отреагировал никак, будто он не видел меня вовсе, находясь где-то далеко-далеко отсюда. И тогда я заиграл. - Вот улыбка меркнет, Затуманен взгляд твой, Ты танцуешь в небесах Голос мой звучал неуверенно и чудом не срывался. Я слишком давно не пел, и конечно же, это было хорошо слышно. Маршалл вздрогнул, и непонимающе уставился на меня. На меня, а не куда-то в неопределенную пустоту, и это уже было чудом. - Меня успокоив, Ускользаешь вдаль ты В этих самых лучших снах. Эту песню я сочинил чуть меньше года назад, под впечатлением от одной книги. Какой? Простите, я не люблю говорить о ней, это являлось для меня чем-то сокровенным, особенным и слишком... моим. Возможно, когда-нибудь я расскажу об этом Маршаллу... если мне удастся убедить себя в том, что сие не будет предательством по отношению к тому, что я берегу. Но и друга своего я берегу так же сильно, как и ту книгу, даже больше. Это была одна из немногих написанных мною песен с "кривой" рифмой и странным текстом, но она единственная не являлась я чем-то роковым, давящим на мозг и показушно-драматическим. Она была медленная, и в то же время сильная. Я немного стыдился ее, и в то же время нежно любил, хоть и не исполнял давно. - Ангел, спи, С извечной красотой... В глазах Маршалла я впервые за сегодняшней день увидел что-то осознанное, какое-то понимание. У меня закружилась голова. - Ангел, спи На небесах - твой дом... Его губы задрожали. Не существовало ни этой комнаты, ни этого города, лишь какое-то зыбкое и неуловимое пространство, где существовали лишь мы и музыка. - Ввысь лети Спи спокойно с миром ты... Мальчишка встал со своего места, и, чуть пошатываясь, подошел ко мне и опустился на кровать рядом со мной. Близко. - Спи... Спи... Спи... Ангел мой, спи, Молитвы путь укажут. Я слышал его прерывистое дыхание. Я чувствовал, что он вот-вот расплачется. Больше всего мне хотелось прижать его к себе, оградить от всего злого и дурного в этом мире, но я знал, что не доиграть до конца эту песню попросту не имею права. - Ввысь... Ввысь... Ввысь... Детство мое унеслось. Мечты все вдруг померкли. И тут передо мной предстал Ронни в тот вечер, когда мы увиделись в первый и последний раз. Его грустная улыбка и слова... "Будет, кому позаботиться о Микки. " Ком в горле все рос, не давая дышать и делая голос слишком жалким. - Все как сон в дурмане, Прохожу в тумане, По твоим идя шагам. Я обещаю. Обещаю... Хотелось верить, что находясь в том придуманном мною прекрасном и воздушном "чём-то", Ронни мог слышать эту песню. Но она посвящалась в равной мере как ему, парню, которого я видел лишь раз в жизни, но которого будто знал каждую ее секунду, так и Маршаллу, который так остро нуждался в том, чтоб тонкой нитью быть хоть немного связанным с человеком, ушедшим навсегда. Так пусть этой связью будет самое гениальное, на мой взгляд, изобретение человечества - музыка... Рядом послышался тихий всхлип. - Стоит мне споткнуться, В омут окунуться, Ангел, мой хранитель - там! Голова Маршалла коснулась моего плеча. Я чувствовал, как мокнет моя рубашка из-за стекающих по детскому личику, слез. - Ангел спи, С извечной красотой. Ангел, спи, На небесах - дом твой. Ввысь лети! Время, скорбь мою сотри... * В последний раз проведя пальцами по струнам, я отложил гитару и взглянул на мальчишку. Тот закусил губу и даже не пытался стереть слезы. - Мне так сильно его не хватает, - проговорил он совсем тихо, - Черт побери, Фред, мне так сильно его не хватает! Почему все так?! Зачем он это сделал, это же несправедливо! Несправедливо!!! Я просто хочу его обратно, обратно, хочу ссориться и спорить с ним,показывать ему свои тексты, а он бы критиковал их, и я бы все равно знал, что ему нравится! Пусть он вернется! Разве это так мало? Почему, почему, почему! Он рыдал громко и отчаянно, захлебываясь слезами, и каждая слезинка каплей яда обжигала мое сердце. Но я не пытался его успокоить, не просил не плакать - пусть высвободит всю эту невероятную, ужасающую боль, скопившуюся в совершенно не готовой для этого детской душе. Он вцепился в меня, как в самое дорогое и самое последнее, что было в его жизни, а я обнимал и прижимал его к себе настолько сильно, насколько мог, и в то же время - очень осторожно, будто бы Маршалл был чем-то очень-очень хрупким. Сокровищем. Лишь один раз я сказал ему одну вещь: что я рядом. Я не знаю, сколько времени мы сидели так: может час, два, а возможно, каких-то несколько минут. В конце-концов в мальчишке уже совсем не осталось сил: тяжелые последние пару дней, бессонные ночи, о которых говорили темные круги под голубыми глазами и долгие рыдания совершенно измотали его. Поэтому Маршалл просто уснул в моих руках на удивление спокойным сном. Но перед тем, как полностью провалиться в царство Морфея, он очень внимательно посмотрел на меня и едва слышно попросил: - Пожалуйста, не покидай меня никогда. Я растерялся. Я не мог обещать ему этого - давать подобные обещания означало бросать вызов Судьбе, которая, между прочим, является особой крайне обидчивой и мстительной. Но я совершил бы самое страшное преступление и без ножа убил бы Маршалла, ответив бы сейчас ему "нет". - Я обещаю. Я сказал это, и успокаивающе коснулся губами его волос. Он чуть кивнул, и, прижавшись к моей груди, закрыл глаза. ________________________________ * - Maeva Meline – Dors Mon Ange Вначале мне хотелось самостоятельно написать текст песни, сочиненной Фредом, но прослушав эту, я понял, что ничего не впишется в сей отрывок лучше, чем она. Поэтому решено было ограничиться литературным переводом. Пока что :)