Всё уходит в никуда

Утро пришло как-то неожиданно, не принеся с собой никаких страданий и тошноты. Я лениво подумала о том, что сколько ж надо была выхлебать спиртного, чтобы состояние полного опьянения могло продлиться два дня без каких-либо перерывов? Вздохнув, я попыталась пошевелиться, но не тут-то было: рука Кастиэля абсолютно по-хозяйски покоилась у меня на туловище, прижимая меня к Касу так, что я чувствовала биение его сердца. Подавив желание изнасиловать ударить наглого бывшего Ангела, я по-змеиному поползла вниз, стараясь как можно незаметнее покинуть личное пространство Кастиэля. Кое-как перетекая в вертикальное положение, я не услышала в доме ничего, кроме размеренного дыхания обитателей. А это означало только одно: я первая, значит, я и готовлю завтрак. Традиция, мать его. — Ёб… Твою ма-а-ать, — быстро исправилась я, хотя какой смысл быть культурной? Мои возражения всё равно никто слушать не будет. Кляня сквозь стиснутые зубы презренный род Винчестеров, славную рать Ангелов небесных, а заодно и Сингеров, я поползла на кухню, едва переставляя конечности. Мне б сейчас… На Канарские острова… Наверное, я слишком добрая. Слишком любящая, слишком, мать твою, милая. Иначе как объяснить то, что я, в гордом одиночестве стоя на кухне, готовлю четырём взрослым парням завтрак с утра пораньше? Интересно, сколько понадобится времени этим ушлёпкам, чтобы соизволить встать? Приготовив всё необходимое и расставив по столу, я вышла из дома и вдохнула свежий утренний воздух. Снег за ночь успел растаять. Досада. Наверное, Габриэль махнул на нас рукой и не стал больше нашаманивать погоду. И сейчас я была с ним согласна: как только все встанут и отведают мою божественную стряпню, я обрушу на них такой шквал ругательств, что поджилки затрясутся. Посмотрев наверх, я уцепилась пальцами за стену и быстренько взобралась на крышу. Здесь думалось гораздо лучше — прохладный ветерок выбивал из головы последние остатки опьянения. Где-то на свалке я видела гигантские колонки… Бобби они вряд ли были нужны, он и оставил их гнить, в независимости от состояния. Захохотав почище Сатаны, я скатилась с крыши и быстренько потопала в сторону колонок, предназначенных скорее для концертного зала, нежели домашнего пользования. На часах было 8:55 утра. Вслушиваясь в мерное дыхание друзей, я вставила переходник в телефон. Самый громкий трек, способный заставить барабанные перепонки взвыть? Естественно, от AC/DC, куда без них! Выбрав самую кричащую песню, я, злобно хихикая, поставила её на будильник. Будильник, в свою очередь, был выставлен на 9:00, а звук увеличен до максимума и на колонках, в одиночку притащенных мною прямо к парадному входу дома Бобби, и на телефоне. А теперь, собственно, самое лучшее — смыться отсюда подальше, а то мой усиленный слух испытания не выдержит. Взмахом руки подогрев завтрак для Каса, Дина, Сэма и Бобби, я со всех ног бросилась на окраину свалки. Та-дам! 8:59. Не сумев сдержать новый приступ сатанинского смеха, я разразилась хохотом, глядя на часы. Секунды, казалось, превратились в часы. Сердце радостно колотилось в груди. 9:00! Моя мстя сотрясла дом так, что я почувствовала вибрацию, сидя в своём укрытии. Вот так колонки! Вот так моя любимая группа! Голос солиста был слышен, наверное, километров на пять вокруг. Сквозь орущую музыку я услышала, как орут все, кто был в доме, и снова захохотала. Это ж ущемление женских прав! Даже если я одна девушка на всю нашу семейку, это не значит, что я в одиночку должна мучиться после общей пьянки! Никто, видимо, не учёл, что я училась проказам у истинного Проказника. Габриэль в праве мною гордиться! Подождав, когда кто-то вырубит мою мстю, я лёгкой походкой двинулась обратно к дому, напевая макарену. У дверей меня встретил бешеный Дин. Бешеный в самом прямом смысле этого слова. Не удивительно, он лучше всех мог противостоять голосу Брайана Джонсона, скорее всего, он и стал тем, кто отключил верещащие колонки. С непроницаемым лицом я прошла мимо Дина в дом, даже не взглянув на ошалевшие лица Сэма, Каса и Бобби. Прошествовав на кухню, я вновь подогрела завтрак и вытащила из треснувшего холодильника пиво. — Кушать подано, мальчики! — проорала я, уверенная, что они ещё долго будут плохо слышать. Кас и Сэм были самыми смирными. Видимо, вспоминали о ночи, когда я их в одиночку мыла. Вот и умницы. Когда я глядела на них, оба заливались краской и покорно утыкались лицами в тарелки. Бобби, как мне хотелось верить, думал о том, что нельзя взваливать все проблемы на мои хрупкие плечи, поэтому переживал звон в ушах молча. А вот Дин то и дело кидал на меня злые взгляды, походу, совершенно не чувствуя себя виноватым. Пока парни поглощали завтрак, я притащила таблетки от головы. — Скушай, — нежно проворковала я, укладывая таблетку в ладонь Дина. Дин прожёг меня взглядом и запил таблетку пивом. Сингер, дай Бог ему здоровья, улыбнулся мне, и спокойно принял таблетку. Я опустила обе ладони на плечи Сэму и Кастиэлю, и они вздрогнули, тут же залившись краской. — О, не беспокойтесь, дорогие, мне пришлось мыть только всё, что находиться выше пояса, — ехидно поведала я, вкладывая в их ладони таблетки. — Кушайте таблеточки, а то головушки ещё долго болеть будут. Дин удивлённо поглядел на меня, видимо, осознав, чем вызвана «шутка юмора» с колонками. Я удовлетворилась этой догадкой и принялась делать массаж плеч Бобби. — Джесс? — порозовев, спросил Бобби. — Знаете, после этой хреновой вечеринки, я думаю, что у нас вообще секретов друг от друга быть не может, — ласково сказала я, чуть сильнее, чем следовало, впиваясь пальцами в плечи Сингера. — Бобби ещё простительно дрыхнуть, не помогая мне, поэтому именно его я и избавлю сейчас от головной боли. А вот вы будете мучиться ещё денёчек, алкоголики херовы. Я закончила массаж блаженствующего Бобби, надавив на точку, которая моментально избавляла человека от головной боли, и направилась на второй этаж. Спать. Спать без Каса под боком, без волнения о ком-либо и вообще, спать в своё удовольствие. — Джесс… Я заворчала и кое-как разлепила глаза. Надо мной маячило лицо Кастиэля с виноватым блеском в синих глазах. — Что? — сонно спросила я, повернув голову и силясь разглядеть время на часах, стоящих на прикроватной тумбочке. — Сейчас три ночи, — опередил мои попытки Кас. — И что ты делаешь в моей комнате в три ночи? — Я… Хотел извиниться. Я хмыкнула и плавно перетекла в сидячее положение. Впрочем, на лице Каса застыла такая вина, что ехидничать расхотелось. — Да ладно тебе, — махнула я рукой. — С кем не бывает. — Просто как-то неудобно, — потупившись, пробормотал Кастиэль, и мне вдруг захотелось приголубить этого несносного человека. Я пододвинулась поближе и взяла его лицо в ладони. — А для чего ещё нужна семья? Он с минуту глядел в мои глаза, а потом его лицо расплылось в глупой улыбке. — Я тебе тут поесть принёс. Он положил мне на колени поднос с жареными сосисками и горячим какао. — Спасибо, Кас, — рассмеялась я, беря в руку вилку. — Сам приготовил? — Ага, — с робкой надеждой в глазах сказал Кас. — А где все? — поинтересовалась я, чуть ли не целиком запихивая сосиску в рот. Я и не думала, что кто-то способен так вкусно приготовить обычные сосиски. Похоже, Кас совершенствуется. — Дин с Сэмом ещё днём отправились на какую-то охоту, а Бобби смотрит предвестия Апокалипсиса, — ответил Кастиэль, наблюдая, как я поглощаю ужин. — Сэм тебе оставил вот это. Кас протянул мне красивую книжку в кожаном переплёте. Я с удивлением взяла её, одновременно глотая какао. На первой странице почерком Сэма было выведено: Будет круто, если ты составишь здесь свой дневник, ведь ты за свою жизнь повидала гораздо больше, чем мы с Дином и отцом вместе взятые. Я хотел подарить это тебе на твой день рождения, но, думаю, можно и сейчас. И, это… Прости за ту ночь. Нам с Касом реально стыдно:) Я улыбнулась, с нежностью проводя пальцем по аккуратно выведенным словам. Потом подняла взгляд на смущённого Кастиэля. — Вы придурки, вы знаете об этом? — радостно улыбаясь, спросила я. Кас не успел ответить. Телефон, лежащий на всё той же тумбочке, прерывисто зазвенел. Я, продолжая улыбаться, подняла трубку. — Да? — Джесс? — раздался взволнованный голос Дина, прерывающийся помехами. — Джесс! У нас проблема... — Что? — почувствовав внезапный холод, позвала я. — Что, Дин? Что происходит?! — Проблема! — рявкнули с той стороны, явно пытаясь что-то перекричать. — И когда я говорю «проблема», я имею в виду глобальную катастрофу! Я почувствовала, как кружка с какао выскальзывает из пальцев, и напиток растекается по одеялу, обжигая мне ноги. — Что там? — обеспокоенно спросил Кас. — Отель… — странные помехи будто усилились, и я слышала только отдельные фразы. — Боги! ...Габриэля… И Люцифера… Кровища... Связь прервалась. Холод сковал мне сердце. Я подняла взгляд на Кастиэля, который боялся произнести хоть слово, глядя в моё лицо. Я полезла в настройки телефона и с облегчением увидела, что на мобильнике Дина включен GPS. Не обращая никакого внимания на оклики Каса, я вмиг оделась и понеслась вниз. — Бобби! — позвала я старого охотника, попутно натягивая куртку. — Что-то случилось. — Что? — спросил Бобби, поднимаясь из-за стола. — Не знаю. Что-то плохое, Бобби, очень плохое, мне страшно. Можно взять твою машину? — мой джип уже как месяц благополучно продан. — Я с тобой, — тут же вмешался Кас, спускаясь со второго этажа. — Нет! — взвизгнула я. — Ты останешься здесь! — Но… — Никаких «но»! Через пять минут я уже гнала старую тарантайку Бобби по тёмной дороге, каждую минуту сверяясь c GPS. Отчего в груди будто всё смёрзлось? Я пыталась убедить себя, что Дин с Сэмом просто провалились в какую-нибудь яму, охотясь. Но что-то подсказывало мне — это далеко от правды. Что случилось что-то более ужасное… Что-то… ужасное… — Быстрее. Быстрее… Ехать пришлось довольно долго. Только через два часа я подъехала к отелю The Elysian Fields и резко затормозила около Импалы. Вылезая из машины, я увидела, как из дверей отеля, постоянно оглядываясь, бегут Сэм, Дин и незнакомая темнокожая женщина. — Что происходит? — почему-то задыхаясь, спросила я. — Не следовало тебе сюда приезжать… — пробормотал Сэм, тяжело дыша. — Дин звонил! Как я могла… Кто это? — упираясь ладонями в колени, спросила я, глядя на темнокожую женщину. — О, позволь представить, — голосом, полным сарказма, ответил Дин. — Богиня, мать её, Кали. — Не смей обо мне так говорить, Винчестер! — рявкнула Кали, поднимая руку, на которой засверкал огонь. Кажется, у меня тут родственные души наклёвываются. — Я не сяду в эту тарантайку! — А тебя не спрашивают, — огрызнулся Дин, подталкивая женщину к заднему сиденью Импалы и открывая для неё дверь. — Что происходит? — настойчиво спросила я. — В трёх словах? — Хотя бы. — Ладно. Тупые боги, сосуды, Люцифер. Понятно? — протарабанил младший Винчестер. — Ты кого там тупым назвал? — послышался сердитый голос с заднего сиденья. — Помолчи, сделай милость, — посоветовала я. — Ты знаешь, с кем разговариваешь, девчонка?! — рявкнула Кали, высовываясь из машины. — Не замахивайся, мне две тысячи лет! — огрызнулась я, поднимая средний палец, который тут же обуял огонь. Кали замолчала, оценивающе рассматривая меня с головы до ног. — Заткнулись обе! — гаркнул Дин. — Садимся в машины и валим отсюда! — Где Габриэль? — спросила я. После этих слов наступила такая тишина, что я смогла чётко услышать то, что происходило в отеле. Два сердца, одно спокойное, другое учащённое. И эхо. Третье сердце, которое билось с эхом. Как только я это поняла, второе сердце заколотилось так, как будто хотело выпрыгнуть из груди. Я неосознанно заправила локон за ухо, подходя ближе к зданию. — Я знаю, где твоё сердце, Габриэль. — Не надо, Джесс, пойдём в машину, — умолял Сэм. Он взял меня за руку, но я выдернула её и толкнула Винчестера так, что тот отлетел к машинам. — Не дури, Джессалин! Сэм — сосуд Люцифера, его надо увести! — Здесь. «Прости, Джесс. Я должен был защитить этих придурков, ты же знаешь. Я…» — прошептал голос Габриэля в моей голове. И в эту же секунду раздался вопль, а из окон полился свет такой нестерпимой белизны, что я невольно зажмурилась. — Нет... — прошептала я. Всё вокруг растянулось, будто сделанное из желе. Я не чувствовала ног, когда бежала к отелю. Я чувствовала всё, что угодно, кроме себя. Будто вырвана из собственного тела. Я чувствовала неуверенность позади себя. Дин разрывался между потребностью защитить меня и увести Сэма подальше. Еле слышное «прости», и рёв Импалы за спиной. Меня это не тронуло. Я бежала, оскальзываясь в лужах крови, медленно растекающихся по коридорам отеля. Я знала, кем были эти трупы, с вывернутыми шеями и будто выгрызенными глотками — богами. Такими же, как и Кали. Сердце, которое так долго не билось, сейчас колотилось с такой силой, будто хотело наверстать удары за все девять веков тишины. Я бежала туда, откуда слышались неровные удары сердца, туда, откуда ледяным спокойствием веяла пустота. Меня тошнило, тошнило так, как Сэму и не снилось. Я вбежала в зал, и первое, что я увидела, был Люцифер, склонивший голову над распростёртой на полу фигурой. Он повернулся ко мне, и на его лице застыло сожаление, показавшееся мне уродливой гримасой. — Я не хотел убивать брата. Я не заметила, как подошла и упала рядом с неподвижной фигурой Архангела. Лёгкие будто схлопнулись, не давая дышать, и жалкие обрывки кислорода со свистом проникали через моё горло. — Убей меня. Люцифер поднял брови, глядя в мои раскрытые до предела глаза. Он подошёл и сел на корточки рядом со мной, взяв двумя пальцами за подбородок и вздёргивая мою голову так, чтобы наши глаза были на одном уровне. — Зачем? Я не ответила, глядя в две льдинки перед собой. Судорожный вдох. Ещё один... — Убей. Меня. — О, милая Джессалин. Я бы и пальцем не тронул такое удивительное создание, как ты. Я вскочила и отбросила от себя Падшего с такой силой, что он отлетел и ударился о противоположную стену, по которой тут же пошли трещины. Сатана мигом поднялся, тихо смеясь. В этом смехе было больше угрозы, чем в самом яростном крике. Я подняла руку, и столб огня сорвался с неё, овеяв Люцифера. Он почти ленивым взмахом руки заставил огонь потухнуть. — Убей меня! — срывающимся голосом заорала я. — Убей меня! — Нет, — с ледяным спокойствием в голосе ответил Падший. — Мне угодно, чтобы ты страдала. И он исчез. Я медленно опустилась на колени рядом с телом Габриэля. В первый раз за всю жизнь меня оглушила тишина. Каждую секунду, все две тысячи лет, в голову настойчиво лезли звуки. Неважно, что это было — биение сердца или пение птиц за окном. Они оглушали, заставляли жить, слушать, мечтать. Ни разу за всю жизнь меня не покидали звуки мира. Сейчас же тишина, мёртвая, абсолютная тишина поразила меня так, что я невольно склонила голову на бок, пытаясь расслышать хоть что-то. Где всё? Где ветер, где пение птиц? Где капли воды, стучащие по земле? Где стук моего сердца? Хоть что-то? Хоть что-нибудь? Я тронула следы обгорелых крыльев по сторонам от плеч Габриэля. Они были золотыми. Я наклонилась и положила голову на холодную грудь Архангела. Странно, но лицо не искажалось от боли. Никаких криков, никаких истерик. Всё на удивление просто. Даже слёзы не жгут глаза. Странно. — Всё хорошо, Габриэль, — прошептала я, сжав его руку. — Всё будет хорошо, я обещаю. Спи. Ты можешь поспать, это хорошо, правда? Теперь ты можешь поспать. Ты не спал всю жизнь, а теперь ты можешь видеть сны. Это прекрасно, Габриэль. Сны — это потрясающе. Вот увидишь. Я улыбнулась, переплетая свои пальцы с холодными пальцами Архангела. Как всегда это делала. — Со мной всё будет хорошо. Ты же мне расскажешь, какие сны ты видел? Знаешь, какое-то время, в первые пятьсот лет своей жизни, я могла видеть осознанные сны, и в каждом из них был ты. Видишь, как это прекрасно? Я уверена, у тебя будут замечательные сны, ты… Голос дрогнул. — Я люблю тебя, Габриэль, слышишь? Я приподнялась и посмотрела в бледное лицо Архангела. — Слышишь, Габриэль? Габриэль… — я потрясла его за плечо. Я опоздала. Я опоздала... — Габриэль… Вдруг мне захотелось смеяться. Я расхохоталась, и мой смех пронзил эту мёртвую тишину. Впрочем, безмолвие тут же поглотило его. Вокруг меня снова сомкнулась тишина, но я продолжала смеяться, не слыша себя. — Разве не весело? — спросила я, глядя в пустоту. — Посмотри, сколько мы потеряли. Скольких мы потеряли. Но теперь всё хорошо, правда? Всё ушло. Всё ушло в никуда. Теперь ты не чувствуешь боли, теперь ты спишь и видишь сны. Это замечательно, Габриэль. Правда? Я дотронулась до мёртвого лица, и горький смешок сорвался с моих губ. — Слышал бы ты эту тишину, Гейб, — прошептала я, проведя пальцем по лбу Архангела и стирая струйку крови около его губ. — Просто прислушайся. Ничего не слышно… Это странно. Меня всю жизнь преследовали звуки, и я хотела, чтобы хоть на миг наступила тишина. И вот, эта тишина… Эта тишина. Я задумчиво подняла голову, словно рассчитывая увидеть это безмолвие. Я отчётливо понимала, что это конец. Нет надежды. Нет ни единой крупицы надежды, да и не было, собственно, никогда… Знаете, когда ты живёшь так долго, когда теряешь так много, наступает какой-то предел. Предел боли, предел мечтам, предел всему. — Вслушайся в эту тишину, Габриэль, пожалуйста. Нет смысла звать, надеясь, что кто-то откликнется. Нет смысла плакать. Зачем? Кому это нужно? Смысл рыдать? Я сжала руку Габриэля и свернулась в комок, глядя на его профиль. — Ты это заслужил, Гейб. Ты заслужил свои сны.