Теплый шоколад на десерт

Детектив Валловски торопливо шагала по мрачному коридору старинного особняка, слыша гулкое эхо своих шагов и неумолчную барабанную дробь дождевых капель по карнизам высоких стрельчатых окон. Повернув за угол, она вошла в длинный и узкий зал, заставленный разнокалиберными столами и неровно освещенный парой десятков настольных ламп и тусклыми, засиженными мухами светильниками, свисающими с потолка, оштукатуренного лет сто назад. Ее встретил гул голосов, клекот компьютерных клавиатур, потрескивание и шелест принтеров, соревнующиеся между собой по громкости трели телефонных звонков и ничем неискоренимый запах плохого кофе и сырости. Женщина протискивалась к своему рабочему месту, рассеянно кивая и улыбаясь в ответ на приветствия коллег, старательно избегая лобового столкновения с кем-нибудь из прущих напролом копов, естественно спешащих по «горящему» делу. Раздосадовано хмыкнула, уклоняясь от кипы папок в руках посыльного, едва не задевшего ее по лицу своей ношей. Движение в полицейском участке очень напоминало броуновское, особенно ярко это выражалось под конец рабочего дня. Облегченно выдохнув, она скользнула в свой закуток, уселась на вращающееся пластиковое кресло, лениво крутнулась и посмотрела на часы, висящие на стене напротив. Без четверти пять. Она успевает на неожиданное свидание. Поджала пухлые губы, тщательно накрашенные карминной помадой, откинулась на спинку кресла, хрустнувшую под тяжестью тела и задумалась. Прошло около двух месяцев с их последней встречи с Лайтманом. В тот вечер, он притащился следом за ней на место обнаружения трупа. И творческая, излишне въедливая натура Кэла не позволила ему остаться в тени — сторонним наблюдателем, он проявил недопустимый по статусу интерес к телу Марики Цимеш. И как следствие, попался на глаза ФБР. Федералам совсем не пришелся по душе, маячивший у них перед носом опальный эксперт по лжи, и они быстренько устранили помеху, отловив Лайтмана в придорожных кустах, где он пытался схорониться от нежелательной встречи, и дали хорошего пинка, посоветовав впредь не совать свой длинный и любопытный нос туда, куда не следовало. Женщина неодобрительно хмыкнула, можно подумать, что угроза ФБРовцев, могла остановить Лайтмана, взявшего след. Шэрон уже давно поняла, что этот вертлявый и хамоватый специалист по чтению скрытых эмоций, идущий к намеченной цели, как танк через болото, способен вывести из равновесия даже бетонный столб, и живет по своим, неподвластным среднему уму правилам, пренебрегая этикой и презрительно поплевывая на мораль. И должна признаться себе — это ее не особо заботило, а временами даже нравилось. Их отношения с точки зрения нормального человека были неординарные. Лайтман приходил когда хотел, и можно сказать делал что хотел, а это хоть и раздражало ее, но вполне устраивало. Почему? Ответов было несколько. Он божественно трахался, даже будучи прилично под градусом не утрачивал навыков, правда становился болтлив и излишне хвастлив, что впрочем, не ухудшало качество секса. Да! Попробовав раз, хотелось еще и еще, да и зачем отказываться от предлагаемого удовольствия. Лайтман без предупреждения появлялся на пороге дома, окидывал ее сальным взглядом, смачно причмокивал, панибратски хлопал ее по плечу, довольно скалился и протискивался в узкую щель между ее телом и дверным косяком. К тому моменту, когда она заперев замок, возвращалась в гостиную, он уже скинув верхнюю одежду, по-хозяйски вольготно развалившись на диване, потягивал виски или красное вино в зависимости от настроения и от наличия горячительных напитков в баре. Далее все шло по однажды заведенному порядку. Она присаживалась рядом, они выпивали еще по бокалу, внимательно изучая друг друга, а затем как по команде вставали и молча шли в спальню, трахались и Лайтман сваливал прочь. Он никогда не оставался до утра, не было «разбора полетов» и утреннего кофе. Никаких ненужных эмоций и нежных чувств — чисто деловые отношения. Ты мне я тебе. Взаимное удовлетворение. Еще он помогал ей по службе. Частенько «отсматривал» ее подопечных определяя степень их лживости. Безвозмездно. По старой памяти. А может в благодарность за сексуальные услуги. Шэрон было как-то пофиг, главное, что не отказывал, откликался на просьбу, и очередное дело быстрее отправлялось в архив. И еще была Джиллиан. ДОКТОР ФОСТЕР. Валловски поерзала на кресле и забросила ноги на стол, полюбовалась изгвазданными в уличной грязи ботинками. Ей было сложно представить, чтобы такой маневр проделала всегда потрясающе сдержанная и элегантная Джиллиан. С первой их встречи, между ними как-то все не заладилось. Они не выказывали взаимной неприязни, но и о дружбе не могло быть и речи, даже банальное и ни к чему не обязывающее приглашение выпить кофе, было вежливо, с мягкой улыбкой, но отклонено. Неоднократно. Джиллиан всегда вела себя крайне настороженно. Она моментально дистанцировалась от нее, улыбкой, взглядом, изящным поворотом головы показав, что не желает сближения ни при каких условиях. Фостер никогда не демонстрировала своего превосходства, и не была высокомерной, она вела себя очень приветливо, разговаривала доброжелательно, на равных, прислушивалась к аргументам и брала их на вооружение, но при всем при этом, Шэрон ощущала холод, исходящий от Джиллиан и испытывала неприятное ощущение неполноценности — они женщины разного класса. Даже если им случалось заглянуть друг другу прямо в глаза, Шэрон казалось, что она смотрит на Фостер снизу вверх. И каким-то особым чутьем, выработанным за долгие годы следственной практики, детектив ощущала, что ее присутствие напрягает Фостер, и очень раздражает их особая близость с Лайтманом, которую Кэл особо и не скрывал. Хотя Джиллиан ни разу не позволила резких движений или слов в ее адрес, прячась за теплой улыбкой, но ледяной блеск чуть прищуренных голубых глаз, был значительно красноречивей всех ее обходительных манер. Ревность. Ничто другое не заставляет женщину ненавидеть, даже если она и не признается себе ни в том, ни в другом чувстве. Утонченная и стильная, умная и независимая, Джиллиан была всего лишь женщиной, причем одинокой, и как любая другая желала раздвинуть ноги перед мужчиной, в которого влюблена. — О! — Шэрон закинула руки за голову и сладко потянулась, самодовольно ухмыляясь — она не кончала университетов, не обладала особыми талантами и не имела докторской степени по психологии, но была в меру умна, наблюдательна и дотошна — работа научила. И неоднократно посматривая исподтишка на «сладкую парочку» Лайтман + Фостер, она видела то, что они так тщательно скрывали под маской дружбы. Их взгляды. Нежные, жадные, ревнивые … Не надо быть специалистом по лжи и читать эмоции по лицам, чтобы понять, что они неровно дышат по отношению друг к другу, но почему-то … Впрочем, Шэрон было без разницы. И ей доставляло злорадное удовлетворение, что Лайтман по уши влюбленный в красотку Джилл, жаждая нежного ухоженного тела, тем не менее, обходил ее постель за милю, предпочитая кувыркаться в кроватке с обычным копом. Может в память о своей бывшей жене, которая так же как Шэрон имела латиноамериканские корни и была неукротима в сексе. Улыбаясь своим мыслям, Валловски собрала документы на столе, сложив их аккуратными стопочками, карандаши и ручки бросила в верхний ящичек тумбочки. Достала из сумочки маленькое зеркальце и придирчиво рассмотрела лицо. Полные, чувственные губы исказила кривая ухмылка. Шэрон почему-то была уверена в том, что звонок Лайтмана не предвещал ничего хорошего. Вряд ли их встреча будет иметь отношение к работе. Расследование дела «жениха» зашло в глубокий тупик. «Любитель фиалок» уже более месяца никак не проявлял себя, затаился, заняв выжидательную позицию. Хоть дело и забрали федералы под свою юрисдикцию, убойный отдел их участка все еще отрабатывал разные версии, которые впрочем, снова и снова оказывались «пустышками». Объект «неукротимой любви» «душителя невест», Шэрон глухо фыркнула, мысленно исправляясь, Джиллиан Фостер все еще находилась в реанимации, и прогнозы на выздоровление были далеко неутешительными. Валловски согнала с лица гадливую улыбочку, потерла пальцами ноющий висок. Черт побери, она не желала зла Джиллиан, но и в особо расстроенных чувствах не находилась. Чисто по-человечески хотела, чтобы все образовалось, и финал не оказался трагическим. Фостер не сделала ей ничего дурного, она когда-то, как и Лайтман помогла ей выбраться «из петли», и они даже не делили одного мужчину на двоих. Шэрон не была дурой и прекрасно понимала, что секс и любовь это абсолютно разные понятия. И если Лайтману придется делать выбор, он о ней даже и не вспомнит. Тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, возвращаясь к звонку Лайтмана. Очень вероятно, что это скорее всего их последняя неофициальная встреча. Где-то в области живота тупо заныло. Жаль. Кэл не стал ничего объяснять, но в его хриплом, неприветливом голосе было нечто, что заставило Шэрон поежиться, как от холода. Лайтман был краток — приказал ждать его около входа в полицейский участок. ***** Она стояла под козырьком подъезда, прячась от вновь усилившегося дождя. Крупные тяжелые капли барабанили по мокрому асфальту, разлетались брызгами, пузырились на поверхности грязных обширных луж, ставших привычным элементом городского пейзажа. Странная выдалась весна. — Козел ебучий, — грязно выругалась Валловски, отскакивая в сторону. Притормозившая у кромки тротуара машина, подняла высокую волну, обдав женщину мелкими брызгами. Передняя дверка со стороны пассажирского сиденья широко распахнулась. Кипя от злости, Шэрон плюхнулась на мягкое кресло, обитое скрипучей кожей. — Отличная погода, не правда ли? Грозе уголовного мира бояться нечего, — слова издевательские, но выражение лица Лайтмана неопределенное, в глазах пустота. — Счастлива видеть величайшего лжеца, — ответила она в тон Кэлу, захлопывая дверь. — Почему это у тебя кислый вид? — он дернул уголком рта, — Неужели соскучилась? — Ты исчез, обещал позвонить, заглянуть на ужин, — начала она издалека, прощупывая почву. Кэл рассеянно посмотрел на Шэрон, словно пытаясь что-то вспомнить. Они ужинали пару раз в дешевой забегаловке, но ни разу у нее дома. Пожал плечами и тронулся с места. — Ты мог позвонить и предупредить, что наша встреча отменяется, — продолжала Шэрон капризным тоном. — Разве я этого не сделал? — с искренним удивлением в голосе спросил Кэл. — Забудь. Кот остался доволен, — Валловски начинала злиться, не понимая смысла их свидания. — Ты завела кота? — буркнул Кэл, вцепился в руль и наклоняясь над ним, прибавляя скорость. Машина ухнула в лужу, водяные потоки омыли лобовое стекло, на пару секунд лишив их видимости. — Можно подумать, что это тебя волнует. — Ты права, мне без разницы, — Лайтман растянул сомкнутые губы в безразличной ухмылке. — Я встречаюсь … — Рад за тебя. И почему ты считаешь, что это должно меня интересовать и … — бросил краткий взгляд на женщину, — Огорчать. Валловски отодвинулась на край сиденья, повернула голову к окну и уставилась на бегущие по стеклу водяные ручейки. Странно, оказывается ее волнует безразличие Лайтмана. — Кэл, тебе от меня что-то надо, ты решил встретиться, и ты же стараешься причинить мне боль. Вот уж чего он не желал так это чтобы ему предъявляли необоснованные претензии. Она весьма откровенно намекает, что между ними были КАКИЕ-ТО отношения. Полная чушь. Он совершил великую глупость, решив сегодня встретиться с ней. Она способна хорошо делать две вещи. Но ничто из них ему в данный момент не требуется. — Нет, я стараюсь объяснить тебе, что между нами ничего не было. Именно того, что принято называть отношениями. Он смотрел на нее честными глазами. — Ну конечно, это был банальный трах при необходимости. Опять эта его проклятая усмешка. Шэрон захотелось вмазать Лайтману по роже. — Именно, — его брови удивленно взлетели вверх. — Я что-то тебе обещал? — Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, спала я еще с кем-то или нет? — Меня не волнуют твои постельные приключения, впрочем, как и все остальные. Это твое личное дело. — Не понимаю, зачем ты просил меня о встрече. — Сам сомневаюсь в разумности своих действий. — Останови машину. Кэл, останови! Не знаю, кем нужно быть и какое адово терпение иметь, чтобы выносить твое присутствие. Постоянно! Мне жаль Фостер. — Не стоит! — крикнул он вслед убегающей женщине, распахнув дверцу машины, — Тебе все равно не понять. Потому что ты не она, — добавил Кэл тихо, рывком захлопывая дверь и стирая с лица дождевые капли, — Не она… Не вышло. Отчаяние накрыло его с головой, Кэл откинулся назад, вжимаясь всем телом в спинку сиденья, руки безвольно соскользнули с руля. От многодневной усталости гудела голова, веки казались неподъемными, держать открытыми глаза требовало усилий. Губы искривились в горькой усмешке. Он и Валловски абсолютно чужие друг другу. Она была всего лишь «карманным копом», изредка выполняющем «особое задание» в постели. А сейчас, как никогда Кэлу нужен был некто особый. Человек, в которого он бы смог вцепиться, чтобы устоять на ногах и не провалиться еще глубже в черноту одиночества, страха и боли. Ему нужен был друг. Настоящий, верный, понимающий и способный утешить. Но как выяснилось при ближайшем рассмотрении, достойной этого звания была одна единственная женщина — Фостер. К ней он мог заявиться в любое время суток, в любом виде и мог говорить о чем угодно, зная, что его поймут, успокоят, накормят, если надо отмоют от грязи и уложат спать. Милая, нежная, очаровательная, терпеливая, она всегда была рядом с ним. Она всегда, немного поворчав, спешила ему на помощь в любую непогоду. Ее улыбка, залечивала полученные в сражениях душевные раны, а легкие касания рук, остужали жар и избавляли от физических мук. — Она вряд ли протянет эти сутки. Спокойный и ровный голос, едва уловимая, безразличная, ничего не выражающая улыбка, из тех, что называют «дежурными», сокрушенное пожатие плечами и бегающий взгляд эскулапа обряженного в белый халат. Нервно подергивающийся уголок жесткого рта. И не естественно бледные с хрупкими для мужчины запястьями руки, теребящие карандаш в тонких заметно подрагивающих пальцах. Кэлу не нужны слова, он и так видит правду, которую тщательно пытается скрыть от него, бессильный что-то изменить медицинский гений. И он слышит: — Она не доживет до утра. Узкий бокс-палата, напичканный кучей умных и чувствительных приборов, густой запах антисептика, свежей крови и едва ощутимый, но уже мерзко щекочущий ноздри запах смерти. Он трус. Всегда был трусом. Самовлюбленный циник, с невероятно раздутым эго. Не верящий в чудеса. Он не мог сидеть рядом с Джиллиан и держать ее руку. Ждать ее последнего вздоха. Он сбежал. Отключил телефон и вот уже несколько часов накручивал круги по городу, ожидая сам не зная чего. ***** Он любил ее, хотел бы стать принцем из сказки и широким жестом бросить весь мир к ее ногам. Именно так как в ее любимых романах, до отвращения сентиментально и высокопарно. Но вместо этого оберегал ее от себя с той тщательностью, с которой охраняют лед от ярких лучей солнца в разгар южного лета. Используя проверенные на практике, и действенные методы — постоянно причиняя ей боль, испытывая терпение, оскорбляя и унижая. Он не выдержал, набрал ставший болезненно знакомым номер. — Пока все без изменений, — проговорил тихий и меланхоличный женский голос, — Если что-то произойдет, мы обязательно вам сообщим. Кэл не специалист по анализу голосов, но он звучит ровно, механически ровно. Дежурной медсестре действительно нечего скрывать. Все находится в состоянии неустойчивого равновесия. У Джиллиан сильное и здоровое сердце, лишь благодаря его невероятной жизнеспособности, она продержалась так долго, балансируя на самом краю. На сколько ей еще хватит сил? И теперь он вряд ли сможет попросить прощения. Он должен попросить у нее прощения. Если … Врачи не Боги и они ошибаются. Больше часа он сидел в машине, глядя на освещенные окна, скрытого за густыми кустами одноэтажного дома. Тихо шуршит по крыше «форда» и по молодой листве нескончаемый дождик, утешая и убаюкивая, бормоча понятные лишь каплям воды слова. Он столько раз приходил в этот дом, наверное, чтобы доказать обратное. Ничего не изменилось он все тот же эгоистичный циник и самовлюбленный хам с невероятно развитым эго. Любовь — ложь, и он по-прежнему свободен от чувств и переживаний, которые заставляют его ненавидеть себя и ощущать самым подлым ублюдком. Они с Фостер ничего не обещали друг другу, не давали клятвы перед алтарем, они были свободными людьми, вольными в выборе и действиях. Но каждый раз, переступая порог дома Шэрон, он понимал гнусность своего поведения, и ощущал себя предателем. У него всегда были наготове тысячи ответов, и все они звучали как оправдания. Она не могла рассмотреть под насмешками и язвительностью боль и тоску. Она не слышала в его голосе тех интонаций, что соответствовали его истинному состоянию, не пыталась учить хорошим манерам и никогда не смотрела с убийственной нежностью, вынуждая его чувствовать себя полным ничтожеством. Она была красива и хорошо трахалась. Ложась с ней в постель, он не боялся потерять и разрушить долголетние и правильные отношения. Случись, и в очередной его приход она захлопнет перед ним дверь, ему будет безразлично. Он знал, что она чувствовала себя обязанной ему, и ей нравился грубый и жесткий секс, без лишних слов и сантиментов. Он ненавидел себя. Он не сожалел, скорее презирал ее, использовал тело по прямому назначению, нырял в ее постель, отчаянно борясь и прячась от протестующей совести. Каждый раз напакостив Фостер, он чувствовал себя гаже не бывает, когда Джиллиан с ледяным спокойствием опускала железный занавес, холодно и снисходительно ему улыбалась. Он буквально ощущал кожей, как она внутренне съеживаясь от боли, безразлично пожимала плечами, избегая зрительного контакта — глаза не врут — и уходила прочь, гордо выпрямив спину и молча глотая слезы обиды, как обычно, не упрекая его ни единым словом. В те дни, когда было погано на душе, он ощущал отвращение к самому себе, потому что они вновь повздорили с Джиллиан на пустом месте, все его действия были на столь изощренны, и имели определенную цель — оттолкнуть Фостер от себя, заставить думать о нем как о беспринципном наглеце. А сейчас, как никогда ранее, почти потеряв веру в лучшее, он умирал от страха, видя как Джиллиан, ЕГО Джиллиан неотвратно падает все глубже в пропасть небытия. Он приполз сюда в этот тихий уютный мирок, желая вновь спрятаться от безжалостной и равнодушной правды рассыпающейся на осколки привычной и такой удобной жизни. Боясь даже подумать, как будет обходиться если … И трахнуть Шэрон бездумно, без сожаления. Испытать секундное, но облегчение. Это не было желанием, и примитивная физиологическая потребность организма оказалась не при чем. Просто несколько сладостных секунд вне реального мира. Как же он был мерзок сам себе. А может, как любому человеку, отчаявшемуся с разобранной на кусочки душой, в состоянии бесконечного ожидания потери и не имеющему возможности повлиять на ход событий, ему было нужно тепло человеческого тела, и слышать неважно чье дыхание рядом с собой. И… Он вышел из машины, сунув руки в карманы, постоял, задрав голову вверх, ощущая тяжелые шлепки дождевых капель на лице и плечах. И постучал в знакомую дверь. …небольшая спальня была погружена в спасительную темноту. Ни одному лучу света не удалось проникнуть внутрь сквозь плотно закрытые жалюзи и сдвинутые внахлест тяжелые шторы, во всем доме был погашен свет. Он жаждал темноты, он прятался в ней. Она была как бальзам для его больной, истерзанной ожиданиями души. Ничто кроме темноты, так хорошо не скрывает лица. В последние недели он стал ненавидеть человеческие лица, они слишком о многом ему говорили. И лишь в полной темноте он мог чувствовать себя спокойно, не всматриваться в выражения, не пытаться читать то, что тщательно скрывают от него. Не ловить сострадательных взглядов. Все, абсолютно все лгали. Он сделал вывод, что не существует в мире более виртуозных лжецов, чем врачи. Натренированные на человеческой боли. Сочувствующие, понимающие, обнадеживающие, терпеливые — все до единого — лживые. Он лежал на спине, совершенно спокойно, привычно вытянув ноги и скрестив их в щиколотках, безвольно сложив руки на груди. Не смотря на полную темноту, его глаза были закрыты. Он ощущал, как ее плечо лишь едва касалось его плеча. Он слышал, как она тихо дышит рядом, в унисон с ним. Ничего не получалось у них. И не получится — он знал это и спрашивал себя, зачем он вообще сюда пришел. Сегодня. Какого черта он проторил дорожку в этот дом, свернул не на ту улицу, не этим вечером, тогда год назад и приходил снова и снова. Что он здесь искал? От чего прятался? Самое лучшее — немедленно встать и тотчас уйти. Уйти, сохранив лицо, по-хорошему. Сказать, что все кончено. Хотя он никогда не считал, что между ними что-то было. Секс. Банальный и ничего не обещающий секс. Он сглотнул густую слюну, пытаясь побороть накатившую тошноту, желудок неприятно сжимался. Кэл не помнил, когда он последний раз ел нормальную пищу, сидя за столом не на бегу, запивая безвкусный гамбургер паршивым тепловатым кофе. Из больничного автомата. Сморщившись, он потер пальцами виски — голова плыла и кружилась. Но он не был пьян. И в каком-то смысле жалел об этом. Ему не удавалось надраться до отключки, до потери сознания, когда делается все абсолютно безразлично. В последнее время алкоголь перестал действовать на него. Нарушив тишину, она вопросительно прошептала его имя, повторила его несколько раз, не видя в темноте, как гадливо искривились его губы. Ее теплые пальцы требовательно скользили вверх и вниз по его руке. Он лежал без движения, молча, пытаясь найти в себе силы, чтобы встать, одеться и уйти. Но он чувствовал, что у него нет сил, словно его тело, окаменев, приросло к этой гостеприимной постели, где он никогда не встречал отказа. Ужасный день, дни, месяц, со всем его страшным напряжением, непростыми и болезненными ситуациями. Усилия, которые пришлось приложить, чтобы скрыть, как ему это тяжело, все это совершенно истощило его, лишило жизненной энергии. Он сегодня чуть не убил человека, если бы не полицейские, сопровождавшие подследственного, он бы его банально изувечил и придушил без сожаления. Молодой мужчина, попавшийся на торговле фальшивыми лекарствами. Его хладнокровное презрение и безразличие к пострадавшим людям разожгли в Лайтмане жуткую ненависть. Все, буквально все, что имело отношение к медицине, заводило Кэла с пол оборота. Скольких людей отправил на тот свет это симпатичный изувер, ради пополнения банковского счета? И кто может дать стопроцентную гарантию, что жалкая подделка, а не новый лекарственный препарат, на который возлагались большие надежды, вместо желаемого облегчения вызвала судороги, чуть не убив Джиллиан. Невероятно? Но вполне возможно. Он почувствовал легкое, едва заметное движение рядом с собой, но не открыл глаз. Она прикоснулась ладонью к его груди, сначала робко, а потом более настойчиво, процарапав ногтями вокруг соска. Кэл с отсутствующим видом отвел ее руку, не затрудняя себя объяснением. Ее кисть на мгновение зависла в воздухе, потом плавно опустилась Кэлу живот и скользнула ниже, нежными круговыми движениями поглаживая его, постепенно пробираясь к паху. Он знал, что она задумала, что сделает в следующую минуту, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы остановить ее и сказать, что ему надо уходить. Что она ему противна. Он противен сам себе. Словно во сне, Кэл расслышал шуршание простыней, негромко скрипнул матрас, она проскользнула к изножью кровати и склонилась над ним, поглаживая его ноги. Кэл почувствовал, как ее длинные волосы касаются его живота, щекочут бедра. Когда хотела, Шэрон была изобретательна в любви, она ловко умела работать губами и языком, как сейчас, обхватив ладонью его вялый член, она мягко сжимала его пальцами, обнажив головку, коснулась ее языком, и обхватив влажными ртом, размеренно посасывала. Несмотря на отвращение, на то, что у него трещала голова и его подташнивало, несмотря на то, что она его совсем не привлекала, она сумела постепенно, медленно, с бесконечной осторожностью и изобретательностью, настойчивостью и терпением возбудить его. Прикосновения ее рта было то нежным, то грубым. Она, то слегка его покусывала, то прибегала к легким поцелуям, зная, что она делает. Кэл откинул голову назад и еще плотнее зажмурил глаза. Он не чувствовал к ней желания и поэтому удивлялся что его тело дает ответную реакцию. Мозг оставался безучастным к любовной игре, Кэл пытался прогнать ненужные воспоминания о другой женщине, стыдясь своей сентиментальности. Когда, наконец, она добилась своего и подняла голову, тяжело дыша, кратко прикоснулась губами к его животу. Привстала, добралась до груди, и потом хотела поцеловать его в губы. Он увернулся и внезапно обхватив ее за плечи, резко привлек к себе, одним быстрым движением перекатился — грубо подминая ее под себя. Он стиснул ее голову, погрузив руки в облако густых темных волос, впился зубами ей в плечо и глухо постанывал. Он крепко закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица так близко от своего. Дальше он действовал, повинуясь инстинкту, требованиям своего напряженного тела, совершая отработанные до механизма движения — безжалостно сминал и тискал ее полную, соблазнительную грудь, с напрягшимися, твердыми сосками. Он просунул ладони ей под лопатки, потом они соскользнули к нежным округлостям ягодиц, он впился пальцами в мягкие влажные бедра, вынуждая ее раскинуть ноги как можно шире, подтянул к себе, чтобы изгибы их тел совпадали. Он уже дрожал от вожделения, кровь гулко ухала в висках, застилая пеленой и без того невидящие глаза, он приподнялся, желая как можно скорее вогнать налившийся и отвердевший член в жаркую глубину ее влагалища. Без сожаления и лишних раздумий — так делали, делают, и еще будут делать охваченные похотью мужчины. Шэрон ловко подстроилась под него, их движения убыстрялись, еще … еще … резче … глубже … сильнее … возбуждение нарастало … сердце кажется готово выскочить из груди. Она подняла ноги и высоко обхватила его спину, чтобы он мог проникнуть глубже … еще глубже в ее мягкую теплоту. Реальность стала расплываться, терять границы и точки опоры. Темнота … глубина … океан … бесконечное, прозрачное ярко-голубое небо … волны … он размеренно покачивается на них … слышит тихий, озорной смех … ему здесь рады … его принимают … он падает вниз … летит в эту бесконечную нежную голубизну … тонет … тонет в ее пронзительно серых искрящихся счастьем и любовью глазах. «Джилл. Джиллиан, Джиллиан. Нет. Не уходи … не оставляй меня. Джиллиан. Я люблю тебя. Прими меня. Возьми всего меня. Все мое существо». Она была настолько реальна, что стало страшно. Перед его мысленным взором — ее улыбающееся лицо. «Джилл … жизнь моя — молча призывал он. — Прости …» — Кэл, проклятье, ты делаешь мне больно! Он услышал этот чужой недовольный голос, словно пришедший из страшной дали, и этот вопль, словно ножом, отсек источник его жизненных сил. Его желание улетучилось. Голос вернул его в эту комнату, в темноту. Назад к ней. Он убил то настроение, которое Кэл так мучительно создавал в себе — и только для себя. Его фантазия разбилась вдребезги. Он всем своим весом рухнул на Валловски и лежал, совершенно не двигаясь. Как будто из него вышел весь воздух. Затем перекатился на спину. «Она не виновата в том, что случилось. Не виновата!» — убеждал он себя, и наконец, процедил сквозь зубы, словно делал ей величайшее одолжение, так тихо, что едва можно было разобрать: — Извини, если я сделал тебе больно, Шэрон. Наверно, я немного увлекся. А про себя добавил с горькой усмешкой: «Чем? Своими несбыточными мечтами и фантазиями». Не смотря на облом он не чувствовал ни малейшей неловкости оттого, что так быстро прошла эрекция, что он не сумел довести акт любви до достойного завершения для них обоих. «Акт любви?» ехидно ухмыльнулся Кэл своим мыслям «Прелестно, и где ты ее здесь рассмотрел? Любовь. Примитивный перетрах», — горько подумал он, и его передернуло, словно он коснулся чего-то мерзкого и липкого. Он почувствовал, как в душу вновь проникает и заполняет ее отвращение к самому себе и к Шэрон, хотя она ни в чем не виновата. Возможно, она испытывает к нему какие-то чувства, помимо благодарности. Иначе бы вряд ли так безропотно принимала его и терпела все его выходки. — Кэл, — ее голос звучал виновато, — Браслет от твоих часов врезался мне в спину. Мне, наверное, не нужно было ничего говорить как раз в тот момент, когда ты был на грани … когда вот-вот должно было … Он, особо не церемонясь, зажал ее рот ладонью, желая одного, чтобы она заткнулась. Он не хотел слышать ее извинений. Он не сказал ни слова, он просто еще мгновение лежал, прижавшись к ней, — мгновение, показавшееся ему бесконечным. Его сердце неровно и часто трепыхалось в груди, горло перехватило, и что-то мешало ему дышать. Он был благодарен ей за то, что она больше не стремится выразить сожаление. Наконец, он перевернулся на бок, свешивая ноги с кровати. Тяжело поднялся, отлипая от влажных смятых простыней. Кэл пошатываясь, загребая ногами разбросанные вещи, пересек спальню и вошел в ванную, запер дверь и прислонился к ней, чувствуя большое облегчение. Он нащупал рукой выключатель, зажег свет и заморгал от непривычно яркого, слепящего света. Стены, выложенные серым кафелем, плыли перед глазами, пол словно вздымался под ногами, норовя опрокинуть его. Вернулись головокружение и тошнота. Он, спотыкаясь, дошел до унитаза откинул крышку и его жестоко вырвало. Почти ничего не видя, одной рукой он нащупал кран и включил его, чтобы звук бегущей воды заглушил звук рвоты. Его рвало и рвало до тех пор, пока не вывернуло всего всего наизнанку. Когда чувство тошноты все же отступило и ему стало немного легче, он сунул голову под ледяную струю и подставляя ладонь, с наслаждением хлебал холодную воду, пока не заломило зубы, затем тщательно прополоскал рот и вытерся махровым полотенцем, уронив его под ноги. Он стоял, чуть покачиваясь, с закрытыми глазами и с опущенной головой, навалившись всем телом и крепко вцепившись пальцами в скользкий кафель раковины. В конце- концов Кэл поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Презрительно усмехнулся своему жалкому отражению. Да уж, то, что он видел, ему не понравилось. Покрасневшие, ввалившиеся глаза, серые круги под ними, подбородок, заросший седой щетиной, всклокоченные, торчащие в разные стороны волосы. Он заметил пятно ярко-красной помады у рта, оторвал кусок бумажного полотенца и с остервенением, расцарапывая кожу стер его. Но его ярость и презрение были направлена исключительно против самого себя. Они не касалась Шэрон, она не виновата. Виноват только он сам. Он больше не может, не должен приходить сюда и уж тем более трахать Валловски. У него просто ничего не получится. Он смотрел на свое зеркальное отражение — и вдруг, безо всякого предупреждения, его охватил панический безотчетный страх. В эти секунды он желал оказаться где угодно, лишь бы не в этом доме. Тишина в спальне гнетуще действовала на него. У него не было готовых ответов, что ему делать в этой ужасной ситуации. Отчаяние захлестнуло его. Он здесь тешит свое самолюбие, переживает, что у него не встал. Трусливо сбежал из больницы, опасаясь услышать страшные слова. Он обязан быть там. Рядом с Джиллиан. Не будь ее, ее постоянной заботы, и участия, бесконечного терпения и мягкой ненавязчивой любви, вряд ли он сейчас стоял перед этим паршивым зеркалом, жалея и презирая себя. «Будь все проклято! Проклято! Ты жалкое ничтожество» — мысленно прорычал он, тыкая пальцем в зеркальное отражение. И вдруг неожиданно его глаза наполнились слезами беспомощности, обиды и ярости — он даже испугался. В ту же минуту он ужаснулся до глубины души, что так постыдно потерял контроль над собой. Какую-то долю секунды ему хотелось ударом кулака разбить зеркало. Разнести на осколки это достойное презрения слезливое, потерявшее человеческий облик, отражение самого себя. Вот оно смотрит на него из глубины зеркала, скривив болезненную гримасу. Он хотел разбить хрустально-чистые воспоминая и образы Фостер, ее улыбку, ее нежность, ее понимание, которые хранит его усталый и измученный мозг. Хотел избавиться от чувства вины и поганого ощущения собственного ничтожества. Он не двигался. Его рука, сжатая в кулак так крепко, что побелели суставы и болезненно напряглись мышцы, так и не поднялась. Он резко закрыл глаза, не в силах больше смотреть на себя в эту минуту слабости, втянул воздух и обессилено привалился лбом к скользкой зеркальной поверхности. Постоял некоторое время неподвижно, пока не успокоился и не взял себя в руки. Выдав длинную нецензурную тираду, он повернулся и шагнул в душевую кабину, включил краны на всю мощь и ступил под безжалостно лупцующую тело и обжигающую кожу воду. Несколько минут спустя он вышел из-под горячего душа, взял банное полотенце и энергично растерся, повязал его вокруг пояса, прошелся пятерней по мокрым волосам, придавая им более-менее приличное состояние. Он почувствовал себя освеженным, больше похожим на себя — презрительно — насмешливым, сдержанным, полностью владеющим ситуацией. Он на долю секунды задержал ироничный взгляд на своем отражении, не понимая, как это может быть: он — сильный и здоровый, хоть и не молодой мужчина, пусть и не обладающий богатырским ростом, но у него хорошо тренированное и выносливое тело, для далеко не юного возраста. Хорошая голова на плечах, по уму он превосходит многих, у него язвительный и недоверчивый взгляд на мир и под стать ему характер, он крепко стоит на ногах, он талантливый ученый и неплохой любовник … И все же … на самом деле, он так уязвим. «Наш мозг — это очень хитрая и порой непредсказуемая штука, — думал он, — Он так тонко устроен, что человека очень легко вывести из состояния душевного равновесия. Даже такого как он. А логика сердца? Разве кто-нибудь может ее объяснить?» Отвернувшись от зеркала, он сделал глубокий вдох и приготовился к неизбежной сцене с Шэрон. Сегодня вечером он притащился к ней, хотя чувствовал, что этого не следует делать, они уже успели повздорить днем и сказали многое, что не стоило говорить. Они расстались. Вроде бы окончательно … и он так считал в то мгновение, когда она убегала от него в дождь. Он открыл дверь из ванной, зажмурился, войдя в наполненную тенями спальню, постоял несколько секунд, пока глаза не привыкли к темноте. В комнате было тихо, и он подумал, что может быть, Шэрон заснула — он был бы очень рад. Осторожно ступая, Кэл пересек комнату и присев на корточки, ощупал пол около постели, нашел свою одежду, которую небрежно скинул, раздеваясь, присел на стул и натянул носки, развязал полотенце, небрежно скомкав его, бросил под стул. Всунув ноги в трусы встал, водворяя боксеры на должное место. Он влез в толстовку, надел джинсы и уж застегивал пуговицы на ширинке. В этот момент, ослепляя, зажглась лампа на тумбочке у кровати, залив комнату желтым и мягким светом. — Ты что, сбегаешь? — резко спросила Шэрон. В ее голосе слышались возмущение и бешенство. Кэл повернулся к ней, широко осклабившись, не желая показывать свои подлинные чувства, привычно спрятался под маской фальшивой улыбки, натренированные мышцы лица в секунду приняли верное положение. Только он не мог смотреть Шэрон в лицо, возможно, кто-то и считал что ему не присуще такое чувство, как стыд, а зря — данное мнение было глубоким заблуждением. Сейчас Кэл был не в силах встретиться с ней взглядом. Он знал, что в ее глазах прочтет обиду и злость, а чувственные губы презрительно искривятся, поэтому смотрел в дальний угол комнаты. — Я должен идти, — спокойно, как нечто само собой разумеющееся сказал Кэл, присел на стул и начал надевать ботинки, все время чувствуя на себе сверлящий взгляд Шэрон. — Как ты смеешь! Подлец! — воскликнула она, даже не подумав взывать к его совести. Резко села на кровати, не удержав равновесие, рухнула на подушку, стукнувшись об изголовье. Сердитым движением подхватила край одеяла, натягивая его на себя, прикрывая обнаженную грудь. — Ты чудовище! Приглашаешь меня на встречу, хамишь и оскорбляешь мои чувства. Говоришь, что между нами никогда ничего не было, а потом, как ни в чем не бывало, приходишь сюда, не предупредив меня заранее, пьешь мой виски, тупо молчишь пялясь в телевизор, затем все же ПЫТАЕШЬСЯ заняться со мной любовью, — уничижительно фыркнув, Шэрон закинула назад упавшие на лицо волосы, — Причем не очень успешно и сваливаешь молча. Торчишь в ванной, черт знает сколько времени, оставив меня на взводе, — она сердито посмотрела на него и добавила тем же резким обвиняющим тоном, — Потом украдкой возвращаешься сюда и спокойненько с видом праведника, начинаешь одеваться в темноте, как будто ты ничем мне не обязан. Ты явно собирался потихоньку смыться, — Шэрон замолчала и сузила глаза, — Отправиться к ней? Не понимаю, какого черта ты снова притащился ко мне с побитым видом, устал караулить около постели … Шэрон вдруг заткнулась, видимо заметив, как на мгновение исказилось его лицо, он не сумел быстро скрыть терзающие его чувства. Он поежился как от ожога, скривился, вскочил со стула и нависнув над женщиной, резко замахнулся, с трудом сдерживая гнев. Скрипнул зубами, понимая, что она права. Со свистом втянул в себя воздух, давя желание влепить ей затрещину. Присел на край кровати и взял ее за руку. Ему хотелось уладить все по-хорошему, расстаться с ней по-дружески. Она вырвалась и скрестив руки, прижала их к груди, занимая оборонительную позицию, он оттопырил губы и безучастно пожал плечами, наблюдая за тем как она, пытается сдержать злые слезы, готовые пролиться из ее темных глаз. — Не передергивай, не строй из себя оскорбленную невинность. Ты могла не пустить меня на порог. Вышвырнуть вон. Захлопнуть дверь и послать к чертям. Но ты была рада, что я пришел, твое лицо мне это сказало. И не говори нет, дорогая. — Зато теперь сожалею, что уступила и проявила жалость, — выдохнула она, закашлявшись при этом. — Жалость, ко мне? — не стоит разыгрывать из себя мать Терезу, ты просто хотела трахнуться. В последний раз. — Пошел к черту! Он плотно сжал губы и не смотрел на нее. Его лицо было спокойно, на нем не отражалась ни единая эмоция, ничего — абсолютное безразличие. Но в душе он ощущал жуткую неловкость. Тем более, что она была права. Может это и есть жалость. Она была той женщиной, кто не проявлял любопытства и не пробовал ковыряться у него в душе, расспрашивая о самочувствии. Что его очень устраивало. Ему было не понятно, но и не было желания вдаваться в подробности почему. Шэрон молча, и безропотно раскрывает ему свою постель. Значит хочет, было бы наоборот, она смогла бы легко избавиться от его присутствия. С ее то возможностями и выучкой копа. Она по-своему истолковала его сдержанность и отрешенность. — Извини, что я испортила тебе все в последнюю минуту, Кэл, — прошептала она, пойдя на попятную, ее голос немного смягчился, она теперь говорила каким-то заискивающим тоном. — Без разницы, — проронил Кэл и всунул ногу в ботинок, понимая, что нужно как можно скорее сматываться из этого дома. — Мне нечего тебе прощать, — ответил он достаточно холодно, стараясь быть терпеливым, — Поверь, это все не имеет значения — честное слово, Шэрон. Она услышала какую-то странную ноту в его голосе. Она не понимала толком, что это такое, но все равно вспылила. — Это имеет значение для меня, — резко ответила она, от ее наигранной мягкости не осталось и следа. Поскольку он не отвечал, она воскликнула с горячностью: — Сегодняшний день окончательно доказывает мне это. — Доказывает что? — спросил он утомленно. — Что ты приходишь ко мне, когда хочешь ее. Ты даже не подозреваешь, что в момент оргазма выкрикиваешь ее имя. Ты используешь меня самым непотребным образом. Я миллион раз задавала себе вопрос — почему ты ее бережешь от себя. Почему позволяешь другим ее использовать по назначению. Ревнуешь, бесишься, следишь, но не даже не пытаешься трахнуть. Его удивило, что она, сама того не зная, догадалась о настоящей причине, но всего лишь неопределенно хмыкнул, встал и потянулся на пиджаком, висящем на спинке стула. Движения Кэла были порывистыми. Он отошел от кровати. — Я не использовал тебя, — возразил он и плотно сжал губы, взглянув на дверь, удивляясь легкости своей лжи. — Я не использовал тебя, — зло передразнила его женщина, ее губы презрительно скривились, — Еще как использовал. — Прелестно, — он сунул руки в карманы и уставился на Шэрон, — Использовал. Отлично, а почему ты терпела? — А у тебя нет ответа? Невероятно, — она наигранно расхохоталась, — Ты же все всегда знаешь, — Шэрон покрутила рукой около своего лица, — Ты же все можешь прочитать, по подергиванию мускул, морщинкам, складочкам, приподнятым бровям … — Не было особой нужды, меня все устраивало. Мы с тобой ни о чем не договаривались. У каждого своя собственная жизнью, между нами ничего не было и не могло быть, кроме секса. Мы всегда считали, никаких обязательств. — Подсказывать не буду, — она вытянулась на постели, и перед тем как натянуть на голову одеяло, проговорила, — Ты сам ответил на вопрос. Кел остановился, сдерживая поднимающееся раздражение. Наступила неловкая пауза. — Мне пора идти. Я очень опаздываю. — это было сказано довольно ровным и спокойным тоном, но внутри у Кэла все кипело. Он пересек комнату, никак не попадая руками в рукава пиджака. — Давай-давай, убирайся отсюда! Иди к своей даме сердца. — Ты стерва, Шэрон, — бросил он ей в лицо, стоило лишь ей снова вынырнуть из-под одеяла. Она истерически рассмеялась сквозь слезы, которые мешали ей видеть, потом провела рукой по глазам, пытаясь найти хоть каплю силы и совладать с собой, но безуспешно. Подавив рыдание, она закричала: — Я стерва? А кто ты? Ангел? Должна признаться, одно мне любопытно: почему ты снова и снова приползаешь сюда, в мою постель, взведенный до предела и мечущийся от неосуществленного желания, готовый трахаться с кем угодно, если кто-то другой владеет твоим сердцем. А сейчас? Если я не ошибаюсь, врачи не дают ей не малейшего шанса. Она там под капельницами, еле дышит, а ты приперся ко мне с одной мыслью выебать Шэрон-давалку. Неужели ты настолько … — она не закончила фразу, увидев, как он изменился в лице от боли и отчаяния, сообразив, что перегнула палку обвиняя его, коснулась чего-то особенного слишком сокровенного того в чем он не желал признаться даже самому себе, того что безумно боялся. Она ни разу не видела такого выражения лица у Кэла. Наверно если бы убийство могло разрешить его проблемы, он бы не задумываясь, свернул ей шею. Он сжав кулаки и сцепив зубы, замер посредине комнаты, и казалось не дышал, пожирая ее … она не могла дать характеристику этому взгляду, что застыл в его прищуренные глаза. — Ты повторяешься, милая, — прозвучало холодно и презрительно с ленивым пренебрежением, но Шэрон невольно съежилась от страха. — Кэл, прости меня, — в ту же минуту извинилась она, полная раскаяния. Ей стало по-настоящему жаль его, она испугалась, что зашла слишком далеко. Она выпрыгнула из кровати и путаясь в рукавах, накинула халат. — Кэл, прости меня! Я не хотела! Я, честное слово, не хотела быть жестокой и причинить тебе боль. Я люблю тебя, Кэл, — непроизвольно вырвалось у нее. Пожалуйста, прости меня. И забудь о том, что я только что говорила. Он не отвечал. И больше не смотрел на нее. Ее больше не было в его жизни. Он вышел на улицу, под дождь. Глубоко с хрипом вздохнул, втягивая в себя сырой и прохладный воздух. Дверь за ним глухо захлопнулась. Щелкнул замок. Это был конец. Конец того чего не было. Для него. С какой-то потрясающей ясностью он вдруг понял, что используя Шэрон в качестве сексуальной игрушки, он причинял боль Джиллиан, однажды ранив ее, когда заставил поступиться принципами и солгать, а затем методично расковыривал больное место, приходя в офис благоухая чужими духами и запахом секса. Он поднял воротник пиджака и пробежал через лужайку, открыл дверь своей машины и быстро сел в нее. Машина с ревом рванула с места. Он вцепился руками в руль, на его лице застыла маска ярости, на виске пульсировала жилка. Он не заметил, как доехал до дома Фостер, притормозил и остановился. — Можно я переночую в твоей гостиной на диване. Страшно не хочу домой. — Конечно. — Спасибо. Воспоминание оказалось столь ярким и объемным, что Кэл с трудом удержал стон и скрипнув плотно стиснутыми зубами, лишь шумно выдохнул. Он не желал смиряться с мыслью, что может наступить момент не возврата, и он больше не сможет подойти к этой двери, постучать, прислушиваясь к движению в доме, ожидая появления Фостер. Не увидит ее улыбки и обеспокоенного взгляда, ее рука легонько не коснется его груди, и не будет обмена все понимающими взглядами, тех особенных теплых мгновений их дружеских объятий, когда не нужны слова, когда просто хочется вдвоем слушать тишину. Все его существо противилось такому развитию событий. Прошлое и настоящее сплеталось в мыслях хитрым запутанным клубком. Несколько минут Кэл сидел, стараясь привести в порядок хаотически скачущие обрывки воспоминаний и недавнего разговора, успокаивая издерганные нервы. В его глазах застыло тревожное и отсутствующее выражение. Голова болела, тупо ныла поясница, а в ушах еще звенели злые слова Валловски. Она проявила крайнюю несдержанность, которую нельзя объяснить никакими обстоятельствами. Кэл вдруг неожиданно осознал, что в его поведении по отношению к Шэрон не было ничего, за что он должен был казнить себя. Он брал, она давала, не протестуя и не сопротивляясь. Он должен извиниться перед Джиллиан, она пострадавшая сторона в этом неправильном треугольнике. Кэл вспомнил те гадости, что слетали с искаженных ненавистью, чувственных губ Шэрон. Ее грубые слова о другой женщине в его жизни, были как удар ниже пояса. Особенно при сложившихся обстоятельствах. Но совершенно очевидно, что она била отнюдь не наугад. Кэл помнил ее лицо, искаженное ненавистью и злобной радостью, Шэрон не просто высказывала свои предположения — она была уверена в своих словах. Неужели это так очевидно, что Валловски прочитала на его лице все, что он скрывал с такой тщательностью. Его любовь к Джиллиан. Реальности жизни ясно предстали перед ним, Кэл дернулся, словно только что получил сильную оплеуху по лицу. Сердце предательски сжалось: осталось так мало надежды, что Джиллиан когда-нибудь станет принадлежать ему. Возможно, уже сейчас она … Кэл стиснул ладонями виски, качая головой, уперся подбородком о рулевое колесо. Лайтман зажмурил глаза, его лицо исказила гримаса отчаяния. Его любовь безнадежна и у нее вероятно нет будущего.