Fever ray

      Бэм расположился на диване, не веря своему счастью. Он ликовал: он так боялся, что Вилле отвергнет его скромный дар, да и его самого ко всем чертям отправит, но сегодня удача явно была на его стороне, демонстрируя свою голливудскую улыбку. И Бэм не мог упустить этот шанс, просто не имел права. Сначала он не знал, куда себя девать от смущения, но первый успех окрылил его. Спустя каких-то десять минут он уже вовсю развлекал Вилле, рассказывая всякие истории из своей жизни и просто услышанные где-то байки. Вало разве что не хрюкал от смеха, ему давно не было так весело. Он уже и думать забыл, что совсем недавно сидел на этом самом диване и охал, как старая развалина, проклиная всё на свете. Рядом с Бэмом было так приятно находиться. Он заражал своей энергией и позитивом, казалось, возьми он в руки обычную лампочку, та сама и засветится. С его приходом даже безликий гостиничный номер стал казаться Вилле по-домашнему уютным.       Ну, и конечно, не обошлось без выпивки. Сначала парни выпили «за встречу», затем друг за друга и всех многочисленных знакомых, а после, когда список знакомых иссяк, недолго думая, и «за красоту момента». Бэм даже начал жалеть, что не захватил с собой камеру. Вилле вёл себя так непринуждённо, так раскованно вдали от вечно окружающей его толпы папарацци пополам с фанатами, он был такой настоящий… Это был его шанс узнать Вилле с новой стороны, не в образе придуманного им «Инфернального Величества», а как обычного живого человека. Хотелось запечатлеть на плёнке каждую улыбку, касающуюся его губ, каждое движение, но… зачем? Ведь у Бэма при себе имелся самый надёжный из всех носителей и жёстких дисков, вместе взятых, имеющий неоспоримое преимущество перед ними: он не сможет стереть всё туда записанное, даже появись у него такое нелепое желание, и никто, кроме него самого, не смог бы увидеть это. Да и он бы и не посмел разрушить всё очарование этого вечера съёмкой на долбаный кусок пластика, зная, как безмерно устал от этого Вилле.       А потому Бэм старательно запоминал всё, что видел и слышал сейчас: смех Вилле, его искрящиеся весельем глаза, тень от длинных ресниц на его щеках, прелестные ямочки, отзывающиеся на улыбку таких ярких, как цветы в подаренном букете, губ и непередаваемый, пьянящий круче любой выпивки, запах его кожи… Бедняге Бэму просто сносило от всего этого крышу. У него ощутимо кружилась голова, а сердце отплясывало лихую тарантеллу. Вилле в приступе хохота откинул голову назад, явив взору Бэма шею с бьющейся в истерике жилкой. Марджера ощущал себя вампиром, мучимым неутолимой жаждой, но не крови, а желания отбросить все приличия, разодрать в клочья одежду, скрывающую преступно прекрасное тело, и выпустить, наконец, на волю неистового зверя внутри себя. Ему даже чудилось его рычание. Отсмеявшись, Вилле перевёл глаза, в которых водили хороводы зелёные чертята, с потолка на Бэма и признался: – Знаешь, я планировал провести этот вечер в постели, и когда ты постучал, я хотел отправить тебя куда подальше, но… я тогда не знал, что это ты. И вообще… что с тобой можно так приятно провести время, – он открыл очередную бутылку, налил и поднял бокал, показывая, что пьёт за Бэма. – Я очень рад это слышать, но… тебе вовсе незачем отказываться от своих планов, – томно промурлыкал Бэм, плохо понимая, что и как говорит. Вилле поперхнулся. Он оценил двойное дно этой фразы, так как сам был мастер выдавать подобные на радость журналистам. Бэм бросился хлопать его по спине, забыв убрать руки после того, как Вало откашлялся. Сквозь тонкую ткань рубашки он чувствовал исходящее от него тепло, легонько поглаживая спину любимого. Он так боялся спугнуть этот момент нежной близости, что дышал через раз. Вилле же незаметно для них обоих наслаждался этой нечаянной лаской, смежив веки. То, что он сейчас чувствовал, было необычно и потому ещё более приятно. Тем временем, ладони Бэма плавно переместились на его худенькие плечи: – Ты так напряжён…ну же, расслабься, – уговаривал Бэм, продолжая неспешный танец рук. Он чувствовал себя музыкантом, прикасающимся к прекрасному, бесценному инструменту. «Инструмент» же довольно мурлыкал, как сытый кот, которого чешут за ушком. – Ммм… знал бы я раньше, что в тебе пропадает такой массажист, всегда бы брал с собой в туры…– пробормотал, млея, Вилле. – А просто так не взял бы? Ну, скажем, за красивые глаза, – рискнул спросить Бэм. Ему было безумно приятно, но, вместе с тем, эти слова чуть задели его за живое. – Просто так только кошки родятся. Хотя, знаешь… глаза у тебя действительно красивые… – Вилле медленно повернулся лицом к Бэму, вглядываясь прямо в предмет их обсуждения. Бэм от неожиданности замер. Услышать такое от Вилле дорогого стоило! И он совсем рядом! Стоит только чуть приблизиться, и… но Бэм не мог. Его точно льдом сковало, и от этого обжигающее дыхание финна казалось совсем уж нестерпимо горячим. Его глаза гипнотизировали, не давая думать ни о чём другом. Глядя в них, Бэм чувствовал, что его затягивает в пучину, из которой нет возврата. Ресницы смыкаются, и на его сердце словно захлопывается стальной капкан. Но в этих нереальных глазах не было ничего, кроме пляски шальных чертят и любопытства. Как же отчаянно ему хотелось, чтобы там было ещё кое-что… Бэм нервно сглотнул, кадык забегал вниз-вверх, выдавая его волнение. Вилле это почему-то показалось ужасно смешным, и он, даже не пытаясь сдержаться, заржал. А Бэма это вывело из оцепенения и заодно из себя. Какого хрена вообще он себе думает?! Бэм не клоун, чтоб над ним потешаться. Он цепко схватил Вилле за плечи, притянул к себе и грубо поцеловал, буквально затыкая ему рот своим языком. Вилле опешил и попытался вырваться, но скейтер и не думал его отпускать, лишь сильней прижимался к нему, будто желал стать его неотъемлемой частью. Вилле пытался материться, пихался, брыкался и вообще всячески выражал своё недовольство, но выходило лишь слабое мычание и рычание. На тычки Марджера внимания не обращал никакого, лишь тихо охнул, когда кулак Вилле слишком близко познакомился с его рёбрами. Вало отчаянно бился в его руках, словно пойманная птичка, но вдруг успокоился, будто сдаваясь. И тут Бэм отпустил его. – Не смей…смеяться…надо…мной…никогда…не смей, понял? – он задыхался, и слова разделялись судорожными вздохами, – Мои чувства – не игрушка. Я живой человек, Вилле! И я здесь не просто так, блин, от нечего делать, мотаюсь за тобой по свету. Куда ты, туда и я. Потому что иначе никак. Я к тебе цепью прикован, понимаешь? Грёбаной цепью. Вот здесь, – он схватил руку Вилле и прижал к своей груди, в которой, как узник в темнице, натыкаясь на стены, сходило с ума бесноватое сердце. – Если ты далеко, то она натягивается, и тогда я просто не могу! Я с ума схожу, понимаешь? Тебе смешно, а я… мне больно, Вилле. Мне так больно, что я готов на всё, лишь бы не слышать её звон. Голова Вилле дёрнулась, как от пощёчины. Говоря всё это, Бэм сжигал его глазами, будто одних слов было мало. Вилле же избегал смотреть в них, боясь того, что в них кипело. То, что говорил Бэм, было странно, дико и… неправильно. – Хочешь ты того или нет, но я люблю тебя. И буду любить до конца. Потому что проще вырвать это сердце, чем тебя из него, – жёстко и горько закончил Бэм. И затаил дыхание, ожидая реакции, как подсудимый приговора. Он держал ладонь Вилле своими так, будто от этого зависела его жизнь. Вглядывался в его глаза, отчаянно ища в них что-то. «Скажи же что-нибудь, просто скажи хоть что-то!», - безмолвно молил его взгляд. Вилле чувствовал, как дрожат его пальцы, и его самого вдруг охватила непонятная дрожь. Конечно, ему не впервой слышать признания, но в основном это были пьяные малолетки из несметной армии его фанатов, которым такое по статусу было положено и потому простительно, а тут… это было другое. Бэм, произнося эту пламенную речь, был абсолютно серьёзен, а глаза… Глаза горели каким-то отчаянным огнём, как у человека, которому уже нечего терять. Вилле про себя чертыхнулся. Всё ведь было так хорошо, зачем же он всё так безбожно портит?! «Я люблю тебя» - вот три слова, дающие начало любой трагедии. Что же делать? Что, чёрт возьми, с этим делать?! Так, спокойно. Главное, не подавать вида, а там… что «там», Вилле совершенно не представлял. Мысли крутились в его голове, как уж на сковородке, хотя внешне он оставался совершенно спокоен, даже холоден. Хотя…Чего он так разволновался? Это же Бэм, известный своими постоянными приколками над окружающими. Это наверняка всего лишь одна из них. Он мягко, но настойчиво освободил свою руку из плена нежелающих его отпускать пальцев Бэма, взял со столика сигареты и прикурил, внутренне готовясь ко всему. – Бэм…а ты ещё, оказывается, и хороший актёр, – невозмутимо проговорил он, прикладывая большие усилия к тому, чтобы в голос не прокралась та дрожь, что охватывала его тело. – Но мы сейчас не на твоем шоу, ты забыл? Ты заканчивай с этим, ладно? Это становится не смешно. Бэм дёрнулся, будто сквозь него пропустили ток. Закусил губу, пряча глаза. Вилле совсем не воспринимает его всерьёз, вот и сейчас решил, что его слова всего лишь очередная шутка. А чего он ожидал? Что он бросится к нему на шею с обещаниями вечной верности? Ага, как же. Скорее сам Иисус спустится с небес на эту грешную землю, чем эти абсентовые глаза посмотрят на него не с насмешкой, а с нежностью. «Какой же ты дурак, Марджера, просто неисправимый идиот. Припёрся сюда, когда тебя совсем не ждали, да ещё и с веником, как женишок недоделанный…». Его сжигали одновременно стыд, обида и всепоглощающий страх… страх того, что сейчас Вилле выставит его отсюда и повелит никогда больше не попадаться ему на глаза. Но он не был бы собой, если бы просто взял свои слова обратно, сказав, что так неудачно пошутил, и, извиняясь, ушёл отсюда поскорее. Нет! Если жизнь и научила его чему-то, так это тому, что нельзя сдаваться. Сколько раз он падал со скейта, ломая кости и набивая шишки, пытаясь выполнить тот или иной крутой трюк, но, в конце концов, всегда осваивал его, чтобы броситься покорять новую вершину. Так и здесь. Он не может бросить всё сейчас, когда его мечта близка к исполнению как никогда! Только не теперь. Он не отступит. Бэм встряхнул головой, словно отмахиваясь от всех сомнений, и собрался, его наполнило то самое чувство решимости, как раньше. Он был готов броситься в абсентовый омут с головой. – Нет, Вилле. Я вовсе не шутил, говоря всё это. Я серьёзен, как никогда, чёрт меня возьми! И я… даже не думай меня перебивать! – он повысил голос, видя, что Вилле уже открывает рот, чтобы что-то возразить. – Не смей воспринимать меня несерьёзно! Я давно уже не сопливый ребёнок, я способен принимать взрослые решения, понятно? – И что же ты решил? – насмешливый взгляд зелёных глаз встретился с бешено плясавшим голубым пламенем, и, будто обжегшись, стушевался. Бэм вознамерился идти до конца. Вилле глубоко затянулся, выпустил дым тонкой струйкой, а потом быстрым движением пальцев раздавил сигарету и бросил в пепельницу. Бэму вдруг подумалось, что и с людьми он обращается так же: вытягивает всё, что возможно из человека, как дым из этой сигареты, а после, когда тот становится бесполезным, безжалостно выкидывает из своей жизни. Он со вздохом мотнул головой, избавляясь от этой мысли. И как, однако, странно действует на него алкоголь… – Что я трахну тебя, Вилле. Здесь, сейчас и хочешь ты того или нет, но я сделаю это, – вкрадчиво сказал Бэм, подаваясь вперёд, и Вилле похолодел.