Печать Бастет: Осколки душ

«Потерять сознание дважды за сутки – это надо ж ещё умудриться!» - почему-то именно эта мысль всплыла в голове Пеплогривки, когда она очнулась на холодном полу в полумраке комнаты Воробья. По выбеленным стенам ползли тени, полоска света от уличного фонаря проникала через окно и, изгибаясь, текла к самой двери. Не было одеял, взволнованных лиц и теперь уж точно некому было подать стакан воды – со всех сторон девушку окружала холодная, мрачная пустота. Боль во всем теле преследовала её, но сильнее всего она была в области живота – там, куда Воробей положил руку прежде, чем Пеплогривка потеряла сознание. Девушка вспомнила его жуткий рассказ о разрушении внутренних органов и поморщилась, но, не ощутив никаких серьезных повреждений, понадеялась, что он просто пытался запугать её. Подтянув к груди онемевшие ноги, Пеплогривка кое-как встала на колени, а затем закусила губу, подавив сильный приступ тошноты. Её шатало из стороны в сторону, а в глазах мутилось – голова болела так, словно Пеплогривке по ней ударили со всей силы, хотя ничего такого она не помнила – только жуткую улыбку Воробья и его мутный взгляд. А ещё, какие-то слова, нечто очень важное, что он сказал ей, прежде чем уйти… Пеплогривка неожиданно ощутила, как сознание прояснилось, вскочила на ноги, подбежала к выдвижному ящику и рванула его на себя. Там лежало пять телефонов. Разных, дорогих и дешевых, новых и совсем старых, потрепанных временем , связанных лишь одним обстоятельством – все они когда-то принадлежали убитым. Несколько секунд Пеплогривка напряженно всматривалась в только что обнаруженную ей улику и не могла ничего понять. «Ты уж позаботься, чтобы это нашли», - вот так сказал Воробей, прежде чем уйти. То есть, он хотел, чтобы о нём узнали? Но… Зачем? Этот жуткий парень так долго скрывался за маской слепого мальчика, который даже мухи, казалось, не мог обидеть, старательно прочищал мозги множеству свидетелей только для того, чтобы ни с того ни с сего взять и сдаться? На первый взгляд, это было лишено всякого смысла, но если в деле были как-то замешаны Охотники, ясное дело, что те не делали ничего просто так. Во всем этом был какой-то смысл, оставалось понять только, в чём он заключался. Пеплогривка решила пока не трогать улику, а оставила всё, как есть, но выдвижной ящик не задвинула, а оставила открытым. Прежде чем выйти в коридор, она на всякий случай проверила шкаф и не зря: там нашлась пара деревянных кольев, которые по официальной версии считались орудием убийства, а также лопата и ворох грязной, кажется, даже с пятнами крови, одежды. У девушки тряслись руки, то ли от усталости, то ли всё от того же потрясения, но она старалась сохранять самообладание. Первым делом, Пеплогривке следовало решить, как поступить дальше. Ясное дело, надо обо всём рассказать, вот только кому? Лучше, конечно, начать с Орешницы – она гораздо спокойнее примет правду, ведь Воробей не был её родственником. Но где сейчас искать Веллингтон? Может быть, она всё ещё в лаборатории Хогена? Пеплогривка решительно захлопнула дверцы шкафа и вышла в темный коридор. Посмотрела на часы, которые отсчитали ровно полчаса от разговора с Воробьем – не так уж и много времени прошло. Девушка подняла голову - впереди неожиданно замаячил свет, идущий с первого этажа. С замиранием сердца она вспомнила о том, что ещё говорил Воробей: Остролистая должна была прийти сюда за какой-то книгой. Пеплогривка замерла на месте, не решаясь идти дальше. Промолчать она перед подругой она, конечно, не могла. Но прежде чем сходу выкладывать все черноволосой… Нужно было успокоиться и самой всё хорошенько обдумать. Девушка надеялась, что Орешница тоже была здесь – тогда, если у них появиться шанс остаться наедине, они могут обговорить все между собою прежде, чем шокировать подругу. Но если Остролистая пришла одна… Остается только надеяться на её привычное спокойствие и холодную непоколебимость. Подумав об этом, Пеплогривка даже испугалась, что Остролистая и вовсе может начать воспринимать брата, как преступника. Девушка не знала, как далеко простиралась душа черноволосой и не была уверена, что семья для неё важнее долга перед обществом. Остролистая действительно пришла в дом не одна. Но с ней была вовсе не Орешница, даже не Львиносвет – под лестницей, опершись на подлокотник кресла, стоял мужчина средних лет, возрастом примерно как Ежевика, облаченный в местную военную форму темно-синего цвета. Услышав шаги Пеплогривки, он неожиданно поднял голову, и девушка встретилась с выразительным взглядом его голубых глаз, в котором прочитала неподдельное удивление. - Эй, Остролистая, смотри сюда, - крикнул он куда-то в сторону. – Я сомневаюсь, что это твой брат, а ты не говорила, что здесь будет кто-то ещё. Пеплогривка раздраженно фыркнула. Она отмахнулась от незнакомца и спустилась по лестнице на первый этаж, где встретилась с Остролистой, вышедшей из двери в углу комнаты, которую Пеплогривка раньше не замечала, почти нос к носу. Девушка выглядела очень усталой, особенно по сравнению со вчерашним днем, но она мигом прибодрилась, когда увидела перед собой сбежавшую подругу. Брови Сэттер поползли наверх и нут же вновь надвинулись на глаза, губы сжались, и на её лице застыло крайне недобродушное выражение, от которого Пеплогривке стало не по себе – на самом деле, девушка в первый раз видела, чтобы Остролистая по-настоящему злилась, а о том, чтобы стать объектом этой самой злости, она не задумывалась даже в самых жутких кошмарах. За всеми этими потрясениями Пеплогривка как-то забыла совсем, что сбежала из дому без спроса и теперь должна была как-то оправдаться, но голова её в этот момент, разумеется, была забита вовсе не этим. - Где тебя, черт возьми, носило?! – раздражение Остролистой было нешуточным, и в любое другое время Пеплогривка, скорее всего, испугалась бы её тона. – Ладно бы просто убежала, это ещё можно понять, но ты и ночевать не пришла, когда в городе такое творилось! Ты хоть знаешь… - Знаю, - оборвала её Пеплогривка. – Но сейчас это не так важно… - Если бы с тобой что-нибудь случилось… - та даже не дала ей договорить. – У тебя есть голова на плечах? Нельзя ходить черт знает где среди ночи без способности, когда мало того, что убийца бродит по городу, так ещё… - Вот именно, что есть! – неожиданно даже для себя разозлилась Пеплогривка. – Я не дурочка, Остролистая, и знаю, что делаю! Я вполне могла за себя постоять, недаром же ты сейчас видишь меня перед собой в добром здравии, - она неожиданно сморщилась, вспомнив о ломоте в теле и жжении, оставшихся от встречи с Воробьем, - а не мой хладный, растерзанный труп в подворотне… В комнате повисла тишина. Подобное откровение, кажется, слегка шокировало Остролистую, и она замерла, не решаясь больше ничего сказать. Пеплогривка старалась унять поднимающуюся в груди злость, потому что внезапно почувствовала, как её бросило в холод – так уже бывало раньше, ещё в самом начале, когда девушка только поступила в Бастет. В такие моменты обычно появлялась Листвичка со шприцом или кто-то удачно втыкал нож ей в ногу… Но сейчас всего этого не было, и Пеплогривка впервые за долгое время вспомнила об угрозе, которая нависнет над ней, если девушка не сможет держать себя в руках. Вспомнила она и о лекарстве, которое в последнее время вновь забывала принимать. Стало как-то совсем не по себе и захотелось присесть, но Пеплогривка не могла себе этого позволить. - Способности вернулись? – неожиданно спросила Остролистая, разогнав рой охвативших девушку раздумий. - Нет! – ответила она достаточно раздраженно, но уже не настолько яростно. Затем вздохнула и взглянула на подругу усталым взглядом. – Знаешь, я никогда бы не подумала, что ты так на них полагаешься. Мне всегда казалось, что ты сильная, а значит, воспринимаешь свои, да и чужие способности только как поддержку, удобное средство для достижения цели, а значит, можешь сражаться и без них. Но теперь я не уверена. - Это что… Такое оскорбление? – нахмурилась черноволосая, и у Пеплогривки кольнуло в груди. - Эй-эй, вы можете выяснять свои отношения, сколько вздумается, - вдруг послышался раздраженный голос о стороны, - только потом, сейчас у нас нет на это времени. - Да подождите же вы, Ритуал никуда не убежит! – огрызнулась на него Остролистая. Затем она зачем-то поспешила представить его Пеплогривке: - Это Уголек, он главный в местных органах защиты мирного населения. Девушка сухо кивнула. Уголек… Это же именно его Львиносвет ещё называл своим начальником! Тогда неудивительно, чего он тут забыл. Пеплогривка несколько секунд разглядывала нового знакомого, больше для того, чтобы дать Остролистой время успокоиться и самой перевести дух перед самым важным моментом. Уголек был высок и худ, мешковатый синий пиджак висел на нем, как на вешалке, ноги облегали низкие полусапоги – обычная военная обувь смотрелась бы на нем крайне неказисто. У мужчины было бледное, вытянутое лицо, и кроме пронзительных синих глаз на нём ничего не выделялось: губы были сжаты в тонкую полоску, брови словно выжжены, а нос совсем чуть-чуть выступал над впалыми щеками. Вид у Уголька, в общем, был весьма болезненный, но одновременно с этим ему каким-то образом удавалось создавать вокруг себя сильную ауру, невидимую глазу, которая не позволила бы никому даже задуматься о том, что он мог быть слабаком. Внушительный образ довершали ножи, заткнутые за пояс, да пистолет в тяжелой серебряной кобуре. - У тебя нет права своевольничать, - наконец, Остролистая снова обратилась к Пеплогривке – уже гораздо спокойнее и тише. - На работе, - поправила её девушка. – На работе я обязана подчиняться чужим приказам по кодексу. Но мы в отпуске, забыла? А значит, я сама могу решать, что мне делать и как себя вести. На это черноволосой нечего было возразить. - Послушай, Остролистая, - Пеплогривка поняла, что сейчас самое время, и сделала голос тише. – Я должна рассказать кое-что важное. Но это, скажем так, не совсем для чужих ушей… - Тогда расскажешь потом, когда мы со всем закончим, - девушка, казалось, была готова развернуться и снова исчезнуть за неприметной дверью кабинета, но Пеплогривка схватила её за руку и сомкнула пальцы на холодном запястье подруги. - Это напрямую касается убийцы и… всего остального, - она говорила, приблизившись к лицу Остролистой почти вплотную. Уголек, так и оставшийся в стороне, смотрел в другую сторону и делал вид, что это нисколечко его не колышет. Девушка замерла, словно размышляя, как ей поступить. Бросила быстрый взгляд на мужчину. Затем на Пеплогривку. Кажется, уловив серьезность в выражении её лица, Остролистая и сама сделалась абсолютно спокойной, отметя в сторону все то, о чем они говорили раньше. В этом было одно из достоинств черноволосой: когда дело принимало серьезный оборот, она целиком и полностью сосредотачивалась на нем. - Уголек когда-то работал в Бастет, - сказала она неожиданно. – Так что о нем не беспокойся. - Так не в этом дело, - процедила Пеплогривка так напряженно, что её слова можно было принять за свист. - А в чем? - Можно он просто уйдет? – девушка продолжала настаивать. - Уйду, конечно, раз вы так просите, - фыркнул Уголек, и Пеплогривка с ужасом поняла, что сказала это слишком громко. – Покажите, где здесь у вас туалет. - На втором этаже, - бросила Остролистая и указала на лестницу. Пока Уголек не скрылся в указанном направлении, Пеплогривка буравила его взглядом и думала, отчего же он оставил свою службу. Причин могло быть много, но самая вероятная, конечно – та, о которой говорили всем новичкам. «Иногда, после физической или душевной травмы, люди теряют доверие к своим способностям и больше не могут ими пользоваться». Чаще всего, эта участь постигала людей старше тридцати – вот почему в Бастет было так мало старожилов, и все лучшие места всегда занимали молодые. Уголек вполне походил на человека с душевной травмой, но наверняка, конечно, не скажешь. Сколько бы Пеплогривка не старалась занять себя бесполезными мыслями, чтобы скрасить тишину, нужный момент, наконец, настал. Остролистая смотрела на неё выжидающе, даже с интересом. Сейчас она казалась бы очень взрослой, если бы не все те слова пару минут назад. Но даже помня об этом, Пеплогривка испытывала неловкость и понятия не имела, с какого края ей стоит подступиться. После нескольких секунд напряженного молчания, она решила не пускаться в ненужные объяснения, а выложить всё, как есть. - На самом деле убийца – Воробей. Это было похоже на развязку детективного романа. Где герой либо оказывается прав, и его убивают, либо ошибается, направив всех остальных по ложному следу. Пеплогривка не хотела ни того, ни другого. Она просто наблюдала за реакцией Остролистой: не прошло и секунды, как глаза девушки расширились, а губы разомкнулись удивленном или даже ошарашенном вздохе. Пеплогривка ожидала, что подруга сейчас закричит на неё, скажет, что она выдумывает какую-то чушь, но черноволосая только медленно моргнула, переваривая услышанное, а затем пробормотала: - Как же так?.. – она, наконец, отбросила оцепенение и покосилась на Пеплогривку, как на больную. – Что ты такое говоришь вообще? - Да, в это трудно, наверное, поверить, но ты все же попытайся… - девушка поймала себя на мысли, что она вновь тянет время. – Возможно, виноват вовсе не Воробей. Просто он одержим Охотником. Злым, жестоким Охотником. - Откуда у тебя такие мысли? – Остролистая старалась придать голосу недоверчивую интонацию, но именно это и выдало её напряжение с головой. – Разве одержимость вообще существует? - Я не знаю, - честно призналась Пеплогривка. - Но если нет, это будет означать, что только сам Воробей ответственен за происходящее в городе, а такое очень неприятно признавать. Остролистая была растеряна. Она верила людям, которые обращались к ней без улыбки на лице, а Пеплогривка вкладывала в свои слова всю серьезность, на которую только была способна, и это явно выбивало собеседницу из колеи. - Объясни же мне, наконец, что всё это значит! – не выдержала она, наконец. – Почему ты обвиняешь моего брата? - Слушай и не перебивай, - хотелось добавить что-нибудь ободряющее, но Пеплогривка не могла выходить из образа. – Я разговаривала с Воробьем. Около восьми часов назад. Но наш разговор закончился буквально недавно, хотя и длился не больше пяти минут, и я, конечно, имела право удивиться. На тот момент Воробей уже успел поведать мне и об убийце-Охотнике, и о том контакторе, который в числе прочих членов местной революционной организации напал на лабораторию Хогена. Он сказал мне об этом словно намеренно, чтобы я догадалась. И я действительно поняла, а затем тут же пропустила от него удар. Воробей не был похож на себя. Он мог видеть, но главное, вел себя иначе, а, выходя, сказал мне заглянуть в ящик его стола. И я заглянула, когда очнулась, - Пеплогривка выдержала паузу. – Там были телефоны, Остролистая. Телефоны убитых. А в шкафу – деревянные колья и грязная одежда. Они и до сих пор там лежат, можешь пойти посмотреть, если мне не веришь. Остролистая поверила. Это было понятно сразу: по выражению её лица, по дрожащим губам и недвижимым глазам, в изумрудах которых растворился холод. Девушка покачнулась и осела на диван. Пеплогривка хотела ей помочь, но не знала чем, поэтому просто стояла и смотрела, как подруга касается лбом колен и обхватывает их руками, словно старается сжаться в тугой комок и отгородиться от внешнего мира, заглушить их иллюзиями о том, что реальность сейчас рассеется, и всё будет хорошо. Примерно также Пеплогривка вела себя после того, как узнала о смерти Ивушки. - Давай сходим… - Нет! – закричала Остролистая так, что Пеплогривка сама чуть не завалилась на спину. – Я туда не пойду. Ни за что не пойду. Если увижу своими глазами… - От правды никуда не деться. - Замолчи! – девушке показалось, что Остролистая стала совсем невменяемой: с горящим взглядом, дерганными движениями и настоящим злобным оскалом. Но после секундной паузы черноволосая резко опустилась, ссутулилась и запустила руки в спутанные волосы. – Я могла думать о таком… В самых жутких кошмарах… Ещё задолго до нашего знакомства… Когда лежала в больнице. Ты помнишь, Пеплогривка? – она подняла на неё тусклый взгляд. – Я с ужасом переживала то время. И, на самом деле, страшно боялась, что кто-нибудь из братьев может повторить мою судьбу… А в глубине души знала, что так и будет. Потому что Печать Бастет – это проклятие. И оно ложиться на каждого, кто становится связан с Пропастью, а затем стремиться передаться его близким, опутать и их сетями, от которых не избавиться. Ты никогда не задумывалась о том, почему среди сотрудников Бастет так много родственников? Спросим, что не задумывалась? – она печально вздохнула. – А уж того, кто своими глазами видел Пропасть и её самые жуткие её проявления, она никогда не оставит в покое. Но… Я всегда думала, что это будет Львиносвет. Потому что он зрячий, хотя глупо было полагать, что это что-то меняет: Пропасть не обязательно видеть, достаточно почувствовать её, чтобы заразиться. Возможно, всё случилось потому, что Львиносвет однажды отверг Пропасть. А может, потому, что с возрастом он стал осторожнее. А Воробей… Воробья всегда тянуло к тому, чего он не мог постичь. Я знала, что любознательность губит. И знала, что не смогу уберечь братьев, пока нахожусь в Столице. Но быть рядом и не заметить… Я просто ужасная сестра! Все эти слова срывались с губ Остролистой нескончаемым потоком не совсем внятного бормотания, и Пеплогривка не успевала прослеживать нить её размышлений. Но когда девушка замолкла, до неё дошел весь смысл сказанного. Пеплогривка замерла и задумывалась: интересно, какого это, когда твой самый худший кошмар внезапно сбывается? - Мне пока трудно всё осознать, - прошептала Остролистая. – По правде говоря, я даже не знаю, как мне на это реагировать. Даже плакать не хочется, хотя это очень странно, да? - Для тебя - вполне нормально, - заметила Пеплогривка. Лицо Остролистой снова скривилось. - И откуда в тебе взялось столько цинизма? – спросила она с обвиняющей интонацией в голосе. – Была бы здесь Орешница, она бы не стала вести себя настолько бесчувственно. «Кто бы говорил!» - хотелось крикнуть Пеплогривке, но она сдержалась. - Сидишь, смотришь на меня таким стеклянным взором, что аж тошно делается… - пробормотала она и резко затихла. Настенные часы отсчитали несколько ужасно долгих секунд, и Остролистая взорвалась вновь. – А ведь Воробей, мой брат, он ничего этого не заслужил! Ты хоть понимаешь вообще, что означает твой рассказ?! Ты знаешь, зачем меня сюда послали?! Когда я вернусь к остальным с книгой, мне придется проводить Ритуал… Он заманит в ловушку убийцу, которым окажется Воробей – то-то все удивятся! Особенно мать. Ты ведь знаешь, что из-за случая с контрактором она специально сюда приедет, а может уже даже приехала? – девушка дала Пеплогривке возможность ответить, но та, разумеется, промолчала. – Если Воробей действительно одержим Охотником, начнется такое, о чем даже думать страшно! Те вещи, что делали со мной в свое время, покажутся невинными шалостями по сравнению с экспериментами, которым подвергнут его! А если не одержим… Он убил пятерых человек, понимаешь?! За такое только казнь и полагается, хотя это даже в лучшем случае, а в худшем – только психлечебница. И что мне теперь со всем этим делать?! Пеплогривку словно ледяной водой окатило. Она в одно мгновение прокляла себя и за то, что напялила на себя это бесчувственную маску, решив, что от этого Остролистой будет легче, и за то, что имела совесть полагать, будто девушка наплюет на брата перед зовом долга и побежит сдавать его военным. Остролистой действительно нельзя было позавидовать. Она находилась в совершенно безысходном положении с одним заведомо известным концом, где правда выплывает наружу, ведь это всегда случается, рано или поздно. Выбор только в том, смириться ли с судьбой и избавить себя от соучастия или попытаться что-то исправить, приняв на себя риск оказаться с Воробьем по одну сторону решетки. - Я просто пытаюсь не сорваться! – не выдержала Пеплогривка. – ты знаешь, мне нельзя нервничать, прекрасно же знаешь, но все равно вынуждаешь! Я сейчас соглашусь с тобой, выложу всё, что лежит на душе, зарыдаю в три ручья, а затем и меня, и тебя разорвет на куски… Остролистая испугалась, и по ней было видно, что она действительно об этом забыла. Вздрогнула, схватила с дивана одеяло и набросила его на Пеплогривку, обняв её за плечи. - Прости, прости меня… - шептала девушка. - Это все я начала, я дура, просто сентиментальная дура, а ты ни в чем не виновата… Если хочешь, я могу позлиться и за двоих, так тебе станет лучше… В любой другой ситуации Пеплогривка решила бы, что Остролистая просто испугалась возможной катастрофы, но та раскаивалась перед ней совершенно искренне. Девушка что есть силы сжимала её плечи, ткань собственной белой футболки, которую Пеплогривка утащила из её гардероба ещё вчера, прижималась всем телом, стараясь подарить или же ощутить чужое тепло, а слезы неожиданно покатились у нёе из глаз, прошлись хрустальными дорожками по ужасно бледным щекам, падая на складки пледа. Пеплогривка никак не могла понять, испугалась ли Остролистая того, что она действительно сорвется, или это была попытка выдать за заботу боль, что накопилась в душе после осознания жестокой правды, но никогда она раньше не видела, чтобы черноволосая проявляла такие эмоции. Да что там, плач Орешницы тогда, у дома семьи Велингтон, был просто крайним появлением цинизма по сравнению с этими отчаянными слезами. Пеплогривка впервые задумалась о том, что Остролистая была младше их всех. Она узнала это случайно, как-то увидев удостоверение Сэттер, где стояла её дата рождения – на четыре месяца позже, чем её собственная. Середина осени, то ли десятое, то ли девятое октября. «Верно ведь» - зачем-то подумалось Пеплогривке. – «У меня же скоро день рождения». Остролистой долгое время приходилось скрывать эмоции за занавесом, опускать сердце в холод, чтобы быть примером для остальных, чтобы оправдывать возложенные на неё ожидания. Неприятный груз на душе, состоящий из горечи, боли и простой усталости стал неподъемным, когда эмоций стало так много, что нельзя было больше их сдерживать. Остролистая сломалась, и нельзя было её в этом винить – сама бы Пеплогривка, вероятно, продержалась бы гораздо меньше, выпади на её долю такая участь. Поэтому она просто сидела несколько минут, поглаживая подругу по голове, слушая её негромкие всхлипы и молча морщась от боли из-за впивавшихся в кожу ногтей, а про себя думала о том, что им теперь следует делать. По правде говоря, ни одной мысли в голову не лезло. Остролистая неожиданно оттолкнула Пеплогривку от себя. Сползла с дивана и выдохнула. На ней по-прежнему не было лица, но слезы, кажется, остановились. - Хватит тебе, можешь не сдерживаться, - сказала ей Пеплогривка. – Мне не трудно смотреть на то, как ты плачешь. - Уголек что-то задержался в туалете, - объяснила она сухо. Сама Пеплогривка как-то и забыла уже о том, что в одном доме с ними кто-то был. – Да и сопли распускать… Не время сейчас… Но она всё равно всхлипнула. Пеплогривка посмотрела на подругу с сочувствием, но понимала, что ей не стоит возражать. Полезно бывает выпустить переживания наружу, но слезами горю всё равно не поможешь. - Пеплогривка, - Остролистая обратилась к ней как-то чересчур уж вкрадчиво, так что девушка сразу заподозрила что-то неладное. – А давай… Мы не будем говорить никому о том, что ты узнала. Поверь мне, я обязательно что-нибудь придумаю, а пока попытаюсь как-нибудь отсрочить проведение Ритуала… Тебе только нужно меня поддержать. Вот что: иди сейчас ко всем остальным и скажи, что я не могу найти нужную книгу, что задержусь. И лучше не давай Листвичке самой сюда идти. Я пока здесь… Попробую промыть мозги Угольку. - Чего-чего? – Пеплогривка заметно насторожилась. – Ты уверена? - Да-да, конечно, так будет лучше. - Но если Воробей снова кого-нибудь… Остролистая махнула рукой, приказывая ей замолчать, и Пеплогривка поняла, что заканчивать фразу действительно не стоило. - Доверься мне, - черноволосая заглянула ей в глаза, и девушка слегка успокоилась. Никогда прежде у Пеплогривки не было повода усомниться в Остролистой, и она послушно кивнула. - Ну… Тогда я пойду, - девушка поднялась на ноги и снова посмотрела на подругу. – С тобой точно все хорошо? - Да, я справлюсь, - отозвалась та привычным тоном, но спрятала лицо в ладони, так что Пеплогривка никак не могла быть уверена в правдивости её слов. – Я не заставлю ждать, обещаю. Пеплогривка ещё раз кивнула, просто на автомате, а затем побрела к двери. Вышла в царство ночной прохлады и захлопнула за собой дверь. Все произошедшее в тот же момент стало воспоминанием, показалось ей иллюзией и бредом. Нет, такого не могло быть на самом деле. Пеплогривка подняла край футболки и увидела ожог на животе в том месте, где его коснулся Воробей. Если бы он использовал свою способность повреждать внутренние органы через кожу, следов бы не осталось, так что хоть об этом можно было вздохнуть спокойно. Всё-таки могло.

***

- Ну, надо же, как интересно все обернулось, - когда силуэт Пеплогривки растаял в сумерках, исчезнув за воротами, на лестнице возникла чья-то худая, бледная тень. - Вы всё-таки подслушивали, - Остролистой не нужно было оборачиваться, чтобы знать: в ответ на это Уголек лишь изобразил на лице нечто вроде гаденького смущения. От одного только его голоса уже начинало тошнить. Они были знакомы уже давно. Уголек учился с Белкой в Военной Академии и, кажется, в свое время был влюблен в неё, но, увы, потерпел сокрушительное поражение перед Ежевикой – рыжеволосая бестия выбрала его, оставив проигравшему после себя лишь горечь и разбитое сердце, после чего тот оскалился, очерствел и помешался. Уголек был чокнутым – это Остролистая знала всегда. С самого детства, когда буквально каждое утро в окно собственной комнаты видела его мрачную фигуру на той стороне дороги, неотрывно следящую, следующую за ними, словно тень. Когда Белка, не подозревавшая о том, что творилось у этого гада в мыслях, приглашала его домой по старой дружбе. Это были всего лишь мимолетные касания, случайно брошенные в её сторону фразочки. Но Уголек всерьез надеялся, что ещё успеет отхватить кусок желанного счастья, ведь Ежевики в то время часто не было дома… Он ошибался. Для того чтобы открыть путь к сердцу Белки, нужно было поладить с детьми её сестры. Воробей и так ни к кому не питал особо теплых чувств, так что от него ничего и не требовалось; Львиносвет же, по непонятным причинам, восхищался Угольком, его потрясающему умению мастерски орудовать ножом-бабочкой и играть на солдатской губной гармошке. Но Остролистая видела его насквозь. Эту противную улыбку, эти дерганные движения… Тихо и явно ненавидела его. Вставала барьером между ним и приемной матерью, не давая им сблизиться. А потом она оказалась в Столице. Долго ничего не слышала про Уголька и не желала спрашивать. Встретила его уже в Бастет, когда устроилась туда работать. Подумала сначала, что этот псих сдался. Но он всего лишь переводил дух, собираясь с новыми силами. Склонность к контакту с Пропастью открылась в нем неожиданно – вероятно, из-за того, что он близко общался с их семьей, погрязшей в этом насквозь. Его и без того недолгая карьера закончилась три года назад тем, что он оказался каким-то образом замешан в страшном предательстве Коршуна. Каким-то образом смог снять с себя все подозрения и оправдаться перед судом, но из-за пережитого стресса потерял свои способности. Как бы в компенсацию за это был назначен на крупную должность в свой родной город. Белки здесь больше не было – она уехала вместе с Ежевикой и теперь жила в Столице. Но Остролистая постепенно понимала, что любовь к ней им уже не движет. Всё, на что теперь было способно его ледяное сердце – жажда мести. Именно поэтому сейчас она могла чего угодно ожидать с его стороны. - Я подозревал с самого начала, - неожиданно протянул он. – А когда прочитал в тетради, где ты записывала улики… чисто случайно, клянусь… четвертый пункт, который определенно писал кто-то другой, только сильнее убедился в своих догадках. Эта девушка, Пеплогривка, нашла очень важную зацепку, но была слишком наивна, чтобы начать подозревать Воробья, у которого на тот момент у единственного среди тех, кто находился в доме, не было алиби. Хотя, подумать только, слепой мальчик, гений, гордость семьи – и на тебе, вдруг оказывается убийцей! Остролистая до скрипа сжала зубы и медленно обернулась. Уголек так и стоял на лестнице, облокотившись на перила, но кое-что в его виде не соответствовало этому спокойному, безмятежному голосу. Глаза. Они сияли, горели безумным, мстительным огнем, и этого нельзя было не заметить. Уголек всегда был одержим, но истинная сущность проступала в нем только в такие моменты. - Ты, конечно, в красках описала своей подруге, что произойдет, когда о темных делах твоего брата станет известно, особенно в Бастет, - он, наконец, соизволил сойти на пол, но по-прежнему смотрел на Остролистую сверху вниз. – Но меня не особенно интересует, что с ним будет. Чего я действительно хочу, так это увидеть твое отчаяние. Рыдания, граничащие с истерикой, ненависть в глазах и проклятия, грозящиеся сорваться с языка… Только ради этого я и живу до сих пор. - Мое? – Остролистая вопросительно приподняла одну бровь, внешне стараясь сохранять спокойствие. - Разве не Белки? - Слезы Белки мне ни к чему, да и вряд ли у меня когда-нибудь будет возможность с ней поговорить, - он вздохнул с наигранной печалью и снова оскалился. – Той, кто всегда стоял у меня на пути, была именно ты. Да и к тебе проще всего подобраться: надавить на больное, оплести паутиной и сдавить, терзая до тех пор, пока ты не скрючишься в муках от собственного бессилия… - Так что ты собираешься сделать? – Остролистая, до этого постепенно сокращавшая расстояние между ними, замерла у спинки дивана. - Сейчас я отправлюсь к своим людям и все им расскажу. А еще лучше, дождусь Ритуала и объявлю поразительную новость во всеуслышание еще до того, как Воробей будет пойман, чтобы поиграть чужими нервами! – эта идея явно ему нравилась, и он расплылся в блаженной улыбке. – Или ты правда собиралась наврать всем, что не нашла книгу? Остролистая молчала. Она и сама уже понимала, что не сможет, пока хоть кто-то может опровергнуть её слова. Поэтому снова сделала несколько мелких, незаметных шагов и сунула руку в широкий карман брюк. - А знаешь, может, мне все же удастся свидеться с Белкой, когда она в последний раз будет видеть своего сыночка, - мечтательно протянул Уголек. – Скажу ей заодно пару ласковых слов. - А ты не опасаешься, что я могу попытаться тебя остановить? – они стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и Остролистая уже могла увидеть подрагивающие веки, дрожащую улыбку собеседника. - Ты – прекрасный боец, спору нет, - заметил мужчина и слегка напрягся, подаваясь вперед. – Но я на много лет выше и сильнее тебя. Даже способность не поможет тебе меня задержать, какие бы средства ты для этого не применяла. - Я говорю не о задержании, - нить натянулась до предела. От ответа Уголька сейчас зависело многое. Но он только рассмеялся. Громко, заливисто – как настоящий псих. Затем посмотрел на девушку веселым взглядом и покачал головой. - Я ведь знаю тебя с рождения, - он постарался выглядеть взрослым в её глазах и снова взглянул свысока. – Ты слишком правильная, Остролистая. Всегда четко выполняешь любые приказы и поручения, чего уж тут говорить о самих законах. Ты скорее об стену расшибешься, чем сделаешь что-то, что не соответствовало бы твоим принципам. - Ты плохо знаешь, - голос Остролистой затрещал холодом, а во взгляде вновь засияла пустота. – Меня или мои принципы. Уголек замер. Как будто начал подозревать что-то. Хотел открыть рот, чтобы задать вопрос, но осекся, потому что бросил быстрый взгляд на руку, которую Остролистая по-прежнему держала в кармане. И не поверил. - Мне уже приходилось убивать. Остролистая не знала, в какой именно момент она решилась. Когда увидела Уголька подслушивающим на лестнице или даже до того, во время разговора с Пеплогривкой, но совершенно точно знала уже какое-то время, что из дома вдвоем они не выйдут. Она сжала в руке холодное лезвие ножа, собирая в кулак всю свою ненависть, все отвращение к этому жалкому человеку. Ужас бессонных ночей, ядовитых взглядов и неприятных детских воспоминаний. Только так ещё можно сохранить тайну. Только так ещё можно что исправить. Девушка рванулась с места - быстро, даже быстрее, чем когда-либо, а Уголек даже не успел среагировать. Его рука потянулась к поясу с оружием, но застыла на полпути, дрогнула и задергалась, как и все остальное тело, сраженное болезненными спазмами. Уголек теперь лежал на полу, сжимая бледной рукой собственное горло, сквозь его окровавленные пальцы все ещё был виден блеск сверкающего лезвия, которое вошло даже глубже, чем Остролистая собиралась его вонзить. Мужчина издавал странные звуки, похожие на пыхтение или кряканье, а кровь все лилась и лилась из раны на горле, расползаясь по паркету ярким контрастным узором, проклятой печатью чужого безумия… Остролистая смотрела за этим холодно, без сожаления и интереса. Все чувства, что она испытывала к этому жалкому человеку, исчезли, испарились из её души. Она подождала, пока последняя судорога покинет тело Уголька, и вынула испачканный нож из его безжизненного тела. Она думала, что будет как-то иначе. Но оказалось, что убить человека вовсе ничего не стоит. Гораздо проще, чем умолять его или уговаривать. Теперь весь пол гостиной был залит кровью. Слишком много грязи и следов преступления. Но Остролистая была сотрудником Бастет, второй в специальном отделе. Она знала, как уничтожать улики.