Devil's Age

      Канда с тяжелым сердцем заходил в офис. Выходные – замечательная пора. Можно было отдохнуть, повеселиться, сходить куда-нибудь с друзьями… точнее, с единственным другом. Можно было, в конце концов, договориться о встрече с той женщиной. Все могло бы быть, не будь у Канды горы отчетов, которые он испортил за прошлую неделю. Все подлежало перерасчету и перепроверке. Рутинная работа абсолютно не привлекала парня, так что он все выходные откладывал ее на потом, а в итоге подходил к делу, спустя рукава. Да и разобраться в них было сложнее, чем вызвать сатану… К тому же, как только он брал отчеты в руки, то сразу вспоминал Аллена и его незабываемое, омрачающее жизнь, доводящее до нервного тика «до понедельника».       Канда зашел в приемную и, как и ожидал, обнаружил ее пустой. В полвосьмого утра ни один идиот не приперся бы на работу в понедельник. Пожалуй, Канда был одним из немногих (если не сказать единственным) идиотов в это первое утро рабочей недели. Он пришел пораньше, чтобы смириться с мыслью и успокоиться до появления седоволосого дьявола в облике сына его босса. Будь он чуть более набожным, обязательно поставил бы свечку за то, чтобы Аллен не пришел ни сегодня, ни завтра и, по возможности, никогда вообще…       Канда открыл дверь своего кабинета и вошел внутрь. Видя его пустым, еще не заваленным горой нудных бумаг, японец улыбнулся.       - Ку-ку! – Чьи-то руки закрыли его глаза. Сердце замерло и пустилось галопом. «Только бы это была Роад! Только бы она!..»       - Роад? – спросил Канда с умирающей в страшных муках надеждой.       - Не угадал! – ответил ехидный голос за его спиной.       - Уолкер… - Если бы его руки не висели так безжизненно, то обязательно не менее безжизненно упали.       - Угадал, – прошептал парень. – А в награду ты получишь… - Аллен больно прикусил краешек уха японца. Тот зашипел и отдернулся. На что седовласый довольно засмеялся и, упорхнув от него, развалился в кресле. – Зачем так рано пришел? – спросил парень, глядя на остолбеневшего парня.       Канда молчал. Они с Алленом в офисе были только вдвоем. Кто-то думал, что нет ничего ужаснее раннего утра понедельника? Этот кто-то ошибался. Он вздохнул и стал выкладывать на полки бумаги, что брал на дом. Он старался игнорировать седовласого, крутящегося как юла в его кресле. Но это его дико раздражало. А то, с каким выражением лица он сидел на нем, заставляло чувствовать себя неуютно. Словно это не Аллен в его кабинете, а он в кабинете Аллена.       - Эй, Канда! А где мое "Доброе утро, Аллен! Я так рад тебя видеть"? – Брюнет делал вид, что не слышит и не видит его. - Ты что, язык проглотил? – Канда, выложив все из портфеля, стал совершенно бессмысленно переставлять местами папки на полках. – Ну ладно… - Каверзная улыбка заиграла на губах Аллена.       Пока парень изо всех сил старался не вздрагивать от каждого его шага, мурашки медленно расползались по всему его телу. А седовласый тем временем подкрадывался все ближе и ближе к нему, стараясь ступать как можно тише, еще больше нервируя этим Канду.       Аллен остановился за его спиной. Откинув длинные волосы на плечо, провел губами по шее от края рубашки до линии роста волос, заставляя парня замереть.       - Пожелаешь доброго утра – отстану…       Канда взял одну папку в руки и открыл ее. Руки легли на его талию и медленно, сминая под собой ткань, поползли вверх, стали описывать круги на его груди и задевать соски, которые стразу же напряглись от этих навязчивых прикосновений. Японец, сжав челюсть, стал внимательно вчитываться в документ. Пальцы начали медленно расстегивать пуговицы на воротнике. Злость, мгновенно накатившая на Канду, затуманила рассудок. Аллен расстегнул рубашку до половины и, стаскивая ее с плеча, стал облизывать обнаженную кожу на лопатке. Дыхание брюнета участилось, скрипнув зубами, он вывернулся и толкнул седовласого в грудь…       - Долбанный кретин! Держи свои руки при себе!       Серые глаза опасно сузились. Аллен схватил его за грудки и пригвоздил спиной к шкафу. Яростно он набросился на губы японца, проникая языком в открытый для очередного «комплимента» рот. Все попытки Канды оттолкнуть этого развращенного идиота натыкались на его агрессивные ответы. После нескольких минут глубокого, жестокого поцелуя Канда почти перестал сопротивляться. Лишь продолжал отворачивать голову…       Изнывая от жалости к самому себе, ненавидя себя за беспомощность перед этим ублюдком, Канда закрыл глаза, и тело его сползло вниз, собирая позвонками выпирающие деревянные полки. Папки посыпались на пол, вылетающие из них бумаги приземлялись следом за ним. Седовласый тут же уселся ему на колени и продолжил истязать его почти онемевший рот. Из последних сил Канда поднял руку и вцепился в седые пряди, пытаясь оттащить парня от себя. Аллен посмотрел на него бездумными, горящими глазами, и стал картинно облизывать его подбородок. Парень резко выдохнул весь скопившийся в легких воздух и закрыл глаза от отвращения.       Седовласый перешел на шею, безумными движениями губ и языка, сводя тело Канды с ума. Японец был готов ненавидеть себя за это. Рука Аллена через ткань брюк стала сдавливать едва возбудившуюся плоть.       - Может, все-таки пожелаешь мне доброго утречка? – прошептал парень и стал нежно, еле уловимо касаться его губ своими. Голова Канды безвольно упала. Своими страстно-нежными, порывистыми, чувственными прикосновениями он заставил его хотеть этих отвратительных, безумных ласк. Чуть дыша, он подставлял свои губы под мимолетные поцелуи… Аллен на секунду оторвался от него и улыбнулся. На этом лице не осталось ни капли агрессии, расслабленное, милое и приторно-нежное…       В коридоре послышались шаги и голоса других работников офиса. Парень встал с него и, кинув на прощание растерзанному японцу «с добрым утром», вышел в приемную. Его исчезающее в дверном проеме тело отчаянно пыталась нагнать пущенная со всей силы синяя архивная папка. Стукнувшись о дверь, она выплюнула все хранившиеся в ней бумаги на пол. Канда, нервно вздохнув, запрокинул голову, больно ударившись о край деревянной полки.       Если бы он был маленьким, то обязательно бы разревелся и прижался к матери, чтобы та его утешила, залечила своей лаской пустоту, постепенно растущую в его груди. Но он никогда не плакал, даже в детстве. А женщину, родившую его на свет, он ненавидел. И она никогда не прижимала его к своей груди, жалея, как обычно мамы жалеют своих любимых детей…       Болезненная улыбка растянула его губы. Мысли о ненависти к ней всегда придавали ему сил. Вот и сейчас, отбросив от себя эти никчемные мысли о своей никчемности и семнадцатилетнем сыне начальника, он поднялся и, поправив растрепанные волосы и рубашку, стал мирно, спокойно, стараясь не злиться, собирать с пола разбросанные документы.