О Долге и Терпении

A/N Меня совсем занесло со средневековыми кельтскими традициями, музыкой, словами, но, надеюсь, никто не против!=) Жду ваших комментариев! Дороти заливалась смехом, сидя за столом в гостях у Румпельштильцхена. Она пришла осмотреть травму Белль и увидела бледного, как смерть, хозяина дома, пытавшегося уже в третий раз прицепить чайник на крючок над очагом и каждый раз промахиваясь. Знахарка отправила его в кровать и вынудила рассказать о случившемся, попутно меняя перевязку у девушки. Румпельштильцхен рассказывал, уже предвкушая, как Дороти добавит ему тумаков за драку с ее зятем, Белль улыбалась, морщилась, когда жгучий раствор касался раны, и добавляла то, что, по ее мнению, Румпельштильцхен пропустил или сказал неправильно. Бей сидел рядом с отцом и завороженно слушал об их приключениях, представляя Белль принцессой, попавшей в руки коварного злодея, а своего отца – храбрым героем, сражающимся с огромным мечом и в латах. - Ох дубина… ох лоботряс! – Дороти хохотала, согнувшись пополам. – А я-то думала, чегой-то он про Белль задумал расспрашивать? Вот что он задумал, оказывается! Украсть от злого мужа, вот умора! Ну я ему задам трепку, как увижу, даром что вдвое меньше! Румпельштильцхен неуверенно улыбался в ответ на реакцию соседки. Он предполагал более отрезвляющую реакцию на его ссору с Гастоном. Тем не менее, не мог не чувствовать облегчения. Дороти диагностировала легкое сотрясение и строго наказала неделю лежать, а с овцами отправить Бейфаера. Когда Румпельштильцхен убедился, что целительница ушла, он сел за прялку. Еще никогда он не валялся на кровати в безделье, и этот раз не был исключением. Он отогнал черные точки, плясавшие в глазах, и принялся за работу. На следующий вечер заявился Гастон. Он шумно подошел к дому, хмыкнул, прочистил горло и гулко постучал. Белль подошла к двери. - Кто там? - Это..хм…Гастон. Мне...э…поговорить надо. Румпельштильцхен поднялся со своего места, опираясь на колесо; споткнулся, потому что колеса имеют склонность вертеться, опрокинул корзину с шерстью, но все же встал на ноги, крепко держась за посох. Он был решительно настроен снова дать отпор этому человеческому подобию медведя. И он так и сделает, когда комната перестанет вертеться. Он кивнул Белль. В комнату зашел Гастон. Выглядел он уже далеко не так устрашающе, как вчера. После вчерашнего перебора с настойкой он не вставал с кровати полдня, и ему пришлось объяснять Марте, что у них на кухне делает женский платок, совершенно чужой. Получив недюжинную взбучку от разгневанной жены, он пол-дня вымаливал у нее прощение Когда в их дом ворвалась не менее яростная теща, он понял, что натворил дел. Дороти влепила ему не одну затрещину, доходчиво объясняя, что не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом. Теперь он топтался на пороге, сминая ремень сумки в руках, не решаясь зайти. Неловкое молчание первым нарушил хозяин дома. - Зачем пришел? Гастон опустил глаза и пробормотал: - Я…того…извиниться пришел… Румпельштильцхен решил, что ему уже и звуки мерещатся. Зря не слушался Дороти. - Хорошо. – ответила за него Белль. – Ты пришел извиниться. - Да… - Он вдруг резко согнулся пополам. Румпельштильцхен не сразу сообразил, что это был поклон. Выпрямился Гастон красный, как рак, и пробормотал: - Простите, пожалуйста. - Что? – Прядильщик снова оперся на колесо, которое снова, как ни странно, сделало оборот и заставило его опять споткнуться и практически распластаться на полу. Гастон удивленно таращился на шатающегося Румпельштильцхена, виновато догадавшись, что это он его так. - Я… прощения прошу. Я поступил неправильно. Я очень виноват. Снова воцарилось молчание. - Я прощаю вас, сэр Гастон. Не хотите ли чаю? – Белль присела в реверансе и склонила голову набок в вопросе. - Э… Спасибо! Но я, наверное, пойду… А это вам, – он сунул в руки Белль немаленький мешок, который мял в руках. – на День Солнцестояния. Ну, счастливого вам праздничка. Гастон еще секунду постоял, потом резко развернулся и вынырнул из дома в теплый июньский вечер. Первым к Белль подскочил Бей и заглянул в сумку. - Ого! – он, присвистнув, достал оттуда большой горшок, доверху заполненный свежей говядиной, переложенной листьями крапивы для дольшего хранения, и большую бутыль вина. - Па, ты представляешь, какой у нас будет праздничный обед? Вот это здорово! – восхищался мальчик. - Хороший подарок. – согласилась Белль. Румпельштильцхен не находил слов, и смотрел на членов его семьи, суетящимися с возникшими припасами, и решающими, что же именно приготовить и как уговорить Дороти поделиться ценными пряностями для мяса. Да уж, ошарашенно думал он, это стоило того, чтобы получить кулаком в челюсть. С появлением Белль в его жизни стало происходить невиданное множество странных событий, и он вспоминал свою жизнь до этого, такую тихую, такую спокойную, такую…скучную. Жизнь, в которой его сердце исполняло одну единственную задачу – билось, размеренно и мертво. С этим июнем, с этой красавицей, появившейся в его доме, он почувствовал, что вернулось к жизни, снова вспыхнуло его сердце. Он просыпался каждый день и оно трепетало от утреннего взгляда синих глаз, от ее ласки, доброты, невинности и наивности. Даже сына он, кажется, стал любить еще больше, видя его каждый день счастливым, улыбающимся рядом с Белль. Всем вокруг она дарила радость. Он знал, еще вчера он понял, что, выходя на бой с Гастоном, он не просто защищал девушку, он защищал любимую. Он никогда еще не чувствовал себя так… странно. Он блаженно внимал каждой ее улыбке, каждому прикосновению, понимая, что для нее он всего-лишь добрый крестьянин, приютивший ее, по недоразумению связанный с ней церковью. Но Румпельштильцхен знал, что будет счастлив просто существуя рядом с этой прекрасной феей, которая была добра к нему. Если понадобится, всю жизнь он будет защищать ее от того мира, который постоянно стремился причинить ей боль, не требуя ничего взамен. Этот праздник Солнцестояния обещал быть совсем необычным. Обычно они с Беем проводили его так же, как и любой другой день, за исключением костерка перед домом, по традиции зажигавшимся каждой семьей. Сегодня, выбираясь из темной комнаты в солнечный день, он не узнавал свой дом. Белль с мальчиком натаскали огромные кипы зеленых веток, и теперь прицепляли их, папоротник – на забор, березу – на калитку, дуб – на дверь, как символы целебной, живительной силы природы. В доме над окнами висели пучки зверобоя. Вчера в их двери, как обычно перед каждым празднеством, постучали дети, которые собирали дрова для гигантского костра, традиционно разжигавшегося в центре площади. «Идешь – давай дрова», требовали они с каждого дома. Обычно он отправлял их дальше, покачав головой, мол, нет, не идем. Вчера же он открыл детям дверь, и два его любимых создания, выглядывая на детей, обнимали его. «Идем» - только и смог сказать Румпельштильцхен, и Бей с визгом исчез, неся маленькую вязанку дров, который он готовил каждый год в надежде, что отец согласится. Дети сложили вязанку и с гиканьем покатили дальше. Он ни капельки не жалел драгоценных дров, видя ликование его семьи. Пока девушка с мальчиком украшали дом, Румпельштильцхен прошмыгнул мимо них со всей возможной ловкостью, и, надеясь, что остался незамеченным, отправился в лес. Еще пару дней назад, когда он искал Белль, он заметил в лесу недалеко от озера роскошный куст шиповника, но не с мелкими розоватыми цветочками, а с крупными, многослойными, ароматными, почти как настоящие розы. Он долго выбирал, стоя перед кустом, самые лучшие, самые прекрасные цветы, и, когда букет был готов, солнце уже клонилось к закату. Сегодня был самый долгий день в году, и самая короткая ночь, так что закат догорал быстро, и следовало поторопиться. Он встретил Белль на пороге. - Это тебе, моя милая Белль, - смущенно улыбнулся он, протягивая ей цветы, спрятанные за спиной. Девушка осторожно взяла в руки букет, и смотрела на цветы, как на настоящее чудо. - Спасибо, Румпельштильцхен, - ответила она, и коснулась его лица, убирая пряди. Он закрыл глаза, губы дрогнули в улыбке. - Идем. На площади горел огромный, чуть не до неба, костер, созданный из дров, которые пожертвовала каждая семья. Сегодня он будет гореть всю ночь. По краям площади были выставлены лавки из ближайших домов, селяне приносили с собой вино, эль и кружки. На бочках сидели менестрели, выписывая мелодию умелыми звуками деревянной флейты, барабана, бубна, лютни и волынки. Искры огня высоко вздымались в звездное небо в эту ночь, короткую и сладкую, наполненную дивными ароматами цветущих в полях цветах, которые украшали все – столы, дома, распущенные волосы женщин, распущенные волосы его прекрасной Белль. Она сплела его по дороге сюда из чудесных алых цветов шиповника, которые он ей подарил, и еще осталось на небольшой букетик, который она не выпускала из рук. Они сидели на лавке, слушали извилистые трели флейты, смотрели на взлетающие ноги, руки и головы в свободном танце, прославляющем могущественное солнце и дар жизни, данный людям и природе. Они принесли с собой вино, подаренное Гастоном, и попивали его из одной деревянной кружки, взятой из дома. Бей веселился с друзьями, перескакивая через маленький костерок, разведенный специально для детей. Сегодня было все можно. Румпельштильцхен чувствовал, как кружится голова, то ли от недавней травмы, то ли от пряного вина, приятно обжигающего горло, то ли от аромата цветов, щекочущих его лицо каждый раз, когда он поворачивался к Белль, то ли от ее влажных губ и блестящих глаз, с восторгом наблюдающих за дикими танцами. - Пошли, - сказал он ей, когда флейтист заиграл медленную, вдохновенную мелодию. Он повел ее, обняв одной рукой, среди людей к костру, сегодня совершенно не замечая толпу народу и не чувствуя себя неуютно. - Есть одна легенда, Белль, - рассказывал он ей немного хрипло почти прямо в ухо, касаясь губами волос, - что в эту ночь солнце слышит все наши желания. Оно обязательно исполнит одно, стоит только прошептать его цветам, и бросить их в костер, чтобы пепел долетел прямо до самого неба. Белль поднесла к лицу небольшой букет и шептала в него свои желания. Румпельштильцхен старался не подслушивать, да и не слышал ничего за треском костра. Девушка взяла его руку, положила на свою, сжимавшую стебли цветов и вместе они бросили розы в костер. Пламя поглотило их. Наступила тишина, народ захлопал менестрелям, и кто-то поднес им щедрые чарки вина. Румпельштильцхен снова повернулся, направляясь к их месту на лавке. - А теперь – снова танцы! – объявил лютнист, и барабанщик начал отсчитывать ладонями древний ритм Кастарвата. Люди вокруг подхватили несложный ритм хлопков, пускаясь в пляс. Белль повернулась к Румпельштильцхену и ее глаза загорелись, еще более пьяные. - Хочу танцевать! Потанцуй со мной! – не дожидаясь согласия, она закружилась вокруг него, подхватив юбку, порхая босыми ногами по разогретой земле. Румпельштильцхен только и мог стоять на месте, вцепившись в палку, мысленно проклиная свою хромоту. Девушка хлопала в ладоши, подпрыгивала и кружилась, глаза закрыты, волосы летали облаком вокруг нее, запутанные в алом венке на ее голове. Не оставляя его одного, она прикасалась к нему, проводя рукой то по лицу, то по груди, по спине, по волосам, прижимаясь и снова отлетая назад. Неподалеку Дороти соревновалась в танцевальных па все с тем же усатым гостем со свадьбы. Бей танцевал с толпой, вместе с Финли и остальной ребятней отбивая ритм руками и ногами. Мимо них промелькнули, с улыбкой кивнув, Марта и Гастон, Марта над землей в руках Гастона. Сегодня все было можно. Наконец танец закончился, и часть народа, выдохшись, села на лавки, чтобы перевести дух. Белль, с раскрасневшимся лицом, последовала за Румпельштильцхеном. Ему казалось, что он тоже протанцевал по меньшей мере час – казалось безумно жарко и он тяжело дышал. Они налили в кружку еще вина и выпили залпом, изнемогая от жажды. Румпельштильцхен, казалось, не мог ничего больше видеть, кроме девушки рядом с ним. Все остальное превращалось в ненужный гул. - Идем, Белль – он потянул ее за руку, помогая встать и в этот раз переплетя ее пальцы со своими. – Я должен тебе показать кое-что. – его голос был хриплым и срывался на шепот. Девушка послушно пошла за ним, дальше от костра, от необузданных танцев, от огней, в сторону леса, к озеру. Приглушенные, далекие звуки музыки доносились даже сюда. Он остановился у воды, под огромным вековым дубом. В его деревне верили, что этот дуб обладал магическими силами. - Белль. – Он повернулся к девушке и взял обе ее руки в свои. Голова кружилась и ноги казались ватными, но не вино вкладывало ему слова в пересохший внезапно рот. - Да, Румпельштильцхен. – ответила она, глядя прямо ему в глаза своими синими, в которых отражалась полная луна – их единственная свидетельница в этот миг. Он сложил ладони, будто в молитве, и вложил их в руки Белль, становясь на колени. - Белль. – говорил он почти шепотом, но звучал ровно и решительно, вспоминая слова древней клятвы, которая никогда не звучала в церквях. – Ты кровь моей крови. Я отдаю тебе свое тело, чтобы два стали одним, я отдаю тебе свою душу, пока жизнь не покинет нас. Ты не можешь владеть мной, ибо я принадлежу себе, но пока ты желаешь, что есть у меня – твое. Ты не можешь повелевать мной, ибо я есть свободный человек, но пока ты желаешь, я буду верно служить тебе. Я отдаю тебе первый кусок моего хлеба, первый глоток моего вина. С этого дня только твое имя я буду выкрикивать в ночи, и твоим глазам я буду улыбаться каждое утро. Я буду твоим щитом, как и ты будешь моим. Священен наш союз и ни одно злое слово не коснется его. Но превыше всего этого, я клянусь беречь тебя и почитать как в этой жизни, так и в следующей. Я люблю тебя, Белль. Он закрыл глаза на последних словах, мгновенно жалея о количестве выпитого вина, выкладывавшего ему на язык все то, что крутилось в голове. Он не ожидал ничего взамен. Он стоял перед ней на коленях, с раскрытой душой, с выдернутым из груди сердцем, положенным на алтарь прямо перед ней. - Муж мой… Она сжала его руки в своих, опускаясь перед ним. Ее губы, мягкие, влажные, прикоснулись к его, дрожа. Сердце Румпельштильцхена пропустило удар. Он оцепенел на секунду, не в силах поверить, что это случилось. Белль выпустила его руки и зарылась пальцами в его волосы. Он запоздало ответил на поцелуй, нежно, словно перышком, касаясь ее приоткрытых губ, таких сладких, желанных, сдерживая рвущийся из груди стон. Освободившимися руками он притянул ее к себе, обнимая за талию, другой рукой охватил ее лицо, продолжая целовать ее, и наслаждаясь ответной лаской, вдыхая запах ее волос и цветов шиповника. В эту ночь, короткую ночь после дня Солнцестояния возлюбленные веками давали друг другу эту клятву верности, нарушить которую было преступлением.