О Долге и Терпении

Следующий день, а может быть несколько, Румпельштильцхен не помнил. Вместо темных сырых стен и далекого пламени факела он видел черные, колыхающиеся водоросли в душной, мутной воде, полуночные влажные леса, полные жутких хрустящих звуков, огненную комнату, откуда не было выхода и раскаленные прутья, протыкающие его насквозь. Он видел Белль, танцующую в пламени с венком на голове, Белль, поющую колыбельную ему на ухо, Белль, горячую и гладкую как шелк, прижимающуюся к нему в темноте. - Постой, мальчик! Пожалуйста, послушай меня! – Белль кричала вдогонку подростку, прислуживающему на кухне. Два раза в день он приносил им миску холодной овсянки и воду. - Да, пожалуйста, подойди сюда, мальчик, - прошептала Белль, когда он остановился, умоляюще протягивая руку к нему через прутья решетки. - Что надо? – спросил служка, боком подступая к клетке и подозрительно морща нос. - Хочешь монетку заработать? – Белль звякнула полупустым кошельком, подманивая парнишку. - А кто не хочет! – хмыкнул мальчик. – Что сделать? - Знаешь аптекаря на Зеленой улице? Скажи ему, что Белль просит его прийти сюда, в темницу, что ей нужна помощь. Сможешь? – Белль старалась говорить четко и уверенно, но почти срывалась на плач. Это была ее последняя надежда – больше не к кому ей было обратиться, никто не спускался больше вниз, в подземелья. - Смогу. Два серебра. Белль закусила губу, сжимая явно недостаточно пухлый кошель в руке. - У меня только двенадцать медяков… - Тьфу ты, что с вас нищих взять. – плюнул подросток, выхватил кошелек и убежал прочь. Белль оставалось только надеяться, что он донесет послание, а старик аптекарь будет в достаточно добром расположении духа, чтобы выполнить ее просьбу. Вокруг горела объятая пламенем комната, откуда нет выхода, никак не спастись, можно только кричать изо всех сил, и все равно бессмысленно, ведь тут никого не было. Он смотрел, как пламя охватывает его плащ, алые языки лижут его лицо, и скоро поглотили бы его целиком, как и каждый раз, когда он оказывается в этой комнате. Но поднимаются все медленнее и медленнее, и в конце-концов угасают, оставив после себя только легкий дымок. Впервые за много дней стало тихо. На плаще появилась точка, еще одна – капли дождя. Через минуту ливень полил стеной. Румпельштильцхен с облегчением упал на пол, перекатился на спину и ловил ртом прохладные капли дождя, ласкающие его обожженную кожу, словно заботливые пальцы. Вокруг стало темно и свежо, и уставшее от кошмаров сознание наслаждалось спокойствием. Внезапно Румпельштильцхен почувствовал чье-то присутствие в огненной комнате. Не открывая глаза, он и так узнал единственного посетителя его лихорадочного бреда. Шелковые юбки прошуршали вблизи него и опустились рядом. Ладонь Белль легла на его щеку. - Тебе лучше? – спросил тихий мелодичный голосок. Румпельштильцхен не ответил, только поймал ее ладонь и прижал к губам, оставляя в центре ладони влажный поцелуй. - Тебе точно лучше, - захихикал голос. Он открыл глаза и улыбнулся прекрасному видению. Его Белль была в удивительном золотом платье, с изысканной прической и блистала драгоценностями на шее, румяная, сияющая, и дождь, казалось, не прикасался к ней. Стены комнаты исчезли, уступив место зеленой листве лесной чащи. Румпельштильцхен чувствовал себя самым счастливым в мире человеком, тут, под дождем, рядом с ней. - Ну вот, уже и улыбаешься. – девушка гладила его по мокрому лицу и волосам, словно успокаивая. Румпельштильцхен поднялся и сел, оказавшись лицом к лицу с красавицей, прижавшись лбом к ее лбу. Она казалась восхитительной, неземной богиней, сошедшей к нему во всем своем великолепии, чтобы избавить его от мук, и в то же время такой живой и настоящей, будто это было реальностью. Он чувствовал ее запах, ощущал шелковистость ее кожи под кончиками пальцев, которые выводили узоры на ее шее, зарывались в волосы и крепче прижимали к себе, он ощущал ее вкус на губах, нежно и неспешно покрывая поцелуями ее шею, лицо, волосы, чувствовал, как она вздрагивает и почти неслышно вздыхает, когда он целует ее губы, приветливо отвечающие ему. Он, как всегда, боится ее испугать, боится ее реакции, следит за ее лицом, таким прекрасным, залившимся краской, но она рядом, ее руки обвиваются вокруг его шеи и они опускаются на колючую, сырую солому. Солому? Румпельштильцхен встряхнул головой, стирая с глаз пелену видения. - Что такое? – тихий голос Белль прозвучал хрипло, как в одном из его лихорадочных снов. Румпельштильцхен вглядывался в девушку, прищурив глаза, пытаясь разглядеть ее сквозь дымку, вновь застилавшую все вокруг. Реальность обрушилась на него, как мешок камней, опрокидывая его в грязь после чистого, умиротворяющего счастья под дождем. Он провел рукой по лицу - он и правда был мокрый, его лоб накрывала мокрая ткань, а щеки пылали. Он снова был здесь, в подземелье, за решеткой, в отчаянии и без всякой надежды на лучшее. Белль тоже была тут, в своем серо-голубом льняном платье вместо золотых шелков, уставшая, измотанная, с соломинками в волосах, но все с той же очаровательной улыбкой на губах, как и в его сне. Румпельштильцхен ощутил прилив жаркого стыда, окатившего его с ног до головы. Тут, в этом промозглом подземелье, было не место счастью, ласке и улыбкам. Их жизнь висела на волоске, и каждый новый день не сулил ничего хорошего. Только Белль, кажется, этого так и не понимала, ее руки все еще обнимали его, стараясь не касаться повязок, глаза полуприкрыты в ожидании продолжения поцелуя. - Белль… - он отстранился и попытался сесть, сжав зубы и приготовившись к боли, но ее не последовало. Но в голове был туман, так же как и перед глазами, язык еле ворочался и хотелось спать. – Сколько времени прошло? - Пять дней, - ответила девушка. - Раз ты проснулся, давай будешь есть, а то у меня только напоить тебя получалось. - Пять дней? – Румпельштильцхен в панике запустил пальцы в волосы. – Бей ведь там сам! Один! О боги, что же с ним будет? Еще отправляясь в город он надеялся, что Дороти присматривает за мальчиком, если ему придется задержаться, но что если он так и не выберется отсюда? - С Бейфаером все будет хорошо. – Белль улыбнулась ему ободряюще, - Держи, - она протянула ему миску с кашей и ложку. Румпельштильцхен без колебаний вцепился в приборы и принялся поглощать еду, только сейчас осознав, насколько он голоден. Белль всегда была уверена, что все будет хорошо, и сейчас он старался ей верить, просто не желая допускать и мысли об обратном, что что-то будет нехорошо, что с сыном что-то случится. - Теперь нужно выпить лекарство, - сказала Белль, доставая из сумки бутылку и сосредоточенно отсчитывая капли в железную ложку. Румпельштильцхен застыл с последней ложкой каши на полпути. - Белль… - спросил он осторожно, - что это и где ты это взяла? - Я…я попросила позвать аптекаря, я в его сарае жила, помнишь? Он пришел сюда и я купила новых бинтов и маковое молочко, чтобы ты спал, и вот эту бутылку, чтобы жар спадал. Румпельштильцхен, ты весь горел… - голос девушки задрожал, - Мне было страшно… - она обхватила лодыжки и спрятала лицо в коленях, - Очень страшно. Румпельштильцхен отложил миску и притянул ее к себе, обнимая и гладя по спутанным волосам. Она держалась все это время, чтобы не уйти в себя, чтобы быть рядом с ним и помочь ему. Вспоминая ту девчонку, впервые появившуюся в его доме, которая закрывалась, пряталась от каждого громкого звука, он не мог не гордиться этой новой, храброй, сильной Белль, и все еще такой ласковой и ранимой. - Белль, как же ты за это все купила? - Я отдала кошелек мальчику за весть, а аптекарю сказала, что Дороти заплатит за лекарства. – ответила девушка, всхлипывая. Румпельштильцхен подавил стон. Он уже и так чувствовал, что садится соседке на шею, пользуясь ее добротой и гостеприимством, и боялся представить реакцию женщины, когда к ней придут за оплатой. Еще чуть-чуть, и она начнет гонять их с порога метлой, думал он. Если, конечно, ему удастся отсюда выбраться, а он не имел ни малейшего представления, где начать. В голове будто булькало болото, руки и ноги не слушались, словно тряпичные, и сны смешивались с явью. Мысли не хотели слушаться, убегая, распадаясь на нитки, как дряхлая тряпка. Он чувствовал, как снова засыпает, проваливаясь в умиротворяющий, целительный сон. «Папа!» Румпельштильцхен вздрогнул. Он открыл глаза и вгляделся в глубину клетки перед собой. Кажется, он слышал голос сына. На грязном полу лежало одинокое пятно света, в луче солнца, падающего откуда-то сверху, плясали сонмы пылинок. Луч задергался и исчез. - Папа, ты тут? - Бей? – неуверенно позвал мужчина, сомневаясь, был ли услышанный голос правдой или очередной галлюцинацией. - Папа, я тут, наверху! Это был действительно голос сына, и он отвечал ему! Румпельштильцхен осторожно вытащил руку из-под головы Белль, которая так и заснула вместе с ним, и попытался встать на ноги, держась за скользкую каменную стену. Наркотик перестал действовать, и раны снова напоминали о себе тупой ноющей болью, усиливающейся при движении. Перебирая руками по камням, в отсутствии посоха, оставшегося где-то наверху, и, скорее всего, давно выброшенного, он подобрался настолько близко к источнику звука, как мог. Солнечный луч ослепил его, врезавшись в привыкшие к темноте глаза острым ножом. - Папа, я вижу тебя! – взволнованный голос Бея раздался прямо над ним, в зарешеченном окошке, расположенном в нише выше потолка, чтобы заключенные не могли через него выбраться. - Бей, как ты тут оказался? Ты же должен быть дома! – Румпельштильцхен щурил глаза, пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме очертания кудрей мальчика, сияющих на летнем солнце. - Вас несколько дней не было, папа! А потом к Дороти пришел аптекарь, за деньгами, и рассказал, что ты и Белль в темнице. А где она, пап? Она в порядке? - Да, сынок, но тебе нужно возвращаться. Иди обратно к Дороти и проси, чтобы она оставила тебя, умоляй как только можешь, потом… - Румпельштильцхен лихорадочно соображал, что еще нужно сказать Бею в их, возможно, последнюю встречу. - Я тут как раз с ней, пап. Тут такие слухи по городу ходят! – Бей сбивчиво рассказывал, восторженно, словно очередную историю про приключения. – Говорят, ты напал на самого мэра и избил трех охранников их мечами! Тут, в ратуше говорят, что вы хотели оклеветать городского голову, и поэтому вас посадили, а в городе, наоборот, говорят, что вы не виноваты и … ой, подожди, идет кто-то. Луч света затрепетал, когда мальчик поднял голову и оглянулся на приближающегося стражника. - Все, я пошел, тут нельзя быть. Я люблю тебя, папа, все будет хорошо! - И я люблю тебя, сынок… - прошептал Румпельштильцхен вслед быстро удаляющимся шагам мальчика. Он сполз вниз по стене и закрыл руками лицо, горькие слезы помимо воли заливали глаза. Обвинение в клевете и нападении сулило наказание похуже простого заключения в темнице, и если его до сих пор не привели в исполнение, то только потому, что не могли решить, что подойдет лучше: порка железной «кошкой» за клевету, после которой мало кто выживал, или отрубание рук за нападение на мэра, после чего выживали многие, но жили недолго. Только что, скорее всего, он слышал голос сына в последний раз. По крайней мере, с ним все будет хорошо, уверял он сам себя, он справится, он умный мальчик и не останется без крыши над головой. Он взглянул на мирно спящую Белль, такую прекрасную, улыбчивую, даже тут, в этом забытом богами месте, и всей душой молил небеса, чтобы наказание пало на него одного, чтобы она вышла из этого ужаса невредимой и вернулась домой, к их мальчику. Перебирая всех богов, и старых, и новых, он просил их всех быть милостивее к его семье и избавить их от страданий. Со стороны входа в подземелье послышались шаги. Румпельштильцхен резко вскинул голову, напряженно всматриваясь в темноту. Неужели уже, так скоро? Он поспешно подполз на четвереньках к Белль, взял ее лицо в ладони и прижался губами ко лбу, вдыхая запах ее волос и мысленно прощаясь. Затем поднялся к решетке, вцепившись в нее изо всех сил, стараясь стоять прямо и с честью встретить палачей. Лишь бы только забрали его одного. На освещенный факелом участок зала ступила туфля, другая, полускрытые под широкой серой юбкой и, наконец, светлые кудряшки Дороти, как всегда не желающие скрываться под чепцом. Румпельштильцхен в облегчении шумно выдохнул и прижался лбом к шершавым железным прутьям. Он старался не думать о том, что в следующий раз тут может оказаться все-таки скрытый под колпаком палач вместо знакомого лица соседки. - Привет, Дороти, - он искренне улыбался женщине, хотя и понимал, насколько глупо выглядит, радостно скалясь из-за решетки. Дороти выглядела взволнованной и опечаленной. - И вам здрасьте, - поздоровалась она, отводя взгляд. – Я ненадолго, еле выпросила разрешение, и то за банку клюквенного варенья. – Как вы тут, несчастные? – она окинула взглядом Румпельштильцхена и Белль, сонно потирающую глаза на полу. - Живы, - кивнул он. – Дороти, послушай меня, - быстро начал он, пока никто не смог помешать разговору, - Я прошу тебя, молю всеми богами, позаботься о моем мальчике, ты ведь не оставишь его умирать, Дороти? Я не знаю никого добрее тебя, ты всегда любила Бея, и это последняя, самая последняя моя просьба, когда я умру, не оставляй его одного…и Белль тоже. Она умная девочка, она будет тебе помогать, ты не прогадаешь! - он был готов упасть к ее ногам и умолять, лишь бы быть уверенным, что его семья будет в безопасности. Что бы с ним самим не случилось. - Тихо ты, не торопись умирать, - Дороти строго посмотрела ему в глаза. – Еще неизвестно, что будет. Слухи разные ходят по городу. Видимо, кто-то из стражников проболтался. Народ против головы выступает. Это не впервой, когда он без суда и следствия честный люд казнит, да и богатство его излишнее до добра не доведет. Это правда, что он девчонкины деньги себе присвоил? Румпельштильцхен кивнул. - Значит, правду говорят в народе. Так что будь готов, Румпельштильцхен. Будет суд. - Суд? - раздался сзади вопрос Белль. - Да, девочка моя, суд. И тебе придется вспомнить все. – Дороти с сожалением глядела на девушку. – И рассказать всему честному народу о том, что случилось, когда ты маленькая была. - Рассказывать перед народом? Она? – Румпельштильцхен растерянно оглянулся на девушку. – Она же боится людей, Дороти, и тем более боится рассказывать о своем прошлом. - Если хотите выжить, постарайтесь. Изо всех сил постарайтесь, слышите? – Дороти почти кричала. – Иначе…. – она опустила голову, и закончила шепотом. – Две виселицы уже стоят на площади.