Излечи меня

Это был странный день с самого начала. Когда я проснулась, родители ссорились и кричали друг на друга, чего не было уже давно. Точнее, мама кричала на отца, что не отпустит меня никогда и никуда, что я ради своей безопасности должна жить с ними, почти запертая в своей комнате. Я слышала это, стоя в гостиной и видела через арку, ведущую в кухню, как отец устало потирал руки и вздыхал. Он пытался попить кофе, но мама истерила и почти ревела. Видимо, он решился поговорить с ней по поводу моего переезда с Кирой, хотя сама Кира пока не дала согласия на это, она и не знает. — Она должна жить нормально, а не под твоим крылом всю жизнь, Лара! — строго сказал отец. Мама стояла в халате и лохматая, на сухих щеках были мокрые дорожки слёз. Она непрерывно всхлипывала, дрожа всем телом. — Это она тебе сказала? — спросила она, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Потом схватила ворот халата и протёрла им щёки. — Нет. Но она говорила мне, что хочет переехать. — Я услышала, как двигается стул, и поняла, что папа сейчас плюхнется на него. Я подошла ближе к арке и встала у стены, поглядывая на странный мамин взгляд. Она взглянула на своего мужа, потирая ладони о халат, а слёзы так и текли. Оба молчали. — И ты ответил… — начала мама и замолчала. Продолжить должен был он. — Что поговорю с тобой. Я сам думал об этом довольно долго. Она давно сказала мне, что хочет съехать куда-нибудь, где поближе к учёбе. Одну я её не отпустил. — Папа был спокоен, он сделал глоток кофе. — И сам предложил ей переехать с Кирой. Новый поток слёз обрушился на маму, и она отвернулась к плите, горбясь и опуская голову. Она содрогалась в слезах, видимо, теребя пояс шёлкового голубого халата с розовыми цветами. Она любила красивые удобные вещи. Отопление уже включили, поэтому я не удивилась, когда поняла, что мама стоит босая на ковре. Она была очень красивой и вовсе не выглядела на свои сорок пять. Морщин почти не было, разве только те, что всегда появляются в уголках глаз и около носа. Но она была красивой, самой красивой для меня. И даже слёзы не портили её, но я не хотела их видеть. Я вышла к ним, и мама тут же повернулась ко мне, стараясь улыбнуться, но уголки губ совсем не поднимались. Я серьёзно посмотрела на неё. — Мам, — шепнула я, подходя к ней ближе. Она протянула ко мне руки и обняла, положив голову на моё плечо. Мы были одного роста. — Моя крошка, — услышала я рядом с ухом, и папа устало выдохнул, снова хлебнув кофе. — Ну, куда же тебя понесло. Почему ты не хочешь остаться с нами? — Марина Яковлевна говорила, что мне нужна самостоятельность, — сказала я, прекрасно зная, что привираю. Но так ей будет легче со мной расстаться. После того, что произошло, мама больше верит врачам, а не моим ощущениям. Она вьёт вокруг меня гнездо, самое уютное, какое я могу представить, многое мне позволяет, лишь бы я не уходила. — Так мне будет легче реабилитироваться в обществе. И потом я смогу быть совсем как все. Мама всхлипнула, нос и щёки у неё покраснели, а глаза опухли. Она отошла от меня, взяв мою руку, и перебирала пальчики, словно думая о чём-то. Возможно, о моём появлении на свет. Оно было чудесным для неё. И сейчас она смотрит на мои пальцы, которые когда-то слабенько сжимали её палец и могли обхватить его, но сейчас руки одинаковые. Потому что мне давно не один час, я давно не вешу три килограмма и не плачу потому, что хочу заботы и любви. Мама отошла подальше, отпустив мою руку и тяжело, придерживаясь за стол, села напротив папы. Он протянул руку через стол и положил ладонь поверх её ладони. Его заботливый взгляд был трогательным, он всегда готов был поддержать маму. С того дня, как полюбил её. Хотела бы и я что-то подобное. Мама снова взглянула на меня, щёки были уже бледнее, слёзы высохли. Она так ничего и не сказала мне, когда я присела между ними и взяла своё какао, которое остывало в розовой кружке с рожицей и торчащим носом. Папа привёз её из командировки, когда мне было девять. И я до сих пор пью из неё какао. Надо отпускать прошлое. Если только Кира согласится жить со мной… Выходя из кухни, я поцеловала маму, и та разулыбалась и расцвела. Я оставила их с папой наедине и отправилась за курткой и рюкзаком. Пусть поворкуют немного, поговорят. Лучше ведь тихо всё обсудить, а не кричать, как полоумные. Я наслушалась криков. И когда я поняла это, странная вспышка прошибла меня. Крики, сумасшедшие, они мне не нравились, и я забивалась в кровати под одеялом либо в угол тошнотворно белой комнаты, где было одно небольшое окно с решёткой. В психушке я не любила криков сумасшедших. И это единственное, что я помню. В машине я надела наушники и смотрела на дорогу, покачиваясь от небольшой тряски. Я смотрела в окошко, пытаясь сосредоточиться на английских словах, пытаясь их переводить. Но оглушали воспоминания. Стоны, визг, ор. Непонятные мне слова. Прямо за дверью. Прямо за стеной. И я в одиночестве слушала их. Потом кто-то приходил, и я засыпала. Наверное… Я совсем ничего не помню, даже как передвигалась, и разрешалось ли мне это вообще. Я не думаю, что из-за попытки самоубийства могут доводить до такого состояния. Я ведь не была буйной или невменяемой? Я посмотрела на папу, вынимая один наушник из уха. — Пап? — спросила я, видя его нахмуренные брови. Он кинул на меня взгляд и улыбнулся, останавливаясь на светофоре. Почти приехали. Есть ли смысл спрашивать? — Что, милая? — спросил он, откидываясь и опуская руки с руля, пока перед машиной шагали школьники, учителя, студенты и прочие люди, спешащие на работу. — Можешь мне кое-что рассказать? Он нахмурился немного, чуть ёрзая на сиденье. Потом заинтересованно поглядел на меня. — Что ты хочешь знать? — Почему я ничего не помню из того, что происходило в больнице? — Я вынула второй наушник и убрала телефон подальше, глядя на отца. Он сглотнул и поправил торчащий из-под куртки ворот рубашки, словно задыхался. Кровь отлила от щёк. Что там происходило такого? — Папа! — Милая, там не было ничего такого. Просто процедуры... — Я была буйной? Поэтому мне кололи успокоительное? — Я не могла представить себе, что вырываюсь из рук санитаров и ору на всю больницу так же, как и те люди за стеной. — Нет. У тебя просто… — Он кашлянул и положил руки на руль, сосредоточенно глядя на светофор. Капля пота скатилась по его виску. Я испуганно таращилась на его реакцию. Что? Что произошло? Ответь мне! — Проблемы возникли. — Какие? Я не понимаю? — Из-за потери крови. — Я чем-то заболела? — воскликнула я, стараясь сдержаться, чтобы не вцепиться ему в руку и тормошить, чтобы поторопился. — Типа того, — кивнул он, и машина двинулась с места. — Я не знаю, что там было. Кажется, по женской части. Ты… эм… — Он отвернулся, чтобы посмотреть в боковое стекло. — Испытывала боли, а болеутоляющие были сильнодействующими. И ты спала очень много. Но когда не спала, вполне нормально общалась с нами. — Я не помню. — Я села ровно и закусила губу. — Ничего из этого. Ни болей, ни разговоров. Не помню, как меня лечили. Не помню первый приступ. Папа пожал плечами рассеянно. Казалось, ему совсем неприятна эта тема, и он хочет от неё уйти. Я понимаю, но примерно восемь месяцев стёрлись из моей памяти. Восемь из тех девяти с половиной, что я там пробыла. Я помню, как меня привезли туда, меня проводили в палату, где было довольно уютно, если бы не тошнотворно белый цвет стен, занавесок, шкафов и даже кровати. Там был маленький телевизор, а вокруг было довольно тихо, слышались голоса с улицы. Это больные занимались спортом на последнем солнышке лета. Помню, как смотрела долгими минутами на два шрама на запястьях и вспоминала боль, что испытывала. Вспоминала, как с холодом меня покидала жизнь. Как очнулась в больнице. Я не была буйной, была вполне здоровой и адекватной. Меня посадили туда на месяц, и я не могла отказаться, потому что мне было семнадцать лет, и за меня решали родители. Они же пихнули меня туда потому, что на этом настаивали врачи, которые видели в моём одиночестве спасение. Что я смогу абстрагироваться от мира, который так презираю. Что забуду в тишине всё, что со мной случилось. Но тишина лишь давила на виски, и я больше думала. И больше вспоминала. И больше ненавидела мир. Я не могла припомнить ничего хорошего. Лишь плохие воспоминания снова и снова рождались в моей голове. Мама и папа заходили раз в день. После обеда проводили со мной два часа, пока это было дозволено. От того режима кормления я быстро набрала вес, который потеряла, когда голодала после изнасилования. Большими стали сиськи. И дальше темнота. Ничего. Словно месяцы вылетели из памяти. — А это не амнезия? — спросила я, и папа снова вздохнул. — Нет. Не думаю. Нам сказали, что с тобой всё в порядке. И ты всегда знала, какой сегодня день, год, что мы твои родители, что ты Анастасия Трофимова. Это проверяли каждый день. — Не помню, — мотнула я головой. — Малыш. — Папа остановился около корпуса и повернулся ко мне. — Оставь ты это. Я тебе всё объяснил, что сам знал. Когда тебя вылечили, ты же снова пришла в норму? Я кивнула и отстегнула ремень. Папа потянулся ко мне и обнял, целуя в висок. — Мы с мамой любим тебя больше всех и заботимся о твоём душевном здоровье. Мы никогда бы не сделали ничего, что могло бы тебе навредить. Мы бы не согласились на это. Жизнь твоя продолжается, спокойная, мирная. Без всех тех передряг. И ты здорова, ты с нами. — В его глазах была любовь ко мне, и я растрогалась, сопливо улыбаясь. — И я люблю вас, пап, — сказала я и выбежала из машины. Папа помахал мне и стоял на дороге до тех пор, пока я не скрылась за двойными дверями. Глядя сквозь стекло дверей, как машина отъезжает, я внутренне плакала, но не позволяла настоящим слезам выйти наружу. Только не при людях. А тут их слишком много. Чужие люди, которые в один момент уставятся на меня, как и раньше, когда моими фотографиями пестрели все местные газеты. И не особо утешительные заголовки… Если я хочу быть как все, то должна держать себя в руках. И быть сильной. Я повернулась к толпе и вздохнула. Наверное, я всё равно выглядела странно, когда стояла и смотрела на улицу через дверь. Но никто, кажется, не обратил внимания, и я смело пошагала к лестнице, где меня уже ждал Андрей. Он рыскал в телефоне, привалившись спиной к стене, а ногой, кажется, выбивал какой-то ритм. А может, просто нервничал. Он снял наушник, увидев меня и привлёк ближе, чтобы крепко обнять. — Приступ влюблённости? — спросила я, когда нос уткнулся в его грудь. — Ага, — кивнул он. — Кажется, мы виделись только вчера, а я соскучился. Да и Алёнка мне все уши прожужжала. Ты ей понравилась. — Он поддел меня локтём. — Я не по девочкам, — рассмеялась я, — но могу поболтать с ней в контакте, если ей так хотелось. — Я не знаю, что с ней. Обычно к незнакомцам она относится скептически. Может игнорировать даже, может обращаться к ним так, словно знакома с ними давно и знает их характер. Но чтобы кем-то заинтересоваться – нонсенс. — Он театрально пожал плечами. — Теперь и Ксюха хочет с тобой познакомиться, хотя для неё ты будешь просто новым экземпляром, ведь ей всего десять. — Я люблю детей, — пожала я плечами. — С какого-то момента даже очень. В школе всегда общалась с начальной школой, особенно с одной девчушкой, которая почти не знала маму. Та уехала в Москву, на заработки, а дочь возила по разным странам. Мы пошагали по лестнице вверх, и я, отдав Андрею рюкзак, снимала куртку. — Однажды она провела в Болгарии месяц и приехала мне рассказать об этом. Мы встречались редко, когда её класс спускался с их этажа на один из наших, чтобы позаниматься иностранным. Она мне назвала ряд забавных болгарских слов, но я их так и не запомнила. Она была милой, всегда прижималась ко мне, словно к сестре, хвасталась своими успехами и жаловалась на одноклассников. Но я не подпускала её близко, чтобы она не побоялась потерять меня, когда я уйду из школы. А я даже не знала её фамилии. Мы остановились, и я растерянно посмотрела на Андрея, который мило улыбался. Я болтала что-то своё, уже не помнив начало разговора. Личные дела, и почему только вспомнила? — Ты зайдёшь ко мне? — спросил он. — Маринка тоже хотела с тобой пообщаться. Вы виделись всего раз, а она хотела познакомиться с моей новой подругой поближе. Я усмехнулась, привалившись к двери. — А тебе не страшно будет среди четырёх женщин? — Я смеялась. Действительно издевательски смеялась, а потом и вовсе подавилась от хохота, когда он вдруг осознал всю ситуацию. Я, Марина, Алёна и Ксюша. И он. Один среди нас. Ему должно быть страшно хоть чуть-чуть! — О боже, — шепнул он, уставившись в никуда. Губы были смешно поджаты. Да, представлять такое. Наверное, он прокручивал в голове варианты исхода событий, в которых он останется жив или просто с целым мозгом. — Ты и Маринка – нормально. Ты и Алёнка – нормально. Маринка и Алёнка – нормально. Но Ксюша. — Всё решает она? — Нет. Всё решает это странное комбо, что собирается вдруг. Наверное, я спрячусь в туалете. Или убегу есть в мак. Оставлю вас общаться, а приду и увижу мою квартиру после апокалипсиса. Ё-моё. — Он расхохотался вдруг. — Четыре всадника Апокалипсиса. Я хихикнула, не сдержавшись, и представила себя в чёрном балахоне, как у ситхов или Волан-де-Морта, на грациозном чёрном коне с переливающейся шерстью. Развивающаяся грива коня похожа на чёрный огонь, когда мы скачем навстречу ветру. Но тут меня кто-то толкнул, и я обернулась, увидев Элю, что пропихнулась между мной и старостой к стене. Она не поздоровалась, лишь уставилась в телефон, смачно чавкая жвачкой. Она очень изменилась. Тут пришёл наш мальчик-ботаник и принёс ключ и пакет личных вещей нашей преподавательницы. Пары по психологии я любила меньше всего. Иногда приходить на них не подготовленным было очень страшно. Экзамен был только через год, но казалось, что зачёт мы получим лишь чудом, потому что запомнить на один семинар двадцать и более страниц информации, заполненных психологическими терминами, удаётся лишь ботанику-любимчику. Иметь такого в группе очень полезно, потому что он всегда отчитается, если все остальные не готовы. А ещё я не любила саму методику преподавания. Я слушала скрипучий голос преподавательницы и пугалась. У неё был жёсткий взгляд, поэтому всегда казалось, что тебя очень скоро накажут. Она отчитала меня на самой первой паре за мои волосы. Ей казалось это ненормальным, но вот шлюхи с выжженными волосами и апельсинового цвета лицами казались ей вполне милыми созданиями. Я потерпела крах тогда, когда краснела под взглядами новых однокурсников. Но они не знали меня, а когда узнали, вся история давно забылась. Дверь открылась, и кучей мои одногруппники ввалились к аудиторию. Андрей вежливо придержал для меня дверь, и я улыбнулась ему и пошагала к нашей парте, которую пока никто не занял. Ну, есть любители. Эля села впереди, и я слышала чавканье, словно оно было прямо у меня над ухом. Но я тут же забыла обо всём, когда в класс вошёл преподаватель. Да, именно вошёл. И именно преподаватель. Вошёл мужчина. Парень. Алек. Он был в тёмных облегающих брюках и чёрной рубашке. Хорош, так хорош, что я закусила губу. И тут же вспомнила, что прячусь от него. Но может, за две недели он забыл всё. Может, наличие у меня «парня» всё меняло? И Андрей сидит рядом со мной, такой расслабленный, словно родной. — Всё нормально? — спросил он вдруг и сжал мою ладонь под столом. Оказалось, я вся дрожу. От страха? Да уж. Тут страха, неловкости и стыда столько, что я просто не могу не дрожать! Мне казалось, я сейчас лопну или провалюсь под землю. Но Алек не замечал меня, глядя на остальных моих одногруппников. Он подошёл к столу и поставил на него обычную сумку, в которой удобно носить бумаги, сам он привалился боком к краю стола и, скрестив руки на груди, подождал, пока все усядутся и затихнут. — Я Александр Александрович Юсупов, — представился он и широко улыбнулся, показывая ряд белых зубов. Ни косметики, ни пирсинга. Лишь крашеные волосы вместо совсем чёрного отдавали золотым, а корни светлели. Все татуировки были прикрыты рукавами и стоячим воротничком рубашки. — Но вам запоминать это ни к чему, потому что я проведу у вас одно, максимум два занятия, и вы можете обращаться ко мне просто «Извините, пожалуйста». Хохот прошёл по аудитории, но я не смеялась. Мне уж было не до смеха. Я переспала с этим парнем! — Староста может дать журнал? Лиза, сидевшая передо мной, встала, и я ахнула, сжавшись, и уставилась в небесно-голубые глаза Алека. Секунда, и улыбка его погасла, а глаза превратились в льдинки. Он смотрел точно на меня, и мне становилось холодно. Я даже поёжилась и сжала пальцы Андрея под столом сильнее. Тот даже ойкнул и посмотрел на меня. Лиза села обратно, и Алек открыл журнал. Он уселся за стул преподавателя и прошёлся по списку нашей группы. Потом перевернул несколько страниц и открыл журнал почти в конце. Снова немного изучающе осмотрел страницу. Он поднял брови, потом нахмурился. — У вас не было знакомства? — спросил он, потом что-то буркнул себе под нос. — То есть? — спросила Лиза пискляво, неся ответственность за всю непонимающую группу. — Ну, вас не сажали в круг и не просили рассказать что-то о себе? — Он поднял на неё взгляд, но наткнулся на меня и снова опустил глаза. Группа замотала головой. Все, кроме меня. Ведь я даже не понимала, о чём он говорил. Слова входили в одно ухо и вылетали из другого. Мозг ничуть не воспринимал информацию из-за волнения. Хотелось встать, опрокинув стол, и убежать отсюда. Но я не психически больная. Я не стану разводить скандал, когда меня никто не замечает. Я лучше стану такой, как все. — Отлично, тогда, мальчики, сдвиньте немного столы, поставьте в круг стулья, и прошу… — Он хлопнул себя по ногам и встал. Когда он шагал к доске, я и добрая женская половина таращились на его зад. Почему-то вскипела ревность. Я надеюсь, с другими он тут не спал? Не хотелось бы оказаться очередной… Чёрт. Есть в моей группе его другая или нет, это не меняет ничего. Я всё равно его очередная девушка на ночь. И дала бы я ему свой телефон или не дала, плевать. Он не звонил бы, лишь только коллекционировал. — Но у нас последней темой была мотивация, — пропищала Лиза. — Я знаю, — сказал он, что-то рисуя на доске. Андрей усадил меня рядом с собой, и я снова услышала противное чавканье. Эля и тут сидела с телефоном, не убирая его до тех пор, пока на один из стульев прямо напротив меня не сел сам Алек. Он посмотрел на меня, потом на Андрея слишком холодно, потом кинул незаинтересованный взгляд на Элю и повернулся к ближайшему студенту, сидящему рядом с ним. — Не подумайте, что я дебил, — сказал он, и все рассмеялись. — Просто я посмотрел на вашу группу, посмотрел на то, как вы здесь сели, и хочу спросить, по какому принципу вы дружите? Все загалдели. Я дружу с Андреем, потому что он знает, что со мной произошло, но никому ничего не скажет. Я дружу с ним, потому что узнала его за эти почти три месяца довольно хорошо и могу доверять ему, он мой лучший друг. Мой брат. — Тихо-тихо, — рассмеялся он. — Скорее всего, вы дружите из-за проживания, так? Многие кивнули. — Вы живёте вместе в общежитии, а о других знаете мало. Поверьте, даже спустя время можно найти интересного человека в своей группе и на своём курсе. Вы должны сказать примерно следующее. — Он указал на доску и зачитал. — «Имя», «родной город», «чем увлекаешься», «есть ли вторая половинка» и так далее на выбор. Просто расскажите о себе в двух словах. Самое важное, но запоминающееся. И что мне сказать? Здрасьте, я Тася и меня изнасиловали?! Но Андрей снова схватил мою руку и сжал, когда заметил, как я напряглась. Действительно. Казалось, пар пойдёт из ушей сейчас, настолько я нервничаю. Мне же больше и рассказать нечего. И Андрей… Он ведь скажет о второй половинке! Марина. И Алек поймёт, что Андрей вовсе не мой парень, а всего лишь друг. Чёрт. Я хотела было сказать ему, чтобы о Марине молчал, но тут Андрей отпустил мою руку и заговорил. — Я Андрей, как все знают. — Он усмехнулся. — Учился довольно плохо, поэтому поступил сюда с трудом. Учился в художественной школе пять лет, но из-за разногласий о моей технике рисования закончил её тоже не очень. У меня есть две младших сестры и девушка. — Я напряглась. Замолчи. Вот прямо сейчас! — Её зовут Марина, и она учится в этом же универе, но на ХудГрафе. Вроде всё. — Он пожал плечами и посмотрел на меня. Алек тоже посмотрел на меня. Может, представиться Мариной? Но все сейчас смотрели на моё лицо, а я чувствую себя, как пельмень! Словно сварюсь. — Я Настя, — проговорила я. Да, все меня называют Настей. Пусть так и будет. — Мне восемнадцать лет. Я окончила школу без троек, но мне далеко было до любой медали. Занималась баскетболом и волейболом, но не профессионально. И у меня… нет второй половинки. Я сказала и выдохнула, опустив плечи. Я посмотрела на Алека, который странно кивнул и словно бы безразлично перевёл взгляд на Элю. — Я Эля, — сказала она невинно. — Училась с тройками. В детстве занималась бальными танцами, но позже сломала ногу и бросила. В подростковый период я сильно поправилась, отчего всегда чувствовала себя очень неловко и неуверенно. Поэтому у меня и нет второй половинки. — Она с сожалением опустила взгляд. — Не расстраивайтесь. Вы очень симпатичная, — улыбнулся ей Алек. Так тепло, так красиво, что я снова приревновала. Я почувствовала нереальный гнев, и хотела запихнуть жвачку Эле глубоко в глотку. Но лишь сглотнула. Я просто совершила ошибку, переспав с ним. Вот и всё. Жизнь не поменялась ни у меня, ни у него. Вот так.