За резной дверью из белой акации

Ему семнадцать и он зол. Что за глушь? Как отец мог так с ним поступить? Этот особняк совсем не такой, как тот, в котором они жили прежде. Здесь всё чужое и раздражающее. Но выбора нет, бродить здесь в темноте определённо лучше, чем делить трапезу с этой женщиной. Она ему совершенно не нравилась. Но его не спрашивали. Под ногами шуршала мягкая пыль, из темноты то и дело выступали блестящие сети паутин. Ещё и года не прошло, а ему уже подыскали мачеху. В сердцах он пнул какую-то старенькую тумбочку, и та жалко заскрипела. В воздух поднялось облачко пыли. Ну и грязища здесь! Она что, экономит на прислуге? Ничего более отвратительного в жизни не видел! Он плёлся дальше, не зажигая свечи, то и дело натыкаясь на мебель и стены. Его мало заботила сохранность интерьера. Её же тоже не заботила! Он привалился к стене, закусывая до крови губу. Обидно. До ужаса хотелось плакать, но нельзя. Он же уже взрослый, он же мужчина. Медленно пришло осознание того, что он не помнит как идти назад. Прекрасно, просто чудно. Он собрал всю злость в кулак и хорошенько вмазал какому-то полинявшему гобелену. Рука провалилась в темноту, а за ней и он сам. Больно ударился коленом о ступени. Ступени? Темно, хоть глаз выколи. На ощупь он пополз вверх по ступеням. Потом какой-то коридор, больше похожий на мышиный лаз. Развилка. Здесь ни ковров, ни гобеленов, ни картин. Должно же это когда-нибудь закончиться, в самом-то деле? Какие-то скрипучие доски под ногами. Рука, ощупывавшая стену, влетела во что-то мокрое. Ух! Лестница вниз. Какие крутые ступени. Он уже не слышал звука собственных шагов. В глазах заплясали цветные круги. Один самый яркий обжигал роговицу, кроваво-красным клеймом отпечатывался на внутренней стороне век. Нет, ну так не бывает. Это что, свет? Он остановился и прислушался. Тишина стала напряжённее. Он протёр глаза. Всё верно, где-то сбоку возникла вертикальная огненная полоска. Приоткрытая дверь? А что за ней? Он тихонько подкрался к источнику света и заглянул внутрь. В первое мгновение он потерял дар речи. Слабенький огонёк тонкой коптящей свечки выхватывал из мрака белый тонкий силуэт. Привидение, подумал он. С минуту он просто таращился во все глаза, готовый завизжать в любой момент, но потом заметил в руках у привидения книгу. Читающее приведение? Ну это совсем уже смешно. Неужели человек? Светлые волосы до плеч, бледное лицо, большие глаза с густыми ресницами, кожа бледная, почти болезненная, руки тонкие, беспомощно сжимают тяжёлую книгу. Белая простая рубашка свободно висела на хрупких плечах. На личике застыло какое-то непонятное выражение. Таких людей он ещё не видел.

***

Сквозь стекло пробивался противный утренний свет. Такой же ультрамариновый, как вечером, с каждой минутой он становился всё ярче и неприятно бил по глазам. В больнице всё ещё стояла тишина, совсем не гармонировавшая с относительно светлым временем суток. Ричард жмурился, глядя в окно, и с содроганием готовился к тому моменту, когда надо будет повернуть голову. Что-то ему подсказывало, что шея наградит его ужасной болью за неудобную позу, в которой он провёл почти всю ночь. Всё-таки откладывать эту минуту больше не предоставлялось возможным, так как затылок начал затекать, а позвонки заныли все разом, без предупреждения. Странное дело: всю ночь так привёл и ничего страшного, а стоило проснуться, и сразу почувствовал себя совершенно разбитым. Резко врач дёрнул головой, подаваясь вперёд, очки слетели с носа и стукнулись о стол. Мэри дёрнулась и заозиралась по сторонам в поисках источника шума. Оказалось, что им оказался Ричард, скрючившийся на стуле и потирающий ноющую шею. Сестра потянулась и хриплым спросонья голосом спросила: - Который час? Гамельтон вскинул привычным движением левую руку и уставился на часы. Поморгал и опять уставился, отодвинул руку и приблизил её к глазам. Несколько запоздало вспомнил про очки, небрежно валявшиеся на столе, неуклюже нацепил их и прошептал: - Восемь пятнадцать, - удивившись собственному голосу, прокашлялся и повторил более уверенным и властным тоном, - Четверть девятого, обход через сорок пять минут. Мэри облегчённо вздохнула и прикрыла глаза, поправляя растрепавшуюся причёску. За всё это время её менее квалифицированные коллеги даже не шелохнулись, спали словно убитые, очаровательно. Ричард подхватил сигареты, лежавшие на столе, и не без определённого труда поднялся со стула, похрустывая затёкшими суставами. Он вышел из сестринской и направился в свой кабинет, гася по дороге все светильники. Надобность в них пропала, ведь болезненный утренний свет взял на себя функции газовых рожков. Врач поднялся по лестнице, витраж совсем терял свои краски в это время суток, и направился к своему кабинету. Кулаком одной руки прикрывая рот, раскрывшийся в зевке, другой рукой он нащупал дверную ручку и толкнул дверь. Кабинет встретил его сонной тишиной, ещё более густой, чем во всей остальной больнице, всё-таки с прошлого вечера здесь не побывало ни души. Снимая пальто с крючка, доктор ещё раз взглянул на часы. Времени как раз хватало, чтобы проветриться во внутреннем дворике - то, что надо, чтобы быстро привести себя в порядок. Напоследок, уже набрасывая пальто на плечи, он бросил быстрый взгляд вправо, туда, где располагалось большое окно с затейливыми рамами. На улице бушевала стихия, в находившемся неподалёку парке деревья раскачивались из стороны в сторону с удивительной амплитудой, такой, что облетевшие верхушки, казалось, никак не крепятся к стволу. Из окна кабинета Ричарда как раз был виден краешек парка, и творившееся там безобразие раздражало врача, разрушало все его представления о парках как таковых, конечно временами этот островок зелени радовал глаз, но отнюдь не сейчас. Во дворике было намного спокойнее: мощные стены больницы не давали ветру здесь хозяйничать и терзать бедную старую иву. Ему оставалось лишь проклинать хитрых строителей, воздвигших такой хорошо защищенный особняк, завывать в трубах и бить по дребезжащим стёклам. Вырвавшись из царства дрёмы, расположившегося в здании больницы, Ричард сразу же столкнулся с омутом холодного воздуха, мигом прогнавшего остатки сна и лени. Поэтому врач бодренько зашагал прямиком к неработающему сейчас фонтану, присел на низенький бортик и с удовольствием закурил первую за сегодня сигарету. Проворная сырость в сотрудничестве с осенней прохладой тут же пробралась под ворот пальто, проползла по спине, схватила кисти рук. Того невролог и добивался. Теперь никакой контрастный душ не нужен, начавшая было гудеть, голова снова была свежа и легка, мышцы больше не ныли. Ричард был готов к новому трудовому дню. Составляя компанию трепещущей иве, он посидел ещё немного, прикидывая примерный план на день, и окинул окна больницы пристальным взглядом в поисках какого-нибудь нарушения порядка, после чего довольно кивнул: в его больнице всегда всё под контролем, всё как положено. Это доказал и утренний обход, который прошёл гладко, точно по графику и главное безо всяких непредвиденных обстоятельств. Сёстры воодушевились бодростью главного врача, удивительной для такого малого количества отдыха, и даже всеми силами сдерживали чудовищные зевки. Ричард отметил про себя их старания и в качестве поощрения разрешил им написать отчёты о дежурстве дома, а не в больнице перед уходом, как требовал того обычно. Часы затишья перед бурной деятельностью, начало которой обозначает прибытие дневной смены, прошли незаметно, наполненные привычными хлопотами. Прежде чем отправиться домой, Гамельтон побывал в кладовке. Всё-таки он склонился к тому, что потребуется лестница для исправления неточности в работе часов. Этот гигант часового искусства остался в больнице, а не отправился с молотка путешествовать по домам состоятельных особ, лишь по той простой причине, что вынести эту напольную громадину из особняка было невозможно. Для этого пришлось бы ломать стену, что могло существенно снизить стоимость самой постройки, поэтому было решено продать их как единое целое. Стоя на предпоследней ступеньке лестницы и бережно подкручивая шестерёнки, Ричард вспоминал, как вечером скромно надеялся обойтись стулом, это ж какого размера в таком случае должен быть стул? Механизм часов хранил внутри себя невообразимое количество пыли, так что приходилось задерживать дыхание и не делать резких движений, чтобы не вспугнуть эту армию грязи. Спустившись с лестницы, врач с минуту с заметным наслаждением разглядывал плод своих трудов, несколько брезгливо вытирая руки салфеткой, и отмечая про себя, что надо бы вызвать часовых дел мастера, чтобы тот провёл капитальную чистку. С делами было покончено, и Ричард Гамельтон со спокойной душой закрыл дверь своего кабинета на ключ, попрощался с медсёстрами и направился к выходу из больницы, то и дело сталкиваясь с начинавшим подтягиваться персоналом. У самого выхода он повстречал заведующего стоматологического отделения, перекинулся с ним парой слов и уверенно толкнул парадную дверь больницы Святого Рафаэля. Улица встретила его крепким порывом студёного ветра, наполненного капельками влаги, содержащейся в воздухе. Прохожие торопливо шагали по своим делам, кутаясь в пальто и шубы, поднимая воротники и натягивая шарфы повыше, силились спастись от непогоды или хотя бы поскорей укрыться от неё в каком-нибудь тёплом помещении. Небо хмурилось и грозило в любую минуту расплакаться, а отражающие его лужи делали то же самое. Грязноватые ручьи текли вдоль мостовых, будто специально желая намочить ноги порядочным гражданам. Ричард уверенно зашагал по улице, посматривая по сторонам. Нигде ничего нового: всё те же вывески на магазинах, в витринах всё те же товары, те же занавески в окошке на втором этаже. Было приятно вот так пройтись до дома, подышать свежим воздухом. Гамельтон сделал небольшую остановку на углу улицы, чтобы купить какой-нибудь таблоид. Тот же что и всегда мальчонка протянул ему ещё пахнущую типографией газету, аккуратно сложенную в несколько раз. Врач взял её, поблагодарил мальчика и свернул на соседнюю улицу, потом ещё и ещё, срезал через аккуратный скверик, окружающий маленький пруд, и наконец оказался дома. Ричард Гамельтон был владельцем уютных апартаментов, достойных известного и высокооплачиваемого врача. Как только больница начала приносить ощутимый доход, невролог поспешил приобрести личное жильё, в котором он сможет навести собственный порядок и устроить всё в соответствии со своими вкусами. Иметь соседа по квартире было конечно весело, но Ричарду непременно нужно было личное пространство, в котором он будет единственным и неоспоримым хозяином. Всю жизнь для Гамельтона это было важно, все его знакомые отмечали, что он являлся ужасным собственником, что порой даже доходило до абсурда. Впрочем, в то время подыскать жильё для такого принципиального человека было более чем легко. Газеты пестрели объявлениями, предлагающими снять, купить квартиру, комнату, целый дом, да хоть сам Тауэр! Подвернувшееся вскоре предложение подходило идеально. Это двухэтажное здание было хитроумно спрятано от городской суеты, так мешающей спокойно жить. Находилось оно на одной из узеньких уютных улочек, не перегруженной большим количеством кэбов и пешеходов, но находившейся достаточно близко от таковых. Не больше десяти минут до работы пешком, рядом сквер, магазины, тихие милые соседи, сам дом в отличном состоянии. Внутри он имел семь жилых комнат, две ванные, по одной на каждом этаже, и кухню, на которой впрочем сам Ричард почти никогда не бывал. Хозяйничала там Дора Хоггарт, кухарка, утверждавшая, что ей доводилось работать при дворце. Как бы то ни было, за её легендарные похождения Ричард ей не доплачивал. Ещё из прислуги в доме была Горничная Клара Бенсон, по истине святая женщина, поскольку вытерпеть капризы такого перфекциониста, как наш доктор, мог только действительно необычайный человек. От её внимательного взора не могла скрыться ни единая пылинка, ни единое пятнышко, дом был идеален, будто в нём и не жил никто, ведь в обжитых помещениях попросту не бывает такого порядка. Но Ричарду было комфортно в такой обстановке приятной упорядоченности, спокойной стабильности. Каждая вещь лежит на своём месте, пепельницы каким-то непостижимым образом всегда кристально чистые, книги расставлены по алфавиту, строгие чёрные костюмы висят в шкафу на одинаковом расстоянии друг от друга, рубашки идеально сложены в комоде, флаконы в ванной стоят один к одному, как строй образцовых солдат, даже посуда на кухне аккуратненько разложена по полочкам и сияет. Завтрак строго по расписанию, каждому дню недели соответствуют определённые блюда. Каждое утро зарядка, поход к парикмахеру в первую субботу каждого месяца. Ровно семь часов сна, каждые два дня получасовая прогулка по скверу. Любое нарушение устоявшейся системы устранялось немедленно и безжалостно, будь это что-то глобальное, как например вирус, подкосивший самого Ричарда и слуг заодно, или что-то незначительное, вроде изменения марки салфеток. Обыкновенно после ночного дежурства врач приходил домой, съедал лёгкий завтрак и шёл досыпать положенные ему четыре-пять часов. Он находил это несколько утомительным, поскольку потом подолгу не мог уснуть ночью, но принадлежность к такой благородной профессии заставляла идти на жертвы. Радовало то, что сбивать график приходилось не чаще, чем раз в пять дней, всё-таки главные врачи больницы Святого Рафаэля придерживались чёткого графика дежурств и редко его нарушали. С этим скрепя сердце можно было смириться. Уже поднимаясь по приземистым каменным ступеням своего дома, Ричард ощутил аромат яичницы и тостов, исходящий явно с его же кухни. Лакированная чёрная дверь без единого скрипа и шума, на радость врачу, впустила его в светлый прибранный холл, устланный ковром с симметричным рисунком, и не загромождённый большим количеством мебели, мешающей нормально избавиться от пальто. Где-то в столовой Клара постукивала тарелками, накрывая на стол, Ричард всегда приходил с работы в одно и то же время, поэтому подгадать время завтрака не составляло особого труда. Первым делом доктор проследовал в ванную, чтобы помыть руки, он как врач был обязан соблюдать такие нехитрые правила гигиены. От выложенных ровной мозаикой стен и мраморного пола гулко отдавался лёгкий плеск воды, омывавшей руки Ричарда, в то время как холодная тишина комнаты приводила в порядок его нервы. Сняв очки, он наклонился над раковиной и плеснул на лицо воды, а затем взглянул на своё отражение в зеркале. Оттуда смотрел пристальным взглядом прекрасных серых глаз довольно уставший брюнет, по острым скулам его стекала вода, губы прямые и тонкие, в каждой черте лица сквозили сила и аристократизм. Он сидел в столовой и в полной тишине наслаждался завтраком. Горничная уже успела куда-то юркнуть, ведь на самом деле она побаивалась господина и старалась не приближаться к нему на расстояние меньше двух комнат. Даже кухарка, и та притихла, давая уставшему Ричарду отдохнуть после работы, а если точнее, боясь его разозлить. В гневе он был ужасен. Те, кому не посчастливилось испытать его на себе, никогда этого не забудут. Но сейчас Гамельтон был вполне доволен жизнью, сидя в идеально прибранной столовой, обставленной со вкусом и шиком. Стол красного дерева, льняные салфетки ручной работы, на окнах плотные портьеры с благородным рисунком, фарфоровая посуда. По углам расставлены китайские вазы с незамысловатыми простенькими букетами цветов, элемент интерьера совершенно бесполезный, но Клара упорно ставила эти несчастные веники. Прекрасная хрустальная люстра лениво переливалась скромными бликами, подаренными ей тусклым сетом из окна. На улице так пока и не распогодилось. Покончив с трапезой, Ричард поднялся на второй этаж, где располагался кабинет, ещё одна ванная, собственно спальня самого хозяина дома, имеющая проход в гардеробную и ванную комнаты. Такой необычной планировкой дом обязан одному модному дизайнеру, которому Ричард в своё время помог. В качестве благодарности тот решил во что бы то ни стало превратить жилище этого сухаря в уютное гнёздышко. По правде говоря, ему это удалось: при всей строгости хозяина, дом не был лишён изысканности и шарма. Тёплые оттенки дорогих тканевых обоев, всюду блестящие деревянные панели и картины с незамысловатым лёгким сюжетом. Текстиль в виде подушек и портьер, доводящий миссис Бенсон до белого каления в попытках избавить его от пыли. Прекрасная стройная лестница, перила словно морские волны, опять же витраж в окне на пролёте, но более простой и воздушный, чем в больнице, газовые рожки инкрустированы какими-то цветными полудрагоценными камушками. Каждый стоил вполне внушительную сумму, на которую, при известной экономии, можно было бы прожить год где-нибудь в провинции. Но Ричард мог себе такое позволить, в то время ему было приятно наслаждаться проявлениями собственного благополучия, достигнутого упорным трудом. На полах экзотические персидские ковры, на некоторых горизонтальных поверхностях, одобренных лично Гамельтоном, резные фигурки из слоновой кости и диковинного металла. Сам врач редко выезжал путешествовать, очевидно поэтому добродушный дизайнер попытался привнести кусочки других стран Ричарду домой. Спальня была исполнена благородства и изящества: тонкая резная мебель, большая мягкая кровать с балдахином, портьеры на окнах почти во всю стену. Комната была на столько просторна, что в ней с лёгкостью можно было танцевать вальс. Гардеробная же не содержала никаких художественных изысков, сам Ричард на этом настоял: зачем украшать комнату, в которой он бывает не дольше получаса в день? Однако она была примечательна тем, что имела проход в ещё одну спальню, предназначенную очевидно для будущей миссис Гамельтон. Ну или для гостей, что явно случалось чаще. Оформлена эта комната была в светлых нежных тонах, несколько маленьких символических столиков были покрыты прозрачными кружевными скатертями, люстра своими причудливыми переплетениями напоминала какое-нибудь растение. В углу, отражая свет из окон, и наполняя комнату мягким сиянием, стояло зеркало в полный рост, обнимаемое дорогой рамой с камушками и цветами из перламутра. Бортики кровати были украшены переливающимися ракушками, балдахин был так же из кружев и полупрозрачной ткани, пропускавшей свет, что казалось Ричарду совершенно непрактичным. Резная дверь из белой акации открывалась редко, но тем не менее ни в коем случае не скрипела, уж хозяин дома этого не допустил бы. Обыкновенно эта комната пустовала, поскольку спутницей жизни наш врач так и не обзавёлся. Эту грустную историю давно перестали рассказывать друг другу столичные сплетницы, но тем не менее последствия её ощущались до сих пор. Тогда дела наших врачей шли хорошо, они только получили покровительство церкви, будущий успех уже маячил перед взором, всё говорило о том, что Гамельтон и компания далеко пойдут. Вполне естественными путями и по вполне понятным причинам у них появилось множество друзей, имеющих, так сказать, нюх на удачные знакомства. Среди этих новых знакомцев оказалась очаровательная леди, чьё имя мы не имеем права называть. Она увлеклась Ричардом, что и понятно, ведь дела его пошли в гору, что благотворно отразилось на нём, он был неотразим. Гамельтон в свою очередь тоже проявил интерес к этой особе, начал утончённо за ней ухаживать, строить далеко идущие планы на их совместное будущее. Они удивительно проводили время вместе, прекрасно дополняли друг друга, не ссорились, да что уж там, просто потрясающе смотрелись вместе. Все вокруг умилялись, глядя на эту удивительную пару, дело уже шло к свадьбе. И свадьба действительно состоялась. Только на месте жениха был мужчина, чьё состояние внушало большее доверие, чем пусть тоже немалое, но пока ещё только гипотетическое состояние Ричарда. Получив безрадостные вести, тот взял непродолжительный отпуск, в течение которого не покидал дом, в который был уже готов впустить, словно в сердце, чужое существо. А после отпуска он продолжил жить. Продолжил ходить на работу, в театры, встречаться с друзьями, гулять в парках, ничего в нём не изменилось, не осталось ни следа той ужасной драмы. Вот только так близко к своему сердцу он больше никого не подпускал. Никому больше не удавалось растопить лёд, охраняющий эту нежную мышцу. Время приближалось к одиннадцати часам, предполагаемое положение солнца было где-то недалеко от зенита, что было совершенно невозможно проверить по вине всё тех же тёмных туч. Ричард уже лежал под одеялом в своей постели, с наслаждением расслабляя мускулы и готовясь отойти ко сну. Не смотря на малоподвижную профессию врача, он был в отличной форме: мощные плечи, накачанные грудные мышцы размеренно вздымаются в такт дыханию, явственные кубики пресса спускаются куда-то под одеяло. Всё-таки утренняя гимнастика – полезная штука. Мускулистые руки небрежно раскинуты в стороны, дыхание выровнялось и стало спокойнее. Веки подёргивались под силой настигшего Ричарда видения. Он никогда не запоминал своих снов, поэтому что же ему снилось можно только гадать.