Черные-черные-черные травы сквозь асфальт до ее обнаженных колен - она любит меня словно пленная, приговоренная.... Немного Нервно — Черные травы
Симшина оказалась ещё более тихой, чем можно было предположить. Скромно и испуганно поздоровалась, уложила небольшой чемодан, уставилась в окно. В таком молчании Сашка выдержала целых полчаса, после чего, фыркнув, заявила: - Так, Марина, давай поступим следующим образом: нам ехать вместе порядка семи часов, и я не очень хочу проводить их в гробовом молчании. Если ты хочешь, мы можем попытаться забыть прошедшее веселое полугодие и отвлечься. Тишины мне хватает в институте, а о нем я думать не хочу. Симшина подняла глаза и радостно улыбнулась. Саша поймала взгляд девушки и впервые поняла, что глаза у Марины темно-серые, ясные, похожие на Лизины и в то же время совсем другие. Спустя ещё десять минут оказалось, что Марина Симшина это не только предполагаемый Пароль с довольно странными способностями, но и восемнадцатилетняя жительница Подмосковья, плод недолгой любви инженера и реаниматолога. У Марины ещё была кошка: толстая, избалованная, персидская. Саша вполуха слушала эту неловкую, но оживленную болтовню и с ужасом понимала, почему преподаватели стараются не сближаться со студентами.***
Конечно, слухи о преподавателях в институте ходили разные, особенно меж первокурсников. Они, ещё не способные понять и прочитать то, что ДимДимыч это жуткое создание, обладающее преимущественно охранными функциями, а Портнов — учебник и словарь, верили порой и в великую любовь, которую не смутить разницей в возрасте и социальном положении. Когда разлад меж Топорко и Коженниковым-младшим стал особенно очевиден, вдруг прошел слух о её странных взаимоотношениях с Портновым. Саша тогда посмеялась и забыла; её больше занимали пикировки с Лизой, Егор, Костя, с которым было весело пить и чай и которого совсем невесело было забывать. Но теперь, сидя в полутемном купе и распивая крепкий, терпко пахнущий мятой чай, Саше смеяться не хотелось. Хотелось вспомнить студенческие годы, высунуться из вагона на полном ходу, чтобы снова отрастали шипы и рвались джинсы. И ещё хотелось, чтобы снова было восемнадцать лет. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать — но только не двадцать пять. Двадцать пять влекли за собой законченное образование, статус Пароля, должность преподавателя, жуткую и неотвратимую обязанность ломать людей и делать из них Слова. И делать это без смущения и страха, не задумываясь о том, что совершаешь. Верить, что это во имя высшего блага в общем — и во имя Речи в частном. Только вот ломать, сминать и перекраивать по своему усмотрению абстрактную студентку, не всегда качественно делающую домашнее задание и склонную к опрометчивым поступкам это совсем не то, что совершать те же действия по отношению к маленькой застенчивой девочке, сейчас сидящей прямо перед Самохиной, смеющейся и поедающей сыр. - Знаете, - снова начала говорить едва затихшая Симшина, - тут один третьекурсник проговорился. Сашу перекосило. Третьекурсник ляпнуть в запале мог что угодно. Все возможные варианты этого «ляпа» Сашу не устраивали категорически. Перед переводным экзаменом он же и вовсе мог решить, что терять больше нечего. Самохину принимать этот экзамен категорически не пустили — не то ввиду небольшого опыта преподавания, не то просто на всякий случай. - И что именно он проговорил? - скрыть неудовольствие не получилось. Симшина напряглась. - Не знаю, может быть, он и шутил. Он мне сказал, что он глагол. Расскажите. Вы же знаете. Может быть, так будет легче. Саша на минуту замолчала. В купе внезапно стало холодно, точно осмелевшие снежинки нашли путь в вагон и обосновались на ПМЖ. - Не то чтобы вам помогло это знание, - наконец начала Самохина, - но глобального вреда в этом нет. Я расскажу то, что считаю допустимым знать сейчас. Поверьте, - она осеклась, - критерий допустимости это просто уровень ваших нынешних знаний. Никто не дает первокласснику решать квадратные уравнения, и на это есть причина. Так что не злитесь: вы сами скоро во всём разберетесь. Касательно же глаголов и других частей Речи… Вы ведь знаете, что после переводного экзамена на третьем курсе начинается специализация? Марина неуверенно кивнула. -Что ещё знаете? - Что всё перестроится, весь организм. Те упражнения, которые содержатся в сборнике, помогают осуществить этот процесс. Это все знают. А текстовый модуль позволяет взаимодействовать с Речью напрямую. Я же права, да? И ещё всё будет усложняться, мы поменяемся, мир вокруг поменяется. А больше ничего. Это жутко. - Ощущение, что «жутко», не пройдет, - негромко засмеялась Самохина, - остальное притупляется. Со временем. Что ж, вспомним курс русского языка — или, если хотите, английского. Хотя у носителей каждого языка свои уникальные особенности. Доживете до аспирантуры — сами увидите. Но, на самом деле, всё примерно схоже: существительные, глаголы, местоимения, наречия… Слова. Вот к чему ведет ваше обучение. Вы станете чем-то большим, чем вы и ваша личность, но что-то будет потеряно. Это не драматично, это … вполне терпимо. У глаголов — я, думаю, поняла, кто из третьекурсников такой разговорчивый — свои особенности. Они амбициозны, упрямы, на них возложена большая ответственность, но и возможностей у них достаточно. Какие это возможности, вам знать пока не обязательно. - Он ещё говорил о каких-то видах глаголов, что всё не так просто … Симшина облокотилась на стол и, распахнув свои огромные глаза, в упор смотрела на Сашку. В купе царил полумрак; поезд остановился, и блики фонарей со станции играли в взлохмаченных темно-коричневых волосах Марины. Саша смотрела и на неё, и сквозь неё — и не могла насмотреться. В купе зашел пассажир и, не спрашивая разрешения, подсел к Марине. Та вздрогнула и посмотрела на Сашу. - Пересаживайся, - пожала плечами та. Они оказались совсем рядом. Марина была на полголовы выше Самохиной; её волосы щекотали шею, и трудно было сказать, приятно это или нет. В голову тут же полезли мысли о Лизе. Те несколько ночей в ноябре, пока Павленко не онемела, были их последними. Потом была только работа, быт, работа, и Самохиной даже не приходило в голову, что в её жизни могло быть что-то ещё. Но вот теперь … Пассажир, видимо, уже предъявив документы, расстелил постель, не раздеваясь, лег, поворочался и уснул. Саша не запомнила, как его звали, только что-то, похожее на «Кириллов» вертелось на языке. Марина продолжала смотреть на неё, дожидаясь, пока Самохина продолжит свою лекцию. - То, что я сейчас расскажу, ты не должна говорить никому. Тот студент, о котором мы говорим, не просто глагол. Он — непредельный глагол. Симшиной не нужно было задавать вопросов, чтобы выразить своё непонимание. - Есть такая вещь как аспектуальная классификация глаголов. Она на порядок сложнее, реже встречается, актуальна далеко не для всех языков. Глагольный аспект как таковой это способ действия, обозначает характер протекания и распределения действия во времени. Существуют предельные и непредельные глаголы. Предельные именуют действие, в котором есть указания на некий предел или переход в иное состояние. Для непредельных глаголов ограничений нет, если они не будут установлены специально. Бывает ещё весело с безличными глаголами, но я давно их не встречала. Саша говорила и говорила дальше, точно всё то, что она усвоила за время обучения в аспирантуре, должно было прозвучать — и, может быть, быть изъявленным, именно сейчас. Что-то мягко склонилось к Сашке на плечо. Она осторожно скосила глаза — Марина, задремав, положила голову Самохиной на плечо. Сашка осторожно, нерешительно обняла её и вдруг почувствовала — не кожей, интуицией — что в структуре Марины что-то изменилось. Поезд мчался по направлению к Москве. Самохина сидела, не двигаясь, и впервые за много лет плакала от ощущения только что совершенной непоправимой ошибки.