Ветер листву свергает водопадом без пены, веществом невесомым и отвесным огнем. Распадается ворох лиственных поцелуев у входа в обитель ветра летним ненастным днем. Пабло Неруда
В горах княжества Черного Предела, в лето года 1228-го До главного лагеря Фёна оставалось не более получаса, но Богдан все же решил отдохнуть. Пускай и мягко ему сиделось на широкой спине своего мерина, да только годы брали свое. — Что б тебе пожевать, утроба ненасытная? Ну вот, поди сюда, вроде бы кое-какая травка имеется. Ишь ты! Морду он воротит. Тут тебе горы, гиблое место, ешь чем богаты! Много лет назад Богдан оставил свою родную деревню Дебрянку. Ее он тоже звал гиблым местом — за болота вокруг, за тощую землю да за голодные годы в крепостничестве, которых помнил немало. Он последовал за полуподпольной организацией «Дети ветра» и ее боевым крылом, что звалось Фёном, и здесь, в княжестве Черного Предела, постепенно стал главой приюта для сирот. Приют существовал вполне легально в крохотной долине в низкой части гор, а вот оберегали его не по закону — бойцы подполья. Свою долину Богдан величал, опять же, гиблым местом. И она, и родная Дебрянка, и высокие Черные Холмы были для него равно гиблыми, как всякий клочок земли, где честные люди не жили, а выживали. — Можно подумать, за морем Милош найдет себе что получше, — проворчал Богдан и погладил гриву мерина, который соизволил таки пожевать редкой травы. — Дома ему не сидится, ишь! А мне — бросай приют, тащи старые кости в эдакую глухомань, провожать! На самом деле Богдан не сомневался в том, что младшие воспитатели справятся без него, да и погостевать у фёнов он любил. Просто загодя скучал по внуку, вот и ворчал на все, что попадалось ему под руку. — Ну, поел? Шагай теперь, животина ленивая, не ночевать же нам тут с волками! В конце крутого подъема он услышал привычный условный свист. После его ответа из зарослей вышла Мария, бывшая приютская воспитанница. Она едва ли не с детских лет отличалась ровным, безмятежным нравом, но сейчас покой в ее лице вовсе не понравился Богдану. — Эй, девонька, уж не стряслось ли у вас чего недоброго? — Горе у нас, дядя Богдан, — Мария глубоко вздохнула и договорила: — Погиб наш Раджи. Дядя Богдан! — она бросилась вперед, чтобы подхватить его под руку. Как же так? Что же ты так, зятюшка? На зов Марии прибежал Ганс. Он забрал у Богдана поводья и повел его самого, вдруг на десяток лет постаревшего, домой, а по дороге рассказал о том, как нашел в лесу тело своего командира. В лагере было не то чтобы пусто, но как-то малолюдно. Богдан покачал головой: — Эх… Поди, все на заданиях? Выходит, провожать в последний путь только семье? — Нет, что ты! — успокоил его Ганс. — Трое, конечно, поехали к Блюменштадту, замести следы той бойни. А другие помчались во второй и третий отряд, позвать на похороны как минимум ближайших товарищей Раджи. Над его телом поколдовал Шалом, да и в верхних пещерах прохладно… Дотянем до послезавтра. По тропке от верхних пещер к ним спустился как раз Шалом, чародей и травник Фёна. Богдан за шесть лет уже свыкся с его обликом, но сейчас вздрогнул ровно бы увидел ожившего мертвяка. Жилистый, крепкий для своих лет, он был седым, сутулым и глядел на мир черными матовыми глазами. — Здравствуй, Богдан, — прошелестел он как будто демон или дух, но не человек. — Ева и мальчики наверху с нашим Раджи. Ступай и по возможности не пугайся из-за своей дочери. Когда принесли Раджи, ей было очень плохо. Я был рядом, поддерживал ее как мог и, полагаю, невольно задел ее своей магией. Это сказалось только на внешности. Да что ж там такое?! Богдан оставил Ганса и зашагал наверх сам. В пещере было на диво светло. Пламя плясало на кончиках свечей и в каганцах, в кувшинах стояли белые цветы, пахло чем-то кисловато-свежим, а еще звучала музыка. Почти у самого входа сидел со своей лютней Эрвин, менестрель подполья и любовник Шалома. На подстилке лежал второй командир Фёна. В головах у него устроился Милош и неспешно расчесывал гребнем черные локоны. Двойняшки рядом перебирали небогатые одежды своего отца, видно, выбирая, в чем хоронить. В ногах Раджи сидела, обхватив колени руками, его вдова, и что-то шептала. Богдан глубоко вздохнул и с трудом выдохнул. Его единственной ненаглядной доче едва исполнилось сорок, а по ее плечам рассыпались совершенно седые волосы. Тут-то он и понял слова Шалома. Сам чародей поседел много лет назад в единый час из-за своей личной беды. Наверное, отголоски тех его чувства посеребрили косу Зоси. — Доча… — тихо позвал Богдан. Зося обернулась. Ее глаза были совсем сухими, а на губах играла странная улыбка. Она договорила вслух то, о чем прежде шептала: Вдвоем мы погибнем на этом пути. Оставь меня, конь мой, к любимой лети! И радуй, прошу, до скончания дней Зеленые очи любимой моей. Ей ответил перебором и голосом Эрвин: И пей, вороной, до скончания дней Зеленые слезы любимой моей... Зося подошла к отцу: — Однако же Вишня гнедая, а не вороная, стало быть, перейдет она не ко мне. Мы все решили отдать ее Арджуне. Бедная лошадь очухалась только в его руках, значит, ему и владеть ею. Вишня заслужила покой. В пещеру шмыгнули Ганс и Анджей. Ганс тронул подругу за руку: — Зося, ты прости, что мы с таким… Да по нашим каменюкам дело ведь небыстрое. Надо бы заранее решить, где похоронить его. — Похоронить? Раджи? — все с той же усмешкой переспросила Зося. Богдан прошептал с ужасом: — Доченька... — Ну что ты, отец, не бойся. Я не сошла с ума, — Зося поцеловала его в щеку и вернулась к телу мужа. — Но ты посмотри на него. Вспомни, как они с Вишней догоняли ветер, как он танцевал, как порхал словно мотылек… Он всю свою жизнь порхал вокруг пламени, безумно и бесстрашно. Разве должно ему лежать в земле? Саид забрал из рук Али понравившуюся обоим рубашку, приложил ее к мертвому лицу своего отца и сказал: — Да, мама, ему только гореть. В главном лагере Фёна, через день На похороны второго командира успели все старики. Так звали сами себя те бойцы, которые вступили в ряды Фёна еще на равнине. В первом отряде, кроме Зоси, то были Ганс и Ждан, во втором — его командир Отто, его лучший друг Иржи и друзья-неразлучники Лешек с Вилли, а в третьем — Берт и супруги Руди с Гретой. Особняком стоял Мариуш. Формально его приняли в армию уже в княжестве Черного Предела, но приехал он сюда с равнины вместе с приютом, в котором жил с отрочества. Пока шли последние приготовления, Зосю позвали на пару слов командиры второго и третьего отрядов. — Сама понимаешь, прям вот всех мы опросить не успели, — развел руками Отто. — По уставу будут, конечно, выборы, но и так наперед ясно: ты теперь командир армии. — Если ты не откажешься, — осторожно добавил Мариуш. — А я могу? — пожала плечами Зося. — Не по уставу, а по совести? Кстати, — она задумчиво почесала нос кончиком седой косы, — ведь Раджи мог тогда отказаться! У него, в отличие от меня, даже намека на совесть не было! Интересно, почему он этого не сделал? К ним подошли неразлучники. Лешек хлопнул подругу по плечу: — Вот ведь змейство твой муженек! Утопал на тот свет, не рассказамши! — И не спросишь теперь. Точно совести ни на грош! — подхватил Вилли. За спиной у Зоси возник Шалом: — Если мне не изменил мой слух, Ева, то ты у нас первая женщина-командир. Товарищи, если вдруг кто не знает, имя вашего командира на языке моего народа означает не только жизнь, но и принадлежит первой женщине мира. Поэтичное совпадение, вы не находите? Ужасно. Лучше бы мы обошлись без этой поэзии. Зося фыркнула: — Твой любовник-виршеплет в данном случае с тобой согласится. Ох, Али! — она дернулась было в сторону сына, которого повело, но заметила, что его подхватил Эрвин. — Так, ребята, у Али почти что обморок, Саид и Милош патологически спокойны, а я держусь исключительно на травах Шалома. Никому из нас не хочется отпускать Раджи, но пора, пока мы все относительно сохранны. Вечером того же дня Милош ускользнул с поминок и устроился на краю обрыва над речкой. Саид беседовал здесь после одиночки с отцом, потом к ним прибежал Али, и они все втроем отправились встречать его, Милоша. Эти воспоминания, и его собственные, и переданные двойняшками, весомо лежали в его ладонях. Тело папы, которое Милош отнес на костер, было таким легким, пламя горело так весело, звенела лютня, шумела река, тренькали редкие птицы, и похороны казались призрачными, почти сказочными, куда менее реальными, чем тот далекий счастливый день, когда он вернулся домой и обнял своих любимых. Тогда он переживал, что причинит им боль рассказом про экспедицию на «Гринстар». Тогда он не знал, что смерть папы все перечеркнет. — Сын, не вздумай остаться. Мама села рядом с ним и взяла его под руку. — Родная, да как я могу уехать сейчас? Это же... Это… Нет, я просто не представляю! — Думаешь, это несправедливо по отношению к памяти Раджи? Милош ткнулся лицом в седую макушку мамы. Страшное слово «память» превратило призрачные похороны в явь. — Маленький мой, послушай. Я ведь помню, как ты в детстве упивался рассказами Кахала о Шинни и мастерил парусники. Папа делился с тобой своей мечтой о море, и ты его понимал, я видела. У тебя та же мечта, что и у него. Твой папа шел к морю, а нашел его здесь, в Грюнланде, в глазах своего командира. Теперь у нас есть армия, которую он вытянул на своих плечах, а у меня есть вы. Я не знаю, где ты найдешь свое море. Но несправедливо будет, если ты откажешься от своей мечты из-за смерти Раджи. По отношению к тебе и к нему тоже. — Но как же вы? — тихо спросил Милош. — Мамочка, если уезжать, то через три дня. За что вам сразу две потери? — Мы можем оставить Фён и перебраться в город, — пожала плечами Зося. — Ты уже неплохой лекарь, быстро наберешься опыта. Али с его талантом будет малевать сценки на стенах трактиров, чтобы их заблевали в ближайшей попойке. Саид уставит резной мебелью приемный зал в ратуше, где его летящие узоры будут протирать задницы богачей. Я, пожалуй, вспомню молодость и возьмусь за рукоделие. Коли повезет, буду обшивать жреца и его служек. С голоду не умрем, и не будет больше потерь. Так лучше? — Мама, ты до жути красноречива. А кто-то неприлично громко для Теней и Призраков подслушивает. Саид занял свободное место рядом с Милошем и возмущенно пихнул его в бок: — Как ты можешь! Мы — прилично громкие из деликатности. А еще мы выдержим. И ты, кстати, тоже. — Я? — удивился Милош. Али присел за его спиной и положил подбородок ему на плечо: — Мы-то остаемся втроем, а ты будешь один. Но ты тоже справишься. Мы же Фён. Ветер сегодня был теплый, ласковый, как весенний ветер с гор, который в Грюнланде звали фёном. Как руки Раджи, которых им четверым сейчас не хватало. В горах Черного Предела, осенью года 1228-го Пень изо всех сил тянул морду в сторону жизненно необходимого ему пня. Безуспешно — Зося привязала его к дереву покороче, чтобы не ослаблять подпругу ради пустяковой задержки. — Уймись, ты все равно это не ешь, — объясняла она своему коню, срезая в мешок симпатичную семейку опят. Пень, кажется, ей не верил. Пришлось достать из переметной сумки лакомство: — На вот, заметь, самое красивое из двух яблок. Хрусти-хрусти, все твое. Раджи-то больше оставлять не надо. Нахлынуло внезапно. После припадка в первый час потери Зося не пролила ни единой слезинки. Сейчас она тоже не плакала, просто вдруг из нее вытекли разом все силы словно кровь из пробитой крупной артерии. Пришлось вцепиться руками в гриву, и Пень, дожевав яблоко, обнял ее своей сильной шеей, согрел носом ее заледеневшую ладонь. — Давай-ка отдохнем оба, — Зося ослабила чуть подпругу, отвязала повод и повела за собой Пня, шурша сапогами по ржавой и бронзовой листве. Тронутая первым морозцем почва звенела под ее каблуками и под копытами коня, и оттого осенняя тишь была еще пронзительнее. Посреди леса, с которым только что не сливалась караковая шкура Пня, вдруг мелькнула яркая осинка. В упругих ало-розовых листиках пока теплилась жизнь, они прочно держались на ветвях, и Зося решила, что довезет одну веточку до лагеря. Подберет к ней злаки, может быть, встретит какие-нибудь цветы, и получится вполне приличный букет. Раджи дарил ей изумительные воздушные букеты, так непохожие на привычные деревенские охапки. Теперь она делала это сама. Все сама. Совсем недавно они были вместе. Бок о бок дрались, защищали слабых, помогали приюту, проникали в дома своих противников, составляли письма с угрозами, строили планы на будущее, воспитывали будущих бойцов и собственных детей. Благодаря этой близости Зося знала все необходимое о работе командира и после формальных выборов окончательно приняла свой новый пост как должное. Только, в отличие от Кахала и Раджи, она была одна. Первый мог укрыться в объятиях своего любовника, второй после тяжелого дня устраивал голову на коленях жены и восстанавливал силы, довольно жмурясь под ее ладонями. Конечно, Зосю с готовностью поддержали бы и сыновья, и отец, и лучшие друзья, и все-все подчиненные. И она доверяла им, но все равно не могла с ними говорить. Как не могла больше плакать. Поэтому сейчас она мысленно обращалась к ночи, проведенной в третьем отряде, и успокаивала себя сама. Мариуш отлично справлялся со своими обязанностями. Он был самым осторожным из всех командиров, что порой бесило наиболее горячих его подчиненных, но в конце концов они признавали его правоту. Третий отряд никогда не проворачивал сумасшедших операций, которые преследовали Раджи и от которых не отказывался Отто, зато с опасным противником вроде барона Теодора он разбирался ровно в шахматы играл: продуманно, изящно. Мариуш был золотом. А по ночам к нему время от времени приходили кошмары наяву, и раз в три-четыре месяца, когда становилось совсем невмоготу, он рассказывал о них командиру армии. В этот раз он говорил с Зосей. Он держал ее за руку, глядел в огонь и говорил, говорил, говорил. О голосах мертвецов в своей голове. О красноглазых тварях, что подбирались к нему по ночам и смотрели на него, не мигая и тихонько клацая клыками. О том, как костлявые пальцы сжимали его сердце, и тогда в легких заканчивался воздух, а в теле — тепло. Он говорил в темноте, чтобы на рассвете вернуться к своим бойцам с ясным сознанием. Ну а Зося после этого ужаса приводила себя в чувство сама. Гладила гриву Пня, вдыхала запах опят, подбирала для букета веточки и злаки, упрямые, осенние, которые будто знать не хотели, что давеча ударил мороз. Они сопротивлялись. Мариуш несмотря ни на что — тоже. — Ну и я как-нибудь, — Зося добавила к букету рябину, растение погибшей возлюбленной Мариуша, затянула подпругу и запрыгнула в седло. — Вперед, парень, к ужину, пока мои охламоны не подъели все дочиста! Дома ей прежде всего бросилось в глаза жизнерадостное лицо Эрвина. — Командир, ты вовремя! У нас и суп готов, и лепешки вот... с пылу с жару, — он картинно раскланялся перед ней как перед публикой. Даже глубже, его почти полностью седые волосы с редкими проблесками пшеницы мало не мели землю. Зося насторожилась. Нет, она тоже обрадовалась Эрвину, который больше месяца пропадал аж в Пиране, столице Ромалии. Он добывал там последние новости и сплетни на тот случай, если Зосе вновь понадобиться стать дочерью ромалийского сеньора Лючией, да и другим товарищам могли пригодится приличные легенды. Но... — Ты почему подлизываешься, виршеплет? Что натворил? Пока Эрвин внимательно изучал букет в руке своего командира, к костру подбежал Саид, чмокнул мать в щеку и забрал у нее поводья. И не посмотрел в глаза. Да что ж случилось-то? Вроде все живы... Так. Али отложил в сторону кисть, которой расписывал деревянное блюдо, поднялся и виновато опустил голову. — Ну? — требовательно спросила Зося. Шалом поднес ей пахучую кружку с травами, среди которых она различила мяту, зверобой и еще что-то успокоительное. — Ева, ты только не убивай его, пожалуйста. Он ведь хотел как лучше. Каждый из нас в глубине души мечтал об этом. Зося обвела взглядом подчиненных. Эрвин вернулся из Пирана. Али прикидывает, как провалиться сквозь землю. И мечта. — Эрвин, ты нашел кого-то, кто поможет Али поступить в университет? — Да-да, — Эрвин спрятался за сутулую, но надежную спину любовника, и оттуда закивал. — Правда, в последнее время подняли плату за обучение, но Али нужны ведь только художественные курсы... Мой знакомец поручится за него, а экзамены наш мальчик сдаст, я уверен. На первое время мы наскребем денег, потом он найдет себе работу... Пиран. Другая страна. Всего-то! Не многолетняя экспедиция. Не смерть, в конце концов. И ее сын действительно должен развивать свой талант под присмотром профессионалов, а не ходить вечным самоучкой. Зося одним махом, как на поминках, осушила кружку. Совсем недавно, всего три месяца назад она смеялась, а потом стонала в руках своего мужа, и дома их ждали дети. Совсем недавно, только руку протяни — и коснешься прошлого — у нее была семья, а светлые волосы, которые так любил Раджи, еще не знали серебра. Совсем... … нет. Соберись. Ты теперь — командир подпольной армии. Не жена, а вдова. А дети выросли и отныне тебе не принадлежат. Соберись и скажи, как тогда Раджи — Милошу. Просто скажи, ты сможешь, ну же, соберись, ведьма! — Али, когда тебе нужно ехать? — Послезавтра. — Хорошо. Я как раз думала встретиться с возможным сторонником на границе. Пару дней нам с тобой по пути. В главном лагере Фёна, два дня спустя Саид подошел к щиту и с раздражением повыдергивал стрелы, которые легли не кучно, не в девятку и местами не в мишень. Такой позорный результат он помнил у себя… Когда, в отрочестве? Или после первого ранения? Неважно. Давно. Он вернулся на рубеж, положил стрелу на тетиву, натянул лук — и сложился, не выстрелив. Что-то случилось, тело подводило его сегодня, будто позабыло все, что за годы тренировок въелось в мышцы. Со стороны костра до него долетел голос Арджуны: — Саид, ты стремишься превзойти самого себя в расхлябанности или глупости? Ты хочешь натянуть лук запястьем? А может сразу при помощи мысли? Треклятый командир Теней был прав. Как всегда. Спина Саида работала ужасно, если работала вообще. Он не знал подобного опыта. С юных лет он терял старших товарищей, потом друзей, потерял дедушку Рашида, случалось, терял в драках свою смелость или в трудных ситуациях голову. Но спиной он всегда чувствовал опору. Родителей («мамупапу», как говорили они в детстве), великана Милоша, нежного и понимающего Али. Он не представлял, что такое одиночество, что можно остаться без семьи. Три месяца назад папа сгорел на костре, а Милош отправился в экспедицию на долгие годы. Дедушка Богдан редко оставлял приют, мама была не мамой, а командиром армии, а сегодня утром уехал Али. Обучение в Пиранском университете длилось пять лет минимум. Сколько раз за эти пять лет Али выберется домой? Саид остался один, спина не ощущала опоры и допускала ошибку за ошибкой. — Прекрати позориться, — холодно сказал Арджуна совсем рядом. — Ой, иди ты на хуй! — огрызнулся Саид, выстрелил — и едва не получил тетивой по щеке. Арджуна забрал у него лук, снял тетиву, велел: — За мной, — и пошел в сторону от лагеря. Саид и не думал перечить. За подобные слова, сказанные всерьез, а не шутя, его бы никто из товарищей не погладил по голове. Ну а командир Теней, помешанный на идиотской субординации, наверняка решил устроить ему выволочку — если не назначить наказание. Лагерь скрылся за скальным выступом. Арджуна круто развернулся и остановил Саида, положив руки ему на плечи. — Прошу тебя, если я приказываю прекратить тренировку — слушайся! В таком состоянии ты не то что разобьешь с десяток стрел, ты способен покалечить самого себя. — Хорошо, я тебя понял, — Саид вскинул голову и выдержал ледяной взгляд командира. — Прости, я облажался. Незачем лишать наш отряд боевой единицы. — Прекрати, ты не только боевая единицы. Я должен был заметить раньше, — Арджуна с внезапной осторожностью погладил его по щеке. — Плачь, малыш. Сегодня ты имеешь право на горе. Милош жив, Али жив, Зося скоро вернется, и все-таки у тебя сегодня настоящее горе....Коль скоро грянут холода. Она стоит совсем одна, И слез непролитые реки Скорбят о том, кто ушел навеки. Lila of Wonders