Мать ветров

В лесах княжества Черного Предела, ранней зимой года 1228-го В засаде Тени провели не более часа, но Саид уже успел то ли заскучать, то ли подмерзнуть. Он терпеть не мог такие вот бесснежные дни, когда легкий морозец почему-то пробирал до костей, а лес вокруг был почти сплошь сизым. Лишь кое-где хвоя разбавляла этот лысый пейзаж. Мария рядом задумчиво выдохнула, и от ее рта поднялось облачко белесого пара. Спокойные серые глаза будто бы глядели внутрь себя, но вдруг она развернулась, обхватила лицо друга ладонями и дохнула на него, согревая. Саид в долгу не остался, сгреб Марию в охапку и вернул ей тепло. А потом оба, не сговариваясь, посмотрели на Марту, которая сидела на соседнем дереве. Вот уж кто не мерз вообще! Избитое выражение «любовь греет» вдруг приобрело очаровательный и буквальный смысл. Марта вытягивала шею, вглядываясь в кусты у обочины дороги, за которыми вместе с Гансом прятался ее любушка, Анджей, и сияла, гордая за него. Кажется, даже ее рыжие волосы умудрялись блестеть, несмотря на серую хмарь в небе. Сегодня у фёнов было нетрудное, однако необходимое дело. По силам справились бы только втроем, разменявший пятый десяток старик Ганс и отличные стрелки Мария с Саидом. Но опыта и забавы для они прихватили с собой Анджея и Марту. Пущай первый попробует себя в коротких переговорах, а вторая узнает, каково это — сидеть в засаде и час, и другой, и, если не повезет, третий. Поэтому пока трое мерзли и неласково в головах у себя интересовались, где же нечистая носит преподобного, двое других были счастливы и гордились друг другом, первым, так сказать, выходом в свет. Впрочем, Саид тоже немножко гордился. Собой и тем, что вправил им обоим мозги. Еще весной и в начале лета он и сам поглядывал на Марту. В ней интересно сочетались яркая внешность — рыжая коса до пояса, пронзительно голубые глаза, крепкая вкусная фигура — и строгая душевная красота. Разумеется, ветреный Саид и не думал о серьезных отношениях, но от пары жарких ночей с Мартой он бы не отказался. О чем однажды и сообщил подруге прямо, а также добавил, что ежели ему тут не рады, то пусть смело выпроваживают его пинком под зад. Ну, образно говоря. Так-то рукоприкладство устав Фёна не приветствовал. Марта согласилась. С опозданием Саид услышал от нее, почему. В деревне она жила с повредившейся в уме бабкой и равнодушной ко всему на свете теткой, никем не защищенная. Один не слишком добрый молодец лаской пополам с напором уложил девушку в постель, а после растрепал об этом своим дружкам, и любители потискать красавицу, не связывая себя браком, потянулись к ней. Марта, мягко говоря, в мыслях своих не одобряла эти визиты, но и не умела, и боялась отказывать. Собственно, всю эту историю Саид знал и прежде, именно поэтому осторожничал, присматривался к Марте и напомнил ей, что она имеет полное право послать его куда подальше. Он, выросший на воле, привыкший к женщинам Фёна, которые давно порвали с внешним миром несправедливости, просто не мог вообразить себе, что Марта при желании этим правом не воспользуется. Но Марта сказала «да». Она стала подпольщицей, однако привычку склонять голову перед мужчиной еще не утратила, а товарищи ей в этом… не то чтобы не помогли. Они просто проглядели проблему. Или не успели. Или не нашли в себе сил, памяти, чуткости, чего угодно. Как Саид и Раджи не всегда успевали побеседовать по душам и понять друг друга. После Саид в лепешку расшибся, чтобы убедить подругу: здесь она — не вещь, не игрушка, здесь она живой человек с правом голоса как в серьезных дискуссиях, так и в повседневности. Марта сначала недоверчиво-изумленно косилась на него: чтобы парень просил прощения за близость, которая к тому же принесла ей удовольствие? Но потом она воспользовалась своим правом и попросила Саида впредь быть ей лишь другом. Она не искала веселья на пару ночей, она хотела наконец-то полюбить всерьез. Полюбила, счастливо и взаимно. Только счастье это зацвело осенью, страшной осенью без второго командира. Марта и Анджей у общего костра позволяли себе разве что посидеть рядышком, а гуляли под руку и робко целовались вдали от глаз товарищей. Никто в лагере об их отношениях и не подозревал, пока Саид не наткнулся на них однажды ночью, совершенно неромантично выскользнув из пещеры по нужде. Он тогда слегка опешил, потому что юные влюбленные краснели, виновато прятали глаза и просили у него прощения. Но вскоре до него дошло: — Вы ныкаетесь из-за Раджи? Боитесь огорчить маму и меня своими довольными физиономиями? Марта и Анджей дружно закивали. — Ребят, ну вы чего? Да мы ж только рады будем! Не, если вам самим надо… Но если вы из-за нас, так бросьте вы эти прятки! Бросили. Озаряли хмурый зимний лагерь весенним солнышком своей любви, а сейчас Марта мало не выпадала с дерева на дорогу. Все ждала: как-то поведет первые в жизни переговоры ее Анджей? И вот наконец лысое безмолвие серого леса нарушил перестук копыт. Саид и Мария быстро собрали свои луки. Марта свой — на диво тоже, хоть и волновалась за Анджея. Из-за поворота нарисовался жрец на телеге с возницей и в сопровождении трех воинов ордена верхом. Кожа, кожа, кольчуга, ничего серьезного. Перед воинами нарисовалось поваленное дерево, богатое на длинные ветки, а за ним — Ганс и Анджей. Из своего укрытия Тени не разбирали слов, но по движениям и лицам поняли, что Анджей начал беседу отлично: в двух словах успокоил жреца, тот отдал приказ воинам ничего пока не предпринимать, и теперь повели речь о деле. В одной из деревень, где к фёнам относились со смешанным чувством страха и доверия, старый жрец потерял последние намеки на совесть. Увеличил поборы по своему личному почину, в открытую приставал к девчатам, а поговаривали, что кое-кого насильно уложил в постель. Его прислали откуда-то из-под Йотунштадта, столицы Грюнланда, а тамошние служители ордена Милосердного Пламени традиционно не знали меры. После трех предупреждений Фёна, на которые старый козел начхал, Зося подумывала уже о том, что хорошо бы отправить его к праотцам, да только жрец преставился самостоятельно: прямо во время службы его хватил удар. Нынче на место почившего старца ехал очередной столичный служитель, и фёны решили, что лучше поговорить с ним загодя. Объяснить, что приграничье — это очень, ну просто катастрофически далекое от Йотунштадта захолустье, и здесь свои порядки. Переговоры будто бы шли успешно. Жрец, серенький и вполне милый на морду мужчина средних лет казался самым обычным человеком. Не читалось в нем ни спеси, ни веры в свое особое предназначение. Высовывала заячьи ушки трусость, а значит, указы старших служителей ордена он будет выполнять беспрекословно, однако и драть по собственному почину не должен. Ну, в крайнем случае Фён ему напомнит, что не должен. Саид уже предвкушал скорый отдых и привал с пирожками, как вдруг... О, это вдруг! Оно безумно нравилось маленькому Саиду в детстве, когда он зачитывал до дыр героические повести и поэмы. В жизни он относился к сюрпризам по-разному. В зависимости от. Прямо сейчас он не знал, то ли крепко выразиться по поводу новой компании на дороге, то ли сначала поржать, а потом уж выразиться. Потому что к поваленному дереву подъехала настоящая разбойничья шайка. Девять человек... нет, восемь человек и полукровка с острыми эльфийскими ушами. Пара дрянных вроде бы мечей, кистени, топор, ни одного лука. Ну и что делать? Телегу и воинов ордена окружили семеро разбойников. Пока что они лишь поигрывали оружием, но могли ведь и пустить его в дело. И что тогда? Спасать служителя ордена, который отправлял людей на костер, серьезно? Да еще ценой жизни неизвестных Саиду людей? С другой стороны, этот конкретный жрец не походил на совсем уж дурного человека, а понятие коллективной ответственности фёны презирали. Тем временем Ганс вступил в разговор с шайкой и подал Теням знак: будьте очень внимательны. Мария тронула друга за плечо и кивнула ему на одного из разбойников, оставшихся в стороне, мужчину не старше двадцати пяти лет. Обычного крестьянского телосложения, невысокий, светлый, он был бы ничем не примечательным, если бы не старый страшный ожог в пол-лица, который сползал по шее за воротник. И тут Саид понял, кто перед ним. Отец предупреждал еще поздней весной о хорях — они звались по имени своего предводителя, того самого парня с ожогом. Хори вели себя как все прочие шайки приграничья: грабили, пускали кровь, по непроверенным слухам иногда пытали. Однако же они нападали только на совсем жирную добычу и не трогали простых ремесленников да торговцев, почем зря людей не резали, словом, пока что Фёну и его подопечным явно не угрожали. С такими разбойниками не следовало ссориться на ровном месте, у подпольщиков хватало проблем с властями и бандами посерьезнее. Ганс до сего дня тоже лично с хорями не встречался, но помнил, что рассказывал Раджи о встрече с их атаманом. Однажды его любовник, вон тот красивый полукровка, по глупости своей попал под суд. Ему назначили столько ударов кнутом, что Раджи и сам по себе посчитал бы это наказание омерзительным, а тут еще углядел выгоду для своей армии. Он вытащил из-под кнута разбойника, и теперь вся шайка не спешила вступать в конфликт с фёнами. Интересно, надолго ли хватит их благодарности? Один уже раздраженно помахивал кистенем. Хорек подъехал к нему и хлопнул по спине: — Скажи, душевные люди? Аж убивать жалко! Ганс пожал плечами: — Так не пытайтесь убить нас — и мы вас не тронем. Хорек весело выгнул бровь, на которой после огня не росли волосы: — Ах, значица, это мы должны вас бояться? — Не должны, но ты же понимаешь, что мы тут не вдвоем балакаем с преподобным и тремя воинами. — Да кто ж вас разберет, какие у вас хитрости! Раджи ваш, вон, хитер был, ой, хитер! «Был»? Ганс про себя отметил, что надо бы разузнать, как весть о гибели второго командира Фёна долетела до хорей. — Ну, сегодня у нас хитрости лучные. — Да брешет! — крикнул тот самый нетерпеливый разбойник с кистенем. Ганс подал условный знак Марии. В тонкую ветку поваленного дерева впилась стрела. Кто-то из шайки свистнул. Один из воинов ордена выматерился. Нетерпеливый отчетливо клацнул зубами. Хорек подъехал поближе к дереву, свесился с седла и с любопытством взглянул на стрелу. На его лице не мелькнуло и тени страха. Он выпрямился и подмигнул Гансу: — Хорош лучник! Али лучница? Слыхал я, у вас бабоньки ого-го! Токмо вот, мил человек, ты меня этим выстрелом не спугнешь. Для того ли твой Раджи с нами задруживался, чтобы, значица, вы аж девять невинных душ тут за жреца с его добром уложили? «А для того ли Анджей задруживался с этим жрецом, чтобы потом всю работу в деревне начинать с начала?» — устало подумал Ганс. У него окончательно сложился план, как и доверие жреца не потерять, и не убить понапрасну не самых плохих разбойников приграничья. И этот план ему очень не нравился. Порой фёны зарабатывали тем, что провожали опальных знатных или же просто небедных грюнландцев до границы с Ромалией. Через три дня они как раз должны были встретиться с одним надежным аристократом, который обещал заплатить им, как только они перейдут Черные Холмы. Беда в том, что фёны буквально разрывались между этим делом и охраной приюта во время предстоявшего визита чиновников. И вот явились хори. Они просто хотели денег, хотели поесть, раздобыть одежу потеплее да оружие посправнее. Оплату аристократ предлагал приличную, ее хватило бы и на хорей, возьмись они за дело вместо Фёна, и на сам Фён. Потеря в заработке вполне покрывалась хорошими отношениями со жрецом. Разбойники со своей стороны получали деньги без потерь в своих рядах. Однако ж кое-что омрачало душу Ганса. Если хори согласятся охранять аристократа вместо того чтобы грабить жреца, то с ними следовало бы отправить кто-нибудь из фёнов. Анджей и Марта как новички отпадали, Мария или сам Ганс отлично подходили для этого задания, но отправить он решил Саида. Тоже сильного, вполне для своих восемнадцати лет опытного… и похожего лицом на своего покойного отца. Раджи был змеей, опасной, чарующей. Он спас от кнута любовника Хорька, а это значило, что Хорек точно заглядывался на мужчин. Наверняка он как минимум отметил красоту второго командира Фёна. Как минимум. Этот самый призрачный шанс на симпатию к Раджи мог бы добавить Саиду капельку безопасности в компании аж восьми разбойников (девятого Ганс собирался взять в заложники). Ганс понимал, что рассудил верно, и все же на душе у него скреблись кошки. Он подал условный знак, и на дорогу вышел Саид. С луком и улыбкой от уха до уха. Хорек склонил голову на бок, рассматривая его с тем же любопытством, с каким изучал стрелу: — Саориец? Уж не сын ли вашего Раджи? Саид кивнул, и улыбка его стала сдержаннее. — Эх… Добрый был человек твой батя. Сочувствую твоему горю от всего сердца. — Благодарю, — Саид коротко поклонился. Ганс махнул рукой Хорьку: — Слушай, вы, хори — не кровопийцы, мы, сам знаешь — тоже. Давай-ка перекинемся парой слов, чтобы впредь так оно и оставалось. В горах княжества Черного Предела, неделей позже — Шах? — спросил у Саида Хорек, передвигая камешек-слона на доске, начерченной палкой на твердом грунте. — Он самый, — улыбнулся Саид. За неделю в компании восьми разбойников он понял, почему они доверяют Хорьку и согласились на сделку с Фёном. Этот вроде бы самый обыкновенный, не считая жуткого ожога, парень поражал живым и детским умом. Как ребенок исследует что-то новое без практического умысла, от широты души, так и Хорек глядел на весь мир. Ну на кой ляд ему, атаману шайки, нужны были шахматы? А вот ведь, сообразил камешки вместо фигур, учился, думал. Он вообще много думал и не раз находил для своих товарищей относительно безопасные заработки. Его ценили за смекалку и, кажется, с некоторым суеверием смотрели на его ожог. Мол, уж если в огне, какой дан богами, уцелел человек, значит, есть в нем непростая силушка. — Прикрываюсь, — Саид защитил своего короля конем. — Слушай, а где тебя так? — он тронул пальцем свою щеку. — Или я не то спросил? Хорек прочертил над доской путь коня, проговорил что-то беззвучно, а потом вслух ответил: — Ну почему не то? Просто чегой-то не в настроении я нынче об том языком чесать. Лучше растолкуй мне про другого короля, не из камушка. Встретил я однажды странника, ну, знаешь, из тех жрецов, которые по святым местам шастают. Он мне по первости в уши заливал, что надо мне к вере вернуться, эту вот дрянь, — он сморщил обожженную щеку, — как наказание за грех принять Дал бы я ему в морду, да там старичок — в чем душа только держится… А потом он завел про власть земную. Кивал, соглашался со мной, что туточки, в Черном Пределе, и бароны дерут с крестьян по три шкуры, и чиновники совесть потеряли. А после про короля сказал, мол, это потому, что король наш далеко сидит, аж в самом Йотунштадте, ему этих злодеев оттудова не видать. И вот он пошел по святым местам, просить у богов благословения, чтобы доехать потом до столицы, бухнуться королю в ноженьки да открыть ему всю правду. Ну гляди, ну добрый же человек! Всему нашему люду забитому-заморенному помочь хочет! Только вот растолкуй: неужто он верно сказывал? Неужто у короля нет надежных помощников, глаз да ушей, у нас на границе али еще где? — Брехня. Погоди, ты уверен, что ходишь ладьей? Ты увлекся, должно быть, переходи. — Зачем это? Ага. Короля своего перед твоим этим… ферзем открыл. Ну, что уж! Прозевал, сам виноват. Ходи. — Тогда тебе мат. Так вот: странник твой добрый человек, но все это брехня. Ты ж грамотный, если тебе интересно, Фён исторических книжек подкинет, почитаешь, в них все подробно написано. А от себя сейчас скажу: ну даже если правда, и голова наша не ведает, что творит жопа. Ногам от того легче будет, когда жопа их засрет? Если королевская власть по тем или иным причинам плохо справляется со своей задачей, так нахуй нужна эта власть? — Вот! — Хорек хлопнул ладонью по колену. — Вот потому мне власть и не по нраву! Хоть баронов, хоть жрецов, хоть самого короля. Дюже от них насрано. Я лучше сам, своей головой да на волюшке. Дальше они заспорили. У Фёна была политическая программа, у Хорька же был только ветер в голове. Он знать ничего не хотел, кроме свободы здесь и сейчас, и тем отличался от подполья с его строгой дисциплиной и долговременными планами. Но Саиду нравился этот спор — с вольным человеком. Пятеро разбойников смотрели и на эти беседы, и на шахматы как на придурь своего атамана. Еще двое тянули шеи, а потом и вовсе присоединились к дискуссии, добавив в нее и речевого колорита — обоих когда-то продали в Черный Предел с севера — и потрясающего бардака. К полуночи споры поутихли. Все хори, кроме того, кто следил за костром (и за Саидом) уснули крепчайшим сном обделенных жизнью людей. Сам Саид тоже с удовольствием вздремнул бы — он всегда устраивал постель чуть в стороне и не забывал расставлять вокруг маленькие ловушки на тот случай, если какой-нибудь скорбный головою разбойник забудет о любовнике атамана в руках у фёнов. Но почему-то не спалось. Его волновала эта авантюра, совсем не в духе очень честного и осторожного Ганса, зато словно бы подсказанная памятью о Раджи. Он ночевал в условно небезопасной компании, и это обостряло восприятие мира, уже не скучно серого, а завораживающего, как раухтопаз. Саид бессонно слушал редкие шорохи в зимнем горном лесу, как вдруг ощутил на своем лице что-то мокрое. Еще и еще. Открыл глаза — и подскочил на своей лежанке, счастливый будто ребенок. С неба падал тихий пушистый снег. — Ты чего? — удивился разбойник у костра. — Снег же! — Саид встал, нашарил рядом свой фонарь со свечой и подошел к костру за огоньком. — Я прогуляюсь, вон туда. Разбойник равнодушно пожал плечами. Саид оставил лагерь, частично укрытый скальным выступом и елями, и побрел на почти голый, лишь чуть колючий от безлистого кустарника склон. Фонарь освещал пространство буквально под ногами, разбойники в пятидесяти шагах от него представлялись фантазией, незримые горы надежно обступали со всех сторон, а снег превращал мир в большого пушистого зверя. Зверь был рядом, справа от Саида. Он появился бесшумно, из мрака и снега, и на первый взгляд походил на волка. Только он не был волком. Саид совершенно точно знал: таких огромных волков просто не существует! Огромных и с цепким умным взглядом серых глаз. — Ты вервольф, — прошептал Саид, а левой рукой на всякий случай сжал рукоять ножа. Зверь повел большими ушами. — У меня есть оружие. Прошу, не нападай на меня, я сумею защититься. Но я не желаю тебе зла и первым бить не буду. Договорились? Оборотень ощерился, демонстрируя свои великолепные клыки. Мол, конечно-конечно, я верю, что ты для меня опасен так же, как и я для тебя. А потом он спокойно сел на землю. — Все думают, что вервольфы вымерли. Так это ложь? В ответ раздался тихий рык. — С ума сойти... Не знаю, какой ты человек, но ты такой красивый волк! Такой сильный, свободный... Зверь вздохнул. Просто так? Снисходительно? Печально? Саид не знал, как дышат подобные легенды, хотя другая легенда, его собственный отец, полгода назад дышать перестала. Наверное, он мог бы спросить, а серый гость сумел бы ответить. Но снег падал и падал, и свеча озаряла тишину, и где-то внизу скрипнула ель… Вервольф исчез так же бесшумно, как и появился. В лагере Фёна, два дня спустя Саид благополучно обменялся на любовника Хорька, сдал Гансу фёновскую долю заработка, узнал, что визит чиновников в приют не принес неприятностей больше обычного, и по дороге от места обмена до лагеря пересказывал все полезное, что узнал о хорях и от хорей. Ганс кивал будто бы довольно, но выглядел то ли задумчивым, то ли вовсе виноватым. Да почему? Расспросы Саид отложил до дома. Они ехали в компании новобранцев, и при них скрытный Ганс не стал бы откровенничать. — Чего стряслось-то? — спросил он наконец, затащив старшего товарища под надуманным предлогом к себе в пещеру. Мамы еще не было, и они могли побеседовать наедине. — Как к тебе отнесся Хорек? — Да вроде бы неплохо. Играли в шахматы, трындели, я ему книжек пообещал. А что? — Опять в шахматы? — весело хмыкнул Ганс. — Вот ведь выучил тебя Арджуна! — он снова помрачнел. — Хорошо, давай спрошу в лоб. Он подкатывал к тебе? — Нет… — Саид сложил два и два, то есть теплое отношение Хорька к Раджи и вопрос Ганса. — Погоди-ка. Ты на это и рассчитывал, когда выбрал именно меня? То есть не на то, что он ко мне полезет, конечно, а на радушный прием? Потому что мне хоть и далеко до магии отца, но я напоминаю о нем? Ганс вздохнул и рассказал, при каких обстоятельствах второй командир Фёна познакомился с Хорьком и невольно мог произвести на него впечатление не только внешностью, но и своими поступками. — Вот так-то, ребенок… Можешь судить меня за то, как я обошелся с памятью о твоем отце. — Ты шутишь? Это же как раз в характере папы — закрывать глаза на формальную мораль в интересах дела, — Саид вытер набежавшие вдруг слезы. — Не то плохо… Я ведь не знал о деталях его встречи с Хорьком. Это вроде бы так привычно — узнавать что-то о близких от третьих лиц, тут ничего особенного и тем более обидного нету. Но Раджи… Вот ты передал мне сейчас крохотный эпизод из его жизни, может, мама что-то добавит или еще кто. Кто угодно, кроме него самого. Понимаешь? Это мне грустно, а вовсе не то, что ты ради нашей безопасности сыграл на симпатии Хорька к мужчинам. Они посидели еще немного, вспоминая своего второго командира, а потом вернулись к будничным делам. После заката прискакала Зося. Приняла все срочные отчеты, забрала у Эрвина миску с едой, зубами выхватила из руки Шалома ломоть хлеба, промычала сыну, чтобы он добыл ей попить, и прошла в свою пещеру. Саид аж расплылся в улыбке, когда поспешил следом за ней. Собранная, веселая, нахальная, и седая коса в потемках казалась всего лишь светлой… Ни дать ни взять девчонка! Особенно если не забегать вперед и не заглядывать в глаза, обведенные тьмой. — Между прочим, моя ведьма, пока ты летала на помеле, ой, прости, на Пне, у меня появился секрет. Желаешь послушать? — Жежаю… тьфу, — Зося достала хлеб изо рта и повторила внятнее: — Желаю. Но только если это не отвлечет меня от еды. Хранить секреты в лагере было делом непростым, но их семья простых путей не искала. Так уж повелось, что они всегда находили друг для друга крохотные тайны. Конечно, рано или поздно большая часть из них открывалась отряду, а то и всей армии, но уютное чувство семейной сопричастности оставалось. Были секреты лишь для них пятерых. Кое-что перепадало обоим дедушкам, и Богдану, и ушедшему восемь лет назад Рашиду. Несколько тайн личного характера братья делили между собой. А сейчас все секреты остались на двоих. Точнее, первый после гибели Раджи секрет. — Даже не представляю, мамуля, почему тебя должно отвлечь от еды то, что я видел… м-м-м... вервольфа!