Мать ветров

В городе Пиране, столице Ромалии, зимой года 1228-го Очень хотелось спать. Нет, не так. Если бы Али верил в бессмертие души, он запросто выменял бы сейчас у какого-нибудь ушлого демона пару суток сна без задних ног на пару десятков лет в аду. Да, за сон вот прямо здесь, на узкой университетской скамье. Но в вечную жизнь он не верил, в аудитории было холоднее, чем в аду ордена Милосердного Пламени, и потому приходилось не спать исключительно из фёновского упрямства. Ладно, еще из-за того, что этот курс Али оплатил отнюдь не лишними деньгами. То, что подполье собрало ему с собой, ушло на дорогу, поступление, основные художественные курсы и неделю жизни в большом, богатом и дорогом городе. Дальше Али выкручивался уже сам. Вместе с тремя другими студентами, вольнопьющим поэтом и сыном мелкого аристократика он снял угол на чердаке дома в квартале Ангелов. Это место в Нижнем городе состояло из лепившихся друг к другу деревянных построек и лачуг, разбавленных тремя деревянными же храмами, причем в том, что побольше, как-то хитро уживались аж две религии. Колодцами и зеленью квартал Ангелов похвастать не мог, зато здесь хватало пьяниц и мелких воришек. Впрочем, последние практически не волновали Али и его соседей, поскольку красть у них было решительно нечего. Но даже эта каморка стоила денег, а кроме того хотелось еще есть и записаться на курсы по истории и философии. Али помнил кое-что из давних уроков Кахала, потом папы, Арджуны и самых образованных товарищей, он читал книги, изданные «Детьми ветра», но у подполья, естественно, не хватало ресурсов на то, чтобы вести занятия на университетском уровне. Вот так и вышло, что по утрам Али мыл полы в трактире, потом бежал в университет, оттуда спешил к дочери бакалейщика давать частные уроки, вечером снова драил трактир и время от времени подрабатывал разгрузкой товаров в речном порту. Как раз накануне прибыли торговые лодки из Лимерии, и Али вернулся в свой уголок под крышей далеко за полночь. Он изрядно промерз и устал, но поспал от силы часа четыре. В результате сейчас он мечтал не о долгожданной лекции, а о паре часов желанного, сладкого, сладчайшего сна. И только мысль о заплаченных за курс монетах да лютый холод удерживали его в относительной бодрости. Очень относительной. Али встряхнулся, прогоняя дрему, и еще раз осмотрел аудиторию. Студенты все прибывали и они радовали глаз художника. В Грюнланде жили в основном люди, причем с относительно однотипной внешностью: русыми волосами от пшеницы до умбры, серыми или светло-карими глазами и относительно светлой кожей. На севере страны изредка встречались гномы, а на юге и востоке — пикты. Здесь же, в Пиране, Али не уставал удивляться все новым и новым формам ушей и носа, фигурам, жестам, стати, глазам. Впрочем, среди них не было и не могло быть того самого, единственного — глаза цвета гречишного меда. Внизу, через ряд, Али заметил гнома с замысловатой прической из рыжих кос и рядом с ним — двух эльфов, которые с самым галантным видом говорили ему что-то такое, из-за чего парень стискивал тяжелые кулаки, но ответить не смел. От дверей крикнули: — Тихо все, Алессандро идет! Эльфы оставили гнома в покое. Студент слева от Али, который до того смотрел десятый сон, резко подскочил и приложился головой об стол. Многие в аудитории шушукались и с интересом глядели в сторону массивных дверей. Ждали знатока древней истории, который несмотря на относительную молодость успел прославиться далеко за пределами университета. И вот он поднялся на кафедру. Али выдохнул. Сзади присвистнули. Внизу кто-то громко ахнул. Даже для эльфа Алессандро Туронский был невероятно красив. Высокий, изящный словно журавль, в легкой голубой котте поверх рубашки, он, казалось, вовсе не чувствовал жуткого холода, что царил зимой в стенах университета. Волосы цвета молока с медом свободно лежали на плечах, подчеркивая безупречную осанку. Даже со своего места Али заметил, что глаза Алессандро были прозрачно-голубыми. Да весь он сиял! А уж когда он заговорил… В его присутствии, должно быть, флейты смолкали от зависти. Пожалуй, Алессандро мог бы нести полную чушь — его все равно слушали бы. Однако рассказывал он живо, интересно и по делу. Али с удовольствием записал бы каждое его слово, но руки нещадно мерзли, и пальцы слушались через раз. На самом деле зимы в Ромалии были куда мягче, чем в Грюнланде, а Пиран так и вовсе славился теплом. Здесь цвели магнолии и созревали лимоны, в окрестностях города росли оливковые и миндальные деревья, а снег видели не каждый год. Но громадное старинное здание университета неласково встречало студентов стылыми аудиториями. Художники занимались в новых пристройках и небольшом деревянном домике с видом на парк и мраморную аллею, статуи которой к концу обучения до зубовного скрежета ненавидел каждый прилежный ученик. Ректор неохотно подписывал очередную просьбу об очередной закупке дров, но и при скудном отоплении художники почти не мерзли. Каменные стены главного здания не потеплели бы, даже если бы в центре аудиторий разводили костры. Сегодня Али впервые слушал здесь лекцию, отчаянно пытался согреть дыханием задубевшие пальцы и ругал себя за то, что не догадался загодя разжиться перчатками. — Эй, саориец, — шепнули за его спиной. — Возьми. Али глянул через плечо. К нему наклонялся, сгорбившись над столом, хмурый темноволосый парень. Ну, хмурых у них в Фёне хватало, как и всяких других характеров, а вот столь чистые, пронзительно синие глаза он видел впервые. Даже не сразу сообразил, что парень протягивал ему перчатки с обрезанными пальцами. На его собственных руках были похожие. — Спасибо, — Али улыбнулся и с удовольствием спрятал ладони в уютной шерсти. Так о чем говорил Алессандро? Ах да, древние племена на территории Иггдриса. О нереях, что жили и местами еще остались вдоль побережья, уже рассказал. Теперь настала очередь вервольфов. Полулегендарный народ. О нем сохранилось больше слухов, чем подлинных свидетельств. Говаривали, что последних вервольфов видели в Волчьих Клыках лет сто назад, но никаких подтверждений тому не находили. Письменному и достаточно подробному описанию оборотней было чуть больше пятисот лет. Один ромалийский путешественник — хотя Ромалии как единого государства в те времена еще не существовало — рассказывал о высоких и необыкновенно гибких людях с лицами и повадками как у животных. Даже сообщества их больше напоминали волчью стаю, нежели человеческое племя. Они беспрекословно подчинялись вожаку, однако тот время от времени доказывал свое право на главенство в драке с другими претендентами на власть. Шаман же служил стае до самой смерти и к старости подыскивал преемника, в котором чуял магические задатки. Денег, письменности, института брака и множества других признаков цивилизации путешественник не обнаружил. Оборотни освоили бронзу и медь, резали по дереву и камню, пасли скот, но землю практически не обрабатывали. Промышляли охотой, питались плодами леса, высоко ценили мед диких пчел. Всю добычу вожак распределял согласно собственным представлениям о справедливости, а шаман советовал ему уделять внимание больным, раненым и беременным женщинам. Совокуплялись волки на первый взгляд совершенно беспорядочно и невзирая на родственные связи, но ромалиец отметил, что существовали некие неясные со стороны запреты. Например, на его глазах били палками мужчину, потому что он притронулся к одной женщине, хотя, судя по лицам ее детей, она явно познала нескольких соплеменников. — Скорее всего, самые любопытные из вас уже выяснили, что до сих пор мы не знали причин исчезновения оборотней. До сих пор не знали, — повторил Алессандро и обвел взглядом аудиторию. Туманно улыбнулся, поизучал лепнину на потолке и вновь заговорил: — Но мне не терпится поведать вам о совершенно уникальной находке. Она прекрасна. Способ ее добычи, мягко говоря, меня не радует, да и содержание страшит, но такова история! Красота познания часто неразрывно связана с ужасом познаваемого, — Алессандро выбрал из стопки книг, которые принес с собой, обернутый тканью предмет и бережно, почти трепетно извлек на свет небольшой темный томик. — Перед вами — находка из кургана в Иггдрисе. Личный дневник ромалийского лекаря. Если верить записям, то ему четыреста семьдесят три года. Как вы знаете, после войны в Иггдрисе до сих пор действуют мародеры. Они раскопали древний могильник, но, к нашей с вами радости, взяли лишь золото и оружие и не позарились на этот документ. Холод пропал. Исчезли почти все образы и звуки, кроме шелеста страниц и тонких пальцев, которые отыскивали нужный отрывок. А потом холод вернулся, холод каменных стен и древних слов. Али родился и вырос в стране, где жрецы Милосердного Пламени отправляли людей на костер, он был ребенком подполья и с ранних лет знал, что такое кровь. Но от столкновения с подобным каждый раз как впервые мороз продирал по коже. Оборотни приносили человеческие жертвы. Либо выбирали кого-то из своих, либо похищали чужаков. В ночь новорожденного месяца в центре своих кромлехов они резали ножами плоть и пили кровь, которая, по поверьям, делала их сильнее. В конце жуткой трапезы к ним присоединялся шаман и поедал сердце убитого, чтобы ценой одной жизни купить несколько других, ибо он обретал дар воскрешать мертвых. После того, как эльфы и люди, переселявшиеся в Иггдрис, недосчитались кое-кого из своих и поняли, что с ними произошло, они перебили почти всех вервольфов. Остатки этого племени скрылись в горах, которые получили название Волчьи Клыки. Похоже, оборотни не сумели приспособиться к новым условиям жизни, а может, их съели хищники или вампиры. — Так и завершилась история народа вервольфов, — Алессандро отложил дневник на кафедру и спустился вниз, прямо к первым рядам. — Друзья мои, я вижу на ваших лицах ужас и разочарование. Да, сказочные герои оборотни, что манили нас в детстве, на поверку оказались отнюдь не безобидными существами. Но когда утихнет буря чувств в ваших сердцах, прошу вас, вспомните о том, что я не устаю повторять на каждой лекции. Свидетельства об одном и том же событии подчас бывают полны противоречий, и трудно сразу отыскать истину. Что уж говорить о единственном документе? Я не сомневаюсь в честности доброго врача. В его дневнике я нашел немало доказательств его ума, его жажды изучить и понять. И все же... Пока мы принимаем его слова как возможную истину, но я очень надеюсь на то, что мы или же наши потомки отыщут новые документы, какими бы они ни были — подтверждающими эти страшные факты или опровергающими их. Алессандро объявил перерыв до второй лекции, и студенты привычно загалдели. Али сложил свои эмоции в сторонку до вечера и встал, чтобы поблагодарить своего спасителя. Однако тот грохнул столом и прошел куда-то вниз, двигаясь широко и сгорбившись еще больше. Ага. А вот и причина. Двое эльфов решили возобновить свою светскую беседу с гномом. К ним и подступил хмурый парень. Али выскользнул со своего места, чтобы подойти поближе. — Наш книжный мальчик! — пропел высокий золотоволосый эльф. — Тебе мало прошлого раза? Желаешь добавки? — мило улыбнулся второй, весь в каком-то гармоничном избытке кружева. — Оставьте. Его. В покое, — тяжеловесно, четко разделяя слова, ответил хмурый парень. Гном поглядел на него и с благодарностью, и с жалостью. Да уж. Если речь шла о драке — а о чем еще? — то Али прекрасно понимал, что досталось именно его спасителю, а не эльфам. И дело было даже не в том, что оба смотрели на него сверху вниз. Парнишка-то был шире в плечах, на полголовы выше самого Али, и физическая сила бросалась в глаза. Но таких, увы, чаще зовут не здоровяками, а увальнями. — Вы позволите? — Али надел самую невинную и робкую из своих физиономий. — Я недавно в столице и не привык еще к здешним порядкам. И мне до ужаса любопытно, что же могут не поделить между собой студенты? Вряд ли гном претендует на ваших девочек — ростом не вышел. — Просветим провинциала? Тем более что он такой милашка, — усмехнулся золотоволосый. — Мы же в университете, а значит, просто обязаны просвещать, — поддакнул его приятель. — Ростом и родом своим он не вышел. Что гномам делать на лекциях по истории? Их дело — копошиться в своих шахтах, а не лезть в науку. — Но ректор позволяет ему учиться, разве нет? — заметил Али. — Разве да. А мы позволяем себе напоминать гному, кто он такой. На всякий случай. Чтобы не забывался. — Это ты забываешься, выскочка, — процедил сквозь зубы спаситель Али. — В последний раз по-хорошему говорю: оставьте его в покое. — Что здесь происходит? На мелодичный голос Алессандро разом обернулись все пятеро. Преподаватель с печальной укоризной посмотрел на своих соплеменников, и те вдруг присмирели, поклонились ему и куда-то испарились. — Яри, пересядь, пожалуйста, на первый ряд. Так спокойнее. Гном закивал, торопливо собрал свои вещи и спустился вниз. Алессандро улыбнулся Али — как он умудрялся просто улыбаться, словно рассыпая звон стеклянных колокольчиков? — а потом перевел взгляд на последнего участника сцены и взял его за руку: — Марчелло, я ценю твое благородство, но будь осторожнее. Ты после прошлой драки неделю в университете не показывался. Как же я без своего лучшего ученика? И без того обомлевший парнишка совсем засмущался, густо покраснел и опустил ресницы. Али мысленно хмыкнул. Когда божество касается тебя и прилюдно хвалит, пожалуй, не зазорно и заалеть что маков цвет. — Алессандро! По ступенькам к ним поднимался молодой мужчина лет двадцати пяти, очень похожий на Марчелло. Те же синие глаза, только темные волосы длиннее и собраны в хвост, и телосложение более мягкое, пухлое. Он спешил, запыхался и с трудом выговорил следующее слово. Но еще до того, как он его произнес, стало ясно: случилось что-то очень плохое. — У Пьера... приступ... Прямо во время лекции... Он... Он... умер. Алессандро бросился бегом из аудитории. За ним побежали Марчелло и, вероятно, его брат, Али и еще несколько студентов. Бездыханное тельце маленького преподавателя уже подняли с пола и положили на лавку. Послали за ректором, университетским врачом и носилками, а пока студенты и коллеги умершего понуро стояли вокруг него и перешептывались. Кто-то всхлипывал. Алессандро осел на колени рядом с Пьером и тихо-тихо плакал. — Такой молодой, — шепнул Али Марчелло, который топтался рядом. — Ровесник моего брата, — кивнул тот. — У него сердце больное было с самого детства. А он работал за двух здоровых. Совсем себя не жалел. — Он твой друг? — Нет, но... Он очень хороший... Был. Вскоре Пьера унесли, и толпа начала понемногу редеть. О второй лекции не могло быть и речи. Алессандро увел куда-то брат Марчелло. Самого Марчелло позвал на свежий воздух Али. Университетский парк был совсем пустым. Почти сплошь безлистый — зеленели только низенькие кусты можжевельника, да по одной стене карабкался плющ — он казался бескрайним. Падал тихий, очень пушистый снег. За воротами Марчелло спросил: — Выпьем? — Я пойду куда ты скажешь, посижу с тобой, но, прости, хмельного совсем не пью. — Тогда пошли в чайхану за углом от посольства Саори, знаешь? Там отличная масала, согреемся. Али виновато улыбнулся: — Согреться хорошо бы, и я примерно представляю, где посольство, но вот остальное… Чайхана, масала, что это? — Ты же саориец! — Наполовину. Кроме того, я родился и вырос в Грюнланде. — А хотя бы про чай слышал? — Слышал, но еще не пробовал. — Ну вот и попробуешь. Чайхана встретила их теплым воздухом, в котором слабо веяло пряностями, и веселой синевой занавесок. По рассказам Рашида и Раджи Али знал, что все оттенки синего очень ценят в Саори. Они устроились за обшарпанным, но чистым столиком у окна. Полный улыбчивый саориец, хозяин заведения, принял у них заказ, и пока он колдовал над масалой, Али смотрел на снег и слушал Марчелло. Оказывается, Пьер, невзирая на свой юный для преподавателя и ученого возраст, успел завоевать уважение коллег и симпатии учеников. Со студенческой скамьи он всерьез изучал культуру стран севера, уделяя особое внимание Ромалии, Иггдрису и Лимерии. Он беспечно отмахивался от настойчивых просьб друзей пощадить себя и частенько пропадал до поздней ночи в библиотеке. Марчелло, сын библиотекаря, в свободное от занятий время помогал отцу и не раз подбирал литературу для приятеля своего брата. Хозяин деликатно кашлянул чуть в стороне и подошел к ним, когда Марчелло умолк. Он поставил на стол гладкие глиняные кружки интересного рыжеватого оттенка, над которыми вился парок, и сложил перед лицом ладони: — Юные господа, смею надеяться, что моя масала согреет вас и отвлечет хотя бы ненадолго от всех печалей! — Спасибо вам! — сказал за обоих Али и поклонился в ответ. Молоко, терпкое от пряностей и, должно быть, того самого чая, обдало теплом изнутри, а руки по-прежнему согревали перчатки с обрезанными пальцами. Марчелло отвернулся к окну, потер уголок глаза и бросил искоса виноватый взгляд на Али. Тот кивнул и поднял свою кружку как за упокой. Снег за окном повалил сильнее.