Часть вторая.
Будущее.
Очнулся Саша от того, что его ослепило солнце. Зажмурился, чихнул. Стараясь осмотреться, он приподнялся на локтях, но тут же снова рухнул на спину: невыносимо кружилась голова. Глаза были полны слез и ничего не видели. Очень осторожно он пошевелил руками и ногами, и обрадовался, что не чувствует боли. Живой! И все еще целиком, а не по частям. Саша потер виски, и попробовал сесть. Мгновенно накатила волна тошноты, и он перевалился набок, чтобы, если всё же вырвет, не испачкать одежду. Полежал немного, кашляя и издавая горловые звуки. Справившись с тошнотой, Саша снова сел и осмотрелся. Казалось невероятным, но он очутился в лесу. В самом обыкновенном, сосновом. Машина стояла чуть поодаль, немного покосившись и утопая опорами во мху. По земле стелились желто-зеленые стебли травы. Сверху пробивались упругие пучки света. Пахло хвоей и грибами. Пошатываясь, Саша подошел к машине и осмотрел её. С машиной, кажется, всё было в порядке. Кожух теплый. Заряд в аккумуляторе еще есть. На дисплее точечки вместо даты и времени. Мысли, только начавшие проясняться, снова запрыгали, заметались, как мышь под столом. Просто замечательно! Куда занесло — непонятно. Когда — тоже. Судя по природе, можно было только сказать, что на дворе поздняя весна или раннее лето. Одно радует: и сам жив, и машина не пострадала. Правда, пользы от нее теперь немного. Программу возврата запустить можно. А вот вернет ли она домой, точно в точку старта, неизвестно. Если предыдущий прыжок закончился в расчетной дате, то вернет. А если он прервался где-нибудь посередине, так и в девятнадцатом веке недолго оказаться. Раздумывая, Саша кусал губы. Всего получалось три варианта: или он находится в будущем, на месте, где когда-то был его дом, или одновременно с прыжком во времени он переместился в пространстве. Может, и вовсе ни в какое будущее он не полетел, а по ошибке свернувшееся пространство выбросило машину за несколько сотен километров от дома. Варианты с перемещением в пространстве ему нравились больше. Кому приятно узнать, что на месте его дома и улицы спустя сто лет будет лес? Лучше уж думать, что в своем кустарном аппарате он чего-то недокрутил. Стараясь не терять машину времени из виду, Саша сделал пару кругов по лесу, но кроме влажной лощины, в которой наверняка водились гадюки, гнилого пня, да пары маслят, ничего не нашел. Ладно, посмотрим на дело иначе. Где здесь стороны света? В голову немедленно полезла всякая чепуха вроде того, что мох растет с северной стороны пня, и что с южной ветки деревьев длиннее… Но эта гипотеза провалилась после первой же проверки. Пень оказался заросшим мхом абсолютно, почти математически равномерно, а правило о длине веток к соснам, кажется, не относилось. Хочешь не хочешь, а приходилось признаться, что с путешествием во времени он явно поспешил. Мог бы подготовиться, захватить НЗ какой-нибудь… Хотя бы ножик, спички, леску с крючком. А то ведь ничего, ровным счетом. Пустые карманы! Впрочем, чего теперь жалеть. Когда запускал машину, и живым-то не чаял остаться. Не до сборов было. В любом случае, надо пройти подальше, разведать местность. И с машиной что-нибудь сделать. Не оставлять же ее вот так, на виду. Какой-никакой, а шанс на возвращение. Надрываясь, он перетащил ее поближе к зарослям можжевельника, и устроил в неглубокой яме, оставшейся от корневища дерева, когда-то росшего на этом месте. Собрав лапника и сухой травы, Саша замаскировал тайник, для верности ещё и завалив его хворостом. Теперь с расстояния в несколько шагов машина времени была почти незаметна. Покончив с этим, Саша сунул руку в карман куртки и еще раз пощупал плату, которую пару минут назад вытащил из недр машины. Главный блок микропроцессоров — импровизированное противоугонное устройство: достаточно было извлечь его, и машина становилась бесполезной грудой металла. Затем Саша направился в сторону осинника, что виднелся неподалеку. Он успел сделать всего пару шагов, как оттуда послышался шум. Шум был ожидаемым. За секунду до того, как он послышался, кольнуло предчувствие, что это может произойти. Саша мгновенно припал к земле. В осиннике кто-то был. Если исходить из полной неопределенности в пространстве-времени, там мог быть кто угодно, даже шестирукий двухголовый монстр. Что делать?! Выйти к нему и вступить в контакт? А вдруг это всё-таки будущее? И прошло уже лет пятьсот? Вдруг он достанет какую-нибудь штуковину и пальнет из неё просто потому, что не любит, чтобы с ним заговаривали незнакомые древние люди? Справившись с первым испугом, Саша решил действовать по обстоятельствам. Лучше всего было подождать, пока этот кто-то приблизится. Шум шагов раздавался всё ближе и ближе. Саша затаил дыхание. Наконец в просвете между осин показалась высокая, немного сутулая фигура. Это был старик. От облегчения Саша чуть не выпал из своего укрытия. Старик выглядел вполне по-земному. Седая, слегка завивающаяся мелкими кольцами борода, всклокоченная шевелюра, простое, открытое лицо. Такой и за охотника вполне сойдет, и за грибника. Но образ, только начавший складываться, мгновенно рухнул, как только взгляд упал на одежду: темно-зеленый плащ в широкую складку, делавшую его похожим на бомбардировщик «стелс», странные серебристые сапоги до колен. Сердце стукнулось о ребра. Неужели это все-таки будущее?! Но уже в следующий миг Саша подавил разочарованный возглас. Это был старый знакомый, Иван Иванович.***
Старик приближался, и Саша получил возможность получше рассмотреть его. Очень, очень похож. Тот же рост, почти та же походка. Открытый лоб, обрамленный седыми волосами. Как будто чуть по-другому подстриженная борода. И наконец одежда, немного другая, но очень напоминающая ту, что была тогда на старике. С момента той встречи прошло уже больше двух лет, и детали расплывались в памяти, как ни старайся. Сохранился только образ, расплывчатый, но все же достаточный для узнавания. И старик очень хорошо под него подходил. Означать это могло только одно. Вместо прыжка на сто лет вперед машина времени сглючила и закинула его в собственное прошлое. Да еще и в пространстве переместила. Чертов дар. Проклятая «дверь» со своими откровениями! Ведь так и знал, что где-то есть ошибка! Но расстраиваться времени не было. Старик бодро прошагал мимо и уже начинал удаляться. «Надо показываться, — решил Саша. — Пусть хоть до города проводит, а там узнаю точную дату и время, и буду возвращаться». У Ивана Ивановича не спросишь — точно примет за психа, да и бросит тут же в лесу, от греха подальше. — Иван Иванович! — позвал Саша, поднимаясь с земли. — Постойте! Вы меня помните? Старик, подскочил, будто ошпаренный, и, запнувшись обо что-то, плашмя растянулся на земле. Саша подбежал к нему и помог подняться. Старик смотрел на него, как на привидение. — Ну вот, напугал, — сказал Саша. — На вас просто лица нет. — Не ожидал… встретить тут… кого-то, — пробормотал старик. Он долго вздыхал, качал головой, всплескивал руками и совершал другие, свойственные старым людям движения. Наконец он спросил: — А мы разве знакомы? — Вы не помните? Я заблудился как-то раз, и вы меня до города провожали. Про собаку рассказывали. Плащ вот у вас современный, финский… Старик растерянно, словно паяц, развел руками. На одном рукаве переливалось написанное крупными буквами слово «Finland». — Нет, не припоминаю. Ты прав, наверное. Память совсем никуда не годится. Годы берут свое… — вздохнул он. — Как ты, говоришь, тебя зовут? — Саша. — А меня… Ну, да ты уже знаешь. Старик его не помнил. Это означало, что той встречи, с двенадцатилетним Сашей, еще не произошло. «То-то он удивится, когда встретит помолодевшую копию меня самого!» — подумал Саша. — Вы сейчас в город возвращаетесь? — спросил Саша. — Да-да, в город, — рассеянно кивнул Иван Иванович. — Можно, я с вами? Как в тот раз? — Пойдем, конечно. Вдвоем все веселее. Бродишь иной раз по лесу, и страсть как хочется поговорить, а не с кем. Вот помню я один случай на рыбалке… Они пошли по лесу, точно так же, как и в прошлый раз. И истории были почти такими же смешными, но Саша слушал их невнимательно. Он вертел головой, стараясь запомнить дорогу. Иногда, как бы невзначай, он ломал веточки у деревьев, срывал кору с подгнивших стволов, и подцеплял ногой мох, оставляя знаки, по которым можно будет вернуться и найти машину. Наконец старик замолчал. «Сейчас скажет, что я странно одет», — подумал Саша. Иван Иванович остановился и сказал: — А все-таки одет ты странно. — Вы мне это в прошлый раз говорили, — усмехнулся Саша. — А я сказал, что вы тоже. — Хм… удивительное дело! Это я должен был запомнить… И что я ответил? — Что каждый ходит в том, в чем ему удобно. — Верно! — удивился Иван Иванович. — Я такое мог сказать. Они пошли дальше. Саше было скучно. Неприятная штука — дежавю. Напрочь отбивает интерес к происходящему. Идти вскоре стало намного труднее. Началось мелколесье, такое плотное, что в иных местах приходилось буквально продираться сквозь сплетение стволов и ветвей, и все время смотреть, куда поставить ногу, выбирая места сухие и свободные от скользких бревен и хлипких кочек, так и норовивших опрокинуть. Иван Иванович шагал бодро, и Саше с трудом удавалось держаться рядом. В походке старика совсем не было этой старческой медлительности и неуклюжести. Точные, размеренные движения. Саша украдкой вгляделся в его лицо. Если бы не борода и глубокие морщины, его спутник вполне мог бы сойти за молодого человека, уверенного, с живым, блестящим взглядом. Старик успевал все. Болтая без умолку, он то забегал вперед, то неожиданно появлялся сзади, чтобы поддержать Сашу за локоть как раз тогда, когда тот в очередной раз терял равновесие. Саша уже выбивался из сил, когда впереди забрезжили просветы, сквозь которые постепенно показалась довольно высокая насыпь. В мелких болотцах, подступавших к ее подножию, отражалось небо, а на песчаных островках ютились низкорослые березки. На самом верху насыпи, на опорах, вздымавшихся в небо на десятки метров, покоились две очень толстые стеклянные трубы. Трубы тянулись вдоль насыпи насколько хватало взгляда. Саше стало жалко, что он не добрался сюда раньше, еще в ту, самую первую экспедицию. Трубы скорее всего были секретным ускорителем элементарных частиц, или чем-то еще более интересным. Они карабкались по крутому склону, поросшему короткой травой, когда над головой мелькнуло что-то очень большое, и через мгновение исчезло вдали. Саша не успел даже испугаться. Не по себе ему стало, когда несколько секунд спустя по трубе пошел низкий гул, а опоры, казавшиеся незыблемыми, задрожали. Прыти старика можно было только позавидовать. Саша одолел только половину склона, а Иван Иванович, кряхтя, уже присаживался на траву возле одной из опор. — Не обращай внимания, — сказал он сверху. — Передохнем немного. Следующий только через полчаса пойдет. Когда Саша поднялся на гребень насыпи, вопросы застряли у него в горле. Отсюда открывался вид на город, удивительный и непохожий ни на что на свете.***
День у Ивана не задался с самого утра. Началось с того, что за завтраком он умудрился опрокинуть на себя кофе. В ритуале сборов на работу, отработанном до мельчайших подробностей, не было места для сбоев. Но сегодня позволил себе лишние десять минут сна, и от этого все пошло наперекосяк. Когда нес стаканчик с кофе от ниши линии доставки к столу, наткнулся на его край, и рука дрогнула, выплеснув дымящийся кофе на рубашку. Случись такое лет сто назад, получил бы Иван-дурак нешуточный ожог, и точно опоздал на работу, возясь с примочками и мазями, но современные технологии творили чудеса: ткань мгновенно поплотнела, впитывая обжигающий напиток, а герой сказок отделался легким испугом. Тут бы ему и забыть о досадном инциденте, но случился еще один. Сажая флаер на стоянке возле Института Времени, ухитрился тюкнуть соседний, да не чей-нибудь, а директорский. Вроде бы ерундовая неприятность, но настроение испортилось окончательно. Только вчера бравировал перед Ритой, хвалился, что никогда не пользуется автопилотом… И свидетели, конечно, тоже нашлись, да непростые: в поисках свободного места над стоянкой кружил синий флаер председателя ученого совета, Леонида Серзева — светила науки, соавтора поплавкового метода перемещений во времени, и, к несчастью, человека честного и очень прямолинейного. Такой покрывать не станет. — Ну, и поделом тебе! — уныло думал Иван, спеша по длинным коридорам института к своей диспетчерской. — И нечего было метить из обыкновенных диспетчеров-тахиометристов сразу в полевые агенты… Судьба — шельму метит! Теперь даже не заикнешься. «Куда же вам, Песков, в агенты? — покачает головой директор. — Вы и флаер водите, как дошкольник…» И затянет обычную нудятину про всестороннюю подготовку, основательность, внимание к деталям. И обязательно — про готовность к невероятным неожиданностям. И ведь прав будет, тысячу раз прав! Таким растяпам не место во Времени. Жаль только, заявление уже не отзовешь. Спешил, боялся, что академик исчезнет по своим директорским надобностям, подал его вчера вечером. Теперь точно придется выслушивать нравоучения, очень неприятные, и очень справедливые. Вместе с утренней сменой Иван вошел в полутемный круглый зал — центральную диспетчерскую Института Времени. Стойки приборов вдоль стен, матовые экраны, блестящая полусфера Главного Индикатора над головой — примелькавшийся, и успевший надоесть интерьер. Отсюда осуществлялась координация временных прыжков, мониторинг хронополя, и все прочие действия, необходимые для безопасного перемещения полевых агентов между временами. Работу диспетчера — трудную, но почетную, Иван воспринимал как досадную необходимость, хотя в глубине души был согласен с директором: прежде чем стать настоящим хроноразведчиком, каждый сотрудник должен пройти основные ступени институтской иерархии. Побыть и техником, и контролером, и диспетчером. Когда директор завел этот порядок, многие были недовольны. Кое-кто даже уволился, заявив, что не станет работать под руководством записного самодура. Но Время все расставило по своим местам. Была эвакуация из Фаэнцы, осажденной войсками Чезаре Борджиа. Группа Месхи пыталась вытащить местного резидента. В последний момент отказал синхронизатор, настройки поля плыли. Вход в дом оказался завален, стропила полыхали уже давно, и крыша могла рухнуть каждую секунду. Ребята его чинили голыми руками, почти наощупь, в дыму. А мы в диспетчерской пережили каждое мгновение вместе с ними, как будто сами были в той комнате. Только они сражались, а мы на стену лезли от бессилия. Ребята выжили, и первое, что они сделали, когда вылезли из кабины, обожженные до неузнаваемости, еле живые — поблагодарили директора, едва сдерживаясь, чтобы не кричать от боли… После этого случая больше никто не роптал, и все пошло своим чередом. Из диспетчеров становились аналитиками, существами унылыми и педантичными, в обязанности которых входило обстоятельное изучение всех условий предполагаемой точки заброса: климатических, исторических, социальных, темпоральных, и бог знает каких еще. Была, правда, у аналитиков и маленькая отдушина. Вместе с агентами они разрабатывали детальнейшие планы действий на местности, старались учесть все факторы, которые могли повлиять на выполнение задания. Теоретики несчастные. Ивану ужасно не хотелось зарываться в данные и графики. Его манила следующая ступень — практическая. Директор прав тысячу раз, настаивая на последовательном обучении, но сердцу не прикажешь, сердце рвется в бой, и доводы разума слушать не желает. Вот всё бы отдал, чтобы стать стажером! Стажеров брали с собой на задания и обучали настоящие агенты, элита. Мастера перевоплощения, историки, физики, врачи, спортсмены и бойцы — всё в одном лице! Настоящая интересная работа начиналась в поле, всё остальное было подготовкой к ней. На несколько минут в диспетчерской, обычно наполненной лишь тихим гудением приборов, стало шумно и оживленно. Ночная смена передавала дежурство дневной. Люди здесь работали разные. Некоторые были серьезны и даже торжественны. Другие шутили и дурачились, отпускали в адрес коллег язвительные шуточки. Не было среди них только легкомысленных недотеп, вроде Ивана. Погруженный в мрачные мысли, Иван подошел к своему столу, над которым сейчас склонился напарник — молодой француз по имени Патрик Ренар. Подвижный, остроносый, всегда веселый, он действительно походил на лисицу, тем самым замечательно оправдывая свою фамилию. — Почему наш коллега мрачный и грустен? — весело спросил Патрик, произвольно ставя ударения. — Да так… Ерунда, — буркнул Иван вместо приветствия. — Происшествия ночью были? — Нет, всё хорошь-о. Три экспедиции отправились. И какой черт носит их на ночь глядя! — подумал Иван, забыв, как сам мечтал отправиться в экспедицию вот так, ночью, без суеты и толпы провожающих, с усталой улыбкой профессионала, занятого опасной, но будничной работой. — Ты садись, садись, — мягко сказал Патрик, пододвигая Ивану кресло. — А я рядом посижь-ю, посмотрь-ю. Вань-я не в себе, и я должен набль-юдать. — Спасибо, Патрик, — с чувством произнес Иван. Пускаться в объяснения он не хотел. Вот так слово за слово, и про заявление расскажешь. Привычная путаница цветных линий на оперативном экране давала Ивану полное представление о текущем состоянии хронополя. В идеале сложные кривые должны были располагаться параллельно друг другу, равномерно заполняя «колеи» — так диспетчеры между собой называли «наезженные», часто использовавшиеся временные каналы. Но реальная работа идеалу соответствовала не всегда. Чаще всего безбрежный океан Времени находился в состоянии штиля, но порой задувал и «ветер», который иногда свежел, покрывая цветную гладь кривых гребнями волн. В такие часы дежурство становилась интересным. Приходилось работать подобно дежурному по крупной железнодорожной станции. Растаскивать составы по путям, переводить стрелки, а перед опасными участками зажигать на семафорах красный сигнал. Настоящий «шквал» налетал раз в год, не чаще. Но даже в таких случаях вмешательство не требовалось, потому что компьютер реагировал безукоризненно: за доли секунды он успевал вывести текущие перемещения на безопасный промежуточный финиш, а планируемые запрещал до полной стабилизации хронополя. Уверенным движением пальцев Иван устранил намечающуюся легкую неоднородность потока. Ему это нетрудно, а у временщиков голова меньше кружиться будет на финише. Пускай им легко работается в этой их Англии тысяча сто двадцать седьмого года. Удовлетворенно откинувшись в кресле, Иван с удовольствием слушал грассирующую болтовню Патрика, который делился впечатлениями от посещения Большого Театра. — Ты у нас не диспетчер, Патрик, — сказал Иван, когда в потоке слов образовалась пауза. — Ты турист. Причем худшая разновидность этого племени паразитов и тунеядцев. — Тунеядцы, Вань-я, едят… Эээ… Туньец. А я ем макарон. Только мне обидно, что худшая. Почьему худшая? Из темноты послышались смешки. Оказывается, там прислушивались к разговору. — А потому, дорогой любитель спагетти, что ты прожигаешь жизнь, при этом постоянно пользуясь плодами чужого труда. Ты идешь в Большой Театр, который строил не ты, смотришь балет, который ставили малоизвестные тебе люди, потом в буфете жуешь бутерброд, сделанный вообще автоматически. И все это вместо того, чтобы принести пользу обществу, в собственный выходной выйдя подежурить вместо некоего Ивана, который из-за твоей несознательности пропустил свидание с одной девушкой, по совместительству очень привлекательным пилотом баллистического лайнера. — Ты шутьишь? Понимаю… Я сам очень люблю это делать, и немного потом я тоже буду шутить над тобой. А в прошлый месяц я тебья подменьял два раза, когда ты бегал к своему пилоту… Бедняга Патрик разволновался, и его речь стала хромать еще и по части грамматики, что вкупе с произвольными ударениями делало ее весьма забавной. Иван принялся было обдумывать достойный ответ, но его внимание привлекли непонятные всплески кривых на экране. По шкале их положение соответствовало концу двадцатого века. Иван покрутил юстировку хронозондов, но от помехи избавиться не удалось. Впрочем, нестабильность была ерундовая. Минут пятнадцать-двадцать. Колеи практически пустые, общий фон негромкий — есть время разобраться, что к чему. И тут случилось нечто невероятное. Размах всплесков многократно вырос, по ним пошли поперечные волны, и вдруг соседние кривые, параллельность которых всегда соблюдалась так строго, стремительно сблизились и сплелись в чудовищный узел. — Вань-я, тревога! — неожиданно тихо сказал Патрик. — Это сингульярность, да? Я никогда… Следующие его слова потонули в криках и реве аварийных сирен, эхом покатившемся по коридорам института. Каждый диспетчер знал, что означает этот сигнал. Это была тревога высшего уровня. Но все-таки в первый момент растерялись почти все, потому что только одному из них доводилось прежде его слышать. Старший дневной смены, Семен Рыбников, он же «дядя Сёма» был опытным и хладнокровным диспетчером. За свою почти тридцатилетнюю практику, начавшуюся вместе с появлением Института, он повидал многое. Слышал он и «красную тревогу». Единственный раз, во время знаменитого Инцидента, которого хватило, чтобы погиб Грушевский — один из пионеров эпохи освоения Времени, и едва не погиб Миша Петров — будущий академик и директор института. Еще тогда Семен знал, что нужно сделать. Но не сумел. Растерялся точно так же, как эти вчерашние студенты, не сумев пересилить страх перед действием. Глупейшую боязнь навредить. Ребром ладони он рубанул по выпуклой клавише на пульте, отключая сирены. Затем подключил резервные генераторы, выиграв этим как минимум тридцать секунд. Быстрым взглядом обвел перекошенные лица диспетчеров. На кого из них можно положиться? Кто будет действовать, а не трястись? — Песков! Садись на резервный, быстро! Я буду на основном. Остальным — ни к чему не прикасаться! Иван, вскочивший в момент тревоги вместе со всеми, бросился к своему экрану. — Я в потоке, — отозвался он, как только удалось поймать настройку. — Тогда поехали! Я сейчас начну локализацию аномалии. От тебя нужен ответ о ее причине! «Только быстрей!» — уже мысленно взмолился Семен. Как можно быстрей нужно понять, что это. Не тратя драгоценную энергию. Текущие прыжки уже были выведены на финиш — именно по этой причине. И пока мы не разберемся с аномалией, новые не начнутся. Даже экстренные. Если кому-то из агентов потребуется помощь, мы его просто не сможем вытащить. Руки Ивана замелькали над пультом. — Это не «шквал» — определенно, — сказал он в тишине. — И не естественное возмущение. Усилием воли Иван заставил себя сосредоточиться на параметрах прыжка, и не обращать внимания на временные линии, стремящиеся сплестись в сингулярный узел. Пугала сама возможность такого исхода, его необратимость. Теория допускала возможность образования сингулярностей в потоке времени, но ответа на вопрос, что с ними потом делать, увы, не давала. Ясно было только, что пропадет связь с большинством станций, разбросанных по прошлому. Сотрудники перевалочных пунктов, ученые, агенты — все останутся предоставлены сами себе, и может быть, навсегда. Прошло три бесконечных минуты, прежде чем Иван смог настроить сканер на захват параметров аномалии. По экрану побежали столбики цифр. — Аномалия явно искусственная, — бесстрастным голосом начал комментировать он. — Замыкание «пузыря» есть. Тэта-коэффициенты в пределах нормы. Резонанс есть, дисперсия частот наблюдается, но в целом тоже довольно стабильно. — Проверь управляющие каналы! — не оборачиваясь, бросил Семен. — Управляющие каналы отсутствуют, — Иван спиной почувствовал удивление присутствующих, и добавил: — Совсем. По залу пронесся вздох. — Та-ак… — Семен побарабанил пальцами по упругому пластику стола. — Твое мнение? — Происходит прыжок. Странный, невероятный, невозможный — но это именно прыжок. Кто-то или что-то идет к нам оттуда. Как идет — не понимаю! Плазмоидный шлейф отсутствует. И еще… обрати внимание на управление перемещением. Его нет, или я не могу его найти! — Он как с горы летит! — возбужденным шепотом сказал кто-то сзади. — На телеге по серпантину… Это замечание дало Ивану идею. — Постойте… — пробормотал он, запустив корреляционный анализ, и почти сразу же воскликнул: — Есть корреляция, есть! Самая простая, линейная! Обычное ускорение. Как будто аномалия движется под действием какой-то силы… Все невольно вздрогнули, когда в зале раздался голос директора. Он обладал завидным умением появляться именно там, где требовалось его присутствие. — Семен, тебе это ничего не напоминает? Рыбников на секунду задумался. — Феномен «Элдриджа»? — П-по-моему, очень похожий принцип. Линейные ускорения. От-тсутствие плазмоидного шлейфа. — Еще один эксперимент военных? — с сомнением спросил Рыбников, не прекращая попыток увести аномалию подальше от оживленных трасс. — Не д-думаю, — задумчиво прогудел академик Петров. — После аварии ни они в прошлом, ни мы здесь не смогли восстановить технологию. Он счел нужным не добавлять, что исследования этой технологии были начаты, но вскоре запрещены, из-за их чрезвычайной опасности. Дело было в росте ошибок управления конфигурацией полей. Технология того периода не позволяла смоделировать прыжок на всех его стадиях. И слишком многое тогда делалось на энтузиазме, на энергии молодых. Теория не дает ответов — их даст эксперимент! Возьмем штурмом новый рубеж познания! Хорошие были времена… много идей, светлых голов. И жертв. Во время одного из экспериментов произошел инцидент, и погиб Янек Грушевский. Наш Веселый Янек. И у тогдашнего руководства не выдержали нервы: дальнейшие разработки электромагнитных технологий прыжка попросту запретили. А я был всего лишь младшим научным. И покоя мне не давали совсем другие идеи. — Ты вот что, Семен, — сказал директор. — Запускай зонд. О перерасходе энергии можешь не думать. Я уже распорядился подключить резервы. Дубнинская энергостанция готова перебросить нам с экваториального пояса восемьдесят процентов суточной нормы. Рыбников неотрывно наблюдал за аномалией, которую, словно утлую лодчонку, бросало из одного потока в другой, и бешено крутило в пузыре — ее локальном пространстве-времени. Соседние колеи давно были раздавлены. Подключив компьютер, Семен старался только стабилизировать ее движения. Больше ничего пока сделать было нельзя. — Резервы всё равно пришлось бы подключать, — проворчал он. — У меня уже всё на пределе. — Ты запускай. Все в курсе, что у нас ЧП. — На сколько можно рассчитывать, в идеале? — На двадцать процентов энергии планеты. В течение получаса. Хватит? — Должно хватить, — мрачно ответил Семен. — Ваня, с зондом справишься? У Ивана похолодело в груди. Управлять временной пробой — зондом, ему доводилось только два раза в жизни. Но тогда шла обычная работа, и запуск пробы тоже был будничным. А сейчас во времени бушевала настоящая буря. При таких возмущениях только попробуй приблизиться к объекту — разобьет в щепки! — Справлюсь, — решительно сказал Иван. Можно было поосторожничать, промямлить неуверенное «я попробую», тем самым как бы снимая с себя часть ответственности, но Иван знал, что от него ждут другого — максимального напряжения всех возможностей и железной уверенности. Без нее не стоило даже и браться. — Тогда бегом в операторскую! — махнул рукой Рыбников, на секунду оторвавшись от пульта. В операторской Иван сходу упал в кресло пилота хронопробы. Техник помог укрепить на голове планку с датчиками нейро-телеметрии. Потом с легким гудением сверху надвинулся блестящий, похожий на огромную каплю ртути, выпущенную в невесомость, шар манипулятора. Его поверхность рябила и волновалась, словно от ветра. «Поехали!» — прошептал Иван, запуская обе руки в манипулятор. Он пошевелил пальцами, привыкая к прохладной вязкости металло-синтетика, потом продвинул руки глубже. В этот момент погасло освещение зала и Иван перенесся в смоделированный компьютером мир «серой зоны» — Вневременья. Отсюда многомерное пространство-время представлялось в буквальном смысле океаном — бесконечным, волнующимся, маслянисто-радужным — безобидная прихоть создателей первых систем, вдохновлявшихся поэзией словосочетания «океан времени». Прозрачная капсула хронопробы, словно спутник, сейчас висела на большой высоте от его поверхности. Не самый лучший, но надежный способ визуализации Вневременья, в котором не существовало вообще ничего. Иван бросил капсулу хронопробы вниз, к тому месту, где словно гигантский водоворот, закручивалась воронка сингулярности. Пискнул сигнал перегрузки. Компьютеры не успевали перебирать бесчисленное множество комплексных параметров. Когда капсула зависла точно на центром сингулярности, откуда-то извне, словно из другой вселенной, послышался голос Рыбникова: — Начинай поиск. Иван опустил капсулу до уровня входа в воронку и огляделся. Ничего. Должно быть, аномалию уже засосало ниже. — Здесь ничего, — сказал он. — Иду ниже. Медленно, очень медленно он обшаривал уровень за уровнем. Вокруг в бешеной пляске неслись цветные потоки, и от этой сверкающей круговерти у него начинала кружиться голова. Стенки воронки сходились все ближе. Теперь было видно, что они имеют собственный, постоянно меняющийся рельеф, напоминающий изрытую метеоритами поверхность Луны. Еще пара уровней, и места для маневра не останется совсем. — Иван, ты ушел слишком глубоко! — сказал Семен. — Поднимайся. Сделаешь еще одну попытку, энергии хватит. — Я… уже почти… есть! — вскричал Иван. — Прямо подо мной был. Я поймал его! В ту же секунду локальное пространство-время капсулы, жирно чмокнув, вошло в контакт с аномалией. — Молодчина! — прошептал Рыбников, и добавил чуть громче: — Вытаскивай! Лавируя между протуберанцев, тянувших свои жирные пальцы со стенок воронки, Иван что было сил тащил аномалию вверх. — Даю картинку! — наконец сообщил он звенящим от ликования голосом. В диспетчерской ахнули. На экранах появилось бледное лицо мальчишки, подростка лет пятнадцати-шестнадцати. Закушенная губа, мутный, потерянный взгляд — парнишка явно был в отчаянии. Зал загудел от приглушенных возгласов. — Вы только посмотрите на его аппарат! Он кажется из фанеры склеен… — А ты несколько веков назад из чего стал бы строить? Из субмолярных пластикатов? — Надо же, электромагнитные технологии… Кто бы мог подумать! Храбрый парнишка! — Скорее, самоубийца. Или не понимал, что делает. — Ага, и от непонимания вывел машину в ноль-время! — Тишина на палубе! — негромко сказал Семен, и голоса мгновенно стихли. — Михаил Петрович, надо принять решение. Разрешите выслать группу зачистки? Директор медлил, и тогда Рыбников сказал: — Я связался с КЭЧСом. Они согласны действовать по экстренному сценарию. В оперотделе все готово, требуется только ваше согласие. Парень даже понять ничего не успеет. Приземляем, берем отпечаток сознания, корректируем память и отправляем назад. Остальные следы зачистим уже на местности, в точке старта. Директор жестом остановил его и наклонился к коммуникатору. — Иван, веди парня на безопасный финиш. По пространственным координатам смотри сам, главное подальше от техногенных факторов. Сажай его в лесу, или на поле. По временной дай нам несколько часов, чтобы все подготовить. Иван пробежал глазами по данным компьютера. — Пять часов дам. — Отлично. Работай. В полутемном коридоре директор привалился к стене и прижал руку к сердцу. По его лбу скатывались крупные капли пота. Пошаливает моторчик, хоть и искусственный — подарок на память об Инциденте. Надо снова идти к эскулапам, а где взять время? Смешно… Время — непозволительная роскошь даже для директора Института Времени. А теперь его будет еще меньше. Такая каша заваривается! Рыбников стоял напротив и терпеливо ждал. — Такие дела, Семен, — сказал вслух директор. — Это называется прогресс. Ты тратишь пол-жизни, исследуешь, преодолеваешь трудности, с нуля, через жертвы и кровь, создаешь новое направление, а потом приходит вот такой подросток и одним махом перечеркивает все это. С одной стороны мы, с годами исследований, со структурой из сотен сотрудников, правилами, бюрократией и петаваттами энергии, а с другой — он, с аппаратом, сколоченным из фанеры и питанием от батареек… — Я бы назвал это чудом, Михаил Петрович. Или происками нечистой силы. — Ну уж и нечистой… — Утверждать не буду, но серой тут попахивает. Я бы понял, если бы парень свалился из будущего, со сверхтехнологичным хроногенератором в браслете. Или просто так… силой мысли. Вот это — прогресс. Да вспомните хотя бы покорение космоса! Первые ракеты строили усилиями армий инженеров, а нынешние сорванцы в школьном кружке тайком, за пару месяцев свинчивают планетарный катер, и потом их отлавливают за орбитой Плутона. А тут что? Гость из прошлого на картонной, нарушающей все мыслимые законы машине. Это чертовщина какая-то, а не прогресс! — Или гениальность. Она тоже, знаешь ли, немного не от мира сего. — Вы думаете… — Да. Сейчас пойду на комиссию, попытаюсь убедить тамошних ретроградов пойти на вопиющее нарушение хронобезопасности. Другой возможности вернуться к нашим «Гениям» не будет. — Ясно, — сказал Рыбников. — А нам как действовать? — По инструкциям, — усмехнулся Петров. — А я сейчас буду их нарушать. В глазах Рыбникова мелькнул озорной огонек. — Походит на злоупотребление служебным положением. — Именно. Сам знаешь, что дозволено Юпитеру… Ты меня пока ребятам не выдавай. Я на тебя рассчитываю. — Договорились. По объекту стандартный перечень? — Сделайте, что возможно. Архивы, поиск рассеянных следов. Если дойдет до контакта, потребуется полный портрет этого парнишки. Семья, биография, психологический профиль, отзывы, переписка — все, что найдете. — Хорошо. — Семен… ты настрой аналитиков, чтобы подошли к вопросу творчески, без формализма. Не упустите ничего. Ты меня давно знаешь, в предчувствия я не верю. И все же что-то мне подсказывает, что этот парень многое перевернет в нашем мире.***
Зал заседаний располагался на крыше института. От синевы неба его отделял огромный прозрачный купол, выше которого уходили только антенны систем гиперсвязи. Петров оглянулся на голографические трансляторы, стоявшие полукругом по периметру зала. Принцип их работы уже лет пятьдесят, как был другим, но название приклеилось старое. Из двадцати постоянных членов совета вызов ушел только четверым представителям КЭЧСа — комиссии по экстренным и чрезвычайным ситуациям. Пока трансляторы пульсировали приглушенным синим светом. Нет синхронизации, видимо, у кого-то из членов совета проблемы с гиперсвязью. Ничего, подождем. Директор оглядел зал и усмехнулся. Как быстро все-таки обрастает фольклором и легендами даже сравнительно молодое дело! Вот и институт — едва тридцать лет минуло с его создания, а легенд и баек хватит на целый вечер неспешного рассказа. А уж различных словечек и названий, понятных только своим, посвященным, накопились тысячи. Словечки эти рождались в узком кругу сотрудников, и мгновенно перенимались студентами. Иногда, правда, происходило ровно наоборот. Леня Серзев — уж на что председатель ученого совета, а и он удивлялся, узнав, что этот зал студенты называют «боевой рубкой». Придумавший это название остряк, должно быть, втайне мечтал о мостике патрульного линкора и темно-синей капитанской форме. А ведь если задуматься, все верно. Бои здесь происходили, и нешуточные. Начинались они с рутины, с хозяйственных вопросов и текущего управления, а потом обсуждение неизменно переходило на проблемные места теорий или разбор действий оперативных групп. Спорили самозабвенно, до крика и хрипоты, выплескивая, отстаивая тысячу раз передуманное, выстраданное бессонными ночами. А сейчас предстояло обсудить ситуацию, подготовиться к обсуждению которой было невозможно. Еще утром она бы показалась немыслимой абсолютно всем в этом институте. Черт возьми, она была невероятна настолько, что не пришла бы в голову даже самому отъявленному параноику из службы хронобезопасности, хотя их инструкции предусматривали не только проникновения из прошлого, но и вообще практически все. В качестве попыток умышленных проникновений они рассматривали действия военных, сумасшедших злых гениев, и прочей подобной публики. До сегодняшнего дня таких случаев не было, и в научной среде было принято считать, что они возможны примерно с той же вероятностью, с какой комета может столкнуться с Землей. Неумышленные проникновения, напротив, случались. В основном они происходили спонтанно, но иногда и в результате техногенных катастроф уровня атомного взрыва. Удачное сочетание нескольких факторов, и человек, попавший в эпицентр, имел все шансы не распасться на атомы, а перенестись на несколько сотен лет в будущее. Десять лет назад только в участок мониторинга только нашей станции из Хиросимы выбросило троих. Двоих мы перехватили, когда они были еще без сознания, а третий, торговец рыбой из порта, успел прийти в себя. Думал, что он уже в следующей жизни. Удивлялся, что помнит всю прошлую вплоть до вспышки… ребята ему объяснили, конечно, что он не умер, а так мол, и так. Пожалели старика. Наконец прозвучал сигнал готовности сеанса гиперсвязи, и в зале одна за другой стали появляться призрачные фигуры членов КЭЧСа. — Михаил, что происходит? — спросил Леонид Серзев. — Что мы здесь делаем? Ты уж определись: либо действуем всегда по инструкции, либо заседаем по каждому случаю. Это было вполне в его манере: переходить сразу к делу, минуя все формальности, в том числе и приветствия. — Мы делаем исключение, — сказал директор. — Отменяем возврат и зачистку. Этот парнишка мне нужен здесь. — Я напоминаю, что речь идет о преднамеренном нарушении, — веско сказал Карл Гельрих, глава службы хронобезопасности. — Здесь исключений быть не может. — У меня есть один взбалмошный и очень непоследовательный диспетчер, — задумчиво сказал директор. — Он бы вас назвал сборищем бюрократов от науки, напрочь утративших природное любопытство. Первый в мировой практике случай умышленного проникновения, а им совершенно это неинтересно! Петр, а тебя, как психолога, хоть немного интригуют мотивы, двигавшие этим парнишкой? — Очень интригуют, — немного смущенно признался Левин. — Я обязательно ими займусь. И не только я. Мы, все… Но все-таки Карл прав, хронобезопасность должна быть на первом месте. Сначала вернем парня в свое время, потом будем разбираться. — Характеристики нашего потока не изменились. Нет ни намека на возможное ветвление. — Пока нет, — сказал Гельрих. — Только пока. Голограмма Серзева колыхнулась. — Миша, без обид, но твой энтузиазм начинает производить несколько болезненное впечатление. Зачем тебе этот парень? Петров посмотрел ему прямо в глаза. Серзев взгляд выдержал. — Три года назад. Проект «Гении прошлого», который вы благополучно зарубили на расширенной сессии совета. — Не начинай! — Начну. Или только меня из всех присутствующих волнуют судьбы человечества? — Опять провоцируешь? Мы, кажется, еще в тот раз разобрались с этим вопросом! Понимаешь, нелепа сама постановка проблемы. Нелепа, и точка! Не одного тебя на этой планете волнует замедление темпов прогресса. Но сначала надо разобраться в причинах, а не предлагать вот эти варварские, ковбойские решения! — В тот раз, кажется, ты был согласен, что это может сработать. И группа моделирования наши догадки полностью подтвердила. Если изъять гения за несколько секунд до смерти, и одновременно парировать все возмущения, то расщепления потока не происходит. — Не в технике дело, — сказал Левин. — После того заседания мы дополнительно исследовали вопрос адаптации человека из другой эпохи, и пришли к неутешительным выводам. В процессе моделирования контрольные выборки по всем психотипам не дали ни одного позитивного исхода. Слишком большая нагрузка на психику. Распад мышления и эмоциональных реакций, суицидальные устремления, тяжелые рекуррентные психозы встречались в девяносто семи случаях из ста. Оставшиеся три случая представляли собой реакции отрицания и выраженного протеста, которые позже трансформировались в агрессивные попытки переделать нашу реальность в соответствии со своими представлениями. Проповеди, попытки вербовать сторонников. В случае неудачи — катастрофические реакции по типу первой группы. — А в случае удачи? — заинтересовался директор. Левин пожал плечами. — Такой исход мы не рассматривали, как лишенный всякого смысла. Вряд ли Гитлеру удалось бы кого-нибудь привлечь в ряды своих сторонников. — Интересно у вас получается, коллеги. Исследовать вопрос адаптации вы стали позже, задним числом. А против вы проголосовали без веских на то оснований? Просто потому, что вам так захотелось? Слышал бы меня Семен, подумал директор. Солидный человек, академик, обладатель внушительного баса, и вдруг ехидничает, переходя почти на фальцет. Серзев поморщился. — Михаил, при всем уважении… проблема адаптации — ключевая. На совете это было понятно всем, кроме тебя. Интуитивно понятно. Но основные возражения были все-таки по целесообразности. Твои гении ничего не изменят, даже если смогут приспособиться к нашей жизни. — Аргументируй. — Я хотел бы сослаться на исчерпывающие исследования природы гениальности, но они, к сожалению, до сих пор так и не дали однозначного ответа на этот вопрос. Поэтому все, что нам остается — занимать ту или иную позицию, основываясь на той самой, глубоко тебе противной, внутренней убежденности. Я, например, разделяю взгляды, согласно которым гениальность всегда является ответом на вызовы неблагоприятной окружающей среды. Упрощенно ее можно рассматривать как результат случайных эволюционных вариаций, подкрепленных неблагоприятной социально-психологической обстановкой. Примеров тому множество. Гениальные стихи пишут страдающие от неразделенной любви. Злой гений Гитлера формировался под воздействием обид, нанесенных ему в юности евреями. Революции совершаются людьми, не готовыми мириться с существующим порядком, например, с творящейся несправедливостью. Гений одной из эпох прошлого, попавший в наш мир, даже при условии успешной адаптации к его условиям, неизбежно утратит свой потенциал, столкнувшись с отсутствием вызовов. — У нас больше нет неразделенной любви? — Ценю твое ехидство, но позволь встречный вопрос: что изменит еще один сборник, пусть и гениальных стихов? Каким образом он будет способствовать прогрессу? — Прямым. Он будет вдохновлять других творцов. И заметь, история знает немало тому примеров. — Локальные, ограниченного влияния случаи, безусловно, были. Но системного влияния, которое в буквальном смысле вело бы к переустройству мира, до сих пор что-то не наблюдалось. — Ты забываешь о красивых сказках об одном древнем романтике из города Назарет, — усмехнулся директор. — Если мне не изменяет память, их сборник вдохновлял и направлял добрую половину земного шара на протяжении более чем двух тысячелетий. — Михаил! К чему эти поверхностные аналогии?! — вспылил Серзев. — Ты прекрасно знаешь, что картина гораздо сложнее. — Это просто пример того, что во времени не бывает малозначительных явлений. Никогда нельзя сказать заранее, что именно предопределит развитие человечества на сотни лет вперед. Может быть, это будут пронзительные, берущие за душу стихи, или книга, заставляющая мечтать о несбыточном. — На эмоциональном уровне я с тобой согласен. На рациональном — нет. — Зря. Я рассуждаю в соответствии с базовым постулатом Теории Свободной Воли. И советую тебе ознакомиться с последними исследованиями по теории рассеянных следов. Например, с работами Кулигина. Ты удивишься, узнав, как часто инициирующим воздействием в биографиях значимых исторических фигур оказывается какое-либо художественное произведение. Прибавь сюда кумулятивный эффект от устремлений и действий обычных людей, вдохновленных той же книгой или стихами, и вместо затухающих возмущений в пространстве вариантов реальности, ты получишь резкий, почти скачкообразный сдвиг, который впоследствии всегда оказывается переломным моментом в истории человечества… Это к вопросу о способах, которыми гении меняют судьбы мира, прости за излишний пафос. — Убедительно, — признал Серзев после продолжительной паузы. — Но давай говорить конкретнее. Чего ты все-таки хочешь? Пересмотра решения совета по проекту «Гении прошлого»? — В данный момент нет. На совете вы с блеском доказали, что потенциальные риски перевешивают возможные выгоды. Я лишь предлагаю провести эксперимент на материале, который сам идет к нам в руки. Вы понимаете, что это идеальный объект? Неординарный парнишка на кустарной машине времени, да еще и с готовой мотивацией! Представляете, насколько мощной она должна быть, чтобы с нуля создать аппарат, способный перемещаться во времени? Он стремился в будущее ради чего-то очень важного. Настолько важного, что отважился на этот самоубийственный прыжок. Без уверенности, без гарантий, без единого шанса на то, чтобы вообще остаться в живых! — Стремление — пример позитивной мотивации. Но существует и негативная, когда человек от чего-то бежит, — задумчиво сказал Серзев. — Ты можешь гарантировать, что мы имеем дело не с подобным беглецом, которому все равно, свести счеты с жизнью или прыгнуть сквозь время? — Направленность мотивации никак не влияет на способность к адаптации. У этого парня могли бы любые причины сделать то, что он сделал. Теперь он здесь, и сейчас от нас зависит, начнется ли у него совершенно новая жизнь, или он вернется к тому, с чего он начал, и неважно, начал в попытке достичь чего-то или от чего-то сбежать… — Петров почувствовал, что ему не хватает воздуха, и вынужден был замолчать. Когда он продолжил, голос его звучал значительно тише: — Я обычный человек, Леня. В небожители не напрашиваюсь. И как человек, я не вправе лишить парня мечты, если она у него была. И не вправе лишить его шанса начать все заново, если он от чего-то бежал. Это к вопросу о морали. А возвращаясь к науке, добавлю, что этот случай — единственная возможность провести эксперимент, который может дать ответы сразу на тысячи волнующих нас вопросов, — директор покосился на голограмму Левина, и добавил, понизив голос: — А для психологии еще и бесценная. И по нервной судороге, скользнувшей по лицу хронопсихолога, директор понял, что этот бой он выиграл.***
В диспетчерскую он вернулся совершенно измотанным. Два часа непрерывных консультаций, распределения ролей, расстановки границ, согласования условий досрочного прекращения опыта… Гельрих, оказавшийся в родной стихии, натурально свирепствовал, Леня Серзев загадочно улыбался в редких паузах, Левин, которому нетерпелось зарыться в поведенческие модели, посматривал на клавишу отключения гиперсвязи. Помимо дежурной смены, в зал, вдруг показавшийся тесным, набилась, кажется, половина сотрудников института. Разгоряченные, молодые лица, горящие глаза. Только в такие моменты и понимаешь, что все шишки, все жертвы, принесенные в пути — все это было не зря. — Михаил Петрович, ну как? Чем все закончилось? Вы им задали? — Неужели назад отправят парнишку? Вот он расстроится! — …а мы с Ситкиным уже и оперативный сценарий проработали. Кравец его одобрил… — Тихо, ребята! Дайте ему сказать! Тишина наступила не сразу. Директор оглядел зал и улыбнулся. — Отбил я вам парня. Терзайте! Зал взвыл. Судя по восторженным выкрикам, растерзать, кажется, собирались его самого. Улыбаясь и отшучиваясь, Петров стал осторожно продвигаться к выходу. У двери он встретился глазами с настороженным взглядом Рыбникова. — Кого отправим на контакт? — спросил тот. — Пусть Кравец выберет из лучших. Под свою ответственность. Рыбников кивнул. — Михаил Петрович! — позвал кто-то сзади. Голос был знакомым, но очень нерешительным. Директор обернулся. — Песков? В чем дело? Остались вопросы? — Я… я… вы получили мое заявление? — Получил, — нахмурился директор. — Догадываешься, какая будет резолюция? — Я… Вы не думайте, что я верхогляд какой-нибудь! Просто… ну, не мое это все! Вы поймите, я очень старался. Семен может подтвердить, я — один из лучших диспетчеров… нет, я лучший! — И самый скромный из них, — кивнул академик. Иван вспыхнул. — Да, и скромный! Я два года терпел, ждал. День за днем, понимаете? Вы двигали кого угодно, только не меня! Я бросил работу в службе протокола при дипкорпусе, пришел к вам, чтобы найти лучшее применение своим способностям, а вы меня в этом зале решили сгноить! Директор положил руку Ивану на плечо и вгляделся в его раскрасневшееся от гнева лицо. Двадцать пять лет, а ведь все еще мальчишка. Подросток. — Ваня, давай так, — сказал Петров. — Я расскажу о моих планах на твой счет, а ты наберешься терпения и больше никогда не опустишься до подобных истерик. Идет? Голова Ивана дернулась, как от удара. Да, Ваня. Я не собираюсь щадить твои чувства. В таких случаях только так и надо. Иван стиснул зубы. — Идет. — Я думаю, что ты станешь лучшим оперативником в истории нашего института. И даже наверняка превзойдешь Густава в его золотые годы. Но это будет позже, не сейчас. А пока ты должен делать порученную тебе работу и верить в свою счастливую звезду. — Я теряю здесь время! — Нет. Ты учишься. — Чему?! — Терпению, Ваня. Я учу тебя терпению и сотням других вещей. Например, тому, как идти к поставленной цели. Каждый день, шаг за шагом, когда ничего не происходит, и кажется, что все зря, что ты стоишь на месте. Когда продолжаешь работать даже тогда, когда уже нет сил продолжать. Терпение — очень ценное качество для сотрудника оперативного отдела. Иван растерянно захлопал глазами. Удивительно, как все повторяется. Пятнадцать лет назад Густав Кравец — ныне легендарный глава оперотдела, а тогда — мальчишка, талантливый и нетерпеливый, стоял перед ним и хлопал глазами после точно такого же отлупа. Но Густав сделал правильные выводы…, а сделает ли их Песков? — Ну, мы договорились? Теперь у тебя вопросов, надеюсь, нет? — сказал Петров, двинувшись к выходу. — Отправьте меня на контакт, — вдруг сказал Иван. — Я докажу. — Что-о?! Ты в своем уме, Песков? — Я докажу, — повторил Иван. — У меня есть план. Я знаю, как надо действовать в этом случае. Я всю жизнь его ждал. — Вань, оставь, — Рыбников осторожно потянул Ивана за плечи. — Хватит уже. Даже в наглости надо знать меру. — Мы ничего не потеряем! Эпоха наша, оперативную обстановку я знаю. Риск минимальный. Нет, это не Густав, еще в те годы прослывший изрядным упрямцем. Это гораздо хуже. Или… лучше? В конце концов, он может быть действительно готов. Почти готов. Я создавал ему трудности, игнорировал и не давал ходу, и тогда он шел к цели сам. Упрямо торчал в библиотеке, пытаясь уложить в голове тонны знаний, занимался в спортзале, донимал агентов вопросами… и все это в собственное свободное время, которое в этом возрасте можно провести гораздо приятнее. У него ведь и девушка есть, красавица, между прочим, а он с ней видится всего раз или два в месяц. А на самом деле, почему бы не дать парню шанс проявить себя? Ну, пусть слетает в лес, выйдет на контакт, даст незадачливому путешественнику пару вводных на первое время. Ни ему самому, ни мальчишке в таких тепличных условиях ничего угрожать не может. Пусть попробует. — Хорошо, Песков. Я дам тебе шанс, но запомни — он будет только один… — он помолчал, с неудовольствием наблюдая, как просияло лицо Ивана. Мальчишка. Не может сдержать простейшие эмоции, даже сейчас, когда эта безудержная радость может только повредить. — Сейчас иди в опергруппу, согласуй свой план. Без одобрения Кравеца не возвращайся, сразу говорю. — Спасибо, Михаил Петрович! — Иван бросился к двери. Директор остановил его в последний момент. — Подожди. Если Кравец спросит, скажи ему, что я выжил из ума. Он поймет.***
Город выглядел невысоким, но в некоторых местах над лесом возвышались белые громадины невероятных зданий, силуэты которых слегка колыхались в потоках теплого воздуха. Некоторые из зданий напоминали знакомые геометрические фигуры, но их очертания казались нечеткими, словно оплавленными. Другие дышали красотой строгих линий, такие воздушные, ажурные, стремительные. Отдельные постройки соединялись между собой переходами, другие стояли поодаль, на отшибе. Все вместе они неуловимо вписывались в общую картину, от которой веяло спокойствием и изяществом. Будущее! Отсюда, издали, оно выглядело точно таким, как в мечтах. Саша окинул взглядом горизонт, над которым, словно мыльные пузыри, мелькали летательные аппараты. Труднее всего было поверить не в то, что сбылась мечта всей жизни, а в то, что Стеклогорск — обычный, заштатный провинциальный городишко, чудесным образом изменился вот так, до неузнаваемости. Иван Иванович заметил его замешательство, но истолковал его по-своему. — Красиво, правда? — сказал он, тоже глядя на город. — Я часто сюда прихожу. Иной раз стою как ты, с улыбкой, и любуюсь. Если ветра нет, тишина стоит полная, хоть ладонями ее черпай. И никто не долдонит про закончившийся загуститель… Сыновья у меня, — пояснил старик, заметив удивление на Сашином лице. — Архитекторы оба. Только о работе и думают. — Так ведь это же хорошо! Вон какую красоту построили. — Хорошо, когда в меру, — ворчливо сказал Иван Иванович. — А они помешались на этой своей архитектуре. Саша молча кивнул. У него не находилось слов, чтобы самому себе описать почти невозможную смесь эйфории и успокоения, какое бывает, наверное, когда после долгих скитаний возвращаешься на родину, в отчий дом. Постояв ещё немного, они спустились с насыпи и снова углубились в лес. Саше было страшно уходить. Этот сказочный город казался ему одним из тех миражей, что исчезают, чуть только отведешь от них взгляд. Остаток пути Иван Иванович ворчал на тему скучной провинциальной жизни. Мол, сидим тут, как тараканы, в дыре, а жизнь идет мимо, и приличному, деятельному человеку совершенно нечем заняться. Ведь если разобраться, у нас тут почти ничего и нет. Есть унылое сельское хозяйство. Посевы. И хорошо, между прочим, что додумались в свое время болота засеивать. Нечего им простаивать, комаров на свет плодить… Еще вот рекомбинаторная станция, будь она неладна! Скоро совсем отучит людей работать руками. Два исследовательских института — эти весь город вот-вот на воздух поднимут. И скажите пожалуйста, почему нормальные люди, если хотят интересной работы, должны терять во флаере по сорок минут в день на дорогу до Москвы? Почему нельзя было перенести сюда часть производства? Только ли потому, что здесь нет старых тоннелей метрополитена? А вот в Дубне, например, прямо на берегу Волги энергостанцию отгрохали всем на заглядение! Переброска и концентрация четверти мощностей планеты — и никаких тоннелей не нужно. Нет, все в Москве. И хочешь, не хочешь, а лети туда даже для того, чтобы сводить внуков в зоопарк, к этим, прости господи, уродцам космическим! Хорошо хоть флаер на автопилот поставить можно, сказку почитать ребятишкам… Саша слушал его вполуха, и часто отвечал невпопад. Теперь он окончательно перестал что-либо понимать. Если это все-таки будущее, как в нем очутился Иван Иванович? Ведь это точно он, сомнений никаких! Внешность, интонации, манера говорить… Он что, тоже путешественник во времени? Выходит, что так, ведь иначе нельзя встретить одного и того же человека в двух разных временах. Саша качнул головой. Если и путешественник, то сильно странный. Все время попадается мне в лесу. У него что, хобби такое? — … и вот примчался я на нижний уровень космопорта, и тут понимаю, что браслета на руке у меня нет. Дома в спешке забыл, наверное. А без него, как без рук, ни позвонить, ни в служебный сектор не пустят. Вообще-то контроль доступа по биокоду работает, но мой оказался не внесен в систему. Бьюсь о шлюз, как муха, и тут объявляют по трансляции, что корабль босканцев совершил посадку. Контакт только-только состоялся, первый дружественный визит на Землю уже через год — огромный прогресс… В таких случаях мелочей не бывает. Важно все. Каждая секунда, каждый взгляд, поза, жест. Некоторые культуры, например, придают очень большое значение тонусу мышц тела своих визави. Странно, но такие особенности эволюции. Если стоишь расслабленно, как у них подобает вести себя в официальных случаях, то все в порядке. А излишне ровную осанку они, наоборот, за развязность принимают. Чуть что — проблем не оберешься…, а эксперт по адаптации того и гляди прогуляет. Пока сбегаешь к начальнику порта, объяснишься, церемония и закончится. Вот ты бы как поступил на моем месте? — Не знаю, — рассеянно сказал Саша. — Судя по тому, что вы об этом сейчас рассказываете, вы смогли что-то придумать. Иван Иванович опешил. — Ты так думаешь? А если бы не смог, меня бы того, в расход? — Почему в расход? — удивился Саша. — Нет, турнули бы с работы, и все. Старик на это ничего не ответил. Он замолчал и погрузился в собственные мысли. Обиделся, решил Саша. Только на что? Я же не сказал ничего плохого. А если старик сам решил рассказать о неприятном эпизоде в жизни человеку, которого знает меньше часа, логично предположить, что все кончилось хорошо, иначе и рассказывать смысла нет. Они шли в молчании до самого города. Мысли о будущем незаметно выветрились из Сашиной головы. Его мучила совесть, и всю дорогу он раздумывал, как бы извиниться перед стариком, которого случайно обидел. Лес закончился сразу, ровной стеной оставшись позади. Впереди, в конце пологого холма, покрытого короткой зеленой травой, виднелись технического вида постройки. — Ну вот, — сказал старик, — теплостанция. Дальше давай сам. — Спасибо, что проводили! — Иди уж, — махнул рукой Иван Иванович. — Не стоит благодарности. Он постоял, наблюдая, как Саша уходит. Через пару минут с трудом различимая фигурка оглянулась, и старик в прощальном жесте поднял вверх руку. У него дрожало лицо. Когда на руке старика ожил браслет, он долго смотрел на него, не решаясь принять вызов. Трансляция была включена с самого начала контакта, и звонить мог только директор, чтобы… как выразился этот парнишка? Турнуть его с работы. Лучше покончить с этим сразу. В воздухе над раскрытой ладонью возникло изображение. — Оцени ситуацию, — попросил директор. — Я не гожусь для этой работы, — просто сказал Иван. — Задание я провалил. — Что я тебе говорил о готовности к неожиданностям? — Вы были правы. Парнишка откуда-то меня знает, — сказал Иван и тут же поправился: — То есть не меня, а мой оперативный образ, псевдоним. Назвал его в первый же момент. Утверждает, что мы встречались. Знает или догадывается, что и в этот раз я не просто так с ним по лесу гуляю. Очень прозрачно мне на это намекнул. — Каким образом? — Он почти открытым текстом сказал, что понимает мои функции, как специалиста по адаптации. — Твое мнение? — Временная петля. Кто-то вмешался в ситуацию. Не исключено, что мы сами, если он прав и мне доведется побывать в прошлом. — А на хронобезопасность, выходит, мы наплевали? — Не мне судить, — сказал Иван. — Принять такое решение мог только КЭЧС. Или вы. Директор промолчал. «Сейчас скажет, чтобы я сдал оборудование в технический отдел, и чтоб ноги моей не было в институте…» — подумал Иван. Впрочем, дураку ясно, что надо уходить. Слухи о провале уже вечером поползут. А потом будет разбор. И запись, на которой в самый ответственный момент он подскакивает и валится на землю, как мешок овса. Ладно еще, если бы промолчал, когда поднялся. А то понес какую-то бессмысленную, вялую чепуху вместо мгновенной ситуативной импровизации! Простейшей, прямо по учебнику. Как после такого ребятам в глаза смотреть? Патрику, Коле, Шишкину? Стыд, стыд, да и только. Ну почему именно я такой невезучий?! Так провалиться на первом же задании! Которое к тому же выклянчил чуть ли не на коленях. Прав директор — не гожусь я для этой работы. И вообще ни для чего не гожусь. Все люди, как люди, работают годами на одном месте, идут вперед, развиваются, добиваются успехов. И только меня носит по свету, словно перекати-поле какое-нибудь… — Я все погубил, — сдавленным голосом сказал Иван. — Отдайте дело Кравецу. — Сбежать хочешь, Песков? — прищурился директор. — Уже не выйдет. Ты меня знаешь, я бы тебя выставил без разговоров, сегодня же. Но мы все оказались хороши. Прежде всего я, когда поддался на твои уговоры. И эти ошибки нам теперь так просто не исправить. Если вместо тебя дело возьмет Кравец, возникнет очередная временная петля. Еще пара таких фокусов, и нашу станцию можно будет закрывать. Или, как вариант, с каждым прыжком начнем ходить на поклон в двадцать третий век, договариваться о ретрансляции… Ты этого хочешь? Вопрос был риторическим. Такие обычно задают не из желания услышать ответ, а лишь затем, чтобы подчеркнуть тяжесть проступка, взлелеять в провинившемся острое чувство вины. — Что вы от меня хотите, Михаил Петрович? — почти взмолился Иван. — Я уже сказал, что ухожу! — Бороду отрастил, а ума так и не нажил! — директор вдруг улыбнулся прежней мальчишеской улыбкой. — Иди работай, аналитики уже заждались. Основные ориентировки дал мальчишке? — Конечно! Первоначальную цель, средства транспорта, социальные ориентиры. Все, как положено, — он задумался на несколько секунд. — Михаил Петрович, я вот все ломаю голову, надо ли помочь парнишке? Ему ведь очень непросто придется… Давайте хотя бы его биокод в систему гостиниц пропишем? — Нет, — уверенно сказал директор. — Никакой помощи. Эксперимент должен быть чистым. Выкрутится этот, остальные тем более приспособятся. Резолюцию КЭЧСа до тебя уже довели? — Что-то свалилось по гиперсвязи, я не успел посмотреть, — Иван потянулся к браслету. — Не трудись. Вкратце так: никакого вмешательства, только наблюдение. Опыт прекращаем в двух случаях. Первый: парень создает прямую угрозу своей собственной или чужой жизни. И второй. Провал самого процесса адаптации. Все ясно? — Да, Михаил Петрович. — На этом пока все. Только учти, Песков, что от маскарада своего ты теперь не скоро избавишься. Будет тебе наказание. Под бородой, говорят, очень кожа чешется…