Оковы Свободы

Mogwai - We're No Here

      Ривай уже давно потерял счёт времени. Для него оно делилось только на два промежутка: время до прихода в его каюту высокого брюнета со шрамом с оловянной кружкой пресной воды в руках и время после.       Всё сливалось в какой-то единообразный мучительный кошмар. Жажда и голод терзали его изнутри, боль и отчаяние давили на его плечи, сминая его под осознанием своей полной ничтожности, а этот брюнет с уродливым шрамом на лице постоянно истязал его молчанием и презрением.       Порою в оловянной кружке вместо пресной оказывалась морская вода, но Ривай всё равно пил до дна, жадно впитывая каждую каплю, не подавая вида отвращения, не произнося ни слова, не издавая ни звука. Только после того, как этот брюнет уходил, как только закрывалась эта чертова дверь, Ривай резко поднимался с койки и на коленях доползал до угла каюты и выблёвывал эту мерзкую соленую воду вместе со сгустками крови и желчи.       Ярко-алая кровь со временем темнела и становилась чёрной, чёрной вонючей субстанцией, от которой Ривая тошнило ещё больше. Но в эти мгновения он не произносил ни слова, он даже ни о чем не думал. Только с диким отвращением он смотрел на тот угол, где зловонной кашей чернела его собственная кровь вперемешку с желчью и слизью.       В очередной раз послышался металлический скрежет ключа в ржавом замке, послышался скрип дубовой двери, стук каблуков. В очередной раз Бертольд протянул пленнику оловянную кружку с водой. Но вместо того, чтобы в очередной раз покорно принять из рук своего тюремщика этот живительный напиток, Ривай, посмотрев на Бертольда с диким отвращением и презрением, выбил чашку из его рук. Послышался приглушенный стук металла по дереву. Чашка улетела прямо в тот зловонный угол.       - Ну наконец-то, - послышался довольный голос Бертольда. Он взял Ривая за волосы и потянул за собой на мостик. Ничего не понимая, Ривай пытался сопротивляться, пытался вырваться, но хватка брюнета была сильной и ему ничего не оставалось, кроме как перестать выказывать сопротивление, ибо чем больше усилий он прикладывал, тем невыносимей становилась боль.       Поднявшись на мостик, Бертольд кинул Ривая к ногам своего капитана. Пленник приземлился на колени прямо у ног Райнера. Он чувствовал себя каким-то куском дерьма, мусором, который бросили в общую кучу, чтобы сжечь.       Райнер улыбнулся хищной улыбкой. Этот изысканный кусок дерьма его выводил. Ему не давали покоя его глаза - холодные, презрительные, с готовностью убить, либо быть убитым. За эти три дня он был слишком смирным, Райнеру даже казалось, что он сломался, что этот дикий и вольный дух, обитающий в тщедушном тельце, свалил подобру-поздорову, но он ошибался. И вот он наконец-то показал свой оскал. Райнер был доволен, что не разочаровался в этих глазах, что он ещё насладится тем, как он будет его ломать, сгибать и уничтожать. Иначе было бы совершенно не интересно.       - Привязать его к мачте, оголить ему спину! - приказал Райнер, закатывая рукава белой рубашки, продолжая всё так же довольно ухмыляться. Бертольд протянул ему девятихвостку. Девять тонких кожаных плетей, сплетенных у рукояти в единый жгут, извивались, как гремучие змеи, держа в зубах по острому металлическому лезвию. Моряки столпились вокруг Ривая, но не совсем близко, иначе бы им тоже досталось этой гремучей красавицей*.       Верёвка крепко сжимала руки. Тело била мелкая, неудержимая дрожь. Но Ривай не чувствовал страха. Тело просто предвкушало дикую боль, которую оно испытает через секунды, и ломалось под натиском этого ожидания. Палач Ривая не спешил с наказанием. Он медлил специально, ожидая, когда же Ривай начнет молить о пощаде, когда его глаза превратятся в пустые глаза безумца и глупца. Ведь самая страшная пытка - это ожидание наказания, когда приговор уже известен, но боли ещё не чувствовалось.       Прикусывая губы, стискивая до скрежета зубы, Ривай негодовал только об одном, что тело его предает. Оно боится боли, которой для него никогда не существовало.       Раздался звонкий щелчок.       Откуда-то из самой глубины внутреннего мира Ривая, из грудной клетки, из всех его внутренностей, вырвался истошный вопль боли. Всё тело напряглось и выгнулось дугой. Веревка, так предусмотрительно пропитанная солью, врезалась в запястья, разъедая кожу, оставляя на память кровоточащие раны. Ривай не мог сделать вдох. Дрожь прекратилась, но на смену ей пришла боль. Острая, едкая, пробирающаяся до самых костей боль.       Ещё один щелчок плети. Девять голодных змей вонзили свои острые клыки в нежную ткань кожи, выгрызая шматки мяса с кровью. В попытках заглушить боль Ривай насквозь прокусил губу. Захлебываясь кровью, он пытался откашляться, но сразу же за вторым ударом последовал третий, а за ним и четвертый, пятый...       Струи крови стекали по подбородку, скатывались по шее вниз, где останавливались и, перемешиваясь с капельками пота, падали на деревянную палубу. Всё вокруг смешалось, глаза застилала пелена боли, слух, казалось, отключился, слышно было только как бешено стучит сердце, как циркулирует кровь по артериям, как пульсирует каждая рваная рана на спине. Ривай судорожно сжимал дерево мачты, к которому были привязаны его руки, пытаясь ногтями разодрать его.       На седьмом ударе Ривай уже не кричал. Прижимаясь лбом к мачте, тяжело дыша, он вздрагивал даже от малейшего дуновения ветерка, который с интересом блуждал по его исполосованной спине. От постоянно напряжения мышц, от постоянных попыток сопротивляться и не поддаваться боли, по всему его телу выступил пот, от чего жжение в ранах становилось сильнее, неприятнее и болезненнее.       Бертольд смотрел на Райнера и видел, как его лицо исказила хищная улыбка, как в его глазах появился этот ненасытный блеск и жажда крови, которые он видел почти всегда, когда они оставались наедине. Он прекрасно понимал, что семью ударами всё это не закончится. Переведя взгляд на пленника, его удивляло только одно - он все еще мог дышать.       Райнеру не было равных в этом кровавом искусстве. Не единожды он высекал непокорных девиц, которые пытались выказывать сопротивление, но на их гладкой, нежной коже никогда не оставалось следов побоев. Это было очень выгодно, иначе бы за их исполосованную спинку, хоть мордашка и была милой, никто бы не дал много золота. Но сейчас умелые руки Райнера не остановили его безумие, дикое пламя ненависти заставляло наносить неаккуратные удары, раздирающие кожу, оставляя глубокие рваные раны, которые, затянувшись, станут грубыми шрамами.       Восьмой удар. Изо рта Ривая полилась кровь. Задыхаясь, он пытался откашляться. Но ни стонов, ни криков, ни даже судорог боли. Он уже ничего не чувствовал.       Райнер замахнулся, чтобы сделать ещё один удар, но Бертольд встал перед ним, схватил запястье руки, которой его капитан держал девятихвостку, и проговорил:       - Хватит. Иначе мы его не сможем продать, - пламя ненависти, которое до этого было направлено на Ривая, теперь с ожесточением пыталось истребить препятствие в виде Бертольда. Райнер смотрел на него как на последнего предателя, ещё крепче сжимая в руках плеть. Они оба неподвижно смотрели друг другу в глаза, и казалось, что если кто-то сейчас сделает хоть одно движение, то разразится буря. Но никто вокруг не заметил, что эта буря уже бушевала в их глазах.       - Я тебе это припомню, Берт, - зло прорычал Райнер на ухо своему помощнику, опуская руку с плетью и отдавая её Бертольду.       - Жду с нетерпением, - огрызнулся брюнет, разворачиваясь спиной к капитану и уходя с мостика в кубрик. Райнер смотрел ему вслед и дикая ярость, которая так и не нашла выхода, начала понемногу стихать, здравый смысл начал давать о себе знать. Но он прекрасно знал, что стоит им двоим остаться наедине, как она снова вспыхнет ярким пламенем необъяснимой ненависти.       Кто-то из моряков протянул Райнеру ведро с предусмотрительно приготовленной соленой водой и уксусом. Не долго думая, с каким-то остервенением и даже досадой, Райнер вылил все содержимое деревянного ведра на спину Ривая.       Пленник не произнёс ни слова, хоть боль насквозь пронзила тело Ривая, он всё равно даже не шелохнулся. Обессиленно опустив голову, Ривай наблюдал, как струи воды вперемешку с его кровью лились по его телу, скатывались на деревянный пол, образуя красную лужу его боли. Он смотрел как красная жидкость меняет свой цвет, из светлого в более темный, еще темнее, совсем в черный. Он видел как в луже его крови отражалось высокое голубое небо. Он хотел поднять голову, чтобы еще раз самому на него взглянуть, но силы его покидали. В голове мелькал лишь один образ, который он так жаждал увидеть.       Райнера слегка удивило, что его пленник стих. Ему хотелось слышать его истошные вопли, крики о пощаде, но к его разочарованию, кроме как сиплого тяжелого дыхания от этого куска мяса ничего не было слышно. Капитан подошел к Риваю, взял его за волосы и поднял голову так, чтобы можно было разглядеть его лицо.       Следы агонии залегли мелкими морщинками на лбу и вокруг глаз, болезненная бледность, запекшаяся кровь на подбородке и искусанных губах. Но Райнер не видел слабости в его лице. Его глаза продолжали так же нахально и презрительно смотреть на него, без страха, без ужаса, с полным пониманием своего превосходства и всевластия.       Райнер с непониманием и негодованием отпустил Ривая, а через мгновение с вновь воскресшей яростью он со всего размаха ударил его ногой по животу. Кровь снова подступила к горлу, но откашлявшись, Ривай лишь поднял голову и с дикой маниакальной улыбкой и жаждой крови в глазах посмотрел на Райнера.       Ужас на мгновение овладел капитаном, страх заставил его на секунду застыть на месте. Но вернув себе обладание, он резко развернулся и ушёл вслед за Бертольдом в свою каюту. - Не прикасаться к нему. Пусть так и остаётся, - приказал Райнер, когда уже почти совсем скрылся в темноте кубрика.