Оковы Свободы

Офтоп: Дорогие мои читатели, с тех пор, как была написана последняя глава, прошло чуть больше года. Это, кхм, непростительно. Я и не ищу оправданий. Неожиданно, я не просил, но вдохновение одарило желанием дописать главу. Она изначально задумывалась в несколько раз больше, и вам, как тем, кто очень долго ждал, тоже бы хотелось видеть ее в несколько раз больше, но пока имеем, что имеем. Я обдумал многое, и эта глава будет неким вступлением к началу основной завязки. Так что, я надеюсь, вы не будете кидать в меня помидорами и апельсинами (особенно арбузами), надеюсь, вы мне извините очень долгое отсутствие. И надеюсь, я смог вас порадовать новой главой. Читать под музыку: Ezio's Family - Jesper Kyd с уважением и извинениями, Ваш Сиде - нерадивый автор.

***

Солнце только показалось на горизонте морской глади. Его золотые лучи уже подожгли гребни волн неспокойного моря. Эрд стоял возле фок-мачты* и громким голосом отдавал приказы. Эрен уже ушел, оставалось сделать последние приготовления и начать выдвигаться. Но притворное спокойствие рассветного воздуха не могло обмануть боцмана. Непонятная тревога смущала сердце Эрда. Смешанное чувство ожидания желанной победы и предчувствие неминуемого поражения не давали ему покоя. Но Эрд старался не давать им волю, он не допускал разгореться пламени тревоги в его душе. Он просто-напросто не имел на это право. Эрен отдал ему четкий приказ, и Эрд ни на йоту не сомневался в его правильности, так же у него не было и малейших сомнений по поводу успеха всей операции. Они обязательно его заберут. Вот только какой ценой?.. Эрд прекрасно осознавал, что эта затея слишком рискованна. Не то, чтобы он трусил, нет. Прежние кампании были куда более опасными. Но эта миссия обещала быть просто фатальной. Он не боялся смерти, а то чувство, которое заставляло его сердце малодушно сжиматься, вовсе не было страхом. Оно было неизвестностью. Слишком много факторов, которые могли сыграть против Эрена. Да и выражение лица Эрена сегодня утром не давало покоя боцману: когда он опустил свой капюшон, в его глазах сверкнул последний рассветный луч, но так бывает только перед штормом, когда самые темные тучи на мгновение расступаются и в небо, в самую высь взвивается столп ослепительного света, последнего перед грозной бурей. И в то же мгновение его яркие глаза потускнели, кожа стало серой и болезненной. Темные тени залегли под его глазами. Такие лица Эрд видел сотни раз, когда он спускался в кубрик в ночь перед ответственным боем, такие же усталые глаза взирали на него, такие же пустые лица искривляла вымученная и некрасивая усмешка. Это говорило только об одном – Эрен готов идти на смерть, готов идти до самого конца. А тех, кто готов этому посодействовать, у знаменитого Рескатора уж слишком много. Сегодня прольется много крови, сегодня в Аду будет слишком шумно. Одна единственная шальная мысль, которая с тех пор, как они пришвартовались в порту душного Триполи, не давала ему покоя, вновь возмутила его сознание. Вновь в его голове разыгралась битва между долгом, любовью и… А битва-то была не на жизнь. Все битвы с Эреном всегда на смерть. Это уже стало неизбежной привычкой. Умирать. Среди всего урагана его мыслей, он знал лишь одно, был в этом уверен, как в том, что клинок на его поясе никогда не сможет причинить боль той, чьи руки сегодня будут испачканы кровью, чьи одежды насквозь пропитаются братской кровью. Королевой адского торжества, той, которая с удовольствием примет вину, станет Микаса. Гримаса боли исказила на мгновение его лицо. Неприятное чувство тошноты подкатило к самому горлу. Он и в мыслях не допускал такого, а здесь, самый близкий, самый… важный Эрену человек. Эрд лишь крепче сжал клинок, до скрежета стиснул зубы. Боцман никогда не питал особой любви к этой тени. Он не воспринимал ее за человека, у нее не хватало души, чтобы быть человеком. Каждый раз Эрд внимательно присматривался к ней, и с каждым днем она с ужасающим успехом подтверждала все его подозрения. Вот и сейчас, еще в порту Корсики, все его шестые и восьмые чувства начали бить тревогу. Он прекрасно знал, что она воткнет свой клинок в спину Эрена, аккурат между лопаток, немного левее, туда, где сердце. Так она и поступила. Она продала их. Эрда, бесстрашного и мужественного боцмана, правую руку зловещего Рескатора, пугала какая-то андалузская шлюшка, ради которой Эрен ЙегАр пойдет на множество жертв, даже на свою собственную гибель. А главное, что ужасало – так это то, что клинок, который посодействует безвременной кончине молодого капитана, будет тот, что висит у нее за поясом, тот, что Эрен подарил ей в день, когда спас Микасу где-то на проклятых просторах Андалусии. Эрд прекрасно понимал, что единоличная вина Эрена была в создании этого монстра, в том, что он раскрыл перед ней все свои слабости, разделил с ней свою силу. Несмотря на четкие приказы Эрена, Эрд знал, что он не сможет просто так стоять без дела в отступлении и ждать этого неминуемого конца. Мотнув головой, Эрд крепко выругался на проходящего мимо моряка, от чего тот чуть не отдал дух морскому богу. – Гюнтер, чертов ты бездельник, вали сюда немедленно, – заорал во всю глотку Эрд. – Слушаю вас, – отдал честь Гюнтер. – Внимательно только слушай, – Эрд наклонился к Гюнтеру вплотную и начал говорить в пол голоса, – никто из вас ничего не видел, я все это время был на корабле и буду с вами на корабле до самого конца операции, ты это уяснил? – Да, боцман. – Вот и славно, а сейчас отдавайте концы и валите к морскому дьяволу к скалам, наша задача стоять на подстраховке во время отступления. Вы там должны быть железно, именно от наших шлюпок зависит, выгорит ли вся операция, или нет. Ты понял меня, Гюнтер? – темноволосой парень кивнул. – То-то же. Эрд потрепал его по плечу, улыбнулся немного нахально, немного игриво. В нем начала закипать кровь. Боцман быстро накинул капюшон на голову, полностью скрывая свое насмешливое лицо, и через несколько мгновений уже бежал по узеньким песчаным улочкам старого города. – Отдать концы, – заорал во всю глотку Гюнтер, и это было последнее, что донеслось до Эрда, когда он забежал за угол, скрываясь в подворотне все еще сонных улочек Триполи. Сухой южный ветер безжалостно трепал красно-белые знамена, которые, подобно медному змею Яхве в еврейской Торе, что обвивал чашу Моисея, обвивали флагштоки, в чье древко мертвенной хваткой вцепились знаменосцы. На пыльных обочинах через каждые десять метров в своих пестрых ярко-красных жюстокорах стояли солдаты французского корпуса, больше напоминавшие китайских болванчиков, чем верных служак величайшей империи XVII века, величайшего из всех королей Эрвина; у самых стен Лептис-Магны, подобно каменным изваяниям, безжизненным, бездушным, совершенно мертвым, стояли сарацины султана Ахмада. Главные ворота древнеримского амфитеатра были украшены многочисленными полотнами из перламутрового шелка и нежной органзы. Золотым шитьем на их поверхности вырисовывались многозначительные, но совершенно бессмысленные гербы и знамена таких же маловажных, но бесконечно гордых и уверенных в своей собственной значимости купцов, торговцев и именитых гостей. В самом центре, в просторном проеме изящной арки главного входа, развивался герб Султана Ахмада из органзы. Гордый золотой лев, непокоренный, несломленный, забывший о своем позорном прошлом, подминает под своей лапой мусульманский полумесяц, вгрызается когтями вглубь изумрудного полотнища. Не смотри ему в глаза, не преклонив своей главы, не улыбайся, смотря в его пасть, а не то ты неминуемо попадешь в его плен, в его сети, в его страх. Страх потерять все то золото, что блестит под палящим солнцем Ливии. Сухой ветер яростно трепал полотна ткани, превращая их в послушные марионетки, то калеча и низводя до самой земли, где края изысканных и столь «значимых» имен пачкались в сером от грязи песке, то вздымая в высь нещадно палящего неба, где они терялись и рассыпались на крупицы мерцающего бумажного снега. Лептис-Магна приветствовала всех путников холодным безжизненным жаром высоких античных стен, сухим раскаленным песком под ногами, бесконечно-синей высью и ярко-белым, белоснежным, как снег, солнцем в зените. Свободные люди раскаленной земли собирались со всех сторон. Множество дорог: долгих, коротких, крутых, пологих, многолюдных и совершенно безжизненных, вели в Лептис-Магну. И каждая из них в этот жаркий полуденный час была украшена пестрым многообразием одежд и лиц. Воздух был полон выкриков, возгласов на разномастных наречиях, споров и ругательств на разных языках. Каждый норовил оставить свой след на этих песках, каждый жаждал прикоснуться к великому таинству тщеславия. Эрен шел по главной, западной дороге, которая начиналась от порта и вела прямиком к главным воротам Лептис-Магны – цитадели работорговли и Версаля Ближнего Востока, в котором так же, как и во Франции, возводили похоть и страсть в апогей величия и эталон морального поведения. Накрыв голову чалмой, а потом накинув поверх нее капюшон своего плаща, он медленно шел, придерживая правой рукой золоченый эфес сабли, заткнутой за красный широкий пояс. Нещадное солнце сильно припекало, казалось что он горит изнутри, но дело зависело и от хорошей маскировки. Нельзя было потакать своим капризам, нельзя было упускать из вида даже самую незначительную мелочь. Проходя мимо нищего, на вид убогого старца с протянутой для подаяния рукой, на губах Эрена скользнула ухмылка. И если бы кто-то присмотрелся к этому бедолаге, который стоял на коленях на обожженной золотым солнцем дороге, ведущей в Рай, то они бы увидели, что и на его губах смеется недобрая усмешка. Почти незаметный кивок головой, и Эрен дальше шествует уверенной походкой, глубоко отпечатывая каждый свой след в белоснежных песках этих безжалостных троп. Кто знает, что ждет его в конце. Может… И он ставит все на это призрачное «может», цепляясь за тот пронзительный взгляд. Единственное, что у него осталось. Пальцы Эрда все так же крепко сжимали клинок, каждый шаг гулко отдавался в его голове, каждый удар сердца четко отпечатывался на обратной стороне грудины. Он бесшумной тенью следовал за Эреном, всячески стараясь не попадаться ему на глаза, а иначе он бы не смог придумать никаких причин, по которым он ослушался его прямого приказа. Да и врать Эрену было выше его сил. Не мог же он сказать, смотря своему капитану прямо в глаза, что не подчинился его приказу, чтобы уйти в самоволку для совершения убийства его доверенной Микасы. Эрда всего скрутило от одного ее имени. За одну подобную мысль, за одно лишь слово, сказанное о Микасе плохо, Эрен мог бы отправить прогуляться по рее. Но Эрда это не пугало. Нет. В ту ночь, когда Микаса исчезла с корабля, несмотря на приказ Эрена его не покидать ни при каких условиях, Эрд следил за ней. Он видел каждый ее предательский шаг, видел украденные ею бумаги. Он не мог ошибиться. Старые потертые карты с потрепанными краями, кое-где испачканные красным воском свечей, засаленные. Он до мелочей знал изъяны этих бумаг, ибо именно он так кропотливо вычерчивал на их поверхности планы строений и схемы проходов. Он прекрасно знал дверь, за которой она исчезла. Знал, кто там роскошествовал. Знал, какая именно там произошла сделка. Эрд немедленно доложил обо всем Эрену. Но тот его не слушал. Даже не захотел. Его капитан, мудрый, приказы которого не обсуждались, а всегда исполнялись с точностью до миллиметра, захлопнул дверь перед самым носом боцмана. Это предательство. Микаса их предала. Эрд сильнее натянул капюшон, когда проходил мимо нищего, в котором он с трудом мог узнать одного из бойцов их отряда. Не стоило показываться даже ему. У Эрда не было никакого плана, он шел следом за Эреном, полагаясь только на свою интуицию, которая ни разу его не предавала, не продавала, всегда оставалась на его стороне. У него не было плана, он даже не знал, что будет делать, когда пройдет сквозь знамена под аркой. Но он знал лишь одно, любой ценой он должен защитить Эрена. И… Райнер нервно расхаживал взад и вперед по помосту, на котором должен был выставляться «товар». Внутренняя тревога, которую он плохо скрывал, терзала его, а Бертольд все не возвращался. Его где-то носило вместе с этим куском дерьма. И это еще больше бесило. Торговцы со всего Ближнего Востока уже начали собираться на своих местах, будто напомаженные зрители в богемских театрах Парижа и Лондона. Воздух будто наполнился ароматами приторных духов и терпким запахом алкоголя. Райнер вздрогнул, крепче сжал кулаки. Он не позволит какому-то мальчишке вернуть его в прошлое. Не позволит. И будто повинуясь одной лишь сильной и злой воле пирата, все запахи и ароматы прошлого растворились в безупречном синем океане небес, а полуденное солнце дотла сожгло даже легкое дуновение запретных терзаний. Воздух вмиг наполнился привычным жаром пустыни, смешанным с кислым запахом пота, который ручьями стекал по мускулистым телам черных рабов. Скривившись, Райнер, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, выгоняя из легких все крупицы памяти. Рабовладельческий аукцион в Лептис-Магна был одним из самых больших в этой области, и, конечно же, это было событием для всех, кто мало-мальски имел деньги и обертывал свои жирные туши в золото и парчу. Райнер собирался наварить на этих торгах очень прилично. Нет, даже не так – до безобразия много. Последние три налета были очень успешны – все суда были пассажирскими, и им, к большому удивлению Бертольда и не меньшему разочарованию всей остальной команды головорезов, удалось пленить почти всех. Живыми. Но главным тузом в рукаве грязной рубахи Райнера был, конечно, Ривай. – Где вас носило, черт побери? – проорал Райнер, когда увидел в дальнем углу амфитеатра Берта и Ривая. Будто очнувшись от тяжкого сна, Бертольд резко поднял голову, и его потерянный и уничиженный взгляд встретился с разъяренным взглядом его капитана. Он тут же отвернулся и лишь пнул Ривая в спину, чтобы тот продолжал идти в камеру. Ничего не отвечая, Бертольд попытался побыстрее скрыться из вида Райнера, но как только звонко клацнул замок решетчатой двери камеры, он резко почувствовал боль в левом предплечье. Райнер крепко сжал его и приложил спиной к стене. Ничего не говоря, он пытался высмотреть причину подобного поведения на его лице, но Берт лишь отвернулся, и с немалым трудом высвободившись, ушел. Поверженный Райнер так и остался стоять на пороге камеры, из глубины которой на него смотрели насмешливые глаза Ривая. – Сукин ты сын, ты ведь знаешь, что он сегодня сдохнет. Я заставлю тебя смотреть на то, как я буду вырезать его сердце из груди. Я заставлю тебя умыться в его крови, – поток ругательств и дурного воспитания не унимался, злость и ненависть в его голосе рвали воздух на части. – Дерьмо… Он умрет сегодня, – на исходе сил прорычал в темноту камеры Райнер, сильно ударяя кулаком по стальным прутьям. А из дальнего угла камеры, из самой темноты, самых адских ночей, тихо раздавался смех, смех доведенного до отчаяния сердца. Смех униженного, сломанного, но гордого льва, чьи глаза продолжают сиять серебром и свободой. Смех тронутой истерией души. Смех, который опровергает реальность.