Арно в стране чудес

Осторожно ступая по тропинке, вымощенной разноцветными камнями, Арно зачарованно осматривался по сторонам – всё-таки фамильная интуиция не подвела, не зря его так тянуло в этот сад, тут определённо было, на что посмотреть (и о чём потом рассказать – тоже, разумеется, но теньент всерьёз опасался, что после эдаких рассказов он прочно и надолго обоснуется в лазарете). Вокруг безо всякой видимой системы были рассажены пышные фиолетовые ели, перламутровые дубы, синие берёзы и стоящие отдельной несимметричной кучкой оранжевые пальмы – по крайней мере, проржавевшая почти насквозь табличка на ограждающих эти странные растения внушительных, но не менее ржавых цепях, приписывала деревьям именно это название, под которым самыми что ни на есть кривыми буквами было доцарапано (похоже, гвоздём): “Ох, и зря же ты подошёл так близко”. Арно всегда отлично соображал в критических ситуациях, поэтому смысл предупреждения дошёл до него очень быстро – сразу же, как только с протяжным истеричным воплем “Мои кокосики!” пальмы начинали обстреливать виконта странными плодами, по виду напоминавшими мохнатые пушечные ядра. Пару раз его пытались укусить за ноги какие-то цветы, похожие на львиный зев – благо, военные сапоги, которые так сильно нахваливал Райнштайнер (настоящий, нормальный, адекватный Райштайнер, а не этот… с хомячком), были надёжными, как сам бергер, и растения, как ни старались, так и не могли прокусить толстую кожу сапог. Савиньяку даже показалось, что сапоги злорадно ухмыльнулись разочарованным цветам, а один – левый – так и вовсе язык показал, но ради собственного душевного спокойствия теньент благоразумно решил считать, что ему действительно всего лишь показалось. Арно так сильно увлёкся местной флорой, что не заметил, как практически уткнулся носом в огромный булыжник, от которого тропинка расходилась в разные стороны. Булыжник оказался путеводным камнем, на котором были высечены весьма интригующие надписи: “Направо пойдёшь – оленем станешь”, “Налево пойдёшь – во ДВОРЕЦ попадёшь”, “Прямо пойдёшь – грибных пирожков поешь”, “Назад вздумаешь вернуться – пни настигнут”. Арно справедливо рассудил, что он и так уже вроде как олень, и становиться им ещё раз ему незачем; пирожков виконту не хотелось, а после опыта с кексом и грибом – тем более; от пней он решил держаться подальше. Остался только один вариант – идти во дворец. А почему бы и нет? По-военному чётко он развернулся налево и бодрым шагом направился к виднеющемуся вдалеке замку.

***

Ближе к замку всё пышное разнообразие растений сводилось на нет – остались одни только розы. Хотя даже они были не совсем обычными – ведь он никогда раньше не видел фиолетовых, зелёных и черных роз. От сильного запаха кружило голову, и Арно не сразу расслышал чьи-то сдавленные ругательства, раздававшиеся из ближайшего куста с ярко-оранжевыми цветами. Приглядевшись, он увидел юношу, который рьяно выдёргивал эти самые розы из земли вместе с корнями и, безо всякого намёка на наличие каких бы то ни было познаний в области садоводства и ботаники, буквально впихивал вместо них в землю какие-то блёклые, почти бесцветные гиацинты – судя по тому, как отчаянно гиацинты цеплялись стеблями и листьями за землю, пытаясь выползти из образовавшейся после бесцеремонного выдворения роз ямки, особого восторга от переселения на новое место они не испытывали. Неподалёку от молодого человека толпилась кучка слуг, подающих саженцы. – А что вы делаете? – Как это что?!.. – уже начавший было произносить пафосную речь, очевидно, долженствующую пристыдить посмевшего задать столь глупый и очевидный вопрос незнакомца в его крайней невежественности и неосведомлённости в вопросах флористики, юноша резко развернулся и выпучил глаза от удивления: – Арно?! – Ричард?! – Арно отозвался не менее удивлённо, но глаза всё же выпучивать не стал, сочтя это действие лишним. – Арно, как я рад тебя встретить! И счастлив был бы с тобой поболтать, но я занят очень важным делом! – Ну я вижу, ага, - Савиньяк окинул сад скептическим взглядом. - Зачем ты розы вырываешь? – Розы! Что есть розы? Всего лишь очередные обыденные, пророщенные землёй на корм животным, но чрезмерно переоцененные недалёкими и низкими по происхождению людьми, ценящими лишь тело и плотские наслаждения, и потому в своём необразованном и первобытном желании насладиться прекрасным избравшими столь кричаще яркое и вульгарное в своей пышности растение в качестве символа, который может показать лишь их скудоумие и низменные вкусы! Но вот гиацинты! О, как они нежны и невинны! – как раз в этот момент один из “нежных и невинных” гиацинтов предпринял далеко не первую попытку отгрызть своему трепетному почитателю палец, но Окделл, казалось, не обратил на это ровным счётом никакого внимания. – О, как проглядывает их утончённая суть сквозь полупрозрачность и бледность аристократичных лепестков, так что варварам, бросающим свои взоры лишь на вопиющую безнравственность роз, не дано оценить тонкость натуры гиацинта, прекрасного и величественного в своей простоте и искренности, как сама Королева! Я должен вырвать все розы и посадить эти великолепные цветы! Арно мысленно дал себе слово больше никогда не называть временами довольно пространные и заумные, но, тем не менее, всегда интересные и осмысленные рассуждения Валентина пафосными. Слово “пафос” внезапно приобрело совершенно определённый блёкло-сероватый оттенок с отчётливым сладковатым запахом, вызывающим лёгкую тошноту. Лицо Дика приняло то блаженно-счастливое выражение, которое обыкновенно наблюдается только у страдающих идиотизмом разной степени тяжести, так что Савиньяку даже стало как-то не по себе. Нет, он, конечно, слышал, что Дик изменился за те несколько лет, что они не виделись, но это было уже слишком. – Слышишь? – Ричард резко вцепился в руку Арно. – Они идут! Идут! – Кто? – Истинный правитель и… ОНА! – произнеся последнее слова с каким-то трепетным волнением, Дикон резко пал ниц, изображая нечто среднее между глубоким уважительным поклоном и подобострастным преклонением. Слуги немедленно последовали его примеру, разом побросав на землю все саженцы, которые были у них в руках. Саженцы, пользуясь моментом, принялись деловито расползаться во все стороны, явно стремясь убраться отсюда как можно скорее и как можно дальше. Посмотрев вперёд, Савиньяк увидел целое шествие: впереди шли музыканты с фанфарами и барабанами, за ними – знаменосцы, затем какое-то огромное серое животное с огромными ушами и длинным носом; вокруг животного танцевали девушки с оголёнными животами и едва прикрытой грудью (но зато лица у них почему-то были запрятаны под полупрозрачную ткань. “Видимо, чтобы знакомые не узнали”, – решил Арно) и пели на ходу какую-то длинную песню, смысл которой оставался весьма туманным и сводился, кажется, к радостному удивлению от обретения давно потерянного родственника, случайно встреченного и узнанного только благодаря то ли родинке на спине, то ли шраму чуть пониже… Следом за танцовщицами очень старательно и очень вразнобой маршировали солдаты в дурацких разноцветных туниках, долженствующих, видимо, олицетворять собой парадную форму, но вместо этого скорее наводивших на мысли о том, что на головах солдат очень не хватает ночных чепчиков для дополнения картины. И вот, наконец, показались те, ради кого весь этот балаган затевался: молодой человек с очень пафосным выражением лица (ещё более пафосным, чем было только что у Дика, хотя ещё пару минут назад Савиньяк был свято уверен, что подобное в принципе невозможно), одетый в ослепительно-белые обтягивающие штаны и не менее белую и обтягивающую рубашку. Весь костюм был щедро расшит прозрачными сверкающими камнями, а на воротнике болтался пучок разноцветных перьев. Поверх всего этого безобразия была накинута длинная меховая накидка, а в довершение картины на светловолосой голове, на самой её макушке (и как только держалась?) сидела маленькая корона. – Это Ракан, – понял Арно, с огромным трудом подавляя в себе желание плотно прижать руку к лицу, да там её и оставить, – и Придд, похоже, сильно приуменьшал, когда о нём рассказывал. За “анаксом”, чуть отставая, медленно и торжественно вышагивала Катарина Ариго. Она, в отличие от Альдо, была одета вполне адекватно – в пышное красное платье, а весь её вид – от траурно-серых подошв ботинок до безвольно поникших кончиков тщательно завитых и уложенных волос – выражал глубочайшую скорбь и печаль. – О, Катари, моя Катари! – послышался сбоку страстный шёпот Дика. “Истинный правитель” подошёл совсем близко и вдруг резко остановился, уставившись на Арно. – Ты! Почему не склоняешься перед королём?! Савиньяк собирался было отозваться, что не видит здесь никакого короля, но не успел: его отвлёк полный ужаса крик Королевы: – Ричард! Что вы сделали с моим садом? – О, Катари! Ради нашей с вами любви я вырвал эти ужасные цветы и посадил прекрасные гиацинты – они так похожи на вас! – Но мой сад… – Вы сами мне говорили, что розы вас расстраивают! – Но я не это имела в… Дослушать, чем закончится разговор, Арно не дали – его под локоть подхватил Альдо, который, кажется, уже забыл о том, что всего минуту назад пылал праведным гневом, и протащил между деревьями на очередную просторную поляну. – Сыграем? – Простите, что? – Арно оглянулся назад: Королева стояла посреди разорённого сада и с плохо скрытым за маской печали раздражением слушала пламенные речи Дика. – Давайте сыграем! Прежде чем повернуться к Ракану, теньент успел увидеть, как Катарина, картинно закатив глаза, таки упала в обморок, аккурат прямо в руки стоящему рядом смазливому слуге, а Окделл принялся суетливо и бестолково бегать вокруг с требованиями вызвать врача, подать нюхательной соли, принести воды, обмахивать Королеву веером, и всё это одновременно. – Сыграем? – Савиньяк скептически посмотрел на Альдо, – Леворукий, да во что? – В гольф по-гальтарски! – Никогда не слышал об этой игре, – похоже, было самое время предпринять шаги к стратегическому отступлению в любую, какую угодно сторону. – И немудрено! Эта игра, как и многие старые традиции, исчезла с приходом бесчестного узурпатора Оллара! Но ничего! Я бережно взращу нашу великую культуру заново, вам не о чем волноваться. А пока вы можете гордиться тем, что вы один из первых, кто имеет честь с головой окунуться в наше прекрасное благородное прошлое, собственными руками претворяя его в настоящее! Наверное, по этикету в подобных случаях полагалось отвечать что-нибудь вроде “это честь для меня”, “благодарю за оказанное внимание” или что-то ещё столь же вежливо-лживое, но Арно, тщательно отстаивавший свою репутацию человека, с этикетом знакомого лишь понаслышке, открыл рот, чтобы в нескольких не особо цензурных и далеко не самых вежливых выражениях объяснить “анаксу”, что конкретно он думает о “великой анаксии” в целом и о её “истинном повелителе” в частности, но ему вновь не дали даже начать – Альдо, упорно не замечая ничего вокруг, продолжал увлечённо вещать: – Правила игры очень просты! Вот шпага с загнутым концом! Вот ёж! Шляпник – он наш местный специалист по таким вещам – утверждает, что по древним правилам этой игры ежа следует называть “Павсаний”. И, как видишь, на поляне есть норы. Суть игры – при помощи шпаги загнать Павсания в нору. Но в игре есть препятствия в виде: Ворона, который может схватить ежа и улететь с ним (никогда не любил этих птиц), Двух Лошадей, которые могут затоптать тебя, Спрута, прячущегося в лужах и хватающих тебя за ноги и, конечно же, Свин… Каб… кхм, Вепря! Который бегает за тобой по пятам, громко хрюкая и всячески мешая. Игра очень сложная и удаётся только истинным потомкам истинных Людей Чести! Побеждает тот, кто загонит Павсания в нору больше шестнадцати, но меньше семнадцати раз, если, конечно, сегодня не пятый день каждого второго месяца – в этом случае необходимо ровно пятнадцать с половиной, и ни разом больше. Каждый раз, когда игрок поворачивает на юг, ему назначается пенальти, которое осуществляет одна из лошадей при помощи задних копыт. Игроки, чьи имена содержат нечётное количество букв, имеют преимущество в один удар шпагой каждый пятый день каждой третьей недели каждого восьмого месяца. В новолуние Павсаний считается заразным, поэтому касаться его можно только кончиком шпаги, как, впрочем, и во все остальные дни. Тот, кто прикоснётся к иглам Павсания голыми руками, получает штраф в виде так называемого “укола от столбняка”, и это, поверьте мне, страшная вещь… – Правила игры вам тоже Шляпник рассказал? – не выдержал, наконец, Арно. – Вы совершенно правы! – неизвестно чему обрадовался Ракан и тут же подозрительно прищурился: – А кто вам рассказал? – Да так, догадался, – понимая, что отвертеться от игры уже не удастся, теньент со вздохом взял в руки изуродованную шпагу. Все участники давешнего шествия, не занятые в организованной Диком борьбе за жизнь Королевы, выстроились по периметру поляны, чтобы наблюдать за игрой. Савиньяк честно попытался следовать правилам, но свин, бегающий почему-то только за ним, ужасно мешал: он нёсся за виконтом по пятам, бросался под ноги, хрюкал что-то вроде “Нет, не туда, вправо давай, да нет же, в другое право”, хотя нора была как раз слева… А вот спрут отчего-то счёл своим долгом помочь Арно: он, насколько мог, задерживал вепря, незаметно перемещал своими щупальцами ёжика поближе к норе и даже пару раз сделал подножку Ракану. Радовало то, что кони, обозлённые на Альдо за предложенную им взятку в виде варёной морковки, перекрывали ему путь, а Ворон всё время садился “анаксу” на голову, хватал корону и улетал с ней на ближайший сук, наглыми глазами наблюдая оттуда за тщетными попытками уже изрядно растрёпанного претендента на престол отобрать свой символ государственной власти обратно. Игра уже порядком надоела, и Арно не знал, когда она закончится. Когда ёжик в очередной раз укатился к краю поля, а виконт вознамерился совершенно случайно сломать шпагу о спину как раз пробегающего мимо вепря, на поляне объявился Вальдес. – Привет! Ну, как дела? – адмирал ослепительно улыбнулся и подмигнул Арно. – Не знаю, – честно отозвался тот. – То весело, то странно, то странно-весело. – И как тебе “великий анакс”? – адмирал снова лукаво подмигнул и понизил голос до заговорщического шёпота. – На идиота похож. Как его вообще на трон пустили?! Вальдес ответить не успел: к ним подскочил разъярённый Ракан: – Кто это?! И почему он мешает моей игре?! – Оуу, простите, я не знал, что убегать от взбешённых лошадей – это новое развлечение! Иначе я ни за что бы не стал мешать им догнать вас! – Позвольте представить, – быстро вмешался Арно, обрадованный перспективой переключить внимание Ракана на кого-нибудь другого, – Ротгер Вальдес, вице-адмирал Талигойского флота. – Флота, говоришь… Что-то он мне не нравится. Они там все какие-то странные. – Альдо задумчиво почесал подбородок, на котором виднелась отчётливая сыпь из-за непрерывно щекотавших его перьев, – Но если хочет здесь остаться – пусть поклонится мне и присягнёт на верность. – Ммм… Нет, спасибо. Особого желания не имею. – Вальдес с кошачьей грацией потянулся и протяжно зевнул, всем своим видом демонстрируя пренебрежение. – Что?! Да как вы смеете! Отправить его в Багерлее!!! На вопль тут же прибежала стража и… застыла на месте. – Ваше Белоштанство! А кого в Багерлее-то? Альдо нервно повертел головой: Вальдеса нигде не было. Тихий мелодичный смех раздался прямо возле уха Арно и заставил улыбнуться. – А ты почему улыбаешься? Тоже хочешь в Багрелее?! Ситуация начинала приобретать опасный оборот, но положение неожиданно спас Август Штанцлер. Он вдруг появился из ниоткуда и громко объявил: – Суд начнётся через полчаса! Прошу всех пройти в главный зал! Это фраза подействовала, как огонь: все тут же начали бегать, толкаться, суетиться и кричать, а виконт стоял в эпицентре шумихи, с удовольствием отбросив в сторону чужую шпагу и размышляя, в которое из странных здешних мест отправиться дальше. – Дорогу Маршалу! Дорогу Маршалу! – мимо быстро пробежал Сэц-Алан, а на плечо Арно легла чья-то рука: – Ну что, брат, пошли на суд? – и старший-старший мягко подтолкнул своего младшего-младшего в строну замка. – Ли?! И ты… А что… Это… А кого судят-то? – Как кого? – Лионель, казалось, искренне удивился. – Алву, конечно, кого же ещё.