Искажение

Солнечный свет, пробиваясь сквозь плотную ткань штор, навязчиво бил по глазам, старался заползти под веки. В голове была приятная пустота и легкость. Все тело немного ломило от неудобной позы, в которой он проспал, но вместе с тем ощущалась уютная нега, которая бывает лишь тогда, когда ты проснулся сам, а не под звон мерзкого будильника. Иван открыл глаза и еще с минуту пялился на белый потолок, украшенный замысловатой лепниной. Запах свежевыпеченного печенья и аромат чая окончательно пробудил его. Еще минута потребовалась чтобы понять, что он не у себя дома, а черт знает где. Спросонья сознание отзывалось крайне неохотно и так, будто делало одолжение хозяину. Вставать с мягкой софы не очень-то хотелось, но постепенно возвращающиеся воспоминания о вчерашнем дне заставили мужчину напрячься. Он помнил разговор со странным психиатром, чай с горьковатым привкусом и пугающую колыбельную. А вот то, что было потом в его памяти, заволокло белым туманом. Кажется, там были какие-то голоса, но о чем они говорили, Иван вспомнить не мог... Да и были ли они вообще? Из раздумий его резко выдернул звякнувший фарфор. На столик прям перед ним опустилась чашка чая, источающая аромат бергамота. Рядом, на блюдечке с цветочным рисунком, уместился шоколадный кекс. Оливер, мягко улыбаясь, выжидательно смотрел на него. Иван хотел было высказать все, что думает о своем так называемом враче, но из горла вырвался лишь приглушенный хрип. Пришлось прокашляться, заставляя голосовые связки работать. - Вы... Что Вы подлили мне? Оливер сделал большие глаза, как бы говоря: "А что такого?". Весь его облик выражал полное спокойствие и уверенность в своих действиях. Как будто такое в порядке вещей. - Как спалось, зайчик? - со змеиной улыбкой отозвался мужчина, подсаживаясь к Брагинскому на кушетку. - Ты ведь чувствуешь себя лучше, правда? Как ни странно, но Иван действительно чувствовал себя намного более отдохнувшим, и даже тревога чуть отступила. Но разум все еще был в плену странного зелья, которым напоил его доктор, и мысли, словно ленивые рыбы, плавали в сознании, но каждый раз выворачивались, не давая поймать себя. Но через этот ворох ненужных переживаний протиснулась одна единственная здравая мысль. Гилберт. Он ждет его дома, а Иван тут черти чем занимается. - Сколько я проспал? - Иван подскочил с софы и судорожно оглядывался в поисках часов, но, как назло, в комнате их не было. - Около восьми часов. Если быть точным: семь часов и пятьдесят две минуты. - Психиатр с укоризной смотрел на него как на шкодливого ребенка. - Сколько?! Черт. Черт-черт-черт. Гилберт там наверно уже всю полицию на уши поднял. Он ведь ушёл не предупредив. Будем надеяться, что Франц ему все объяснил. Брагинский, схватив пальто, рванул к выходу, уже у двери обернулся, поблагодарил Оливера и выскочил из комнаты, обещая себе, что он ни за что не вернется сюда. Улица встретила его вечерней прохладой. Там и сям гуляли влюбленные парочки, мило шушукаясь. Глядя на них, писатель невольно вспомнил о своем детективе и смутился. Вот с чего бы ему вспоминать о нем в такие моменты? Прав был Франциск, совсем он от одиночества двинулся умом. Он и сам не заметил, как свернул с людной улицы в тихий переулок. Здесь фонарей было совсем мало и приходилось ориентироваться, полагаясь на свою память. Иван неожиданно почувствовал спиной чей-то пристальный взгляд. Он, как дуло пистолета, упирался между лопаток. Резко обернувшись, мужчина увидел лишь пустую лавочку и небольшой скверик. Ни души. Но интуиция, обычно тихо нашептывающая предупреждения, сейчас чуть ли не вопила во все горло, и писатель, сильнее закутавшись в шарф, ускорил шаг. Главное на бег не сорваться. *** Артур Кёркленд редко позволял себе срываться на ком-то. Он мог язвить, мог методично доводить собеседника до белого каления, мог с милейшей улыбкой говорить гадости. Но он почти никогда не был измотан настолько, что бы вслух обматерить кого-то, а после отвесить парочку пинков. Но сейчас он был близок к той самой точке невозврата. Тук. Тук-тук-тук. Мужчина стиснул зубы, чтобы не взвыть. Он чертовски устал. У него страшно болела голова. Подчиненные-идиоты истрепали нервы. У него совсем не было времени на личную жизнь. А теперь у него еще и сосед-мудак. "В чем я так провинился перед мирозданием?!" А стук все не прекращался. Такое ощущение, что его сосед учит азбуку Морзе. Каждый звук бил по мозгам кувалдой. Керкленд, плюнув на все, решил пойти и высказать этому умнику все, что думает. Главное, не перестараться, а то придется самому себя арестовать за убийство в состоянии аффекта. Вообще, в этот новенький симпатичный дом полицейский переехал совсем недавно. Особой нужды в этом не было, Артур использовал дом исключительно как место, где можно переночевать, и как хранилище вещей, но иногда мучительно хочется перемен в свой жизни. Теперь Артур жалел об этом как никогда. Из-за чрезвычайной загруженности последнее время он приходил домой крайне редко, и то, скорее, чтобы принять душ и переодеться. Даже ночевал частенько в офисе. А за это время, видимо, глуховатая старушка продала квартиру какому-то придурку. Артур яростно давил на кнопку звонка, с мазохистским удовольствием вслушиваясь в резкую трель. За дверью слышались приглушенные ругательства. Керкленд уже натянул на лицо самую свою мерзкую улыбочку, но она сползла, стоило ему увидеть своего новоиспеченного соседа. Сначала взгляд уперся в небесно-голубую рубашку, потом зацепился за подвеску-лилию, висящую на тонкой цепочке, и только потом поднялся выше. На Артура с раздражением, сменившимся недоумением, смотрели голубые, точь-в-точь как рубашка, глаза. Мягкие даже на вид, золотистые кудри идеально лежали на плечах. Прямо перед ним, немного помятый, но все равно излучающий очарование, стоял Франциск Бонфуа. *** Гилберт метался по комнате как раненый тигр. Его переполняла энергия. Сегодня он уже насиделся, пока ждал Ивана. Хорошо хоть этот француз его предупредил, но детектив все равно понервничал. Это ж надо было столько времени там сидеть! Чем они, интересно, занимались? Сердиться на Ваню не получалось. Вот совсем. Когда писатель завалился домой, тяжело дыша и с раскрасневшимися от холодного ветра щеками, у Гилберта из головы вылетели сразу все заготовленные "обвинения". Ну нельзя быть настолько... милым. Наверно, "милый" - это не то слово, которым можно охарактеризовать тридцатилетнего здорового мужика, но Брагинскому оно подходило идеально. Он был похож на большого кота, который одним своим присутствием создает уют. Такой мягкий, улыбчивый и пахнущий яблоками и чаем. И вот сейчас, дабы отвлечься, Ваня решил перебрать старые вещи в захламленных шкафах. Байлшмидт, разумеется, вызвался помочь. Лиза бы наверняка отпустила шуточку про рыцаря в сверкающих доспехах, как в дамских романах. Но, по счастью, ее здесь не было. Иван и сам, кажется, увлекся этой импровизированной уборкой. Иногда он подолгу держал в руках какую-нибудь старую вещь и улыбался, вероятно, вспоминая что-то хорошее. В таких шкафах, полных старых, на первый взгляд ненужных, вещей, всегда витал особый аромат. Прагматичные люди наверняка сказали бы, что там пахнет пылью и только, но романтики, вроде Ивана, считали, что это запах старины. Это своеобразные "консервы времени", позволяющие окунуться в дорогие сердцу воспоминания. Открыв очередную коробку, Байлшмидт обнаружил целую кучу тяжелых альбомов с пожелтевшими листами. Тут же лежали парадные фотопортреты, некоторые были даже черно-белыми. Он вытащил самый верхний альбом и, стряхнув пыль, открыл в середине. Там было три фотографии. Одна большая, занимающая целую страницу, и две другие, поменьше. На самой большой была целая семья. Очень красивая молодая женщина, сидящая в кресле, рядом с ней очаровательная девочка с длинной русой косой и мальчик с пухленькими щечками. Его льняные локоны и слишком задумчиво-печальный для ребенка взгляд Гилберт сразу узнал. "Значит, это его мать и сестра. Хм, а эти двое кто?" За спиной блондинки стояли двое мужчин. Один - прямой как струна, с военной выправкой и колюче-серыми холодными глазами. В военной форме. Полковник. "Вернее, тогда еще полковник. Сейчас-то генерал уже", - отметил про себя Гилберт. Сложно не узнать генерала Мороза, даже в молодости. А вот второй мужчина так и остался загадкой. По телосложению можно было определить, что это скорее подросток. Едва ли старше восемнадцати лет, а то и меньше. Как назло, фотография была подпорчена бликом, и лица его не было видно. Сам не зная зачем, Байлшмидт аккуратно вытащил фотографию и убрал в нагрудный карман, свернув ее пополам. Это семейное фото, а значит этот парень не мог быть кем-то посторонним... Но Гилберт точно помнил, что в личном деле Ивана в графе "родственники" были указаны только дед и сестра. Мать умерла очень давно, об отце ничего не известно. Странно... Может, он просто лезет не в свое дело? Мало ли кто это. Столько лет прошло. Нужно спросить у Вани... Оглянувшись, Гилберт встретился взглядом с фиалковыми глазами. Писатель мягко улыбнулся ему, и сердце ухнуло вниз, в пропасть. ... Как-нибудь в другой раз. Он точно поговорит с ним. Потом. А сейчас просто хотелось побыть рядом, наслаждаясь этим душевным теплом. Зачем рушить эту идиллию. В конце концов, ничего же не случится за один день... Наверное.