Искажение

Тусклый утренний свет едва проникал сквозь серые жалюзи, несколько лучиков воровато проскользнули в комнату и норовили ударить по уставшим глазам. Александр неприязненно поморщился. Он уже почти отвык от дневного света, привык жить как крыса, прятаться в темноте, скользить бесшумной тенью, изредка выползая ради дела. Такой образ жизни его вполне устраивал. Ему, равнодушному социопату, уж точно не нужно было чье-то общество. Во всяком случае, он так думал до определенного момента, когда только начал свой путь. Доверять кому-то было слишком опасно. Разве не этому его учил дедушка? Доверяй лишь себе. А потом он нашел тех, кто разделили его взгляды, стали ему незаменимой командой. Саша почти с неохотой признался себе, что привязался к ним. К надежному и молчаливому Джеймсу, наглому и агрессивному Стиву, привык к странностям Оливера и "гробовщическому" юмору Андре. Видимо, даже социопатам нужна компания. Но в последнее время было как-то особенно тоскливо. Это чувство было странным, чужеродным Брагинскому, не знавшему прежде сомнений. Чертов сплин, как сказал бы Оливер. Англичане знают толк в депрессии. Или это русская хандра? Визит ли к брату так на него повлиял? Или же эти мысли давно вертелись в голове, а он просто упорно отмахивался от них? Вообще это злило. Брагинский привык считать, что он выше низменных человеческих страстишек, а тут такая подстава... Железная дверь противно скрипнула заржавевшими петлями. Тяжелые шаги, идеальный ритм. Все же, однажды военный - навсегда военный. Шаги затихли буквально в двух метрах от Брагинского. Тот даже не обернулся - и так знал кого черти принесли. - Ну, и что ты расклеился? И это мой внук?! Жалкое зрелище. Александр внутренне напрягся, хотя и сохранил невозмутимый вид. Этот человек всегда имел на него слишком сильное влияние. И тогда, в юности, когда он был совсем мальчишкой, и сейчас, когда, казалось бы, он оставил прошлое позади. - Повернись, когда я с тобой разговариваю, - холодный голос буквально пробирался под кожу, тяжелая властная аура давила, не оставляя выбора, только подчинение, ничего больше. "Как будто я снова мальчишка", - с неприязнью подумал Александр, чувствуя, как тело предательски послушно выполняет приказ. С каким-то отстраненным удивлением Саша отметил, что собеседник ниже него, но это никак не мешало тому взирать на мужчину с неодобрением и в то же время превосходством. Матерый старый волк. Теперь он мог смотреть в колючие льдисто-серые глаза. Морщины расходились гусиными лапками от уголков глаз, но взгляд, ясный и цепкий, не давал усомнится в том, что время над некоторыми почти не властно. Военная выправка, идеально прямая спина, жесткий изгиб губ и серебристые блики в светлых волосах. - И тебе не хворать, дедушка, - иронично отозвался Александр. Генерал Мороз нахмурился, отчего морщины стали глубже, а губы сжались в тонкую линию. Стальной взгляд буквально впился в лицо внука. - Ты меня разочаровываешь, Саша. Что за цирк ты устроил? Привлек к себе столько внимания, разве я для этого чистил тебе биографию, заметал следы? Я вроде бы ясно дал тебе понять, куда тебя заведут все эти игры. Еще и приятелей своих не можешь контролировать, совсем распоясались, черти. Александр поморщился. Воспоминания о юности всегда проходились по нервам наждачкой. Он никогда не забывал, чему его учил дедушка. Эти картины всегда стоят перед глазами. Вот она - вся его жизнь. Вот ласковые руки матери, сияющий взгляд совсем еще маленького Вани, жмущаяся к его боку Оля. А потом кровь, много крови и крики, а потом звенящая тишина. Но только не в его голове. Там он всегда слышит ее крик, матери, которую он не смог спасти, потому что был слаб. А потом армия, дедушка и его холодный уверенный голос. Какие-то лаборатории, здесь воспоминания очень смутные, смазанные, как на дешевой пленке. А потом приятная тяжесть винтовки, тянущая боль от первого пулевого ранения, запах сырости и соли. Запах крови. И свободы. Потом он нашел его, того ублюдка, что убил их мать. Богатого извращенца, решившего, что деньги спасут его от правосудия. От закона они как раз спасли, но не от Александра, ослепленного холодной яростью. И тогда, впервые убив человека, он понял. Нет никакой справедливости. И добра нет. И бог - это утешение для сирых и убогих. В мире есть только жестокость, и она хороший учитель. А еще есть закон сильного. Кто сильнее, тот и прав, вот и все. И тогда он решил, что станет воплощением Правосудия. Звучит безумно? Может быть. Но ведь получилось! Скольких мразей он отправил на тот свет, а ведь уважаемый всеми закон нескоро добрался бы до них, если вообще добрался. Ведь такие уроды имеют свойство маскироваться под добропорядочных граждан, примерных семьянинов и добрых самаритян. Лицемерные ублюдки. Ради этого он отдал все, положил на весы всю свою прошлую жизнь, возможность быть с Ваней, жить тихо и мирно, все это чтобы стать живым оружием. Зато дед им гордился. Ведь кто, кроме него, согласился бы на такое? Кому генерал мог доверить дело своей жизни, как не родному внуку? А Ваня всегда был слишком добр, слишком слаб. Слишком похож на мать. Этот страх, увидеть его однажды таким же безжизненным, белым, изломанным, как их мама, это чувство всегда помогало Александру избежать сомнений. Он поступает правильно. И вот сейчас идеальная броня дала трещину. Как не вовремя. - ... поэтому я рассчитываю на тебя. Не подведи меня, внук. Твоя команда должна быть более дисциплинированной, помни, что мы делаем все это на благо общества. Вычищаем гнойные нарывы, пока не началось заражение. И ты самая важная часть моего плана. Помни, что ты мой наследник, и займешь мое место. - Да, дедушка, - уже привычно сорвалось с языка. Генерал Мороз окинул Александра внимательным, но почти нечитаемым взглядом и, кивнув будто самому себе, тем же строевым шагом удалился. Скрип двери привел Брагинского в чувство. Мужчина неторопливо оглядел помещение - все в серых тонах, неприветливое и бесцветное, как и его хозяин - и приметил свое черное пальто, лежащее на кресле. И, надев его, ощутил своим почти звериным обонянием уже привычный легкий аромат парфюма (от Андре), чего-то сладкого (от Оливера), металлический запах крови (подрался со Стивом), совсем легко ощущался запах мокрой собачей шерсти (Джеймс любил подбирать бездомных животных). Сам Александр пах порохом и едким табаком. Пресловутой "Примой", которую так не любит Стив. Уголки губ едва заметно дрогнули в намеке на улыбку. Ребята его наверно обыскались, пора и честь знать. Навестил брата - можно и к работе вернутся. *** Николай с трудом открыл глаза. Сфокусировать взгляд не получалось, в голове была почти приятная пустота, мысли медленно, как улитки, расползались в разные стороны. Он даже представил себе эту картину в мельчайших деталях: вот розовая улитка - мысли об Иване, все еще отливающие влюбленностью, вот зеленая - о тех недостойных, из которых он делал свои шедевры, она переливалась мрачным торжеством, а вот серая, тревожная - о том, где он находится и что вообще происходит. Она была особенно вредной и норовила уползти куда-то в сторону. Выглядело это презабавно. Коля решил, что розовая нравится ему больше всех. С губ сорвался хриплый, полузадушенный смешок, и тут же где-то на периферии звякнул фарфор, и в нос ударил приторно-сладкий ванильный запах. Тут же захотелось чихнуть. - Смотри-ка, спящая красавица проснулась, - мурлыкнул кто-то ему прямо в ухо. Арловский чуть поморщился - карамельный голос отозвался звоном в голове. - Никки, а ты помнишь, как попал сюда? - голос с глумливой нежностью продолжал терзать сознание. К запаху ванили добавились нотки шоколада. Арловский честно попытался вспомнить, что было "до". До того как он оказался неизвестно где с этим сладким Голосом и пустотой в голове. Воспоминания неохотно подчинялись и выплывали из кремово-белого марева забвения. С воспоминаниями приходили и другие чувства - например, он начал ощущать свое тело. Оно лежало на твердой, как больничная койка, поверхности, а руки были зафиксированы чем-то подозрительно напоминающим эластичные жгуты. Когда он попробовал потянуть их, то с досадой констатировал, что общая слабость не позволяет проверить путы на прочность. Голос недовольно зацокал. - Мда. Накачали тебя колесами знатно, как я погляжу. Но ничего, сейчас Алекс вернется, и мы что-нибудь придумаем. Сознание медленно, но верно прояснялось, а вместе с ним пришло вялое удивление - место, где он сейчас находился, на психушку никак не походило. Испытывать более сильные эмоции не получалось - он все еще в полной мере "наслаждался" эффектом от препаратов, коими его накачивали в больнице. Комната, в которой он оказался, напоминала какой-то огромный ангар, заставленный всякой всячиной. Он был разбит на сектора, видимо, разными частями пользовались разные люди. Очень разные. Там где располагалось странное сооружение, напоминавшее операционный стол, на коем Арловский и лежал, как мясо на разделочной доске, так же уютно пристроился изящный круглый столик, несколько пуфиков и весьма пошлого вида бордовый диван с маленькими подушечками. На столе, важно напыжившись, гордо стоял... самовар. Этот предмет интерьера почему-то поставил Николая в тупик. Взгляд цеплялся за него как за нечто чужеродное, так как все остальное - и фарфоровые чашечки, и заварочный чайник и пухлые кексы с неестественно-розовой глазурью вполне вписывались в этот сюрреалистический пейзаж в духе Льюиса Кэррола. В другой стороне комнаты раскинулась не менее живописная картина в виде тренажеров, порно-журналов вперемешку с комиксами и полным собранием сочинений Достоевского и нежно привалившегося к ним автомата Калашникова. Рядом почему-то валялся полузасохший букет ромашек, к которому сбоку притулилось алое яблоко. Фрукт вызывал ассоциации с Белоснежкой. Сказочная атмосфера бредового сна только усилилась, когда он краем глаза заметил красную толстовку с капюшоном и почти незаметными из-за ее цвета пятнами крови. "А вот и Красная Шапочка", - внутренний голос ехидно хихикнул, намекая, что возможно время, проведенное в психушке, прошло не зря. Другие части комнаты Арловский разглядеть не мог в силу своего, не самого приятного, надо заметить, положения. Последнее, что он помнил из своей жизни "до" - белые стены психлечебницы для особо опасных преступников и далеко не ласковые руки санитаров, острый укол и полное равнодушие, затопившее его с головой. Сколько он пробыл в психушке, Николай точно сказать не мог, потерял счет времени, да и разжиженный наркотиками до состояния амебы мозг мыслительной деятельности не способствовал. Но что-то тревожно и неприятно шевельнулось в памяти. Кажется, мерзкий вой пожарной сирены, царапающий горло дым, все тот же острый укол и сильные руки, поддерживающие его безвольное тело. - О, я смотрю, память возвращается. Ну, добро пожаловать, мой мальчик. Ты у нас новобранец, но, думаю, быстро впишешься. Голос наконец обрел вполне обозримый облик в виде невысокого подвижного мужчины с рыжеватыми волосами и улыбкой Чеширского кота. Его рубашка была такого же тошнотворно-розового цвета как дурацкие кексы на столе. - Скажи привет дяде Оливеру, - проурчало это маньяческое нечто, и Арловский впервые за долго время ощутил что-то смутно напоминающее панику. - Ну-ну, darling, не надо бояться. Ты теперь часть нашей дружной семьи. Добро пожаловать, Никки.