Правда или вызов?

Он ушел рано утром, осторожно опустив посапывающую принцессу на диванчик и выскользнув вместе со слугами через заднюю дверь. Несмотря на проведенную без сна ночь, Румпельштильцхен не мог и на секунду сомкнуть глаза, лихорадочно хватаясь за все подряд и через минуту бросая. Мысли его были заняты все одним – его Белль, той, с которой он провел еще одну волшебную ночь в ее собственной спальне. Такое, думал он, больше годится для какой-нибудь весьма глупой и неправдоподобной сказки, а не для суровой, серой реальности. Простолюдин, увлеченный принцессой – явление не исключительное; несомненно не менее половины юношей города видели по ночам сны об их правительнице, что неудивительно, ведь леди Белль обладала не только ослепительной красотой, но и мягким и добрым нравом и не славилась жестокостью или даже строгостью по отношению к тем, кто стоял ниже нее. Румпельштильцхен не исключение. Кроме того, узнав девушку ближе, узнав, чем дышит принцесса, о чем думает, что ее беспокоит, он открыл в ней душу, полную доброты и любви ко всему миру, храброе сердце, страдавшее в неволе за прутьями ее золотой клетки, острый, пытливый ум, с жадностью впитывающий любые знания, остроумие и чувственность, грацию и озорство, и сердце, полное нежности и любви. Но кто из сотен юнцов, вздыхающих о принцессе, мог похвастаться ответным вниманием? Казалось, мир вокруг замер, перестал иметь важность. Дела, требовавшие его внимания каждый день, казались ничтожными. Он ходил на рынок, варил кашу, набирал воду из колодца, прял долгими вечерами при свете свечи, и его мысли все снова и снова возвращались к его прекрасной владычице, Белль. Каждый вечер он с замиранием сердца прислушивался к шагам на улице, надеясь услышать стук в дверь, отдающийся где-то глубоко в кишках – этот звук означал, что в этот день он увидит ее. Их почтальоном стала Руби. Она забирала Румпельштильцхена из его лачуги, с нетерпением ожидающего ее появления, и вела его в замок, где, под сенью каменных сводов в узких коридорах они могли увидеться, поприветствовать друг друга, и, возможно, обменяться поцелуем украдкой, пока Руби нарочито громко шуршала юбками и напевала, показывая свою незаинтересованность происходящим. Король Морис, обеспокоенный внезапным исчезновением интереса дочери к светской жизни, выставил вдвое больше охраны у ее покоев, и выскользнуть больше, чем на пару минут не удавалось. Она писала ему письма. То, что она не могла высказать за те жалкие пару мгновений, что позволялось ей быть в его присутствии, она выливала на бумагу. Свое письмо она прочно запечатывала в конверт и скрепляла сургучом, хоть и передавала весточку лично, из рук в руки. Ей, тем не менее, нравилось сваливать на бедного прядильщика раз за разом пышность королевской «роскоши», не забывая надушить тисненую вензелями бумагу дорогими парфюмами с ароматом розы и перевязать шелковой ленточкой. Все ради того, чтобы снова быть отчитанной за излишества его суровым, хоть и понарошку, взглядом. Вместе с письмом она передавала подарки. На столе Румпельштильцхена, словно перед алтарем у святыни, собрался почти полный сервиз, украдкой, чашка за чашкой, чайничек за сахарницей, передаваемый принцессой, каждый раз с искренними извинениями за разбитый ею предмет посуды. Он понятия не имел, что ему делать с дорогим фарфоровым сервизом, сверкавшем на него своими глянцевыми боками. Пить из него самому ему было жалко, в гости было звать некого, да и слишком подозрительно бы выглядел в его скромной лачуге роскошный чайный набор тончайшей работы с позолотой, а объяснить его появление он бы никак не смог. Он почти вздохнул с облегчением, когда в очередной раз вместо хрупкого и объемного предмета, который нужно было умудриться донести целым и незамеченным до дома, вместе с письмом в его ладонь легло что-то мягкое и маленькое. Только дома он раскрыл крепко сжатую ладонь и порывисто выдохнул. Платок, из белоснежной, тонкой ткани, по краям - вышитый ее рукой орнамент из бутонов роз, в уголке – его имя, скрупулезно выведенное нитью, да не просто так, а с вензелями и вписанными в завитушки цветами. Румпельштильцхен проводил пальцами по уложенным одна к одной цветными ниточкам, представляя, как девушка вышивала это для него, только для него. Кроме того он понимал, что собственноручно вышитый платок, подаренный мужчине, был не просто презентом вежливости, а чем-то большим, обещанием, признанием, вечным напоминанием. Румпельштильцхен отложил платочек в шкаф, аккуратно сложив и закрыв для верности в горшок, и вышел из дома, захватив кошель с деньгами и прикидывая, сколько стоит сейчас белая ткань. *** Его письма, написанные на темной, мятой, дешевой бумаге, просто сложенные в несколько раз и перевязанные шерстяной нитью, кричали о бедности, но при этом были для нее дороже любых богатств королевства. «Дорогая моя Принцесса», гласило его письмо. Белль перечитывала последнее уже в десятый раз и все еще не могла оторваться. Она скрывалась между рядами книг в королевской библиотеке, большой, с высокими потолками и подвижной лестницей для удобства. В богатой библиотеке были все книги, которые можно было пожелать, и, вероятно, большинство когда-либо написанных находились здесь, темные полки из красного дерева хранили богатство умов поколений и веков, единственного тут недоставало – читателей. Посреди комнаты на мягком, но пыльном персидском ковре стоял большой круглый стол и несколько глубоких кресел, все в красно-золотых цветах королевского двора, к которым редко кто прикасался, кроме слуг, сметающих пыль с мебели время от времени. «Дорогая моя Принцесса», перечитала девушка еще раз, повторив одними губами слово "моя". «Спасибо, что не забываете обо мне и передаете мне весточку с каждой встречей. Вы спрашивали, не нужно ли мне чего в дом, отвечу вам – ничего мне не нужно, только видеть вас счастливой и любоваться вашей улыбкой». Девушка улыбнулась, невольно подчиняясь его желанию. «Впрочем, я бы не отказался и от скатерти-самобранки или ковра-самолета – за них можно выручить неплохие деньги на черном рынке. Или хотя бы пару ваших драгоценных книг – погрелся бы за их счет холодными ночами.» Белль хмыкнула, словно в живую видя озорной блеск в глазах друга. Всегда тот насмехался над роскошью окружающей ее жизни, при этом не заставляя ее испытывать неловкости из-за собственной бедности. «Новостей у меня немного. Купил себе на базаре сегодня яблок на обед – раззадорили вы меня этими вашими фруктами. Яблоки ничем не хуже ваших ананасов, что б вы там нос не воротили. Ездил на попутной телеге торговца к сыну в школу, отвез ему обувь и одежду чтоб летом одевать и отдал деньги за учебу.» Белль радостно впитывала все детали его жизни, казавшиеся такими настоящими, полными жизни, в отличие от заставшей, заплесневевшей жизни в замке. Поехать в другой город! Да еще на телеге бродячего торговца! Она закусила губу, завидуя его свободе и желая всей душой тоже присутствовать там, на краю трясущейся повозки, провожая весело вьющуюся дорожку глазами. Румпельштильцхен бы посмеялся над ней, отметив то, что она отбрасывала – пекущее солнце над головой, тяжелую сумку, затекшую спину от неудобной позы, и аромат клетки с поросятами за спиной. «Он молодец, учится хорошо. Даст вам фору в любви к книгам. Я ничего ему не рассказываю, но он был бы рад познакомиться с вами, Белль. Впрочем, любой был бы рад знакомству с вами, что снова и снова возвращает меня к вопросу о вашем здоровье. Ибо не уверен, что человек в здравом уме мог бы найти что-то интересное в беседе и компании обычного прядильщика и предпочитать это балам и приемам во дворе.» Белль нахмурилась. Она видела его незащищенность в шутках и насмешках, и она не знала, как убедить его, что ничто и никто не сравнится с ее обожаемым другом, умнее, добрее и красивее в сто раз этих напыщенных и надушенных придворных. Дальше прямая линия письма прервалась, сменившись неровными буквами. В линиях строчек чувствовалось напряжение, несвойственное обычно легким и искренним письмам мужчины. «Пишу вам каждый раз и надеюсь, что удастся вам передать это письмо. Поверьте, мгновения, проведенные с вами – самые счастливые в моей жизни, но больно думать о том, что это неизбежно прекратится. Ваши поцелуи говорят об одном, но жизнь другая. Я рад быть вашим другом, моя возлюбленная Белль, но вы сами признавались мне, что дружба между нами невозможна и запрещена, и вы правы. Я не смогу отказать вам в любом вашем желании, только лишь ответьте мне, что же будет с нами, что вы прикажете несчастному простолюдину, чье сердце вы украли. Я приму любой ваш ответ. Навсегда только ваш Р.» Белль долго перечитывала последний абзац, размышляя над каждым словом. Она видела, как непросто дались ему эти слова, как нелегко ему было выразить свои сомнения и неуверенность. Складывая листочек снова в несколько раз и бережно пряча его в маленькую сумочку под верхней юбкой, она раздумывала над ответом. Вместе с письмом он передал ей ответ на ее подарок. Белль оставила его под подушкой вчера, заснув с кусочком ткани в руках. По краям грубого сероватого прямоугольника были старательно вышиты ровные крестики синей ниткой, и в углу – ее имя, каждая буква разного размера и формы. Тем не менее, Белль была уверена, что более дорогой вещи в ее гардеробе нет, пусть даже она и хохотала до упаду, представив Румпельштильцхена, внимательно вышивающего крестики, проклинающего иголку до десятого колена и закусившего губу от старания. Мужчины не должны были отвечать таким же рукоделием на подаренное, но в этом был весь он - он не боялся быть другим. «Дорогой Румпельштильцхен», писала она, оперев подбородок на кулачок, сидя за пустым столом в библиотеке, «В последнее время стражников, охраняющих меня, стало еще больше, и отец часто наведывается ко мне. Мне кажется, он что-то подозревает». Услышав скрип открывающейся двери, Белль засунула лист в книгу и захлопнула ее, с ужасом осознав, что строчки сейчас расплывутся, не высушенные. - Миледи? – окликнула ее служанка, присев и склонив голову. – Ваш батюшка кличет вас в его кабинет. - Спасибо, Матильда. – Белль кивнула в ответ. – По какому вопросу? Горничная замялась. - Не могу знать, миледи. Нахмурив брови, Белль вышла из библиотеки, направляясь к кабинету отца. В последнее время тот проявлял слишком много внимания к ее личной жизни, уговаривая ее посещать балы, присутствовать на званых обедах или пригласить принцесс в гости. Сейчас это было совсем не вовремя, когда все ее мысли были заняты совершенно определенным человеком, и все остальные ей были неинтересны. Она отперла тяжелую дверь его кабинета, и вошла, оглядываясь. Король Морис стоял у окна, отвернувшись. - Я пришла, папа. – окликнула она его. - Белль, - ответил он таким неуверенным тоном, какого она раньше не слышала. Он не говорил ничего больше и девушке стало неуютно. Морис повернулся и направился к ней. В шаге от дочери он остановился и протянул ей что-то. Белль почувствовала, что теряет сознание. Отец держал платок, тот самый вышитый платок, который она оставила под подушкой. Чувствуя, как в глазах темнеет, она судорожно ухватилась за край дубового стола и глубоко вдохнула несколько раз. - Что это, папа? – спросила она тихо слишком высоко, чтобы звучать беспечно. - Ты мне скажи. Это нашли в твоей комнате. Я не припомню, чтобы я выбирал тебе жениха, который бы мог подарить тебе платок. – тон его голоса был ледяным. - Никто мне ничего не дарил. Я не знаю, что это за вещь и как она оказалась в моей комнате, - собрав все силы, как можно более увереннее возразила Белль. - Тем не менее, как ты можешь объяснить то, что это нашли именно в твоей комнате? Тут вышито твое имя. - Отец, я не знаю, - она искала правильную мысль с сумасшедшей скоростью, - Возможно, кто-то из слуг решил таким образом выразить мне свою признательность. - Из слуг, говоришь? – Морис задумался. – Что ж, возможно. Не буду обвинять тебя в непослушании, если ты не виновата. Так, дочь моя? - Конечно, отец, - ответила девушка и на секунду ее лицо обожгло горячей волной стыда. Все же она обманывала отца и лгала ему прямо в глаза. Она любила папу, для которого единственная дочь стала смыслом жизни после смерти ее матери. Тем не менее, его любовь и забота уже стали притчей во языцех во многих королевствах, превращая принцессу скорее в заключенную, чем в любимую дочь. - Тогда избавимся от этого. – Морис подошел к камину и бросил туда платок, мгновенно поглощенный веселыми языками пламени. Белль едва сдержала вскрик, но спохватилась, прижав ладонь к губам. Невольно слезы навернулись на глаза и она отчаянно заморгала, пытаясь их высушить, пока отец не смотрит. В ее голове вдруг снова возник образ Румпельштильцхена, корпящего над вышивкой при тусклом свете свечи посреди ночи. В этот раз ей не хотелось смеяться, и она, прерывисто дыша, чтобы не заплакать, смотрела как догорает в огне последний уголок платочка. - Да уж, девочка моя, ты совсем выросла. Уже и слуги за тобой ухлестывают. – Он вернулся к дочери взглянул на нее обеспокоено. – Белль, моя милая Белль, кажется, то, что я всеми силами откладывал, само меня догнало. Ты уже не маленькая девочка, а прекрасная юная женщина, и негоже тебе проводить молодость с престарелым отцом. - Что ты хочешь сказать, папа… - Белль непонимающе склонила голову набок. - Самое время тебе, моя малышка, обзавестись женихом. - Женихом, папа? – хрипло переспросила Белль, пораженная услышанным. - Да, солнце мое. Наверное, ты и сама уже задумывалась это этом, а я, старый дурак, все еще думаю, что тебе десять. Настал час тебе выбрать себе спутника жизни. Выбор у тебя велик. Неудивительно, ведь ты у меня такая красавица! Вся в мать, - Морис взглянул на дочь с нежностью и теплотой. - И я могу выбрать кого захочу? – осторожно спросила Белль, прищурившись и скрестив пальцы за спиной. - Конечно, дочь моя! Белль закрыла глаза, сдерживая внезапный поток радости, рвущийся из груди. - Выберешь того, кто тебе по душе, благородного юношу. Не отдам же я свою дочь какому-нибудь седому старцу или уродливому калеке, - король хохотнул. - Благородного? Это обязательно, папа? – с надеждой спросила Белль, уже пожалевшая о нахлынувшем чувстве радости, с высоты которого будет больнее падать. - Дочь моя, не просто благородного! Принцы со всего мира наслышаны о твоей красоте и короли пишут мне письма с предложениями о помолвке. Твое замужество даст нам шанс породниться с каким-нибудь королевством, и наше станет еще сильнее! Сердце девушки упало. И на что она надеялась? Что отец одобрит Румпельштильцхена в качестве ее жениха? Не стоило даже думать об этом и тешить себя напрасными мечтами. Мало того, если только отец узнает о ее тайных встречах, не только ей придется несладко, вероятно, запертой на целый год в своей комнате без книг и развлечений, но и ее другу, которому не отделаться одним домашним арестом. Чем именно - страшно было подумать. - Я разошлю приглашения, и через месяц у нас состоится бал, на который будут приглашены все юноши из королевских и благородных семей. Я очень надеюсь, что кто-то из этих достойных людей будет тебе мил, дорогая Белль! А теперь иди, я пришлю к тебе портних, чтобы тебе пошили платье для бала, - Морис сиял, радуясь своей идее и уверенный в том, что осчастливил свою дочь. Белль же понуро побрела в свою комнату, размышляя. То, что она не выберет никого на балу, было очевидно. Постепенно решение, равно как и ответ на письмо Румпельштильцхена, складывалось кирпичик за кирпичиком у нее в мыслях. К тому времени, как она дошла до дверей в свою опочивальню, голова кружилась от безумности и восхитительности ее плана. Встретив по пути одну из горничных, она велела послать за Руби на кухню. Тем временем Белль носилась по комнате, собирая небольшую корзинку. Она сложила туда комом все свои украшения, свернула насколько смен белья и самое компактное платье из имеющихся. - Принцесса? – позвала Руби, зайдя в комнату. – Вы меня звали? - О, Руби! – отозвалась Белль, вынырнув из глубины шкафа, - мне снова нужна твоя помощь! - Я так понимаю, в уборке? – Руби подняла бровь, оглядывая хаос в комнате. – Что тут у вас творится? Набег гремлинов? - Руби, мне нужно, чтобы ты помогла мне выйти из дворца сегодня. - Белль, ты же знаешь, тебя тяжело и на пару минут прикрыть! - Пожалуйста, Руби. Это в последний раз, я обещаю. – она посмотрела на подругу умоляющим взглядом. - Подожди. К чему этот переворот в комнате? - Я собираюсь сама строить свою жизнь, Руби. – Белль встала на ноги. Ее глаза горели, и всем своим видом она излучала целеустремленность и решительность. – Я возьму твой передник, чтобы не привлекать внимания, а ты отвлеки охранника. Сегодня Джим на посту. Руби тяжело вздохнула. Если ее принцесса что-то решила, ее не переубедить. Она с ужасом представляла уже, как ей попадет утром, если принцесса не вернется, и с еще большим ужасом – как ей сейчас придется «отвлекать» Джима, которого она бросила не далее как неделю назад. Но еще больше, всем сердцем она желала подруге счастья, и не могла не видеть настоящую любовь, когда та была у нее перед глазами. - Шли весточку, Белль, и не забывай про меня. - она оглянулась на принцессу и медленно вышла из комнаты, уперев одну руку в бок. - Хэй, Джим! Как делишки? *** - Румпельштильцхен! Уронив ведро с водой, которую он набирал у колодца на площади, Румпельштильцхен резко развернулся и увидел быстро приближающуюся принцессу, спрятанную под темным длинным плащом, несмотря на теплую летнюю ночь. - Белль? Она остановилась в сантиметре перед его носом, глядя ему в прямо в глаза строго, уверенно и безумно. На щеках горел лихорадочный румянец то ли от быстрой ходьбы, то ли от волнения, в глазах блестели слезы. - Румпельштильцхен, мы убегаем. - Куда? – непонимающе переспросил Румпельштильцхен, испуганный ее внезапным появлением и напором. Белль на секунду задумалась, по ее лицу пробежала тень сомнения. Она встряхнула головой. - Я…не знаю. Куда-нибудь. Ты похитишь меня и мы будем жить долго и счастливо. Румпельштильцхен открыл и закрыл рот, не имея ни малейшего представления, что ответить на ее слова, прозвучавшие словно гром среди ясного неба. Как это "похитишь"? Куда это "убегаем"? Все это звучало как бред сумасшедшего. Такое, думал он, больше годится для какой-нибудь весьма глупой и неправдоподобной сказки, а не для суровой, серой реальности. Белль переступила с ноги на ногу, с каждой секундой, прошедшей в молчании, осознавая какую глупость она только что сказала. Неужели она зря проводила ночи за книгами, чтобы сейчас выпалить самое важное предложение в своей жизни вот такими вот словами из детской сказочки, не пояснив ничего? Тем не менее, Румпельштильцхен тоже молчал, не спеша согласиться и увести ее прочь, туда, где никто не будет мешать им быть вместе. Что-то мягко, но очень крепко сжало ее плечи. В этот же миг она увидела две темные фигуры, вынырнувшие из темноты позади Румпельштильцхена и форменные перчатки легли на его плечи тоже. - Миледи, вам пора возвращаться. – раздался голос позади нее. Она обернулась. Еще двое стояли за ее спиной, со шлемами и мечами и ее гербом на накидках – королевская гвардия. Ей вдруг стало очень холодно и кровь, казалось, бушевала внутри, как во время шторма, то заливая лицо краской, то откатывая свои волны назад, оставляя ее бледной, как смерть. Их поймали. Все кончено. Они не успели. Он ничего не ответил... - С этим мужчиной вы собирались встретиться, миледи? – спросил один из гвардейцев за спиной Румпельштильцхена. Белль нервно сглотнула. - Н-нет, я … п-просто…спросила д-дорогу к лесу. – ответила она тоненьким голоском, спотыкаясь на каждом слове. - На колени перед принцессой. - пробурчал один из гвардейцев, - совсем чернь мозги растеряла. Перчатки исчезли с плеч Румпельштильцхена, и он упал на колени, лишившись опоры. Сильные руки развернули девушку, уводя прочь. Белль медленно шла, словно на казнь, сжимая ненужную уже корзинку побелевшими пальцами. Он ничего не ответил. Не ответил. Он не хотел ее. Он отверг ее. Отверг то будущее, которое принцесса уже нафантазировала в своей голове - уютный домик посреди леса, в котором они жили бы свободно, не опасаясь людей, в окружении волшебных лесов и прекрасных гор. В этот момент она поняла, почему сердце называют разбитым - её, казалось, разлетелось на миллион осколков, жаля все внутренности на своем пути и вызывая ужасную, непереносимую боль, от которой не было лекарства. Румпельштильцхен ошарашенно смотрел, как четверо стражников уводят Белль, а в голове пульсировала одна лишь мысль. Он больше никогда ее не увидит.