Город на границе

– Я знала это… – сказала Эдит. Какой-то частичкой души знала, что он… попал сюда… что он… не принадлежит этому миру. – Не миру. Времени. Так получилось… Но он такой же человек, Эдит, как ты и я, или Ниота. – Человек… – Помнишь, что ты писала о людях? Что в каждом, даже в тех, кто прячется под маской зверя или чудовища есть знание о том, что есть добро, а что зло в этом мире, и что если слушать тихий голос, который называется совестью, можно отличить одно от другого… – И сделать верный выбор, – прошептала девушка. – Верный выбор, – повторил МакКой. – Нельзя, чтобы эта книга увидела свет. Мне очень-очень жаль, но в той версии истории, из которой пришел Джим – книга не была написана… МакКой пересказывал историю Земли, говорил о Джиме, о корабле, о звездах, о возможностях, о дорогах, что лежат перед ним, об ответственности, говорил, ненавидя сам себя. Потому что он видел, что она без памяти любит своего мужа и сделает то, на что Леонард намекает, сделает без сожалений, если не для человечества, то для того, кого любит. – Я не буду больше писать, – сказала Эдит. – Обещаю вам. Не буду. – Этого мало, девочка моя… вдруг кто-нибудь прочитает так же, как я… – Я сожгу рукопись! Леонард кивнул. Да, теперь правильно. – Сожгу… – Мне жаль, мне так жаль, Эдит. То, что вы написали прекрасно, и так правильно, но… – Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, – закончила она. – Это будет правдой, но немного позже. Они помолчали, МакКой раздумывал о том, понимает ли она, что если рукопись сгорит, то Джим будет потерян для нее навсегда? Она готова отказаться от славы и богатства, но готова ли она отказаться от любви? Слава и богатство неизвестные ей вещи, она не имеет их, а Джим есть, живой, любящий, рядом… Не милосердней бы было солгать ей? Кроме того, кто знает, вдруг Хранитель Вечности не вернет их обратно? Так стоит ли ставить ее перед убийственным выбором? Если Кирк сомневается и ищет другой выход, то эта девушка… – Доктор… если я сделаю это, если сожгу рукопись… то что будет с Джимом? Со всеми нами дальше? Она взглянула на него глазами полными слез. – Я не знаю, – отозвался МакКой. – Наверное, нам следует уехать всем вместе, куда-нибудь подальше от людей… – Скажите мне правду, доктор. Если вы говорите, что моя книга лишает Джима его собственной жизни и вас, и остальных, то это же означает, что если книга исчезнет, вы получите свою жизнь обратно, да? Я все забуду, а вы… и Джим… – Нет! Я уверен, что наша память останется с нами, но… Эдит, я не могу вам лгать, вы заслуживаете правды… Хранитель сказал, что если изменение истории произойдет, если мы все исправим, то он вернет нас обратно. Это святая правда, но будет ли так – я не знаю. В нашей версии истории, в истории Джима, в его мире книги не было, и это позволило землянам… – Да, да… я поняла. – Я понимаю, как трудно вам это сделать, как мучительно отказаться, но я прошу вас это сделать только потому, что, я думаю, он сам не сможет. Не сможет причинить боль вам. «Даже если это и ложь, то ложь во спасение», – пронеслось у доктора в голове. – Делай, что должно и будь что будет, – прошептала Эдит. «Именно так. И, господи, пожалуйста, пусть Джим никогда не узнает про то, что я сейчас делаю» – взмолился МакКой, хотя до этого момента не признавал наличие высшей силы как определяющего фактора своей, а равно чужой жизни…. Все ложь. Все, что было – это не правда. Именно лжецом она назвала его при первом знакомстве. Доктор говорил, что Джим не знал тогда о том, что случилось, что был не в себе, не помнил, как провалился в прошлое, говорил, что это его вина в том несчастном случае с лекарством. Но несчастные случаи на то и несчастные, что в них никто не виноват. Несчастные. Нет счастья. Что лучше – любить и потерять свою любовь или не любить вовсе? Если бы она никогда не встретила Джима, была бы ее жизнь счастливее? А Джеса? Про мальчика доктор ничего не говорил, но если бы не Джим… кто знает, вдруг он так и не стал бы разговаривать? Но тогда его будущее не особо выдающееся, так, ничего не значащая жизнь. Еще одна во Вселенной. Такая же, как и у нее. Но она хотя бы знает, что имеет силу, талант изменить мир. Если бы было можно. Но нельзя. То есть ее жизнь, ее талант никому не нужны. Все ее порывы, все мечты сделать мир лучше, подарить миру свою душу, любовь – не нужны. Она лишний человек, и все, что она должна делать – просто жить, не высовываясь из общей массы. Как забыть его ладони, с бесконечной нежностью ласкавшие ее? Их шутливые перепалки, возможность рассказать то, о чем думает, возможность прикоснуться… иметь право прикоснуться к загорелой коже, провести рукой по волосам, заглянуть в глаза… Невообразимо. Как можно отказаться от всего этого? Забыть смех Джеса, взлетающего вверх на сильных руках? Она говорила с собой, спорила, убеждала себя, уверяла, что она не сможет, а руки в это время собирали в папку листы, складывали их аккуратной стопочкой, вынимали все заметки, наброски, даже рисунки из потаенных уголочков стола, потому что она знала: что бы она не говорила себе, о чем бы не думала, чего бы не желала – она сделает это. Сожжет рукопись. Не отказываясь от любви, а во имя ее. Она подарит ему его исчезнувший мир, не может не подарить, не может лишить его всего того, что принадлежало ему по праву. Эдит спустилась по лестнице вниз, дом спал, в окна только-только заползал рассвет. Она растопила печь, положила рядом с плитой рукопись. Пусть разгорится получше, чтобы сразу. Почему то вспомнились слова священника, венчавшего их, о том, что брак – это не счастливый случай, который неожиданно сваливается с небес, а обязанность, которую человек принимает на себя… выбор одного из множества, желание делать добро любимому человеку, ответственность за другого человека… Она поднялась в спальню, постояла на пороге, нет, она не хотела больше касаться мужа, просто посмотреть еще раз, чтобы запомнить. Светлые волосы, полные губы, мягкий изгиб плеча… она не устояла и подошла к кровати, села, коснулась его руки. Джим открыл сонные глаза. – Я люблю тебя! – сказала Эдит. – Люблю… Он улыбнулся, все еще толком не проснувшись. – Спи… – она коснулась губами его щеки. Джим попытался притянуть ее к себе, но она мягко высвободилась. – Спи, милый… еще рано. Она видела, как он засыпает, как расслабляется тело и дыхание становится глубже. Затем она спустилась вниз, стирая со щек слезы. Эдит открыла дверцу, заглянула внутрь. Да, теперь самое время. Огонь радостно пожирал поленья в печке, гудел в трубе. Она взяла папку, прижала ее к груди, коснулась губами, прощаясь, а потом решительно сунула в огонь. Сноп искр вылетел наружу. Пламя замерло на миг, оценивая новый дар. И вот уже уголки папки стали скручиваться, потом запылала бумага, но не сразу, она обгорала по краям, корчилась в огне, как, наверное, корчились еретики, сжигаемые инквизицией на площадях. Эдит, взяла кочергу и, закусив губу, принялась ворошить бумагу, с тем, чтобы прекратить эту мучительную агонию. Вскоре от рукописи остался только пепел. Она закрыла дверцу, села на стул и горько заплакала. – Эдит… – сон продолжается? Только что он целовал ее губы, зарываясь руками в мягкие длинные волосы, и тут же летит в пропасть и все, что видит – звезды, несущиеся куда-то прочь. Удар и пыльный воздух заставляет мучительно кашлять, руки инстинктивно прикрывают голову, затылок пронизывает забытая боль… это уже было… было… – Капитан? Он сидит на земле, пытаясь понять, что происходит, почему раскалывается голова, трудно дышать и почему он не понимает, где он и что делает, и кто зовет его капитаном. – Джим! Капитан? – кто-то трясет его за плечи, он открывает глаза и натыкается взглядом на знакомое лицо. Знакомое, но… он не помнит ни имени, ни фамилии этого человека, пугается немедленно этого, чувствуя, как волна жара расходится по телу, проясняя мозг. – Скотти? – Слава Богу, капитан! Это вы? Что случилось? Вы пропали вместе с Тео пару секунд назад… А где… Еще одна вспышка света, и Кирк видит, как портал вышвыривает доктора, а затем Спока и Ухуру. Причем если доктор одет, то вулкано-земная парочка, так же как и он, выдернута из кроватей – с разлохмаченными волосами, почти без одежды. Ухура визжит, прикрывая грудь руками, группа высадки смотрит на них, как на загулявших посетителей борделя. – У вас все получилось? – спрашивает кто-то. – Время вернулось в свою колею, – голос Хранителя Вечности бьет по мозгам. – Ваше устройство ужасно, – говорит МакКой. – Надо выдавать рвотные мешочки. – Тем не менее, вы можете попутешествовать еще. Я открою врата по вашему желанию. Кирк встал на ноги. Что ж, его белые подштанники очень даже неплохо выглядели по сравнению с одеждой офицера по связи. Спок скинул с себя рубашку и отдал девушке прикрыться. Сознание продолжало работать рывками. Боунз в порядке, только вид у него нерадостный, Спок, Ухура в норме, Скотти улыбается, двое энсинов женского полу из группы высадки откровенно пялятся на первого офицера, остальные рассматривают его, что, реально бесит, потому что… Эдит. – Джим? МакКой со своим мерзким сканером. Кирк сделал несколько шагов в сторону от своих людей. Краем сознания он ощущал благодарность Боунзу за то, что тот удержал остальных от того, чтобы спрашивать его о чем-то, тормошить и вообще выражать какие-либо эмоции по поводу происходящего. – Это называется шок, – слышит он голос, в ушах шумит. «Черта с два я вам шлепнусь на землю», – какая-то злость заставляет Джима распрямить плечи. Он еще не осознает размера потери и всего того, что случилось, живет в двух мирах одновременно, беспокоясь о том, что не успел сделать душ во дворе, и о том, что им немедленно надо сваливать с этой планеты и поставить предохранительные буи. И почему у Спока такое выражение лица… ему что, жаль его!? Жаль… Джим кусает губы. Нет. Только не сейчас. Не здесь, не при всех. Он сможет сдержать слезы, глухой вой отчаяния. Не сейчас. – Убираемся отсюда ко всем чертям, мистер Скотт, – говорит он. Эдит долго сидела на стуле. Слезы кончились, дрова прогорели в печке, оставив после себя даже не угли – пепел. То же, что осталось и от ее жизни. В доме стояла тишина – ни шороха, ни скрипа, ни голосов. И это убивало всякую надежду. А ведь доктор говорил, что возможно, ее книга – не то событие, и есть шанс… Она боялась встать и подняться по лестнице, чтобы проверить. Ведь тогда она точно будет знать, что все кончено. А так… Вдруг случится чудо и сейчас откроется наверху дверь, появится Джим, чмокнет ее в макушку, пойдет на задний двор умываться, потом вернется, она будет кормить его завтраком, сидеть рядом, подперев щеку кулаком, любуясь его движениями. Не будет. Она знала это рациональной частью мозга. Но нужно все же убедиться. Третья, четвертая, скрипучая двенадцатая ступенька… дверь. Конечно, нет. Чудес не бывает. А ты думала, бывает? Думала, что Богу есть дело до твоих желаний, твоей маленькой любви? Эдит притворила дверь спальни и зашла в детскую. Солнце уже светило в комнату, а Джес сонно жмурился, просыпаясь. – Привет, малыш, – сказала она. – Хочешь, я расскажу тебе сказку?