Runaway Girl

Первое место, куда переносят меня воспоминания Элайджи, я узнаю сразу же, хотя и была там всего один раз. Это новоорлеанское кладбище, где много лет назад, сбежав от семьи и телохранителей, я рыдала, свернувшись калачиком на маминой могиле, после того как высеченная на холодном мраморе дата смерти подтвердила услышанное мной от вампиров. - Приведите ее! – властно заявляет кому-то черноволосая девушка с необычным разрезом глаз. Из-за склепа появляются несколько человек, а в центре – моя мама. У нас троих – у меня, настоящего Элайджи и Элайджи из воспоминаний – перехватывает дыхание при виде нее. Она растрепанная, недовольная и помятая, но – Господи! – такая красивая. Наверное, дядя влюбился в нее в тот самый миг. А вот мама, она тогда выглядела ненамного старше меня, пока не проявляет к нему никакой симпатии. - А ты кто такой, черт возьми? - Вот так я впервые увидел ее, - как будто издалека доносится до меня голос Эла. - Я все еще был шокирован тем фактом, что у моего брата может быть ребенок, но уже тогда она затронула что-то во мне. Я видел, что она была потерянной и напуганной, но Хейли никому не показывала этого, и стояла там, среди этих ведьм, держащих ее взаперти и проводивших с ней какие-то жуткие колдовские проверки, с трогательно-воинствующим видом. Причину этого я понял тем же вечером. Мама стоит у детской кроватки, наполовину спрятанной под белым покрывалом, какие скрывают и остальную мебель в необжитой комнате. Элайджа обходит ее и останавливается с другой стороны. - Мне любопытно, - говорит он, слегка улыбнувшись. – За все это время спросил ли кто-нибудь, что ты чувствуешь? - По поводу ношения волшебного ребенка после случайной ночи с психопатом? – с иронией спрашивает она. - По поводу того, что ты станешь матерью. Ее этот вопрос приводит в замешательство, она хмурится и опускает взгляд: - Я… Меня бросили сразу после рождения, а приемные родители выставили из дому, как только я превратилась в волка, - неохотно признается она, и я вижу, как тяжело ей доверять пока что посторонним людям. – Так что… Наверное, я не знаю, каково это – быть матерью, потому что у меня никогда ее не было. - Я всегда смогу защитить тебя, - говорит ей дядя. – Даю слово. - Как видишь, это слово я сдержать не смог, - я впервые слышу в его голосе такую горечь. – Но в тот момент я был готов на все ради вашей безопасности. Конечно, тогда я убеждал себя, что это только из-за ребенка, который спасет мою семью, но Хейли, беззащитная и одинокая, но такая сильная, пробудила во мне желание оберегать и ее саму. Следующие пару месяцев я провел в гробу под присмотром Давины – ведьмы Марселя, а за это время Хейли пережила несколько нападений и узнала, что ждет девочку. Воспоминания сменяют друг друга одно за другим: вот Элайджа готовит маме завтрак, вот он держит ее на руках в бассейне, повторяя “С тобой все будет хорошо”, вот он находит ее в лесу после похищения Тайлером Локвудом (это меня удивляет, потому что я точно помню, что Стефан называл их друзьями), и она рассказывает ему о свойствах моей крови. В какой-то хижине мама заботится о дяде, укушенном моим отцом, а на крыльцо подбрасывают библию с родословной, откуда она узнает свое настоящее имя: Андреа Лабонэйр. Не знаю, начала я плакать давно или только сейчас, но слезы на своих щеках я чувствую только тогда, когда осознаю, что это имя она дала и мне. Папа – столько боли в его глазах я не видела никогда – обвиняет Ребекку в пособничестве Марселю, а дядю – в готовности увидеть в нем самое худшее, но главное, в его чувствах к маме. “Мой ребенок будет называть тебя отцом”, - эхом отдается в моей голове, и этот эпизод объясняет отношение Эла ко мне. Мама все-таки находит своих родственников, которые превращались в людей только в полнолуния, и снимает проклятие, наложенное Селестой, которая в воспоминаниях Элайджи совсем не похожа на женщину из записей в дневнике. - Ребекка, перестань! Из комнаты, к которой подходит Элайджа, доносится громкий смех, и через приоткрытую дверь он видит, как Хейли уворачивается от нацеленного на нее объектива фотоаппарата. Я узнаю на ней ту самую одежду, в которой она была на снимке из книги дяди Эла. - Но у нас нет ни одной твоей фотографии, - возражает тетя. – Давай же, я уверена, моей будущей племяннице будет интересно посмотреть на себя еще до рождения! Мама улыбается, поглаживая живот рукой, и я почти чувствую ее прикосновение. Дядя коротко стучится и открывает дверь шире. - Разрешите? - Элайджа! – Ребекка хватает его за рукав и буквально втаскивает в комнату – мою детскую еще в доме во Французском квартале, а не в нашем новом особняке. – Смотри, что мы купили! Кроватка была завалена игрушками (среди них есть и морской котик, с которым я до сих пор сплю), а на кресле и стуле разложены многочисленные нарядные распашонки. - Сестра, ты научишь малышку гоняться за модой еще в младенчестве, - говорит он с несерьезным укором. - Неправда! – смеется она и, взмахнув длинными волосами, направляется к двери. – Пойду позову Ника, ему понравится! Только оставшись с Элайджей наедине, мама начинает смущенно улыбаться, совсем как девочка-подросток, и я вижу, что чувства моего дяди были полностью взаимными. - Уже решила, как хочешь назвать малышку? – интересуется он, рассматривая плюшевого медведя. - Как будто в этом есть смысл, - фыркает мама. – Клаус все равно захочет сделать по-своему. Надеюсь, это будет не Кэролайн. - Кэролайн? – переспрашивает Эл, подняв брови. – Ты имеешь в виду, в честь Кэролайн Форбс? Неужели эта девушка действительно так много значила для него? - Да, - мама пожимает плечами, и я догадываюсь, что эта самая Кэролайн не очень ей нравилась. - Знаешь, если ты хочешь сама дать ей имя, ты имеешь полное право, - говорит дядя. – Никлаус не должен решать это один. Она опускает взгляд. - Я… Я думала об имени Андреа. - Твое настоящее имя? – он понимающе улыбается. - Да, - она кивает. – Не знаю, это наверное глупо, но… Мои родители дали его мне. То есть, оно значило что-то для них, оно особенное. Я сама его не ношу, а мне хочется сохранить это, понимаешь? Удивительно, как мы с ней на самом деле похожи. Я в своем имени чувствовала связь с ней, а она дала мне его, чувствуя связь со своими родителями. Но папа все-таки выбрал другое. - А кто такая Кэролайн Форбс? – с любопытством спрашиваю я. Папа и девушки – мне это кажется каким-то несовместимым. Разумеется, я не имею в виду девушек, которых он употребляет на обед. - Девушка, к которой твой отец питал довольно сильные чувства, - отвечает Эл. – Ты ее увидишь, но перед этим я хотел бы показать тебе еще кое-что. Папа, Элайджа и Ребекка сидят в гостиной, обсуждая какую-то стерву (так называет ее тетя) Женевьев. Мама входит к ним – живот у нее уже совсем круглый – и, не дойдя до дивана, оглушительно чихает. - Будь здорова! – нестройным хором произносят они. - Как так получилось, что мой волшебный ребенок залечивает кровавые раны, и при этом я все равно могу подхватить простуду? – ворчит мама, устраиваясь рядом с папой. - Меньше надо шататься по лесу со своими волками, - чуть злорадно замечает он, но с несвойственной ему заботливостью укрывает шерстяным пледом ее ноги. - Как будто тебя волнует, что я… Ай! – она вскрикивает, так и не окончив свой язвительный комментарий, хватается за живот, и переводит на отца светящийся взгляд. – Она толкнулась! Малышка толкнулась! Ой, вот опять! Она заливается счастливым смехом, Элайджа с Ребеккой с улыбками переглядываются, а папа наоборот выглядит растерянным. - Дай руку! – требовательно говорит мама и сама прикладывает папину ладонь к своему животу. – Чувствуешь? Он замирает на несколько секунд, и лицо его мрачнеет. - Нет. - Попробуй поговорить с ней, - советует Ребекка, перегнувшись к нему через подлокотник кресла. – Ребенку нужно слышать голос отца. Я вижу, как он боится – то ли показать свою слабость, то ли того, что я не отреагирую на него, - но все трое уставились на него выжидающим взглядом, и ничего другого ему не остается. Он наклоняется к животу – ко мне. - Привет… эм… малышка, - нерешительно, полувопросительно произносит он и сглатывает ком в горле. – Это твой… Это твой папа. Я очень жду твоего появления на свет. Все следят за этой сценой, затаив дыхание, ведь для них тогда еще было странно видеть его вот таким. Надежда гаснет в его глазах. - В этом нет никакого смы… Он вздрагивает всем телом, почувствовав легкий толчок, и лицо его озаряет ошеломленная, счастливая улыбка. Я всхлипываю и сама улыбаюсь. - Они меня ждали, - зачем-то говорю я. – Они действительно хотели меня. - Мы все тебя ждали, Эви. Но идиллия вскоре была нарушена, и совсем не нашими врагами. Звонок раздается во второй раз, и Клаус и Элайжда одновременно подходят к входной двери. Папа открывает ее и делает шаг назад. На пороге, нерешительно улыбаясь, стоит голубоглазая блондинка, похожая на фарфоровую куклу. - Кэролайн, - растерянно произносит отец, нервно оглядываясь назад. – Как ты здесь оказалась? - Ну, - она смущенно опускает взгляд – наверное, ожидала, что папа примет ее с распростертыми объятиями и объяснять ничего не придется. – Я просто… Я помню, что сама просила тебя исчезнуть, но я не могу… Я… Может, ты пригласишь меня в дом? - Знаешь, давай лучше поговорим снаружи, - предлагает папа, скрывая за улыбкой напряжение. – Такой замечательный вечер… - Конечно, ты можешь войти, Кэролайн, - раздается насмешливый голос, и, обернувшись, папа и Эл видят спускающуюся маму. Она останавливается на середине лестницы. Кукла удивленно хлопает глазами, а затем ее лицо искажается гневом. Элайджа машинально делает шаг в сторону, загораживая маму. - Что здесь делает эта предательница, Клаус? – рассерженно спрашивает Кэролайн. - Эта предательница, - с нажимом повторяет мама, не давая отцу сказать и слова, - носит его ребенка. А у тебя какой предлог? Взгляд отца меняется, он с ненавистью сжимает зубы, и я понимаю, что сейчас и произойдет та ссора, стоившая маме жизни. И все из-за какой-то смазливой блондинки! Девушка пораженно смотрит на него. - Это правда? – спрашивает она ледяным голосом. - Да. - Ты… - Кэролайн недоверчиво качает головой, и одна слезинка уже слетает с ее ресниц. – Как ты мог не сказать мне об этом? Ты связался с этой шлюхой… - Эй! - … и у вас будет ребенок, вот почему ты так внезапно уехал! Ты уже знал об этом на выпускном, и там, в лесу, когда мы… О Господи! Не сдержавшись, она влепляет ему звонкую пощечину, и в холле повисает тишина. Элайджа дергается, но этой кукле защита не нужна – папа молча терпит удар, хотя больше никому не простил бы такого обращения. - И как я могла только подумать, что это возможно? – выдыхает Кэролайн и, круто разворачивается на каблуках, спешит убраться подальше от нашего дома. Папа выбегает за ней. И где в тот момент была его гордость? Мама поднимается на несколько ступенек. - Зря ты это сделала, - обеспокоенно говорит Элайджа. - Да ты вообще слышал, как она меня назвала? – возмущается она. - Я не говорю, что Кэролайн права, но мой брат… Папа возвращается, громко хлопнув дверью, и от его взгляда становится страшно. Он мгновенно взлетает вверх по лестнице, оказываясь рядом с мамой. - Никлаус, - предостерегающе зовет его Элайджа, но он не слышит. - Зачем ты влезла, Хейли? – он не кричит, но его спокойный голос звенит от ярости. – Неужели нельзя было остаться в стороне? - И что бы ты сделал? – мама поднимает бровь, ничуть не боясь. Она ведь не знает, что случится дальше. Но я знаю. Мне хочется закрыть глаза ладонями, но это не поможет. - Подарил бы ей очередное платье и увез во Францию? – продолжает она. – А что бы ты сказал ей о ребенке? Ты не хранил верность не своей, вообще-то, девушке, и если уж ей не понравилось это сейчас, вряд ли она восприняла бы эту новость по-другому во время романтической прогулки по набережной Сены… - Это не твое дело, Хейли! – шипит он, отбрасывая со своего плеча руку брата. – Кэролайн… - … не мать твоего ребенка, в отличие от меня! – кричит мама. - Ты всего лишь мать моего ребенка! Ты ничего для меня не значишь! Ничего!!! Последнее слово он произносит так громко и с такой ненавистью, что мама невольно делает шаг назад – и оступается. - Прекрати, пожалуйста, прекрати! – умоляю я сквозь слезы, когда понимаю, что не могу больше на это смотреть. - Прости, - Элайджа убирает руку с моего лба. Когда мне удается восстановить дыхание, я перевожу взгляд на дядю. Только сейчас, видя его таким потрясенным и убитым, я понимаю, насколько эгоистично было с моей стороны заставлять его вспоминать об этом снова. Хотя, не думаю, что он смог – и когда-либо сможет – забыть. Я знаю, что я точно не смогу. Мои чувства к папе за это время изменились, наверное, столько же раз, сколько воспоминаний я посмотрела. И последнее впечатление… - Ты должна понимать, Эви, - говорит дядя Эл, - что эта сцена являлась исключением. Никлаус по-своему любил Хейли, и он пожалел о том, что сделал, в ту же секунду, как она упала. Он не хотел причинить ей зла. Просто Кэролайн была для него особенной девушкой, и, насколько я знаю, он долго добивался ее, и тут, когда она уже была готова дать ему шанс… - Почему ты оправдываешь его? – спрашиваю я. – Ведь из-за этой его Кэролайн мама погибла. Элайджа вздрагивает. - Потому что он мой брат, - отвечает он. - Я всегда оправдывал его, веря в его искупление. И я ведь не ошибся – с тобой он действительно перестал быть чудовищем. Я не знаю, что на это ответить. - Что произошло дальше? Маму все еще бьет дрожь, когда она лихорадочно забрасывает вещи в сумку. - Ты не можешь уйти сейчас, Хейли, - говорит Элайджа, и я замечаю на его кулаках засохшую кровь. - Неужели? – она нервно усмехается. – Будешь насильно держать будущую мать своей племянницы в одном доме с психопатом? - Хейли, этого больше не повторится, я тебе обещаю, - убеждает дядя. – Я уже разобрался с ним, но Никлаус и сам пожалел о том, что случилось. Ты ведь знаешь, как тяжело ему признавать свои ошибки. - Почему ты его оправдываешь? – повторяет она мой вопрос. - Потому что он мой брат, - он говорит ей то же, что и мне. – И я верю в него. Малышка спасет его, вот увидишь. - Ну уж нет, - мама категорично качает головой. – А что случится, когда малышка откроет дверь той же Кэролайн? Клаус и ее с лестницы столкнет? - Он не… - Хватит! Я не собираюсь больше терпеть это. Я ухожу к своей семье. К настоящей семье, а не жалкому подобию, которое вы разыгрываете здесь каждый день. - Хейли, пожалуйста, - он хватает ее за руку, и в его голосе слышна неприкрытая мольба. – Я не подпущу его больше к тебе, слышишь, и я всегда буду здесь с тобой, только, пожалуйста… останься. Там может быть опасно, и если с тобой там что-то случится… - Я буду в порядке, Элайджа, - успокаивающе говорит она. – Моя стая и Джексон позаботятся обо мне. И там со мной уж точно не случится того, что случилось здесь час назад. - Хейли, больше этого… Не уходи. Так может произойти что угодно, и я… Когда ты упала… Я так испугался… Мама смотрит ему в глаза, и проходит одна секунда – целая вечность. И, поднявшись на носочки, она целует его. Воспоминание обрывается: то ли Элайджа считает это очень личным, а так, в общем-то, и есть, то ли ему слишком тяжело переживать это вновь. - Она все-таки ушла, - говорит он, никак не комментируя увиденное мной. – И она пробыла со своей стаей около недели. Мы с Ребеккой приходили туда каждый день и следили издалека, а Клаус требовал ее возвращения до твоего рождения. А потом мне позвонил Джексон, друг твоей мамы. Он говорил очень быстро, о том, что у Хейли начались схватки, и Оливер повел ее куда-то, а ведьмы не позволили ему последовать за ними. Я услышал его крик, а потом гудки. Мы прибыли через несколько минут, но Джексон был уже мертв, а Хейли не было… Женевьев увела ее в церковь. Они хотели принести тебя в жертву, и… Мы пытались прорваться к вам, но на стороне ведьм были их предки и оборотни, желающие получить магические кольца… Тебя спасла Ребекка. Папа и Элайджа, все в крови – своей и чужой, бегут к церкви, оставив позади гору трупов, и останавливаются в нескольких шагах. На крыльце стоит Ребекка и держит в руках небольшой сверток. - Все кончено, - говорит она. – Моник и Женевьев мертвы. Она подходит к братьям. - Познакомься со своей дочерью, Ник, - она протягивает отцу сверток, и он принимает его, неуверенно и с величайшей осторожностью. Все трое с благоговением смотрят на миниатюрное – неужели мое? - личико, выглядывающее из одеяла. - Она такая красивая, - дрожащим голосом произносит папа. Элайджа поднимает взгляд на сестру и только сейчас мы оба замечаем дорожки слез на ее щеках. Он знает ответ на вопрос еще до того, как задает его. - Хейли? - Мне очень жаль… Он врывается в церковь, обезумевший, не похожий на себя, и падает на колени у ее безжизненного тела. Мы сидим рядом, не двигаясь и не разговаривая, объединенные общим горем.