Сын человеческий

- Нет. - Габриэль… - Нет, - повторил он, отворачиваясь от Кэссиди, - Нет. Есть вещи, которые нас меняют. Слова, чьи-то поступки… Катастрофы. Вроде той, которая уносит жизнь твоего друга. Успешность сыворотки была оценена в девяносто четыре процента. Оставшиеся шесть процентов приходились на людей, слишком ослабевших и находящихся на грани «перехода», неспособных сопротивляться вирусу достаточно, чтобы прогнало сыворотку по всему кровотоку. Но ни одна сыворотка не могла вернуть человека «оттуда». У Райли не было ни шанса. Для Вона это было равносильно тому, чтобы потерять все собственные шансы. Когда ты живешь с человеком год, день за днем, когда ты попадаешь в смертельно опасные ситуации рядом с этим человеком, когда зачастую этот человек единственный, кто прикрывает тебе спину, ты привязываешься к нему. Но есть разница между привязанностью и тем, чтобы и в смерти быть вместе. Быть, а затем вернуться только наполовину. Ее собирались усыпить. Какой-то частью своего разума Габриэль понимал, что, находись Нил в здравом уме – или проблеск ее прежней вернулся хоть на мгновение – то она согласилась бы с решением Совета и КиберКома. Она была опасна. Она представляла угрозу, от которой спасла собственную страну и, возможно, мир. Группы зачистки, оснащенные сывороткой от каждого найденного штамма вируса, двинулись в город. Остатки выживших получали первую дозу лекарства и отправлялись в мобильные пункты помощи недалеко от палаточного городка. Охотников отстреливали. Райли, как уникальный экземпляр – максимум, чего смог добиться Вон – поместили в одну из подземных камер Пентагона – суперукрепленных и неприступных. Пока весь штат и Америка приходили в себя, Габриэль устроил свой собственный палаточный городок возле ее камеры. Он был единственным, кто туда входил – и кому она позволяла, чтобы занести еду – жареное Нил не одобряла, предпочитая, как и в прежние дикие деньки, сырое. Впрочем, против говядины она ничего не имела. Она сам брал кровь – она с удивлением смотрела, как серебристо-блестящая игла безболезненно входила под серую кожу, и смешно фыркала, когда он решил зашить раны на ее лице. Кажется, ей было скучно, поэтому время от времени она проливала на себя перекись. Та забавно шипела, потому что так или иначе попадала на одну из царапин или старых, незакрывшихся шрамов. Заживало вообще удивительно плохо, при этом воспаляясь с фантастической скоростью. Габриэлю удалось затащить Нельсона в герметичном костюме, чтобы тот помог вытащить осколки ребер из мышц. Любой врач бы подтвердил – невозможно жить с такими повреждениями. Невозможно прожить с ними даже несколько часов, не то что больше двух дней. Она жила. Ее сердце продолжало биться, несмотря на несколько отмерших из-за недостатка кислорода долей мозга. Работало только одно легкое. Обе почки отказали. Узнав обо всем этом, Габриэль в кои-то веки поблагодарил вирус. Она еще жила, и они собирались ее убить. И он не собирался им позволять.