Запахи звёздной пыли. Том 1

Геля сидела за своим низеньким, скособоченным столом, очень старательно слушала песню на кассете и очень старалась не слышать всего остального. Старалась – и не могла. - Это мой дом, мама! И моя жизнь! Я взрослая женщина, мам! У меня муж. И дети. Ну да, дети в единственном числе, но… («А если из-за этого листка врачи меня не примут в ЦСКА…») - Почему ты вообще думаешь, что можешь являться ко мне, как к себе домой, и тыкать на всё пальцем так спокойно – тут неприбрано, там неубрано, тут пыль, там грязь, муж то, дочь это? («А после просыпаюсь и – ура, на месте все листки календаря…») - Да что ты? Как к себе домой? Это ты матери пеняешь? Это и есть мой дом, он на меня записан, а я теперь и прийти сюда не могу, чтоб гавканья твоего не наслушаться… Да ты бы и на порог мать не пускала, была б твоя воля, только разве перед соседями стыдно! («И первым, обещая и дразня, мой день рожденья смотрит на меня…») Отвлечься не получалось. Заглушая весёлого дяденьку с подозрительно знакомым голосом, перекрикивали друг друга мама и бабушка. Геля сделала звук громче. Потом прибавила ещё. И ещё. Больше она не слышала ничего, кроме песни – другой уже, потому что песня про день рождения кончилась, началась следующая: «Так устроен этот свет, что звучит любой предмет…». Геля стала подпевать, и рот нарочно разевала насколько разинется, чтобы думать только о песне, а больше уже ни о чём. Правда, тут обнаружилось, что Геля умеет петь и думать одновременно. Это было плохо. Надо бы разучиться, только вот как? Распахнулась дверь, ударилась с грохотом об стену. Появилась на пороге мама – растрёпанная, с дикими глазами, в наполовину застёгнутом праздничном платье. - Ангелина! Что у тебя музыка-то орёт так, а? И ладно б только музыка – нет, и сама вместе с ней заорала! Немедленно убавь громкость, что ты мать доводишь! Вы все как извести меня сговорились… Геля вздрогнула – ужас как неприятно, когда кричат! – закрыла разинутый рот. Тыкнула на кнопочку магнитофонную несколько раз, и песня заиграла тише. Мама кивнула, встряхивая своей лохматой праздничной причёской. - Вот так пойдёт. А то мы бы и не услышали, как гости придут… Гости должны были явиться ещё час назад, но сначала тётя Римма забежала в книжный за открыткой, потом оказалось, что дядя Троша забыл свою гитару дома, и пришлось за ней возвращаться, а потом они все вместе застряли в пробке. Тершцы - те раньше пришли, минут двадцать назад, и Геля уже успела спрятать их в большой комнате на балконе – потому что ну не у стены же им жаться, в самом деле, им гости ноги оттопчут. Или они гостям. «Только там холодно», - предупредила Геля, запуская их на балкон, но потом сообразила, что как же им может быть холодно, если они с ледяной планеты прилетели. Сразу стало очень стыдно – глупость сморозила, как всегда. Курица. Сейчас они, наверное, смотрели там, как мама с бабушкой, переругиваясь, накрывают на стол, а папа тем временем похрапывает на кресле – хорошо ещё, Геля им сказала не снимать, пока все гости не соберутся… Это так всегда с бабушкой – как она ни придёт, обязательно начинаются ссоры. Вообще-то Геля бабушку любила. Даже очень. Сразу на третьем месте после мамы и папы. И бабушка Гелю любила. Наверное. Просто они с бабушкой ругались постоянно, чаще даже, чем с мамой. Мама, правда, тоже с бабушкой всё время ругалась. А соседская тётенька Роза Ипполитовна, барбосовская мама – вообще чаще всех. Кристину бабушка тоже страшно не любила, поэтому Кристина старалась ей лишний раз на глаза не попадаться. А раз не попадалась, то и ссоры получались редко – всем хорошо, и бабушке, и Кристине, и Геле. С папой вот бабушка не ругалась, совсем никогда не ругалась. Даже ничего ему не говорила обидного – а уж это она могла, ещё похлеще мамы. Но она всё равно его не любила. Больше, чем Кристину, и, может, даже больше, чем Розу Ипполитовну. Бабушка этого никогда вслух не говорила, и папа не говорил, и вообще никто не говорил. Только Геля всё равно это знала – по взгляду, тяжёлому, как камень, который бабушка устремляла на папу, по тому, как этот взгляд мог намертво пригвоздить папу к полу. И когда бабушка говорила с ним, взгляд каменел ещё сильней, а папа в ответ не смотрел на неё. Никогда. Геля раз подглядела, как она записана у него в телефоне – «бабка гелина». От слова «бабка» её разобрал смех, и пару раз потом в присутствии бабушки она вспоминала про это и хихикала снова. Однажды бабушка это приметила, Геля ей сдуру возьми да расскажи. Ну, она тогда маленькая ещё была, семи лет ей ещё не исполнилось, не сообразила, что бабушка же обидится, что будет папу за это ещё сильнее не любить… А именно так и вышло. - Бабка, значит! – хмурилась бабушка. – Нашёл бабку… - Она зачем-то покосилась в сторону зеркала, прикусила губу. Потом расправила лицо в улыбке. – Ну какая я бабка? Я вот даже когда тебя маленькую в колясочке возила, мне все говорили – что, с дочкой гуляете? Геля не очень помнила времена, когда с ней гуляли в колясочке. Может, и правда говорили… может, даже каждый день. Бабушка ведь действительно не была похожа на бабушку – ну, на такую обычную бабушку из фильмов и мультиков, которая всегда в платочке, с палочкой, седая-преседая, старая-престарая, вечно вяжет носки всякие с варежками... В платочке Геля её никогда не видела, исключительно в шляпках, и шляпки всегда были в тон пальто. Палочкой она никакой не пользовалась, спину держала прямо, и волосы у неё были такие же тёмные, как у мамы - мама ей их и красила раз в несколько месяцев. И ещё бабушка никогда ничего не вязала и вечно всем была недовольна. Сегодня вот букварю Гелиному досталось… Бабушка увидела, как Геля, вернувшись из школы, прежде всего садится делать домашку по русскому, и даже обрадовалась сначала: - Занимаешься? Молодец! Сделал дело – гуляй смело! Потом наклонилась к столику, поглядела на букварь. - Чудной он какой-то… Гномики какие-то нарисованы. Дай-ка я посмотрю. – Геля не успела букварь на нужной странице открыть, а бабушка уже его выхватила. – Да что это за букварь такой? Тут не только ребёнок – чёрт ногу сломит! Вот ты скажи мне, что здесь, - и бабушка ткнула пальцем в какую-то страницу, - за художество? Что за квадраты такие с полосками? - Квадрат – это слово, - начала объяснять Геля, хотя они до этой страницы ещё не дошли. Все обозначения она и так знала. – Если внутри квадрата одна косая полоска – то это предмет. Если две – то действие, три – признак, но тут такой нет. А треугольник вот этот вот тощий – это слово-помощник… - Ну и букварь! – повторила бабушка с чувством, будто Гелю и не слышала. – Разве такие в наше время были буквари? А теперь что! Не по-людски всё теперь устроено, не по-людски, катится страна… - Помолчала немного, покосилась на букварь. – А может, и докатилась уже. И что, ты хочешь сказать, вам уже первого сентября начали всю эту белиберду в головы вдалбливать? Да как у вас только ум за разум не зашёл… - Нет, - Геля быстро перелистнула букварь до той страницы с лисой, куклой и книгой, которую они в первый день разбирали. – Это нам потом. А тут вот нарисовано, что мы делали первого сентября. Угадай! Бабушка уставилась на страницу, поморгала. - Читали книгу, - предположила она, нерешительно поглядывая на картинки, - играли с куклой… - Вот и нет! – перебила Геля. – И совсем всё было не так! Мы с этими словами придумывали словосочетания. Что с этими вещами можно сделать. Можно лису убить, например. Можно выдрессировать… - Да что за чушь такая! – не выдержала бабушка. – Забивают детям мозги непонятно чем!.. А всё потому, что мать тебя отдала в какую-то школу непонятную. Ни номера, ни учебников человеческих, зато какие-то порисульки-попевульки целыми днями. А ведь говорила я… Пока Геля всё это вспоминала, вспомнила заодно, что домашку она так и не сделала – всё время мешало что-то. Надо бы сейчас, пока время есть… Но в прихожей тут же раздался оглушительный захлёбывающийся перезвон. Так отчаянно нажимать на слабенькую кнопку звонка мог только один человек на свете – дядя Троша. Геля вздохнула. Нужно было выключать кассету и идти встречать гостей. Пока Геля выбиралась из комнаты, мама успела уже открыть гостям двери, и теперь все они не спеша раздевались и разувались посреди прихожей – тётя Римма со своими пышными-препышными, аллапугачёвскими волосами, непонятно как умещающимися на маленькой голове с впалым усталым лицом, дядя Троша со своей вечной гитарой и с поблёскивающими, то и дело съезжающими с блестящего потного носа узенькими очками, дядя Проша, ужасно молодой и ужасно кудрявый, в том же свитере и в тех же джинсах, в каких он являлся на все семейные торжества и застолья из года в год. Все трое были нагружены туго набитыми пакетами. При одном только взгляде на эти пакеты Гелю начинало распирать от привычного деньрожденного предвкушения. Точно ничего-ничего плохого не было и теперь уж точно не будет. Точно весь мир – один большой подарок ей на день рождения. Очень, очень хороший подарок. - Здрасьте, тётя Римма, здрасьте, дядя Троша, - потом перевела взгляд на дядю Прошу, самого любимого своего родственника из «праздничных», обменялась с ним хитрыми ухмылками. – Привет. Дядю Прошу Геля больше всего любила, наверное, потому, что он был молодой, только чуть постарше Кристины, никогда не пил и играл иногда с Гелей в киндер-фигурки. К дурацким застольным разговорам взрослых о том, что у кого болит и как с этим бороться, он не присоединялся, сидел обычно и читал какой-нибудь из томов Большой Советской Энциклопедии. Геля тоже всегда старалась улизнуть от всех этих бесконечных обсуждений, так что дядю Прошу понимала. - Привет-привет! – замахала тётя Римма пакетами. – Ну что, как жизнь молодая? Как школа? - Жизнь ничего, - Геля немного подумала, прежде чем отвечать, и рассудила, что обо всех своих неприятностях лучше не рассказывать, не то тётя, чего доброго, тоже решит что-нибудь посоветовать. – Школа тоже ничего. Я в художественном классе. Мы ходим в изошку, там рисуем. Есть один мальчик, Серёжа, мы с ним дружим. И ещё есть Глеб. Он… ничего такой. Совсем неплохой. – На этом месте Геля решила, что, кажется, уже рассказала всё, что есть хорошего в её школьной жизни, и пора бы остановиться, пока не поздно. Тётя Римма, слушая Гелю, без конца качала одобрительно пушистой головой, и аллапугачёвские волосы от этого качания пушились всё больше и больше. Кажется, ей действительно интересно было послушать про школу, и про изошку, и про Серёжу с Глебом. Дядя Проша вроде бы тоже слушал, но всё-таки был больше занят сниманием ботинок. И, конечно же, слушал дядя Троша, и чем он дольше слушал, тем дальше растягивалась его узенькая улыбочка. - Мальчишек уже оценивать начала! – закивал он с тем же противным понимающим видом. – Лучше ведь рано, чем никогда? – Он подмигнул по очереди сначала маме, потом папе, который уже проснулся и теперь бестолково толкался в прихожей, и, наконец, Геле – та тут же возмущённо отвернулась. – Растёт девка, замуж скоро выдавать… Какую кому оценку поставишь по пятибалльной шкале? Сколько Серёже, сколько Глебу? И что он лезет! Не с ним же говорят, в конце концов. Геля насупилась, засопела недовольно. Но ответить-то нужно, иначе невежливо получается. - Я всем пятёрки тогда ставлю, - объявила она в надежде, что, услышав это, дядя Троша наконец отвяжется. Но это заявление почему-то обрадовало дядю Трошу ещё сильнее. - Вот и правильно, - начал он опять противно подмигивать. – Зачем выбирать? Не надо выбирать. Пусть будут оба. Он избавился наконец от своих пакетов, скинув их на полку под шкафом, где хранились обычно щётки да крем для обуви, повесил куртку на крючок. Двинулся к Геле, очень прямо и целеустремлённо, как паровоз по рельсам. И в мгновение достиг цели – Геля ни пискнуть не успела, ни отбежать. – Не сутулься! – и пальцы дяди Троши больно ударили по Гелиной спине. Геля невольно выпрямилась, отвела плечи назад, и стояла так, точно солдат на параде, под оценивающим взглядом дяди Троши. – Спину прямо держи, всегда держи прямо! Вот так! – Он ещё раз засадил по бедной Гелиной спине, на этот раз одобрительно. Бедная спина от такого удара тут же сгорбилась обратно. – Не стараешься ты всё-таки, не стараешься… В человеке всё должно быть гармонично, а какая гармоничность с такой спиной? Тут он переключился на маму, забормотал что-то о том, как удивительно сочетаются её красное платье и зелёные тапки, так что можно было теперь и дух перевести. Дядя Проша неловко жал руку папе, бабушка благосклонно здоровалась с тётей Риммой, а та с восхищением расспрашивала, чем это так вкусно пахнет, уж не бабушкиным ли знаменитым пирогом с луком и яйцом. На Гелю больше никто внимания не обращал, ура! Значит, можно, пока гости будут точить лясы и мыть руки, быстренько проверить, как там тершцы. Тершцы никуда с балкона не делись, но, по-видимому, скучали страшно. Шесса присела на пол, прямо под натянутыми для сушки белья верёвками, Цейса, положив голову ей на плечо, устроилась рядом – кажется, они о чём-то разговаривали, но так тихо, что Геля услышать не могла. Склайз поглядывал то в объектив ещё не включенной камеры, то на них, и тоже вроде как время от времени что-то вставлял. Сарк бесцельно шатался взад-вперёд по балкону, губы у него шевелились: наверное, бубнил что-нибудь себе под нос. Тсейра, как всегда, была чуть в отдалении от всех – это Гелю не удивило. - Ну что? – сразу накинулся на неё Сарк. – Когда начнётся-то? Ты же всё говорила, что сейчас приедут, сейчас, а оказалось… Тьфу, скука какая, состариться можно, пока дождёшься! - Они уже пришли, - сообщила Геля. – Сейчас все сюда зайдут и можете начинать снимать. - Да мы слышали, что пришли, - хмыкнул Сарк. – Вас, царманцев, сложно не услышать… - Насколько я могу судить, ваши гости уже приближаются, - Склайз даже камеру ненадолго выпустил из рук. Выглядел он взволнованным. – Потом мы обязательно договорим, и ты нам всё расскажешь, что хотела, хорошо? Он был прав - Геля едва успела захлопнуть балконную дверь, когда другая дверь, комнатная, распахнулась, и в неё начали заваливаться гости. - Ангелина, - мама последней зашла и сразу нахмурилась, - ты чего это у балкона торчишь? Насморк давно не подхватывала? С гриппом подружиться очень хочется? И это в начале-то учебного года! - Это я, мама, проветривала, - глядя вперёд себя очень честными глазами, объяснила Геля. Вообще-то она никогда не врала. Как Нина Джаваха. Но это в обычных ситуациях – в школе там, во дворе… Или когда маме с бабушкой рассказываешь про школу и про двор. Но нельзя же сейчас сказать: «Это я, мама, с невидимыми инопланетянами разговаривала, они у нас на балконе сидят». А наврёшь простое что-нибудь, обыкновенное – и никаких вопросов. - Ещё чего выдумала – проветривать! – только мама всё равно не отставала почему-то. – Вот так и продует тебя от таких проветриваний… Что, думаешь, менингит – это шуточки? - Ой, да что ты каркаешь, Ира! – бабушка посмотрела на маму долгим недовольным взглядом. Геля этот взгляд знала хорошо – так на неё часто мама смотрела. – Оставь ребёнка в покое хоть ненадолго, хоть в день рожденья-то. - Мам, - голос мамы опасно зазвенел, - ты думаешь, я не знаю, как мне воспитывать свою… - Давайте-давайте, все рассаживаемся, - засуетилась тётя Римма, проталкиваясь через сыновей к столу. – Мы вот тоже кое-что принесли. Оп! – Какая-то очередная гадость из тех, что взрослые считают жутко вкусными, тут же была извлечена из тётиримминой сумки на свет божий. – Наш домашний холодец собственного приготовления! Это Трофим постарался, фирменное его блюдо… Холодец-холодец, дядя Троша молодец! - Ой, да зачем вы, да куда нам, - вяло сопротивлялась мама, принимая такой же противный, как делавший его дядя Троша, холодец. – Нашего-то есть не переесть, а вы ещё тащите! Мне времени вашего жалко – вы же старались, готовили… Стол и впрямь от еды ломился – икра, селёдка под шубой, даже арбуз, хотя Геля знала, что его будут есть только в самом конце, с тортом и чаем... На кухне не поместились бы ни все продукты, ни все гости, так что, как и на всяком застолье, на середину комнаты выволокли стол из-под компьютера и разложили его так, что он сделался в три раза больше. Компьютер стоял теперь в углу на полу, будто он наказан. - Сами готовили – сами и съедим! – в шутку обижалась тётя Римма. – Пожалуйста, нашим больше достанется! Проша, ты же с холодцом управишься, если что? Дядя Проша уже успел присесть на колючее покрывало в самом углу старого дивана, над которым висел ещё более старый ковёр - почему ковёр висит, а не лежит, как ему положено, Геля никогда не понимала. Рядом стоял втройне старый, сто лет уже не работающий и ужас до чего пыльный маленький телевизор – дядя Проша на него свой пакет сложил. - Конечно, - подтвердил он, - всё съем, что ни дадите. Я же страшно голодный! - Ну нет! – закричал дядя Троша с другого конца стола. – Мой холодец – мне и есть! Дядя Троша и дядя Проша – оба были тётириммины сыновья, а вот папа – нет. Папа был бабы Нины сын, но она умерла давным-давно, когда папа хоть и был уже не такой маленький, как Геля сейчас, но всё-таки ещё учился в школе. Она умерла от рака, а папин папа, деда Вася, так после смерти жены горевал, что вскоре тоже умер. Как в сказке. Вот Геля раньше думала, почему в сказках все всегда от горя умирают, а оказывается, очень просто: много водки пьют. Так вот папа и стал жить с тётей Риммой, дедывасиной младшей сестрой, и с её двоими сыновьями: Трофимом (он же дядя Троша) и Прохором (он же дядя Проша). Только он ни с кем из двоюродных братьев не подружился – когда он к ним переехал, дядя Проша был чуть старше Гели сейчас, а дядя Троша уже ходил в институт. Вот и сейчас, когда дядя Троша и дядя Проша вместе с тётей Риммой спорили в шутку, кому достанется холодец, папа сидел рядом с дядей Прошей и ел молча. Ни на кого не смотрел. Холодец, правда, ели все – ну, то есть, все желающие. Геля терпеть не могла почти любое мясо и оттого к желающим не относилась. На холодец, эту бесцветную полупрозрачную полужижу, старалась даже не смотреть. После холодца все ели приготовленную мамой с утра селёдку под шубой, а Геля ела мандарины с яблоками, потому что рыбу и разные там морепродукты не любила ещё сильнее мяса, даже запах выносила с трудом. И ещё посматривала всё время краем глаза на тершцев – чем они там занимаются. Снимал только Склайз – потому, наверное, что он был самый умный. Шесса что-то беспрерывно печатала на крохотном устройстве вроде пейджера. Остальные ничего особенного не делали – хотя, может, и делали, просто из-за оранжевой шторы всё на балконе было видно только наполовину. Значит, тершцы тоже мало что видят в комнате. Надо им помочь! Геля протиснулась мимо мамы, отдёрнула штору чуть в сторону… - Чтобы светлее было, - объяснила она, потому что знала, что обязательно спросят, не мама, так бабушка, а то и дядя Троша. – Праздник же. - Ай, молодец какая, – умилилась тётя Римма. – Маленькая, а понимает! Один раз у Шессы в руках вспыхнул огонёк – самый настоящий огонёк, хоть и маленький! – и Геля, увидев это, чуть персиковым соком не подавилась. А вдруг ещё кто-нибудь заметит? Так оно и вышло. Тётя Римма, спокойно жуя свою порцию селёдки под шубой, глянула ненароком в сторону балкона и тоже едва не поперхнулась. В таких случаях в книжках обычно пишут – «волосы на голове дыбом встали» - но у тёти Риммы, вообще говоря, они и так были немножечко дыбом… Вот глаза она точно выпучила, ткнула вилкой в сторону стеклянной двери: - Ой, вы знаете, может, мне уже мерещится, конечно, но, по-моему, у вас там горит что-то на балконе… Не видите? Бабушка, мама и дядя Троша с изумлёнными охами и ахами начали одновременно разворачиваться к балкону… Хорошо, что Тсейра успела Шессу предупредить! Какая Тсейра молодец, тоже умная ужасно, надо будет потом ей сказать. А вот почему Шессу все считают умной, особенно Склайз – вообще не ясно. Никакая она не умная. Что она думала, если она невидимая, то и огонь у неё тоже невидимый, что ли? Ещё как всегда раздражал дядя Троша. То спину надо выпрямить опять – Геля, честное слово, очень постаралась, но уже минут через пять забыла, что надо плечи отводить назад. То ему не понравилось, что Геля кожуру мандаринную ест – в этом к нему ещё и бабушка присоединилась. Что они, не знают, что самое вкусное в мандарине – это кожура и есть? То, значит, Геля слишком громко хлебает свой сок, а это почти так же неприлично, что и есть кожуру. Геля кожуру доедать не стала и сок постаралась пить потише, но всё равно дядя Троша ей успел надоесть ужасно. Зато потом, когда все наелись селёдкой, от холодца остались только жидкие липкие подтёки на самом дне глубокой плошки, а Геля два яблока обгрызла до самых семечек, началось наконец самое интересное, самое замечательное… В общем, все начали Гелю поздравлять. Первой бабушка начала, по старшинству. И открытка у неё оказалась точно такая же, какие и мама с папой купили: тот же зайчик, тот же цветочек, цифра «семь», конечно, тоже та же. - Ну и ну! – фыркнула мама, когда её увидела. – Высокий у нас у всех полёт фантазии, ничего не скажешь… Папа тоже посмеялся. - А это просто самая лучшая открыточка, самая красивая, вот все её и взяли, - решила тётя Римма, вынимая из своего пакета точно такую же открытку с зайчиком. Папа захохотал ещё сильнее, дядя Троша заржал, давясь противным прозрачным вином. Дядя Проша, тоже смеясь, достал из пакетика ту же самую открытку. - От нас с Трошей, - пояснил он сквозь смех. – Ну и дела… И Геля хихикала – ну это ж надо! Все такие разные люди – ну что общего, скажем, между бабушкой и дядей Трошей, - а купили одну и ту же открытку! Мама посмотрела на них всех, на окружающие её смеющиеся лица, и тоже сдавленно засмеялась. - В самом деле, забавно… Как это нас всех угораздило? Анекдот… Бабушка Геле подарила, во-первых, фиолетовый зонтик с Винни-Пухом, который диснеевский. Геле диснеевский Винни-Пух не очень нравился, какой-то он был немножко дурацкий. Но зонтику она обрадовалась, она давно свой собственный зонтик хотела. Чтобы можно было идти и вертеть им изо всех сил, как пропеллером – может, тогда ветер подхватит её и унесёт куда-нибудь, как Мэри Поппинс?.. Во-вторых, ещё бабушка подарила кассету с мультиком «Живой лес». Мультик был не диснеевский, а какой-то непонятный, но Геля и ему тоже обрадовалась. А в-третьих – самый лучший подарок! – книжку «История России в рассказах для детей», толстенную, здоровенную, в позолоченном переплёте. У Гели аж дух перехватило. Она давно такую книжку хотела, только не знала, что она будет такая огромная. - Ой, мама, - сказала мама, - эта книжка больше Гели. Она её в руках-то не удержит. - Пусть на стол кладёт, - не растерялась бабушка. – За столом читать полезнее. - Ой, - тётя Римма сложила накрашенные ярко-розовые губы в дрожащую неуверенную улыбку, - а я ведь, знаете, тоже энциклопедию прикупила… И тоже про историю. Ну, она, правда, другая немножко, вот, Геля, сама посмотри… Тётириммина энциклопедия была такая же большущая, как бабушкина – ростом в пол-Гели. И она действительно была другая – Геля её полистала. Картинок много, но все они какие-то скучные. Шрифт мелкий. Слова все длинные и сложные – смотришь на них и не понимаешь, что читаешь. Зато, успокоила себя Геля, когда я эту книжку осилю, то сразу стану страшно умная! И поэтому она этой энциклопедии тётиримминой тоже обрадовалась. Бабушку, правда, всё то же самое в энциклопедии смутило. - Буквы-то какие мелкие, зрение ведь себе посадит! И книжка сама серьёзная какая, больше для старшеклассников подходит… Ну куда первоклашке её читать! - А на вырост пусть будет, - тётя Римма оборонялась как могла. – Ну и кроме того… Геля ведь девочка умная… Авось осилит. У дяди Троши с дядей Прошей был один подарок на двоих – большой игрушечный щенок с бежевым тельцем и длинными коричневыми ушками. Глаза у него были чёрные, пустые и весёлые, нос – такой же как глаза, только побольше, а рот – вышитый и улыбчивый. Она смотрела на него, а он на неё, пусто и весело, и Геля сразу как-то почувствовала, что они найдут общий язык. - Спасибо! – сказала она. Получилось как бы обоим одновременно, они же вместе покупали, но на самом деле это было только для дяди Проши «спасибо». Геля надеялась, он поймёт – она на него специально посмотрела в самый упор. А на дядю Трошу смотреть не стала, очень нужно! – Как его зовут? - Да называй как хочешь, - но отозвался почему-то именно дядя Троша. – На нём же не написано. - А вдруг написано? – Геля перевернула щенка кверху попой и тут же наткнулась на крошечную бумажку, свисавшую с щенковой левой лапы. - Это обстричь надо, - предположила бабушка, но Геля вместо этого вгляделась в бумажку как можно пристальней. - Здесь написано «СанПиН», - сообщила Геля, выцепив наконец на бумажке слово, хотя бы отдалённо напоминающее имя. – Значит, так его и зовут. - Дурочка! Разве СанПиН – это собачье имя? – мама фыркнула, вытирая губы салфеткой. – Это санитарные правила и нормы, а никакое не имя… Если не знаешь, так и молчи! - Вот-вот, - встрял немедленно и дядя Троша. – Ну какое это имя для собаки! Ты ему человеческое какое-нибудь придумай. - А мне нравится! – одобрил папа, и Геля радостно вскинула голову – вот молодец папа, никогда не подведёт! – Отличное, по-моему, имя, а вы все скучные и ничего не понимаете. Правда, Гелькин? - Конечно, - поддержала его тётя Римма. – Хоть Санпин, хоть Чайник, хоть Дормидонт – не всё ли равно… Он же не живой даже. Так Санпин и обрёл своё имя, а подарки на этом закончились. В перерывах между каждым дарившим все обязательно стукались своими бокалами о бокалы друг друга, - чокались, то есть, - и пили. Геля пила сок, другие… не сок. Больше всех пил дядя Троша, даже больше папы – начал он с противно пахнущего шипучего вина, продолжил чуть менее противно пахнущим красным вином, а под конец перешёл на водку, которую надо было пить почему-то не из бокалов, а из совсем маленьких стаканчиков, будто бы игрушечных. - Какие мы все уже стали чокнутые! – вставила Геля радостно после очередного столкновения бокалов о бокалы. Это, как она знала, называется игра слов – типа как у английских поэтов. Наверное, из-за того, что Геля была не поэт и не английский, никто эту игру слов не оценил, кроме одобрительно хмыкнувшего папы и неприятно загоготавшего дяди Троши. Мама и бабушка так и вовсе рассердились, начали ей что-то выговаривать строгим шёпотом: мама с одной стороны, бабушка – с другой. Потом ещё в каравай играли. Геля, оглядываясь на тершцев, сначала возмущалась: - Какой каравай? Почему каравай? Я же не маленькая уже! - Ну ещё бы, не маленькая, - ухмыльнулся дядя Троша, вылезая из-за стола. У него уже раскраснелись щёки и блестящий потный нос. Противный, снова подумала Геля. – Скоро замуж выдавать! Вон у тебя женишков-то сколько – Серёжа, Глеб… – Ну что он несёт опять? Какие это женишки? Геля хотела ему объяснить, но потом решила, что бесполезно. Вокруг приплясывали взрослые, Геля ёжилась от стыда. Тершцы же смотрят! И не только смотрят – на видео снимают! Решат, наверное, что Геля ещё совсем ребёночек, раз с ней до сих пор в каравай играют… Вот позорище-то. Выбрала Геля, разумеется, маму, как она это делала из раза в раз, начиная, наверное, с тех времён, когда ей был годик или два. Вообще-то сложно решить, кого она любит сильнее – маму или папу, но в каравае же всё-таки нужно кого-то выбрать… Да и папа никогда не расстраивался – он тоже знал, что маму положено любить больше. Выбери Геля папу – разозлилась бы мама, осудила бы бабушка, удивилась бы тётя Римма, подавился бы своим дурацким хохотом дядя Троша. И, может, только дядя Проша понял бы… и сам папа, конечно. Но если бы кто-то вдруг спросил Гелю, кого она на самом деле любит больше – не в малышовой игре в каравай, а по-настоящему, - она бы, наверное, не смогла ответить. Не знала бы, что сказать. Любит больше маму? Неправда. Любит больше папу? Тоже неправда. Любит обоих одинаково? И это неправда. Лучше и вообще не думать об этом, всё равно ни до чего хорошего не додумаешься. После каравая дядя Троша объявил, что знает ещё одну замечательную деньрожденную игру и что, когда он был маленьким, его мама с папой каждый год с ним в это играли, вот почему он такой большой и сильный вырос. Это утверждение Гелю сразу смутило. Ни большим, ни сильным дядя Троша не выглядел: хилый узкоплечий дядечка в очках, на голове у него плешь, а вокруг плеши – жидковатые волосы неясного цвета. К тому же Геля имела все основания подозревать, что от обещанной весёлой игры весело будет одному только дяде Троше. - Ой, да хватит тебе придумывать! – махнула рукой тётя Римма, недовольно косясь на сына. – Ни в какие игры я с тобой не играла, а уж тем более папаша твой. Да ты вообще его едва помнишь… За уши Гелю собираешься выдрать? - Ничего подобного, - дядя Троша с искренним негодованием затряс полулысой головой. – Скажешь тоже – за уши! Отродясь я за уши никого не драл! – Сказав это, он подошёл к Геле и преспокойно принялся драть её за уши. Потянул раз, прокомментировал громко: «Раз!», отпустил вдруг ненадолго, но Геля даже дух перевести не успела – он тут же схватил её снова: «Два!» Потом опять: «Три!» - Хватит! – закричала Геля и попыталась вырваться. Не вышло. – Больно! Не надо! - Четыре! - Я же сказала, что будет за уши драть, - покачала головой тётя Римма, продолжая спокойно попивать вино. – Он и над Прошей так издевался, когда тот маленький совсем был. Припоминаешь, а, Веня? – Папа со значением покивал. – Отпусти ты её, Трофим, ну хватит тебе! - Пять! – Геля взвизгнула, снова попыталась вырваться – и снова ничего не вышло. - Отстань от неё, Трофим, ну говорят же тебе! – раскрасневшаяся мама начала выбираться из-за стола. – Ты что творишь? Уж на что у Вениамина шуточки идиотские, но ты и его умудрился обскакать, поздравляю! А ну отпусти немедленно, кому сказала! - Да что за паника, Ириша, - Геля дядю Трошу не видела, но он, наверное, в этот момент пожал плечами, - тебя что, за уши в детстве никогда не тянули? Это делают столько раз, сколько ребёнку исполнилось лет. Чтоб росла Гелька быстрее, улавливаешь? Шесть! Геля уже даже не пищала. Притихла, съёжилась. Значит, только один раз остался! Уж один-то можно и потерпеть… Хотя кто его знает, можно ли дяде Троше верить? Вот обещал же он, что за уши драть её не будет, а сейчас чем занимается? - В самом деле, Трош, да угомонись ты уже, - встрял и дядя Проша, лениво ковырявший ложечкой остатки холодца у себя на тарелке. – Что ты пристал к ребёнку? Если у тебя свои дети будут, в два года поседеют. И папа вставил: - Да, что-то ты это… - Да ладно тебе, - хмыкнул дядя Троша и, за секунду до того, как разъярённая мама сумела наконец протиснуться к нему, успел-таки потянуть Гелю за уши в самый, как Геля надеялась, распоследний раз. В этом году. И вообще. – Семь! Шуток вы не понимаете никто... Ну всё, Гелька, расти большой, не будь лапшой. – Он её оттолкнул – хорошо хоть легонько, недалеко Геля отлетела. – Спина! Про спину помнишь? - Вот позови потом меня к тебе на день рождения, позови только, - мама подошла к дяде Троше вплотную, посмотрела в упор тяжёлым взглядом, унаследованным от бабушки… Как он только её не испугался? Стоит, улыбается себе так же нагло, поблёскивает стёклами очков. – Я тебя тридцать шесть раз за уши дёрну – отвалятся! - Говорю же – чувства юмора нет! – дядя Троша сделал губами странное движение, будто бы сплёвывает. Геля тем временем проскользнула тихонько на своё законное диванное место, между папой и маминой табуреткой, очень стараясь, чтобы дядя Троша не заметил её опять и не начал мурыжить другим ещё каким-нибудь способом. – Да ей и не больно уже, хочешь, сама вон спроси! Что я, не знаю? - А было больно! – напомнила Геля. – Мам, скажи, чтоб он меня не трогал! - Уши покраснели немножко, - обеспокоенным тоном заметила бабушка. – Ну-ка, вылезай, посмотрим! – Геле, только что усевшейся на место, снова пришлось проталкиваться между папой и столом – что поделаешь, раз бабушка сказала… Бабушка тоже выбралась со своего места и принялась осматривать пострадавшие уши, выворачивая их при этом так, как не получалось и у дяди Троши. – Да-да, точно. Гляди, Ира, как горят! – По-прежнему держа Гелю за одно из ушей, она обернулась, ища взглядом маму. - Да, ушки и в самом деле красненькие, - согласилась, перегнувшись через стол, тётя Римма. – Ну что ты творишь, Трошка! Взрослый же человек! Каким ты в школе был хулиганом отпетым, таким в тридцать пять и остался… - Вы бы пирог лучше доедали, - оборвала её бабушка, но свой фирменный грозный взгляд адресовала всё же не ей, а истинному виновнику. Наверное, по её замыслу он должен был тут же провалиться сквозь землю. Но дядя Троша этот взгляд, кажется, даже не заметил. - Только тронь её ещё хоть раз, - устало пообещала мама, проходя обратно к своей табуретке. – Только пальцем дотронься – я тогда так до тебя дотронусь!.. - Ну хорошо, - вынужден был пойти на попятную дядя Троша. – Хорошо, в таком случае прошу прощения и всё такое прочее. В следующий раз буду потише тянуть… - В следующий раз? – взвилась мама. Насилу её тётя Римма с бабушкой успокоили… Впрочем, бабушка, хоть и не говорила ничего, по-прежнему поглядывала на дядю Трошу таким испепеляющим взглядом, что было непонятно, как он до сих пор не испепелился. - А есть ведь ещё одна вещь, которую на день рождения делают, - неуверенно вставила тётя Римма после непродолжительного молчания. Бабушка покосилась на неё с подозрением. – Свечи тушить на торте… - Рано ещё торт есть, - отрезала мама. - Поесть и потом можно, - оправдывалась тётя Римма, - а сейчас пусть Геля просто желание загадает и всё… Вы посмотрите на неё, как она нос повесила. Давайте ребёнку настроение поднимем! - Нет, это чушь какая-то, всё должно быть по порядку… - но тут маму внезапно оборвала бабушка. Геля этому очень удивилась – она-то считала, что бабушка тоже всегда хочет, чтобы всё было по порядку. А тётю Римму слушаться не хочет. Но вот оказалось наоборот. - Ира, тебе что, сложно торт принести и свечи зажечь? Не хочешь дочь порадовать? Геля хотела сказать, что она не будет радоваться, если мама не хочет, но увидела, что мама, вздыхая, уже выходит из комнаты, и решила промолчать. Мама вернулась с семью горящими в торте свечками и очень непраздничным лицом. Дядя Проша погасил свет, и теперь комнату освещали только свечки и потускневшее заоконное солнце. «Желаю… желаю, чтоб никто-никто больше никогда не ссорился!» - подумала Геля, закрыла глаза, надула щёки и задула все свечи разом. Потом зажёгся свет, мама убрала торт на край стола, и праздник пошёл своим чередом. Геля ковырялась в тарелке и пыталась слушать через силу все эти традиционные, из года в год повторяющиеся разговоры взрослых – про то, где дешевле покупать сметану, про то, что там опять произошло в сериале «Бедная Настя» по Первому каналу, и правильно ли сделали, что развалили Советский Союз … Поглядывала время от времени за стекло, на тершцев. Всё было по-прежнему: Склайз снимал, Шесса что-то оживлённо строчила, а Цейсе, кажется, всё происходящее тоже уже наскучило, и она теперь разглядывала улицу… И вроде как не было повода беспокоиться, но беспокойство же Гелю не спрашивало. А вдруг тершцы смотрят на это всё и думают – ну и семейка, неужели они тут все на этой планете такие? До чего обидно было бы… И несправедливо – только Геля не могла понять, по отношению к кому: планете или семье. Из вкусного Геле пока дозволялось есть один только пирог, так что Геля съела два куска, подобрала всю вывалившуюся из кусков начинку и тоже съела. Теперь надо было ждать, когда станут пить чай. Она посидела немножко, поболтала ногами, поняла, что есть больше совершенно нечего, да и для торта с арбузом место оставить надо. Слушать скучные разговоры скучных взрослых тоже не хотелось. - Мам! Мам! Мам! – Геля задёргала маму за рукав. Мама в это время с тётей Риммой разговаривала, так что обернулась не сразу и вся нахмуренная. - Ну чего тебе? - А можно я книжку почитаю тут? Эту, которая новая. Которая бабушкина. – Покосилась в сторону тёти Риммы – не обижается ли? Но тётя Римма, кажется, и не слушала. – Мы же чай не пьём пока. - За столом, что ли? – мама нахмурилась ещё сильнее, так, что весь лоб сморщился. – Да ты как этой книжечкой махнёшь разок – всё на пол полетит! И хорошо ещё, если на пол, а не на тебя… Тяжеленная книжища, неподъёмная, ну ты сама-то подумай! - А почему дяде Проше можно, а мне нет? – Геля недовольно покосилась в сторону дяди Проши, которому, видимо, тоже давно надоело одно и то же пережёвывать. Поэтому он уже успел пройтись до полки, где плотно жались друг к другу красно-коричневые корешки, выудить один из томов и вернуться в свой угол. И теперь с большим удовольствием читал про – Геля подглядела через папину спину – математическое множество. Что это вообще такое? Когда математики много? - Прохор, - ледяным тоном произнесла мама, и дядя Проша, даром, что с мамой виделся не так уж часто, сразу понял, что это значит. Он послушно поднялся с места, протиснулся, не отрываясь от математического множества, мимо папы и Гели, и плюхнулся на кресло. - Видела? – с нажимом сказала мама. – Дядя Проша не читает за столом. - Ладно, - попробовала Геля по-другому, - а можно мне тогда другую книжку принести? Из шкафа какую-нибудь. Я тихонько буду. - Ну хорошо, хорошо, неси ты свою книжку, - смилостивилась мама. – Только быстро, скоро уже чай пить начнём – одна нога здесь, другая там, поняла? Геля поняла. И так поэтому торопилась, что чуть лбом не налетела сначала на дверь в комнату, а потом на шкаф. Вытащила наугад одну из книг на самой ближней полке, на обложку даже смотреть не стала. Она, правда, помнила, что на этой полке должны стоять те, которые из серии «Любимые книги девочек»: «Княжна Джаваха», «Сибирочка», «Маленький лорд Фаунтлерой», «Поллианна»… Даже неважно, какую сейчас перечитывать – Геля все читала уже раза три, наверное, а всё равно интересно. Обратно Геля тоже очень торопилась, но на этот раз ни на что не наткнулась, потому что, когда убегала за книжкой, дверь большой комнаты за собой закрывать не стала. Влетела, запрыгнула с размаху на диван, едва успев стряхнуть тапочки. - Ангелина! – сказала мама с отчаянием. – Дверь! - Встань сама да закрой, - посоветовала бабушка, отвлекаясь ненадолго от того, кто там опять умер, в этой их «Бедной Насте». – А можно и с открытой дверью посидеть, и отчего это тебе неприятно… Опять твои пунктики! Мама покраснела, прикусила губу и принялась кромсать пирог вилкой. Очень она это сосредоточенно делала. Совсем не поднимала глаз. - Ничего страшного, вот Проша сейчас закроет, да ведь, Проша? – тётя Римма плеснула себе ещё шипучего вина – это у неё пока был всего второй бокал, не то, что у дяди Троши… или у папы, – и полуобернулась к младшему сыну. Дядя Проша, негромко вздохнув, отложил Большую Советскую Энциклопедию в сторону и потопал затворять дверь. - «Миленькие женщины», - попытался дядя Троша прочитать, что написано на обложке Гелиной книжки. – Ир, а, Ир, чего это она такое у тебя читает в семь-то лет? Ай-яй-яй, ну как не стыдно! - Не миленькие, а маленькие, - Геля попыталась отгородиться книжкой от дяди Троши. Не вышло. Слишком уж книжка была небольшая: как ни поверни, всё равно какой-нибудь дядитрошин кусок да оставался виден. - Ещё не хлеще, - цокнул дядя Троша языком, но, к счастью, замолчал. На время. Минут через десять ему срочно понадобилось узнать, правда ли Геля читает, а не просто пялится на страницы, как дурочка. – Ну не верю я, что можно в семь лет так быстро читать! Ты же просто картинки смотришь! - Нету там картинок! - Ну, значит, просто буквы разглядываешь, - в восторге от собственной сообразительности предположил дядя Троша. – Вот ты перескажи, о чём это! - О… - Геля запнулась. Если всю книжку пересказывать, то он же не поверит, что Геля её уже читала сама, и не раз, вот и знает. А первые несколько страниц как перескажешь? – Ну, там четыре девочки, четыре сестры, они хотят Рождество отметить, но у них нет денег купить подарки… И они… - А как зовут девочек? – никак не отставал настырный дядя Троша. - Мег, Джо, Бет и Эми Марч, - без запинки перечислила Геля. Их всех она знала так хорошо, будто сама с ними жила, и ездила на пикник, и веселилась с Лори… Лучше всех Джо, а Бет – на втором месте. Эми – противная, гадкая, она сожгла рукописи Джо! Геля бы на месте Джо ни за что её не простила, пусть она хоть тридцать раз провалится под лёд. - Ага! – вскричал дядя Троша с таким торжествующим видом, будто он застал Гелю на месте преступления. – Это ж не четыре, это ж пять получается! – И икнул. Геля сначала вообще не поняла, про что он, а потом чуть не расхохоталась. Вот же он дурак! «Дурак, дурак», - повторила она про себя. Вслух это сказать было нельзя. - Марч – это у них фамилия, - пояснила она и снова попыталась спрятаться за книжкой. Снова не получилось. Возразить дяде Троше было нечего. Хлопнуть Гелю по спине он тоже не мог – она спиной к спинке дивана сильно-сильно прижалась, не достал бы. Так что он просто опять своё начал: - За спиной опять не следишь? Смотри, горб вырастет! Какой мальчик горбатую девочку замуж захочет взять? Геля на этот раз даже стараться не стала, просто продолжила читать. С сёстрами Марч интереснее было, чем с дядей Трошей. И приятнее в сто раз. - Трофим, - мамины губы скривились, устало, словно бы нехотя. – Отстань от неё. Правда, хватит уже. Может, дашь ей хоть почитать спокойно? - Да-да, чего это ты к ребёнку привязался, Троша? – поддержала её тётя Римма. – Девочка – молодец, читает… Что-то я не припомню, чтобы ты в её возрасте столько читал. Ты, по-моему, вообще тогда читать не умел… Геля злорадно фыркнула за книжкой. Скоро, правда, книжку пришлось отложить – пришло время пить чай. Одиноко стоящий на отшибе стола торт дождался наконец своего часа – Геля ужасно этому обрадовалась. А вот бабушка торту не радовалась, и всё то время, что мама его нарезала и разносила всем по тарелочкам, ворчала, что торты они выбирать не умеют. Почему-то «Муравейник». Почему «Муравейник»? Разве это вариант для праздника? Это совсем никакой не вариант, химия сплошная. И почему бы маме самой торт не испечь, неужто лень для дочери единственной? Вот тётя Римма испекла же, а Геля ей никакая и не дочь. И селёдка под шубой у мамы не такая, как надо – фиолетовая, как винегрет, а должна быть едва розовенькая… Что-то мама со свёклой не то делала. И с икрой надо было не бутерброды делать, а какие-то непонятные канапе… Мама была вся красная, вгрызалась в нижнюю губу и врезалась ножом в торт со всей мочи. Гости от греха подальше отводили глаза. - Трошенька, - неуверенным, тоненьким голосом спросила тётя Римма, глядя при этом не на Трошеньку, а в свою тарелку, - может, ты споёшь нам что-нибудь? Дядя Троша только того и ждал. Он прихлебнул ещё водки – кажется, он вовсе не горел желанием переходить на чай, - выхватил гитару и забренчал. Этот момент рано или поздно наступал на каждом семейном сборище – дядя Троша петь любил и пел громко, так, что от пения его и не спрячешься. Из другой комнаты было слышно. Кристине за стенкой, как подозревала Геля – тоже. - Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит полночная звезда… - выводил по-козлиному дрожащий голос дяди Троши. И почему это герой с девушкой прощается навсегда? Что он, не может к ней потом в гости приехать? Или она к нему? Вот они дураки оба, ни капельки их не жалко. Геля слушала песню и вгрызалась в арбуз. Жевала она его очень тщательно, потому что понимала – это последний арбуз в году, никаких теперь арбузов до самого лета. Был он, честно говоря, довольно водянистый и безвкусный, едва-едва сладковатый, но Геля всё равно запихивала в рот как можно больше мякоти и пыталась запомнить, сохранить этот вкус до будущего лета. А зудение постоянное у себя над ушами – наоборот, не запоминать. - До корки не догрызай, мало ли какая на нём зараза, - это мама. – Мы же не знаем, где он валялся. - Много арбуза не ешь, поздно ведь уже, - бабушка. – Будешь потом всю ночь в туалет бегать. Ну сколько можно-то! Уже и поесть спокойно не дают… Она же не совсем ещё с ума сошла – корку грызть! Это ж не мандарин. Папа под боком отчётливо захрапел. Дядя Проша, которому тоже, кажется, козлиное пение братца совсем не мешало, перевернул страницу. Дядя Троша… ну да, дядя Троша продолжал блажить про «ещё один звонок – и уезжаю я». Да уезжай ты уже поскорее, поторопила его Геля мысленно. Куда подальше. Тут, как будто повинуясь её мыслям, песня про вагон и понимающего кондуктора подошла к концу. Дядя Троша пропустил пару стаканчиков, откашлялся и вдруг, вместо того, чтоб завести ещё новое что-нибудь, гаркнул: - А что это никто не танцует? Что, не нравится вам, как я пою? А? - Нравится, нравится, Трошенька, - поспешила успокоить его тётя Римма. – Ты, главное, сиди только, не вставай… Но дядю Трошу уже было не остановить. Он отложил гитару, вскочил на ноги и с угрожающим видом двинулся к маме. Мама с не менее угрожающим видом встала. Но самый угрожающий вид был у бабушки - её каменный взгляд казался красноречивее любых слов. - Ну что, Ириша? – дядя Троша вцепился маме в руку. Очки почти совсем съехали с потного носа, дышал он тяжело и громко. – Потанцуем? Мама высвободилась и сделала шаг назад. - Во-первых, я тебе не Ириша. Во-вторых, сядь, Трофим, и пей чай. С тебя хватит. - А чего это сразу чай? – осклабился дядя Троша. – Чуть что – сразу чай! Давай-давай, не отпирайся! Ну не с этим же твоим тебе танцевать? – он кивнул в сторону храпящего на диване папы и снова схватил маму за руку. Подтащил поближе. Дядя Проша отложил энциклопедию в сторону и с беспокойством взглянул в их сторону. Бабушкин угрожающий вид заугрожал ещё сильнее. - Трош, - вмешалась опять тётя Римма, - да как вы танцевать-то будете, сам посуди? Музыки же не будет, некому играть. Ты садись, успокойся… - Действительно! - после недолгого молчания сообразил дядя Троша. – Как же это я… не подумал… Магнитофон тащите! Включайте телевизор! - Обойдёшься, - мама наконец вырвалась снова и уселась на своё место. Придвинула к себе чашку давно остывшего чаю и вцепилась в чашкину ручку, будто бы держалась за неё. – Пой, Вася. Танцевать тебе сегодня не надо. - Садись-садись, Трошенька, - поддержала её тётя Римма, часто моргая. – Ты играй, а мы тебя послушаем… Дядя Троша помолчал немного, а потом прошёл к своей табуретке и тяжело на неё плюхнулся. Посмотрел на бутылку, вздохнул. Ещё посмотрел и отставил её в сторону. - Вы, - сказал он, ни на кого не глядя, - меня того… Что-то я уже… - И замолчал. Потом встряхнул головой, потянулся за гитарой и заблажил опять. На него тоже никто не смотрел, кроме Гели. Бабушка смотрела на маму, тётя Римма – себе в тарелку, дядя Проша – в энциклопедию. Папа смотрел сны. Мама помешивала чай, хотя сахар туда – Геля заметила – положить забыла. Помешивала при этом уже не в первый раз. И даже не во второй. - Мама, - сказала Геля, - у тебя же чая нет в сахаре. То есть сахара в чае. - Опять ты чушь мелешь, - мама устало вздохнула, но ложку не положила, продолжила вращать её по пространству стакана, и ложка противно брякала о тонкие стаканные стенки. Будто противный дядя Троша противно поёт под противную музыку. - Ну что ты гавкаешь на неё опять? – бабушка уже наелась, напилась и теперь неспешно протирала очки. – Тебе ребёнок доброе дело хочет сделать, подсказать, раззяве такой, а ты… - Да-да, - встряла тётя Римма, мелко кивая и тряся шевелюрой, - у вас, Ириша, такая хорошая девочка, такая умница, а вы всё время так на неё сердитесь почему-то… То есть я понимаю, вы так воспитываете. Но ведь можно же по-другому как-нибудь… Возразила ей, как ни странно, не мама, а бабушка. Хотя сама только что маму допекала. Видимо, допекать можно было только ей. - Вы, я вижу, Римма Анатольевна, замечательно умеете воспитывать по-другому как-нибудь. Вот как чудесно старшенького своего воспитали – загляденье! Да и средненького… - бабушка глянула мельком на посапывающего на диване папу, хмыкнула, - тоже… Тётя Римма жалко, растерянно полуулыбнулась. Ничего не сказала. Дядя Проша на кресле вдруг резко и громко зашуршал страницами. Мама помешивала чай. Вид у неё был такой, словно она его режет ложкой. Дядя Троша, всё это время самозабвенно певший, закончил наконец про Вологду-гду и немедленно завёл что-то совсем новое, первый раз Гелей услышанное: - Тихо в лесу, только не спит барсук… - Так, - тётя Римма тут же вскочила и положила руку дяде Троше на плечо, прекратив этим его напевы, хотя вот про барсука Геля как раз бы не отказалась послушать, - нам, кажется, пора. - Пора так пора, - легко согласился дядя Проша и без всяких сожалений вернул энциклопедию на положенное место. Дядя Троша промычал что-то невнятное, но всё-таки тоже поднялся и, сильно пошатываясь, двинулся к двери. В коридоре чуть не растянулся – ладно, успел схватиться за косяк… - Что ж ты так неаккуратно, - выговаривал ему тихонько дядя Проша, пока помогал добраться до вешалки. – Осторожней надо… Мама и бабушка обменялись взглядами, в которых, почудилось Геле, промелькнуло явное облегчение, и заторопились в коридор вслед за гостями – проводить. Папа как храпел, привалившись спиной к дивану, так и продолжал храпеть. Геля подбежала к нему, попыталась растолкать: - Папа, папа, вставай! Да вставай же ты! Там гости уже уходят! Твои, между прочим, родственники! Ну, ты так вообще всё на свете пропустишь! Может, через пару тычков папа наконец и проснулся бы, но тут из прихожей донеслось на два голоса: - Ангелина! Сюда! Ты ничего случайно сделать не забыла? - Я-то как раз не забыла, - сообщила Геля, выходя из большой комнаты. – Это папа забыл. Потому что заснул. Вы его извините. - Ой, да мы его и не ждём, - бабушка поджала губы. – Все уж знаем, что бесполезно от него чего-то ждать… Мама в ответ на это очень неодобрительно и крайне выразительно на бабушку покосилась. Бабушка сделала вид, что не заметила. Тётя Римма опять растерянно заулыбалась, будто бы не зная, что сказать. Дядя Троша икнул и опять чуть не упал. - Отдаём тебе Санпина в хорошие руки, - наклонился к Геле дядя Проша. – Имей в виду: с ним нужно гулять три раза в день. И кормить воображаемыми косточками. - А я читала, - сказала Геля, - что на самом деле собакам нельзя косточки давать, у них от этого может подавление случиться. Я его лучше буду колбасой кормить. Воображаемой. - А колбаса для собак, между прочим, тоже… - начал было дядя Проша, но тут тётя Римма, неловко распрощавшись с бабушкой и с мамой, открыла дверь и первым делом выволокла дядю Трошу. Дяде Проше приходилось последовать за ними. – Ладно, пока. Приедете к нам на новогодних? - Приедем! – крикнула Геля в щёлочку закрывающейся двери. – Обязательно приедем! Да ведь, мам? Дверь захлопнулась, и мама снова наградила бабушку от бабушки же унаследованным каменным взглядом. Бабушка, тоже, конечно, это понимавшая, выдержала взгляд с лёгкостью. Потом обе перевели свои каменные взгляды на Гелю. Сразу сделалось неуютно, особенно в животе. Геля-то тут причём? - Ангелина, - сказала мама чужим голосом, - ну что ты топчешься тут? Сейчас грязь развозить будешь. Не видишь, что осталось после них? Иди уже… в комнату вон к себе. Или к отцу. - Слышишь, что мама говорит? Грязно тут. Не стой над душой, телевизор посмотри лучше, - добавила бабушка. – Эти свои… скуби-дуби… Геля не стала бабушке рассказывать, что "Скуби-Ду" не идёт по вечерам, да и вообще никакие мультики не идут. Она и сама вспомнила, что надо ей идти в большую комнату поскорее, пока там никого нет, только папа. Но папа не считается, папа спит, а вот до прихода мамы или бабушки надо оттуда тершцев незаметно вывести к себе. А то войдёт кто-нибудь, а балконная дверь открыта… ох, и влетит ей тогда!