Just Like Old Times (Как в старые времена)

Гаррус не любил больницы. Ты либо оказывался там потому, что пострадал сам, как когда он сломал руку, либо потому, что пострадал кто-то другой, как сейчас. (Когда из-за тебя пострадал кто-то другой, подумал он несчастно. Потому что ты тупой выпендрежник, прямо как Реникс Поллус, и не мог подождать, как велел тебе отец.) Может, в больницах было ничего, когда там рождались дети – хотя на видео это все выглядело ужасно – но кроме этого, не похоже, что в них происходило много хорошего. Нет, не так. Он не просто не любил больницы. Он их ненавидел. В больницах пахло неправильно, болезнью, и антисептиками, и слишком едкими чистящими средствами, и у него в носу постоянно свербело. Все было таким стерильным, что он даже боялся сесть на стул. Поэтому он устроился на самом краешке, тяжело уставившись на белую плитку под своими ступнями. Машины беспрерывно жужжали и гудели; каждый раз, когда он привыкал к этому звуку или тот терялся в общем шуме, машины меняли свой ритм, снова напоминая ему о себе. Он задавался вопросом, что эти звуки значат. Он задавался вопросом, когда проснется его сестренка. Она спала уже очень долго. Дольше, чем когда-либо. Ему это не нравилось. И это все была его вина. Об этом он не забывал ни на минуту. Никто не разговаривал с ним. Никто на него даже не смотрел. В каком-то смысле, он был рад своей невидимости. Он боялся, что если его заметят, то прогонят. Он не хотел уходить. Не пока Солана еще спала. Он хотел сказать ей, как ему жаль. Хотел пообещать, что больше никогда ее не оставит. Никогда. Но она не просыпалась. Доктора кружили вокруг в своих накрахмаленных белых униформах, бормоча сложные слова, которых он не мог понять. Он пытался искать их в словаре на новом омни-туле, который получил на день рождения (тогда же, когда и пистолет... нет, не думай об этом, даже не думай об этом, я больше никогда не буду стрелять, никогда), но когда он напечатал "гимрагия", ничего не нашлось. Он попробовал еще несколько вариантов, но безрезультатно. Он подозревал, что пишет слово неправильно, но не хотел спрашивать, потому что тогда нет смысла искать самому. Он думал прошептать его вслух, но боялся потревожить маму. Или Сол. Хотя не похоже, что она могла обратить внимание, сколько ее не тревожь. Как и мама, честно говоря. Его мама сидела на стуле у кровати Соланы, и это было самым неправильным из всего. Гаррус привык, что мама обычно вышагивает из стороны в сторону, когда нервничает, расстроена или размышляет. Он никогда не видел, чтобы она сидела так неподвижно. Мама вообще редко оставалась без движения. Обычно, если она не спала, то всегда была чем-то занята. Убиралась. Готовила. Что-то паяла в своей мастерской. Ухаживала за садом. Что-то делала. Но после первой волны активности – споров с докторами, попыток добиться ответов, которые, похоже, никто не мог дать – она стала неестественно тихой. Он знал, что она в сознании, потому что время от времени ее дыхание становилось вдруг тяжелым и прерывистым, и она тихо и резко всхлипывала. В другом случае он сел бы рядом с ней и сказал бы вещи, которые взрослые обычно говорят тем, кто грустит или напуган: все в порядке, все будет хорошо, мы справимся. Но это все была его вина, и он не мог сказать всех этих слов, когда это была его вина. Он не мог даже извиниться, потому что этого было бы недостаточно. Это не заставило бы Сол открыть глаза, не заставило бы белые стены больницы исчезнуть, не обратило бы все вспять, не отменило бы этой идиотской затеи с идиотским пистолетом. Гаррус мечтал обратить это вспять. Он никогда ничего не желал сильнее. Он представил, как его отец говорит: что сделано, то сделано, сын. Ты можешь лишь извлечь урок и двигаться дальше. Ты можешь лишь искупить вину. Но Гаррус не знал, как искупить что-то подобное. Дверь с шипением открылась, и это заставило его поднять взгляд. Это обычно лишь доктора, с их непонятными словами, или медсестры, снимающие показания с приборов, но он всегда поднимал взгляд, на случай, если кто-то из них принесет хорошие новости в словах, которые он сможет понять. Но в этот раз это был не доктор и не медсестра. Это был отец. Так же, как доктора и мама, папа даже не взглянул на него. Звука открывающейся двери оказалось достаточно, чтобы мама подняла голову, и ее дыхание заметно перехватило. - Каиус. - Она, пошатываясь, поднялась на ноги, - Духи, Каиус, я… я не ожидала… твое дело… - Паллин доведет его, - сказал его отец, пересекая комнату. Он приобнял ее за плечи, и она повернула голову, чтобы прижаться к нему щекой. – Конечно, я здесь. Я лишь жалею, что летел так долго. – Здесь он замолчал, оглядывая комнату; Гаррус дернулся, когда взгляд отца наткнулся на него, и сильнее вжался в кресло, вцепившись в плечи руками. - Она будет в порядке, - произнес папа слова, которые так хотел сказать Гаррус. – Все будет в порядке, Нива. Все будет в порядке. Гаррус почти поверил ему. Может, если бы он не просидел здесь уже несколько дней, пытаясь разгадать мелодию гудящих машин и понять смысл слов, вроде гимрагии, он бы смог поверить. И все же, было хорошо услышать эти слова, даже если это была просто сладкая ложь утешения. # Когда Андерсон ушел, Гаррус встал, прошел на кухню, открыл самый высокий шкафчик и вытащил оттуда бутылку Палавенского, которую отец подарил ему в честь закрытия первого крупного дела. Пришлось смахнуть пыль со стекла, но бледно-голубая жидкость внутри выглядела прозрачной и опасно манящей. Сейчас коммандер Шепард считается пропавшей без вести, но лейтенант Моро говорит, что видел, как она умерла. Второй рукой Гаррус схватил рюмку, хотя было искушение обойтись без нее. Только мысленный образ матери, смотрящей на него с осуждением и разочарованием, не давал ему влить содержимое бутылки прямо себе в горло. Нормандия потерпела крушение у Алкеры. Лейтенант Моро говорит, что видел, как она умерла. - Черт возьми, Шепард, - сказал он, нарушая тишину своей квартиры. Он вздрогнул от холода, хотя умом понимал, что температура в комнате была такой же, как он всегда ее устанавливал. - Черт, это не должно было… черт. Нормандия потерпела крушение у Алкеры. Лейтенант Моро говорит, что видел, как она умерла. Бутылки, хранящейся у него дома, оказалось недостаточно, чтобы заглушить слова, без конца повторяющиеся в его голове, но больше не было. Так что, когда она показала дно, Гаррус отправился в бар. Он нашел тамошнюю темноту успокаивающей. Музыка, громкая и монотонная, почти сделала то, что не сумел алкоголь. Что не помешало ему заказать вторую бутылку. Бармен спросил, сколько к ней дать рюмок. Гаррус в ответ лишь молча уставился на него. Мужчина подтолкнул к нему одну рюмку и ретировался, чтобы обслужить следующего клиента. Гаррус уже успел неплохо приложиться к бутылке, когда услышал, как двое турианцев за соседним столиком разглагольствуют о выскочках-людях. - Не могу поверить, что этим кретинам дали место в Совете. Они объявились всего несколько лет назад. Что они могут знать о галактической политике? - Спросил один, с красными клановыми метками, которых Гаррус не узнавал. Не Палавенские. Другой турианец согласно заворчал, и первый добавил, - Большой корабль гетов уничтожил флот Цитадели, а не какая-то девчонка-спектр со всем ее надуманным великолепием. И плевать, что говорят в новостях. - Что это было? – Спросил Гаррус. Ему не казалось, что его слова звучат пьяно. Чересчур резко и громко, может. Определенно не пьяно. А ублюдок сам напросился. Чем бы это ни закончилось. Смертью, возможно. Турианец даже не потрудился к нему развернуться. - Кто-то звал тебя сюда, СБЦшник? СБЦшник. Гаррус бросил взгляд вниз. Конечно, на нем все еще была форма. Разговор с Андерсоном - Я подумал, Вам лучше услышать это от меня – казалось, был целую вечность назад, но прошла всего пара часов. Андерсон перехватил его как раз, когда он возвращался со смены. И между тем, как закончилась первая бутылка, и возникло желание выпить вторую, преследуемый звенящими в голове словами "Лейтенант Моро говорит, что видел, как она умерла", которые алкоголь не мог стереть, Гаррус не успел переодеться. Он знал, что его ждет бюрократический ад, если его поймают пьяным в форме. Возможно, его даже уволят. Ему никогда не было так плевать. На задворках сознания он слышал смех Шепард, отпускающей шутку о том, что ей придется использовать свой статус спектра, чтобы вытащить его задницу из этого. Только тогда он осознал, что пришел в тот же самый чертов бар. Он сидел напротив той же самой чертовой кабинки. Он пил то же самое чертово турианское пойло, что пил тогда, в ночь празднования победы в Битве за Цитадель. То же самое чертово место, где он видел ее в последний раз. Месяц назад. Один месяц. Один. Чертов. Месяц. Это было неправильно. И он ни черта не мог сделать, чтобы это исправить. - Думаю, ты хочешь забрать свои слова назад, - прорычал Гаррус, поднимаясь из-за стола. Стул заскрипел по липкому полу, цепляясь за шероховатую плитку, и полупустая бутылка неустойчиво пошатнулась. - А я думаю, ты хочешь не лезть в чужие дела, - парировал другой турианец. Прежде чем Гаррус смог врезать кулаком по ухмыляющейся роже турианца, чужая рука перехватила его собственную. Большая рука. Кроганская рука. - Не глупи, турианец. Гаррус глубоко вздохнул, уже просчитывая тактику. Сквозь алкогольный туман ему почти показалось, что рокочущий голос крогана звучит знакомо. Но он не мог думать об этом сейчас. В драке один на один у турианца против крогана не лучшие шансы, но он пару раз спарринговался с Рексом еще на Нормандии. Он не был абсолютно неподготовленным, а у кроганов все же есть слабости, даже несмотря на их регенерацию и размер. Он… Рекс. Вот почему он узнал голос. Он оглянулся и увидел знакомое, покрытое шрамами лицо. Гаррус расслабил руку, и Рекс отпустил его. - Проблемы? – Спросил Рекс у другого турианца. - Этот пьяный кретин лезет не в свое дело. Чокнутый человеколюбец. Рука Гарруса снова дернулась, но в этот раз Рекс встал между ним и другим турианцем. - Следи за своим языком, - сказал Рекс. – Мое уважение трудно завоевать, а человек, которого ты оскорбляешь – одна из немногих в галактике, кому это удалось. И тогда Гаррус осознал, что Рекс не знает. Лейтенант Моро… Он сглотнул, пытаясь подобрать слова и чувствуя лишь слабость от переизбытка алкоголя. С третьей попытки ему удалось сказать: - Нам надо идти. Нам… нам надо идти. - Да, убегай, - сказал турианец. – Иди, спрячься за… Что бы он ни собирался сказать, его прервал кулак, но не Гарруса, а Рекса. Турианец рухнул и начал извиваться на полу, хватаясь за челюсть. - Рекс, - сказал Гаррус. - Что? – пожал плечами Рекс. – На мне нет формы. И он на это напрашивался. - Я не об этом. Это, эм… - Гаррус заколебался, подыскивая слова и находя лишь те, что использовал Андерсон. Стоны пострадавшего турианца отвлекали его. Он подумал, что Рекс, должно быть, подрабатывал тут вышибалой, раз никто больше не явился посмотреть, что происходит. Или никто просто не хотел связываться с разозленным кроганом. - Нормандия потерпела крушение у Алкеры. – Даже несмотря на то, что эти слова крутились у него в голове часами, произнесенные вслух, они казались бессмысленными. – Лейте… Джокер. Джокер видел ее. Она… не выбралась. На один удар сердца – может, два – Рекс замер. Затем он без энтузиазма пнул все еще ноющего турианца на полу и спросил: - Нужна компания? - Да. - Придурку повезло, что ты его не убил. - Да, - повторил Гаррус. – Выпьешь? - Ринкол, - сказал Рекс. – Пока я не забуду, что ты мне сейчас сказал. Гаррус кивнул. Затем помотал головой. - Да.